Я все-таки решил съездить в деревню, на родину отца. Последний раз я там был, когда умерла Евдокия Прокопьевна - моя бабушка, по отцу. И было это очень-очень давно.
На электричке до станции Голутвин, на автобусе, направлявшемся в сторону города Озеры. И пешком, по проселочной дороге в сторону видневшейся вдалеке деревни. При входе в деревню, как на посту, стоит раскидистое дерево. Для жителей деревни, это дерево - не просто дерево, а дерево – покровитель деревни. И у него, как у человека, есть имя - «Кустарик».
Я вхожу в деревню с волнением: мне трудно представить, что я увижу здесь после стольких лет отсутствия. А первые впечатления какие-то странные. Вдоль улицы, главной и единственной, стоят кирпичные дома, одноэтажные и двухэтажные. Есть и деревянные, но их не много. Раньше, все дома были деревянными – на то и деревня.
Однако, дорога между сторонами улицы, как была покрыта толстым слоем пыли, такой и осталась. Вернее сказать – пыль и была дорогой. И я вижу, как по этой деревенской дороге, в обоих направлениях, двигаются современные автомобили – черные, блестящие, похожие друг на друга. Куда и откуда они едут в таком количестве, мне совершенно не понятно.
Самому найти дом бабушки или место, на котором он раньше стоял, мне, конечно, не под силу. Я хочу спросить об этом какую-нибудь старушку - долгожительницу; или хотя бы мою ровесницу, которая в свои молодые годы могла быть знакома с бабушкой. Может быть, она мне что-то расскажет. Проходя мимо одного из домов, я вижу, как мне кажется, подходящего человека. Но пожилая женщина, в ответ на мой вопрос, только разводит руками и советует спросить о бабушке у кого-нибудь другого, живущего подальше, в глубине деревни. И я иду дальше.
Неожиданно, я вижу, что к входной двери одного из кирпичных домов ведут широкие каменные ступени, а рядом с дверью висит вывеска: «Шахматный клуб». Мне кажется это удивительным: шахматный клуб в небольшой, в одну улицу деревне? Шахматы – симпатия, которая сопровождает меня всю мою жизнь.
Некоторое время я колеблюсь, но все-таки начинаю подниматься по ступеням. Меня обгоняет стайка шумных, задирающих на ходу друг друга, мальчишек. Последний из них, вежливо придерживает дверь, и я, поблагодарив мальчика легким поклоном, вхожу в помещение.
Клуб, как клуб. Но сейчас, шахматы меня не очень интересуют.
Пожилой мужчина в окошке гардероба, приветливо здоровается со мной и предлагает снять верхнюю одежду. Только тут я обнаруживаю, что на мне надето длинное черное пальто.
Безо всякой надежды на успех, я затеваю с «управляющим гардеробом» разговор на интересующую меня тему. Разговор он поддерживает и предлагает мне войти в дверь, расположенную рядом с окошком гардероба. Я это предложение принимаю и оказываюсь в комнате, большую часть которой занимают кровать и стол, на котором в беспорядке раскидана чайная утварь. «Живет он здесь, что ли?» - думаю я.
Во время разговора, я рассматриваю моего собеседника. Это пожилой человек; по манере говорить, можно догадаться о его национальности. Глаза прикрыты очками. Он прищуривается, когда говорит, словно для того, чтобы вернее донести до собеседника свою мысль. Беседа между нами развивается доброжелательно, но, увы, бесполезно для меня.
Вдруг, каким-то образом, я понимаю, что на улице быстро стемнело и мне надо позаботиться о ночлеге. Немного растерявшись, я задаю моему собеседнику пару пустых вопросов. Он отвечает, а я, тем временем, приглядываюсь к лежанке, которая стоит в соседнем, совсем крошечном помещении. Лежанка покрыта одеялом бежевого цвета. «Не попроситься ли на ночлег?» - думаю я.
Одновременно, я размышляю о том, что можно попробовать заночевать в Коломне. Нужно позвонить по номеру телефона, который когда-то дал мне Николай – брат отца и мой дядя. Сам Николай уже давно умер, но, может быть, удастся поговорить с кем-нибудь из его, а значит и моих, родственников. Родственников, которых я никогда в жизни не видел и вряд ли увижу…
В следующий момент, я оказываюсь на улице. К моему удивлению, там еще совершенно светло. Автомобили теперь не ездят. Но эти обстоятельства, так же, как заботы о ночлеге, для меня теперь совершенно не волнуют.
Мне кажется, что на противоположной стороне улицы я вижу дом бабушки! Нет, мне не кажется, я совершенно уверен в этом. Дом потемнел от старости, слегка перекосился и непонятно, живет ли в нем кто-нибудь.
В детские годы, я много раз проводил лето у бабушки, и мне знакомо все устройство ее дома. Сени, с выходом в скотный двор, чулан, столовая и кухня с русской печью; большая опрятная комната, в красном углу которой висят иконы. Два окна этой комнаты, находятся на лицевой стороне дома. Другие два – на ту сторону, с которой расположены крыльцо и вход в дом.
Странно, но мне сейчас больше интересен не сам дом, а участок земли позади него, расположенный на пологом склоне неглубокого оврага. Тогда - давно, справа от дорожки, на этом склоне росли вишневые деревья, а слева – яблони. А уже в самом низу, на дне оврага, рос куст крыжовника.
Мне вспоминается день, когда я вышел на улицу после небольшого дождя. Ярко светило солнце, торопясь просушить потемневшие от воды дорожки. Нарядно выглядела трава, украшенная каплями – сережками. Празднично суетились птицы.
В целом, картина являла собой красоту и совершенство Природы.
И я, переполненный радостью жизни, вдруг ринулся вниз по склону так быстро, как только мог. Ноги держали меня хорошо, но, поскользнувшись на мокрой траве, я с размаху упал вперед, плашмя. Долгое время после падения, я не мог вздохнуть, и от этого было очень страшно…
И вот теперь, спустя пятьдесят с лишним лет, я хочу увидеть то место, где я когда-то упал. И мне кажется, что я его нахожу.
Потом, я поднимаю взгляд выше, вдоль противоположного склона, и то, что я вижу, меня пугает. Огромное, чудовищных размеров здание в виде башни, стоящее на другой стороне оврага. Оно нависает надо мной! И чувство испуга настолько велико, что я просыпаюсь…
Да, вся эта поездка была сном. Сном, в котором я видел и слышал, рассуждал и вспоминал, разговаривал с другими людьми. В этом сне, я жил в мире, таком же реальном, как тот, в который я вернулся...
Казалось, что Бабушка будет жить вечно. Но, однажды, мама получила телеграмму, в которой сообщалось, что Бабушка умерла.
И мы отправились в путь, на ее похороны: мама, ее муж и я.
Электричка до Голутвина, автобус, следующий до города Озеры.
Ехать на автобусе было не далеко. Мы вышли на нужной остановке и когда автобус уехал, наступила полная тишина. Вдали угадывалась наша деревня – Верхнее Хорошово.
Между нами и деревней лежал необъятный простор, покрытый ровным слоем безупречно белого, искрящегося на солнце снега. Дело было зимой, в январе. В снегу, в направлении деревни, была протоптана тропинка. Узенькая, не разойтись.
Немного помедлив, мы тронулась в путь…
Долго ли, коротко ли, мы добрались до деревни, а потом и до дома Бабушки.
Мы вошли из сеней в кухню, а потом, и в большую комнату. И тут, моя мама - уж какая городская - вдруг заголосила так громко и отчаянно, как это делали деревенские жители. Оказалось, что маму помнили и узнали, хотя с момента последнего свидания прошли десятилетия. «Ой, Лида, как хорошо, что ты приехала» - сказал кто-то, подходя к ней.
В избе было много людей. Собрались односельчане, многочисленные родственники – потомки Бабушки, живущие в Коломне…
Сквозь вскрики и слезы, сопровождавшие приход нового человека, пробивались негромкие звуки обычной беседы.
Бабушка лежала в гробу. И для тех, кто ее знал, это было удивительно. Им казалось, что она, полежав немного «для приличия», поднимется и, как всегда, примется за работу. В колхозе, чтобы заработать трудодни, или по дому – здесь всегда нужно было что-то делать…
Но Бабушка смиренно лежала в гробу. Ее голова была покрыта белой косынкой. Она была красива. Уже другой – не земной красотой.
В избе было жарко. Катерина, одна из дочерей Бабушки, варила в печке борщ. Много, на всех. И воздух в избе был тяжелый – запах борща перемешивался с запахом быстро разлагающегося мертвого тела.
Позже, Бабушку повезли на санях к деревенскому кладбищу.
Но это происходило уже без меня. Побыв сколько-то времени в избе, я вернулся в Москву. Во второй половине дня меня ждала работа.
Правильнее было остаться. Любая работа могла подождать.
А Бабушка уже не могла…