Адмирал

   
                Бывают крылья у художников,
                Портных и железнодорожников,
                Но лишь художники открыли,
                Как прорастают эти крылья.
               
                А прорастают они так –
                Из ничего, из ниоткуда.
                Нет объяснения у чуда,
                И я на это – не мастак!
               
                Геннадий Шпаликов
               
                1

     Ни кем другим, кроме как бухгалтером, Александр Васильевич Тельцев  стать не хотел. В этом смысле  профессия выбрала его сама. Природа не сильно одарила Тельцева. Толстый, большеротый и пучеглазый с оттопыренными розовыми, в красных прожилках ушами, он напоминал  жабу. Всегда в поношенных старомодных костюмах и несвежих сорочках неведомых образцов, он казался человеком, выпавшим из другого времени или как-то основательно в этом самом времени заблудившимся. Тельцев неизменно курил дешевые папиросы, закашливаясь мокрым глубоким кашлем, и бранился нецензурными словами — так много, смачно и фигуристо, что они абсолютно стёрлись для окружающих как нецензурные и превратились просто в манеру речи.

     С детства жизнь казалась Тельцеву рискованным предприятием, наполненным ужасов и страхов, а он пытался приспособиться, уговаривал себя, обезьянничал, подглядывая, как легко и непринуждённо живут другие — играют, резвятся, дурачатся и  даже плачут — но у него ничего не выходило. Он завидовал даже румяным крепышам, которые гоняли футбольный мяч, смеялись, похлопывали друг друга по спине и по плечам, обнимались, кричали, горячились, шикарно сплёвывая слюну и тяжело дыша. Но как только пытался это же повторить он сам, тотчас оказывался, растоптанным, униженным или покалеченным.

     Читать он много тоже не мог, да и не хотел —  болели глаза — и  Тельцев вынужден был  носить чуть не круглый год тёмные очки. Не срасталось и не совпадало что-то. Что-то было в нём не так. Знать бы что? Может быть, чрезмерно критический и какой-то рациональный склад ума лишал его непосредственности и детской наивности. Ну бегают, ну, румяные, ну, орут, горячатся, плюются, тяжело дышат и… и…. и что? Разве надо, как все? А если нет, то сразу чужой, одинокий. Так и так одинокий. Но ведь не очень-то и хотелось… компании, общения, дружбы-то не очень-то и хотелось. Школу он тоже не любил. Душно, надсадно, надрывно всё как-то там и не в тему всё, не по душе. Не то чтобы его дразнили там или не давали прохода. Страшнее. Его не замечали.  Не было его.


     Выглядело, что все ворота перед ним закрывались, как только он к ним приближался. Оставалась надежда  на собственные, но к тому времени и их пришлось закрыть.

     Бывает внезапный порыв ветра, так, что крыши домов ухают и гремят рваным железом или тоже — внезапный град вдруг в ясный весенний день разом превращает мостовую в мутную опасную наледь. И сердце сжимается от неясной боли…

     Она приехала к кому-то в гости. Коротко. На день или на месяц. Незаметно появилась и исчезла. Для всех, только не для него. Куколка с картинки. Ангелок. Едва намеченное природой её тонкое и хрупкое тело обещало уже скоро удивить совершенством линий и пропорций. Волосы цвета мокрой соломы были острижены в каре и не нуждались в расческе совсем, так естественно они вели себя, рассыпаясь в тонких спиралях при малейшем движении от макушки по всей голове. Глаза как две спелые сливы на некруглом чуть вытянутом лице, казалось, смотрели не просто на тебя, а куда-то за тебя и ещё дальше и шире. И тогда в жаркий июльский день, когда запах полыни, лопухов и синих колокольчиков вместе с жужжанием желтых бархатных шмелей создавали в воздухе неповторимый букет вечной жизни, в старой конуре на краю двора он показал ей цветной секрет — таинственное послание души. Этот секрет, совсем недавний, был сложен чудесно — из разноцветных золотинок в окружении почтовой марки с надписью MADAGASCAR, где белый четырёхпалубный лайнер стоял у берегов таинственного острова, окружённого пальмами. Секрет был накрыт зелёным бутылочным стеклом и присыпан землёй. Землю надо было расчистить пальцем. Сначала по краю и тогда сверкнёт золотой край рамочки, потом как бы невзначай тронуть посередине, обнажив  белую палубу, а уж потом  ребром ладони, словно медленно раздвигая занавес, открыть секрет совсем. Незнакомка смотрела на открывшуюся картинку, не мигая, так будто в деталях хотела запомнить её навсегда. Потом уже вечером они оказались в конуре нагретой солнцем, когда играли в прятки ещё раз. Молча, сидели, касаясь друг друга головами. После этого она исчезла, и больше Тельцев её не видел. Но ему был дарован Богом тот единственный день в жизни, когда гудели желтые мохнатые шмели, а вечером в тесном пространстве из душных досок, нагретых солнцем, как горячий хлеб, он сидел голова к голове с существом совсем другим, не равным ему, может быть даже какого-то высшего порядка существом, и он это понимал.

     Нехотя сокращая расстояние, уже порядком подуставший, весь в душевных шрамах и ссадинах, Тельцев добрался, наконец, до возраста, когда уверенно мог называться юношей. Но поезд его уходил, и он не поспевал. Уже. Всё это время прошло под страхом опозданий. Сплошных.  Когда все начинали носить широкие брюки, у родителей не было денег, и он носил узкие, когда в моду входил узкий носок, он накануне покупал туфли с широким и не мог покупать с узким, пока не сносит с широким. Когда все сплошь и рядом сыпали стихами наизусть, он едва успевал сделать уроки и выучить первую строфу «ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА» И опять же душно всё, надсадно — не в тему.

     Верно, его собственные ворота были заперты, но за ними шла напряженная работа. Тельцев начал вести дневник. Там он жаловался на одиночество, негодовал на предательства и кричал до хрипоты, словно растягивая меха печальной гармоники на всю строку, впечатывая, на разбитой машинке с пляшущей «о», на бумагу всё до дна, без остатка, до исступления. Когда дневников накопилось много, Тельцев собрал их все и сжёг на пустыре в пожарной бочке.

     Теперь он стал ещё более замкнут, груб и издёрган. Окружающие, да что ему до них, а они всё равно считали, что он задаётся, воображая о себе, Бог знает что, а Александр Васильевич  ещё больше залезал в скорлупу и огрызался. На всё.

     Так карабкаясь вверх уже не совсем даже понимая для чего, Тельцев, наконец, выучился на бухгалтера. Цифры нравились ему, они казались Александр Васильевичу тоже одинокими, и теперь он сидел в серой конторке, выходившей в слепой колодец, сплошь обклеенной вырезками из «ОГОНЬКА», бодрыми и румяными, и рекламой парфюмерии, чулок и верхней одежды, которая в эти времена уже давала достаточно свободы для фантазии.

     Жизнь Тельцева по-прежнему  была полна опасностей и страхов, но сейчас больше, чем когда-либо. Он был всё так же одинок и его мучили постоянными проверками и отчётами, а он курил, задыхался от астмы, и посылал всех — далеко и надолго.

               
                2

     В выходной день, Тельцев любил работать по воскресеньям, а выходной брать в будние дни, когда на улицах и в магазинах не так много людей, Тельцев шёл своим обычным прогулочным маршрутом.  Надо сказать, у Александра Васильевича  было несколько маршрутов. Рабочий — короткий и деловой. Ностальгический — жалобный и тягучий. Магазинный — праздник души и тела, который обыкновенно завершался одной и той же кофейней. И — прогулочный маршрут. По парку, заросшему и не ухоженному, затем через деревянный мост к старому пляжу, пролегающему вдоль старинных крепостных стен.

     Так вот, идя своим прогулочным маршрутом, сразу возле кирпичного здания бани прямо перед Тельцевым неизвестно откуда появилась маленькая капустница. Обыкновенная белая капустница с чёрными точками на крылышках. Для бабочки время ещё очень раннее. Едва сошёл снег. Капустница трижды облетела Тельцева, пытаясь заглянуть ему в лицо, словно желая уяснить тот ли это, кто ей нужен, а на четвёртый обернулась… в маленькую Фею с палочкой в руках (надо ли объяснять на кого она походила). Тельцев остановился, глядя на Фею вполне обыденно и находя ей самое простое оправдание — по близости, должно быть, раскинул шапито передвижной цирк, но тут она заговорила, и всё вдруг истончилось, словно было лишь видением.
— Чего бы вы хотели Александр Васильевич? — проговорила Фея голосом будничным, но звучащим как бы издалека, —  Я сделаю, не сомневайтесь.

      И, не вдаваясь в рассуждения о тонких перегородках реальности, он ответил, сам не зная почему.
— Хочу стать Адмиралом.
— Хорошо, — сказала Фея, —  дотронулась до него палочкой, снова превратилась в бабочку, и исчезла. А время, затаившее было дыхание в ожидании чудес, покатило дальше. И Тельцев пошёл дальше, через деревянный мост к старому пляжу, не придав этому событию никакого значения, словно был прозрачный, а через него резанул и истаял мгновенный луч света.

     Был полный штиль. Раннее весеннее солнце уже нагрело скамейки, и по реке, щедро одетой в гранит, причудливо разбросанные там и сям, проплывали ноздреватые льдины, словно куски подтаявшего сахара.

     Александр Васильевич сел на «свою» скамейку, умело вместившись в её изогнутый профиль, поднял воротник, было все же свежо, и стал греться, может быть, сегодня более беззаботно, чем когда-либо, потому что ощутил покой абсолютный.  Но тут подул резкий холодный ветер и сдул с головы Александр Васильевича фетровую шляпу на грязный
песок. Он  потянулся за ней, но ветер припустил ещё и Тельцев упал, завернувшись в прошлогодний осенний лист. «Надо же, как странно съёжилось всё внутри»,— успел он подумать. А ветер поддал ещё и отнёс скрученный в трубочку лист с Тельцевым к старым стенам старого пляжа.

                3
 
     Он очнулся в полутёмной нише крепостной стены. Было тепло и сонно. Ветер утих, но доносился ещё плеск волн. Александру Васильевичу почудилось, будто его спеленали до ушей, и теперь убаюкивают шумом прибоя и криком чаек.

     Проспал он долго и проснулся на этот раз от холода. Он висел теперь вниз головой на тонкой паутинке, окруженный матовым панцирем. Члены его занемели, посасывало под ложечкой, хотелось чего-то ещё и ещё, но понять, чего именно, не представлялось возможным. Что же случилось? Он стал вспоминать, но мысли его путались. Он потерял шляпу…  А дальше?  Нужные звенья терялись, рассыпались и таяли, никак не стыкуясь одно с другим.

     Он снова впал в сонливость и очнулся уже от тёплых лучей солнца и от того, что дышать стало легче и свободней.

     Александр Васильевич открыл глаза и зажмурился. Он увидел солнце, распадающееся теперь на множество шестигранных кусочков разноцветной мозаики, сплетающихся в одно целое — ослепительно яркое и торжественное. Ничего подобного он в своей жизни не видел и захотел привстать, но тело его не послушалось, тогда он повернул голову и обнаружил вместо своего туловища, с которым был знаком давно, желтовато-зелёный комочек. «Странно, как странно», — подумал он, зажмурил глаза и пролежал так ещё без движения, но уже на боку, пока не ощутил неясное волнение. Волнение нарастало, щекоча и вместе с тем разрывая его тело на части. И когда сил у него уже совсем не осталось, Александр Васильевич заорал, — «да пошли бы вы все — надоело», — и тут... оказался в воздухе. 

     Тельцев летел. Вместо рук и ног у него было две пары чёрных крыльев. В водной глади он увидел своё отражение. Он был в чёрном фраке и фалды его окаймлены красными полозками. Он летел так, будто летал всю жизнь. И вода искрилась под ним солнечными лучиками шестигранной мозаики, превращаясь в солнечную дорожку. Сверху ему был виден ослепительный пляж и весь город похожий на парусный фрегат. Александр Васильевич почувствовал себя счастливым и молодым.

     В эти первые мгновения он мало чего понимал, упиваясь состоянием радостного бытия, которого не знал раньше совсем. Как ни странно, он не понимал, даже кто он и что случилось. И какая связь между ним и Феей. Он ещё даже понятия не имел, что превратился в бабочку Адмирал. Но под ним был город в виде корабля и Тельцев вполне мог чувствовать себя адмиралом целого флота. Он порхал над цветущим городом. Садился на душистые васильки и хмель, погружаясь в них с головой и замирая от счастья. Сок цветов опьянял его, наполняя тело свежестью и силой. А он куражился, куролесил и виртуозничал, и те немногие счастливчики, кто видел его чудачества, рассказывали, что в городе, на набережной видели бабочку, кувыркающуюся в воздухе и танцующую на проводах, опуская при этом, что акробатика сопровождалась отборным матом. Но постепенно, не сразу, всё стало снова сползать не туда. Его не признавали другие стаи и особи, а в сердце снова стали закрадываться одиночество и печаль. Чужак!  Он долго противился мрачным мыслям, пока, наконец, в отчаянии не сдался: «Ах, от себя не убежишь. Всё напрасно», — и тут же полетел  вниз, едва не разбившись насмерть. Больно подвернув крыло, он лежал, ударившись о прибрежные камни. Поверженный и несчастный.

 Затменье солнца темнит небосвод, — затянул всем и каждому знакомый голос, звякнув оконными рамами и вырвавшись на свободу щемящим припевом.
 Затменье сердца прошло и пройдет.
 Затменье сердца какое-то нашло.
 Ты не волнуйся, все будет хорошо.(1)
 
     И точно звон колоколов на городской башне пробил восемь раз. Наступила тишина, как часто бывает в таких случаях тревожная и пугающая. И тогда, продираясь сквозь каждодневную рутину своей безрадостной и прошлой уже жизни, Тельцев вспомнил тот единственный день в жизни, дарованный ему Богом. И тогда в мозгу его всё сложилось и даже выстроилось в одну логическую прямую. Значит Куколка-Ангелочек и Фея — звенья одной цепи. Как он мог?  Все, что было год назад у кирпичного здания бани, он вспомнил теперь так ясно.

     Под ним беспорядочно мелькали крыши домов и верхушки деревьев, мосты, и потаённые уголки скверов, парков, садов и свалок, чердаки, подвалы, и щели крепостных стен, бань, печных труб, дебаркадеров и заброшенных домов, стоянки автомобилей, цветники и лодочные станции, танцплощадки, кладбища, приусадебные участки и даже бензоколонки. Прелестной Капустницы в городе не было. Адмирал вернулся на пляж, забился в щель между камнями и закрыл глаза. Это конец. И тогда те самые тонкие перегородки реальности, в которые Александр Васильевич не хотел вникать раньше, раздвинулись и впустили подсказку. А время, затаившее было дыхание, клацнуло и снова замерло в ожидании чудес, волшебным лейтмотивом. Даже не понимая того, Тельцев ждал этой подсказки он уже был на волне и она приближалась к нему, сокращая расстояние.

     Вечером. Ближе к восьми поднялся ветер, закручивая маленькие смерчи из песка, мусора и прошлогодней листвы, постепенно переходя в мокрый снег, а потом мелкий дождь. И прибрежный искристый песок, спустя час-другой, стал напоминать чистую шкурку неведомого животного. К вечеру проклюнулся маленький серпик холодного месяца, но ни он, ни пасмурная погода подсказки не принесли. Подсказка не подоспела и через два дня. Её не было вообще.

     Измотанный как после долгой болезни на четвёртый день утром Тельцев выбрался из своего укрытия. Тяжело передвигая лапками по тёплой брусчатке, он отошёл подальше от крепостной стены и замер, сложив крылья вместе. Здесь на ровном пятачке земли он надышался речного воздуха и, подхваченный внезапным порывом ветра, легко
оказался в воздухе. Поднимаясь всё выше и выше, он машинально глянул на циферблат городской башни — стрелки показывали семь двадцать, между тем был уже полдень — солнце стояло над головой. Полетав ещё  некоторое время вблизи циферблата башенных часов, он понял, что они стоят. ВРЕМЯ ОСТАНОВИЛОСЬ. Именно так прозвучало в его голове. Не часы, а ВРЕМЯ. И если даже это и есть подсказка, то, что она означает? Но  так и не найдя ответа он уже сейчас отчётливо понимал, что в этом городе ему делать    нечего …

     И тут сам того не понимая (как же это случилось?) Александр Васильевич оказался у стен своего дома. Вот они…Чердачные окна… Пожарная лестница… Двор с детской горушкой.  И  окна… Вот они, над рекламой брачного агентства, полыхавшей в ночное время розовым неоном …распахнуты настежь. Уцепившись за листок городского плюща, поднимающегося по стене чуть не до верхнего этажа, он сделал передышку. Глупо, как глупо, умереть вот так от сердечного приступа. Здесь…

     Все знали, что Тельцев  пропал. Последними, год назад, его видели Галя и Валя — две старушки сестрички. Они так и показали чуть не хором: «Ушёл на прогулку и не вернулся». Комнату опечатали. Возбудили дело. Шло время. Тельцев  не объявлялся ни живой, ни мертвый. Типичный «висяк» — посчитали в милиции. «Значит так, — сказал, наконец, усатый  участковый с кожаной планшеткой, —  нет тела — нету дела». И дело закрыли, а комната А. В. отошла  Рыжему Гарри. Так его звали. Рыжий Гарри жил одинокой холостяцкой жизнью, но в отличие от своего предшественника, весело и беззаботно. Лысый, рыжебородый и худощавый, с яйцевидной головой, обрусевший немец Гарри Диц увлекался ботаникой, таксидермией и бабочками, рисовал красками и работал в кочегарке. Комната его теперь напоминала зелёный оазис. На стенах висели пёстрые плакаты, карты и гербарии, а на полках пестрели корешки неведомых фолиантов по энтомологии и рисованию. Гарри обставил комнату скромно, но со вкусом, как истинный художник, сохранив только стол красного дерева от прежнего жильца.

    Потихоньку, переваливаясь на тонких лапках, ещё давала о себе знать прежняя травма, особенно при ходьбе, Александр Васильевич перебрался на подоконник. Его ещё потряхивало от волнения и от того, как круто всё завертелось, но он уже был готов бросить прощальный взгляд на своё прежнее жилище и отчалить. В эти минуты он ещё не очень сознавал, где он будет искать свою…  прелестную Фею. Но он точно знал, что будет! 

    На столе красного дерева, который он знал и любил самозабвенно, ровно посредине был открыт альбом невиданных размеров. Пройти мимо него было невозможно. Заглавие над фотографией, где на лазурном берегу стояла одинокая яхта гласило: ПЛЯЖ БАТТЕРФЛЯЙ (ОСТРОВ БАБОЧЕК), ЮЖНЫЙ ГОА. Тельцев замер. Сердце его клокотало. Нервно перебирая длинными сяжками, он впился в название, не отводя выпуклых глаз от картинки. А крылья его уже медленно раскрывались четырьмя  шёлковыми гигантскими плоскостями, готовыми покрыть тысячи километров, ложась на воздушные слои атмосферы. Он, полный совершенства и самых невиданных помыслов, медленно поворачивался вокруг своей оси. Его торжественное адажио (если б он только знал, если б только поторопился) длилось ещё несколько мгновений. Свет, теперь особенно яркий, падал из окна, отражаясь от стёкол, солнечными бликами, разбросанными по столу красного дерева с роковым фолиантом. На пороге стоял Рыжий Гарри. Тихо ахнув, Гарри присел, выпучив глаза от удивления, но уже в следующий момент весь, напружинившись, выпрямился, потом не глядя, нащупал на комоде стальную булавку и, затаив дыхание, вонзил её в брюшко АДМИРАЛА. Тельцев хрустнул и навсегда застыл. И уже через час он лежал в отдельной стеклянной коробочке на темном кусочке вишнёвого дерева с надписью АДМИРАЛ.

     А время снова клацнуло и покатило дальше. Без него.

(1)А. Вознесенский