...Никуда не деться от глаз, жадных и пристальных. Женских глаз — мужчинам все равно, они куда более заняты мужем. Глядят только на него, заговаривают исключительно с ним. И все эти люди пьют и едят много, пожалуй, даже больше, чем нужно.
Наверное, впервые за сколько-нибудь сознательный возраст Доротея оказалась в Остзейском крае и тогда же сразу поняла то, о чем говорил ее брат Алекс, когда на известие о том, куда уезжает сестренка на рождественский сезон, закатил глаза к потолку.
-Не понимаю, что за выбор. Епитимью какую на тебя наложили, что ли? - спросил он при известии, сообщенном Доротеей.
-Почему же епитимью? Если честно, Бонси хотел ехать без меня, но я отказалась, - призналась девушка.
-А зря... Я-то тебя умной считал. Ну что ж, готовься к непроходимой скуке, - сказал брат. - Потому как мужа твоего, конечно же, ждет веселье — охота там с борзыми, баня, выпивка...
-Дамы тоже могут участвовать в охоте, мне так говорили, - перебила его Дотти, дабы не выслушивать более упреков Алекса.
-Только не в нашей родимой Эстляндии... Те дианы-охотницы, которым сие позволено, - скорее исключение, нежели правило, - начал объяснять юный барон Бенкендорф. - Счастливые обладательницы снисходительных отцов и столь же снисходительных мужей. Обычно выросли без матерей...
-Ты полагаешь, что Бонси не снисходителен? - спросила Дотти с неким вызовом в голосе.
-Я полагаю, будто ты, уж извини, не столь хороша в выездке, чтобы выдержать типичную остзейскую охоту, продолжающуюся полдня, а то и до самой темноты. Да и стрелять ты не умеешь, и выстрелов боишься, даже от фейерверков вздрагиваешь — я-то видел, - издевательским тоном произнес Алекс.
Доротея обиделась.
-Нечего дуться на правду, - продолжал ее брат. - Кстати, я вовсе не считаю это недостатком, потому как все эти амазонки — обычно безнадежные старые девы, высохшие, будто изюмины, или какие-нибудь суровые матроны, словом, все те, кто махнул уже на себя рукой.
-Если ты не видел среди них хорошеньких, то это не значит, что их нет, - возразила графиня.
-Как будто бы я не могу отличить хорошенькую от страшилища, - хмыкнул Алекс.
Дотти замолчала. Ей всегда было не слишком ловко обсуждать со старшим братом других барышень и дам, но того, как видно, подобные рассказы нисколько не стесняли. Отчего-то девушка подумала, что супруг бы ее разгневался, подслушай он как-нибудь их с братом не вполне скромную беседу. И она бы очень поняла ее Бонси.
-Но я очень хочу быть рядом с ним, - призналась Дотти. - Только ради этого туда и еду. Одна ж заскучаю...
-В самом деле? - недоверчиво поглядел на нее брат.
-Кроме того, без него я все равно не смогу выезжать в той мере, в какой бы мне хотелось, - призналась графиня.
-Но я же никуда из Петербурга уезжать не собирался. Сопровождал бы... - возразил Алекс.
Доротея нахмурилась и произнесла:
-Но государыня же...
-Все, можешь не продолжать, я понял, - раздраженно откликнулся ее брат. - А значит, против твоего отъезда в наши благословенные провинции она ничего не имеет?
Графиня отвечала не сразу. Она поняла, какое чувство испытывает сейчас Алекс, и разделяла его в полной мере, хотя и понимала, что его ни за что нельзя высказать вслух. Оно было неуместным — не столько потому что было направлено на императрицу, сколько потому что выказывало отсутствие благодарности по отношению к лучшей подруге их покойной матери. О том, что их долг — испытывать это чувство и всячески его демонстрировать — прямо не говорилось, но постоянно подразумевалось. И на обоих — насчет Константина и Мари они не могли ручаться — этот долг висел тяжким грузом.
-Она поймет, - призналась Дотти. - Куда лучше поймет, нежели бы я осталась и при этом продолжала бы появляться в свете, а не только на тех балах и приемах, которые устраивает она.
Таковых балов и приемов, в любом случае, планировалось не густо. Двор до сих пор пребывал в трауре, поэтому традиционный новогодний бал сократили, Рождество собирались отмечать лишь утренним приемом, одежды все до сих пор носили траурные, в черно-серой гамме. Но, в любом случае, веселье не исключалось, а полностью отменить сезон никто бы и не додумался.
-В любом случае, удачи тебе, - проговорил Алекс под конец визита. - Постарайся там не умереть со скуки.
Поездка ознаменовалась тем, что на первые сутки после выезда у Дотти начался озноб, сменившийся жаром, заболела голова, и она, сонная и горячая, почти упала на плечо мирно дремавшего мужа. Он озабоченно положил свою холодную сильную руку ей на лоб и долго ее не отпускал. Она вспомнила, что Кристоф вел себя уверенно и заботливо, как будто бы всегда ходил за больными, и невольно сопоставила свою растерянность в этом случае. На станции, где им предстояло пробыть немало времени, ее уложили на расстеленные по кровати шубы. Дотти запомнила терпкий, звериный запах, исходящий от меха, и в причудливом полусне-полубреду ей чудились лесные звери — злые волки и осторожные лисы, - окружающие ее, оказавшуюся отчего-то на заснеженной лесной поляне в легком бальном платье с открытыми плечами и грудью. Стало страшно, она попыталась закричать, но звук не шел из горла... И зверей отогнал Бонси, чей голос она услышала сверху. Он осторожно обтирал ее лицо влажным платком, от которого пахло чем-то травянисто-горьким, и говорил, что скоро им предстоит тронуться в путь...
На следующее утро Дотти, глянув в зеркало, была недовольна своим бледным видом и измученным выражением лица. «Хорошенько же началась поездка... Алекс был прав», - сказала она себе.
Далее они поехали к Левенштернам, которые приходились ей кузенами по отцу. Она запомнила заснеженную аллею, обсаженную рядами лип, укрытых снегом по которой они ехали, и впереди фонари на крыльце усадебного дома, деревянного и простого, и в сумерках все казалось тоскливым. «Как они здесь живут?» - думала Доротея и даже хотела задать этот вопрос своему мужу, но постеснялась этого. Поставить себя на место супруги Германна, хорошенькой Софи, она не могла. Впечатление не прошло и после того, как они были встречены всеми чадами и домочадцами — а их оказалось очень много, больше, чем она могла запомнить, а еще и некоторые тезками были — и их провели обедать. «Как они все помещаются в таком тесном домике?» - думала Дотти. Удивило и то, как рассадили их за столом — все мужчины уселись с одного конца стола, дамы — напротив них. В Петербурге на званых ужинах давно уже все вместе сидят. Таким образом, общаться ей пришлось только со своими родственницами, которые принялись расспрашивать у нее о высшем свете, балах, модах («Вы не представляете, какие длинные шлейфы там носят!»), осторожно и полушепотом — о государыне и государе, приемах при Дворе. Сперва Доротее даже понравились такие разговоры — приятно было потешить свое тщеславие, просвещая девушек и молодых дам, которые дальше Ревеля или Риги в своей жизни никуда не выбирались, но потом их глупость начала ее раздражать. Кроме того, если одни заглядывали ей в рот, откровенно спрашивали, из чего она пошила это платье и как укладывает волосы, то другие глядели на нее с явной завистью и презрением во взоре, и это было неприятно. Очень даже неприятно. В Петербурге она к таким взглядам не привыкла. Что же до мужчин, то те спокойно сидели, говорили о своем и не обращали никакого внимания на своих жен, сестер и кузин. Позже юная графиня узнала, что общаться в смешанной компании считалось непристойным. Дотти удивлялась, глядя на мужа — ему, казалось, все здесь нравилось, он не обращал внимание на то, кем и чем он окружен, а подаваемые к столу блюда, обильные и жирные, ему, казалось, нравятся — по крайней мере, все он съел с большим аппетитом. Доротея отведала кушанья только для приличия и, не в силах справиться с отвращением, резко отставила тарелку, что заставило ее двоюродную тетушку Элизабет участливо и совершенно непринужденно поинтересоваться: «Так вы ждете маленького? Поздравляю!», а ее троюродную сестру Неллу довольно громко прошептать своей соседке, имя которой Дотти запамятовала: «Сама худая, как скелет, а еще и перебирает едой! Ну и ну!»
Когда ужин, наконец, кончился, мужчины поднялись наверх, а дамы прошли в гостиную, где расселись тесным и чинным кружком. Почти каждая принесла рукоделие — кто корзинку с клубками разноцветной шерсти и спицами, кто деревянные пяльцы с начатым или почти законченным вышиванием — и как по команде, опустили глаза, периодически разговаривая обо всем, что их заботило. Здесь разговоры вертелись примерно о том же, что и у фрау Шарлотты, когда не присутствовало никаких мужчин — слухи и сплетни о совершенно не знакомых Доротее дамах («Барон Нейдхард вздумал жениться... Уже двух жен похоронил и третью туда же», «А госпожа Ностиц так и не выдаст замуж свою младшую, та старой девой и помрет, похоже»), рассказы о болезнях, поражавших то их самих, то их мужей или детей, с описанием новейших средств исцеления, соображения о погоде и видах на урожай, далее шли рецепты домашних заготовок, обсуждения узоров для вышивания... Дотти, у которой руки были не заняты, а разговоры поддерживать она не могла, ибо не знала и половины особ, чьи имена так вольно упоминались в разговорах, а в остальном не очень разбиралась, почувствовала, что глаза ее невольно закрываются. Голоса женщин казались приглушенными и монотонными, словно они не поддерживали беседу, а читали пьесу по ролям, без особого выражения и интонаций.
-Милая моя, да вы сейчас уснете! - воскликнула одна из тетушек — кажется, ее звали Марией. - Если уже не уснули... Бедная.
-А я тебе что говорила? - возразила ее сестра, которую, кажется, звали Элизабет. - Эта малютка беременна. Неужели не помнишь, каково это на ранних сроках?
-Я не беременна, - прошептала Дотти. - Просто приболела немного перед приездом к вам, слабость чувствуется.
Но ее уже никто не слушал. Разговор уже подхватили.
-На ранних сроках я бегала, как оголтелая, и верхом скакала. Было лето, как раз полевые работы в разгаре, нечего отлеживаться...
-Не верю, что вас даже не тошнило, - встряла в беседу дама постарше.
-Представьте себе, нет!
-Не может такого быть! Что, со всеми детьми так?
-Почти со всеми... И у кого не спросишь, до самых родов так. А нынче молодые пошли какие-то хворые. За месяц до срока ложатся в постель и встают из нее только через полтора месяца после родоразрешения. Бедные их мужья, сколько терпеть...
-Ну вы, тетушка Марта, преувеличиваете. Неужели раньше все были прямо-таки выносливые? - заговорила Софи, хозяйка дома. - Разные бывали, как и сейчас.
-Но ложиться в постель на таких ранних сроках...
-Я не беременна, говорю вам! - весьма нелюбезно произнесла Дотти, вставая с канапе.
-Это вы пока не знаете, - доверительно, полушепотом произнесла младшая сестра хозяйки, Эмилия фон Таубе. - Когда у вас должно быть кровотечение?
Доротею подобные вопросы вогнали в краску. Она к такой бесцеремонности сроду не привыкла. Даже ее свекровь, графиня Шарлотта, которая могла запросто сказать великой княгине: «У вас подол задрался, я вам поправлю сейчас» или «А вы загорели, я пришлю вам огуречного рассола, чтобы свести все это с лица», о таких темах не разговаривала.
Не зная, почему она это говорит, Дотти ответила:
-Через неделю должно быть.
-А с мужем вы когда были близки? - продолжала Эмилия, не сводя с нее глаз и не изменив ни выражение своего остренького личика, ни интонации.
-Вы смущаете бедняжку! - оборвала нескромные расспросы фрау Элизабет. - Еще, небось, спросите и другое!
-Да, а если сюда зайдут мужчины? - произнесла Дотти, которая уже была готова сказать фрау фон Таубе, расспрашивающей ее о интимной жизни с хладнокровием лейб-медика, что последний раз у нее близость случилась в ночь перед отъездом, то есть, пять дней назад.
-Не зайдут, что бы им тут делать, - подивившись такой наивности, отвечала Софи. - Но, ma soeur, никогда не исключайте, что тягость наступает внезапно и может вот эдак проявляться, еще до задержки кровотечения...
-Я ж была больна, до сих пор не очень хорошо себя чувствую, - произнесла графиня. - Собственно, я бы рада уйти наверх.
-Вас проводить? - вызвалась Софи. Доротея кивнула только, поняв, что в одиночку, без сопровождения пройти наверх ей не удастся.
Когда они остались вдвоем, кузина проговорила извиняющимся тоном:
-Не обращайте на них никакого внимания, моя милая сестра... Они уже забыли все правила хорошего тона, в своих деревнях сидючи.
«Или вовсе их не знали», - завершила мысленно за нее фразу графиня Ливен. Она действительно чувствовала себя не очень хорошо. Похоже, простуда вернулась с новой силой. Об этом она и упомянула. Баронесса Левенштерн озабоченно поглядела на нее и откликнулась:
-Да, в самом деле... Вы не очень хорошо выглядите.
Дотти позволила ей прикоснуться тыльной стороной руки ко лбу, и та сокрушенно произнесла:
-У вас опять поднялся жар...
-Моя болезнь может быть заразительной, - вздохнула графиня. - А у вас дети.
-Скорее уж, мне нужно опасаться, чтобы вы не подцепили от них какой-нибудь кори, если, конечно, сами ею не болели в детстве, - заверила ее Софи. - Но вам определенно стоит прилечь. Может быть, принести вам чаю липового?
Доротея отнекивалась, но это было бесполезно — кузина все равно приказала служанке нести весь арсенал лечения от простуды. Пока дожидались служанку, пока Софи самолично наливала заварку в кружку и добавляла в напиток жидкий мед, кузина не переставала говорить. Дотти на большинство ее реплик помалкивала, но баронессу это не останавливало. Наконец, когда графиня сомкнула отяжелевшие веки, то расслышала сквозь подступающую дремоту извинения, а затем удаляющиеся шаги и скрип дверей...
-Не дай Боже мне такой стать, - сказала девушка себе наутро, когда, избавившись от остатков жара и заложенности в груди, собиралась на выход. Все мужчины ни свет ни заря уехали на охоту, и дом оставался в распоряжении дам. Это не могло не огорчать Доротею. Значит, предстояло вновь рассуждать о пустяках. С большинством из собравшихся ей действительно было не о чем говорить — все замужние дамы уже имели детей, да не одного, а по четверо-пятеро, у других, тех, что постарше, дети выросли, но воспоминания были свежи, и они стремились поделиться ими с «молодежью». Девиц же не здесь присутствовало, равно как и молодых дам. Дотти поймала себя на мысли, что страшно скучает по салону графини Строгановой. Несмотря на то, что та вызывала у нее чувство, более всего походившее на зависть, Софья Владимировна никогда не собирала вокруг себя скучных людей и не скатывалась до обсуждения вопросов семейной экономии и домашнего быта. Ее интересовали куда более возвышенные материи — музыка, поэзия, живопись... Доротея хотела было заговорить о последних фортепианных пиесах, которые ей прислали накануне отъезда, но, лишь только упомянула само слово «фортепиано», как сидящая рядом с ней баронесса Эмилия недоуменно воззрилась на нее и проговорила:
-Да-да, помнится, в девичестве я знала ноты ко всем псалмам, но нынче все позабыла...
Слово «псалом» заставило всех дам вспомнить о религии и церкви. Начались обсуждения пасторов и их жен, последних проповедей, а кое-кто из дам даже упомянул о сладости «личной молитвы». Доротея и не припомнила, когда последний раз молилась, а в кирхе не была уже очень давно. Ее свекровь иногда устраивала домашние богослужения, которые проводил ее друг, настоятель церкви Святой Екатерины на Невском, и Дотти пару раз присутствовала на них, но не более того. Никакого своего мнения о качестве проповеди она не имела и высказать его не могла. «У Строгановых этого не обсуждают», - подумала она. - «Может, оттого что граф вольнодумец и якобинец, как все говорят?» Мыслями она унеслась обратно в Петербург и припомнила, что же про графа Поля и его жену говорили в гостиной свекрови. Вспомнилось и то, с каким неудовольствием государыня Мария Федоровна упоминала про реформы, подготавливаемые ее сыном, как хмурились ее тонкие брови при одной только мысли об этом. «Сейчас сии предприятия совершенно несвоевременны», - говорила она. - «Особенно после того, что недавно случилось...»
От раздумий девушку отвлекла кузина.
-Дотти, вы же тогда были в Петербурге? - спросила Софи, с любопытством глядя на нее.
-Когда тогда? - удивленно откликнулась Дотти.
-Когда государь скончался.
Так, значит, эстляндские кумушки обсуждали не только тонкости пения псалмов и ухода за больной скотиной! Что ж, это обнадеживает весьма.
-Была, да, - проговорила юная графиня.
-Вот я давно хотела спросить — государь правда от удара скончался или же все-таки убили его? - сразу же задала вопрос одна из пожилых дам, на которую все потом воззрились изумленно, будто бы она сказала нечто непозволительное.
Голубые глаза ее собеседницы источали одну лишь любознательность. Доротея замешкалась с ответом. Сказать, как есть? Но имеет ли она на это право? По официальной версии, озвученной народу и всем, кто далек от двора, выходило, что император Павел неожиданно умер от внезапного приступа апоплексии. Всем известно, что подобное состояние настигает людей неожиданно, зачастую посреди полного здоровья. Но все, кто сколько-нибудь был близок к императорскому двору, правду знали. Могли перечислить на пальцах всех убийц, тем более, те не особо прятались и, как говорил Бонси (Доротея сама сему свидетельницей не была), даже похвалялись своим деянием, что, естественно, выводило из себя Марию Федоровну. Их нельзя было обмануть. Но насколько же здесь знают истину.
-Да вы что, фрау фон Краузе! - развеяла тишину Нелла фон Штейнбек. - Словно бы не знаете — убили императора! Ведь правда, сестрица?
Кузина испытующе поглядела на Дотти, и той ничего не оставалось, кроме как подтвердить сей секрет Полишинеля:
-Выходит, что так... Это нас весьма потрясло.
-Но кто же убийца? - спросила ее пожилая собеседница.
Доротея думала уже перечислить всех, про кого она знала как про участника заговора, памятуя о том, что сей перечень окажется крайне длинным, как ее кузина Софи заговорила сразу же:
-Конечно же, граф фон дер Пален!
Упомянутое ею имя возбудило дам еще больше, чем сведение о насильственной смерти государя, о которой, как и догадывалась Доротея, известно было слишком многим. Правильно, у каждой из этих дам имеется немало родни, осведомленной куда лучше о делах, происходящих в столице, с которой они состоят в активной переписке, а нынче можно говорить и писать обо всем, без риска того, что за написанное и сказанное придется держать ответ.
Вскоре посыпались реплики:
-Фон дер Пален — это какой из них?
-Ну как же, граф Петер!
-Ох уж эта молодежь... Кто бы мог подумать!
-Да не он, а его отец.
-Постойте, не он ли генерал-губернатором столицы был?»-
-И остается, да.
-Нет, его в отставку отправили. В Курляндию, - вставила Доротея.
-Удивлена, почему же не в Сибирь и не на плаху, за такие-то дела... Удушить государя императора платком — надо же...
-Да не платком душили, как вы не понимаете, милая Эмилия? Он приказал лакеям, чтобы они его избили до полусмерти...
«Вот так кумушки», - подумала Дотти, наблюдая за тем, в какое возбуждение привела прибалтийских дам запоздалая весть о насильственной смерти Павла. - «Кажется, я была о них предвзятого мнения...». Сама она, в свою очередь, не знала никаких подробностей, хотя пыталась выпытать их то у мужа, то у старшего брата, которые видели тело убитого монарха своими глазами. Алекс переводил разговор на другое, один раз только бросив: «Как же его все ненавидели, стало быть, чтобы так с ним поступили...». После этого Дотти смогла выудить из него то, что Павла сильно избили, и решила, что он и умер от побоев. Потом на одном из приемов кто-то промолвился, что государь погиб от удушения, «как и отец его несчастный». Имена убийц она и так знала. Но никогда не догадывалась, что фон дер Пален, такой веселый и обаятельный человек, которого она воспринимала как отца, как старинного друга семьи, лично приложил руку к убийству императора, столь почитаемого ею когда-то. Вообще, ее изумляло, как много людей, лично ей знакомых, с охоткой говорили о своем участии в заговоре, иногда и преувеличивая свою роль. «Что с ними такое сталось, если они смертным грехом столь гордятся?» - спрашивала она у своих ближних, но не находила ответа. Лишь ее братья и муж не поддались всеобщей лихорадке безумия. Хотя никогда ни о чем не заговаривали.
-Так что же на самом деле случилось? - спросила Нелла, пристально глядя на Доротею прищуренными глазами. - Как именно фон дер Пален расправился с государем?
-Так зачем же вы у нее спрашиваете? - опомнилась одна из старших дам, кажется, баронесса Юкскюль. - Ее отец — лучший друг цареубийцы! Не удивлюсь, если у нее дома он был принят. И что его до сих пор принимают!
Доротея почувствовала, как краснеет против воли. Далее пошли другие разговоры:
-А государь Кристофа фон Бенкендорфа в отставку прогнал, вот и думай тут...
-Всегда знала, что тут дело нечистое.
-Конечно, путем подобных махинаций можно чего угодно добиться...
Девушка уже перестала разбирать что-то среди ядовитых голосов родственниц, которые ничуть не стеснялись ее присутствием, покамест Софи не воскликнула:
-Довольно! Постыдились бы вы так говорить! Особенно в присутствии его дочери... Ну и для меня он человек не чужой.
Дотти почувствовала стыд из-за того, что не может ничего им возразить по существу.
-А мы и ни в чем не виним младшую графиню Ливен, - веско произнесла баронесса Нелла. - Да и вас, милейшая Софи, тоже. Неужто нельзя поделиться мнением?
-Будь мы мужчинами, я бы вызвала вас на дуэль, - проговорил звонкий девичий голос. - Но ибо я не мужчина, мне остается только выйти из комнаты. И позвать с собой графиню фон Ливен.
Доротея оглянулась. Проговорившая эту длинную тираду девушка оказалась высокой, миловидной блондинкой с красивыми синими глазами.
-Фройляйн Гильденштуббе, - с некоторым презрением откликнулась Нелла. - Можете быть уверены, что мы без вас не соскучимся.
Девушка демонстративно вышла из комнаты, и Доротея решила последовать за ней. Она, наверное, впервые увидела такую решимость и желание дать отпор, не считаясь со светскими связями и любезностями. Да и ей самой хотелось бы так повести себя, но что-то постоянно мешало. Словно за ней стоял весь сонм чопорных наставниц, а также знакомых ей по петербургскому свету многочисленных благовоспитанных дам, возглавляемых вдовствующей императрицей, и все они глядели на нее с неудовольствием, обрывая всякие попытки возразить что-то против общественного мнения, громогласно раздающегося в гостиной. Кроме, пожалуй, ее гувернантки Фредерики ван Леннерт. Та бы, небось, и сама сказала чего-нибудь в защиту.
-Не обращайте на них внимание, - легкомысленно произнесла фройляйн Гильденштуббе, когда они остались наедине. - Теперь они будут полдня обсуждать меня. Какая я неблаговоспитанная, да как меня отец распустил, да как нельзя мне давать общаться с их дочерьми, поскольку я сведу их с толку и никто за них не посватается...
Доротея с изумлением смотрела на эту девушку. Странно, как сильно ее заслонили ряды всех этих замужних матрон и тетушек, да так, что юная графиня с присущей ей внимательностью к мелочам, ее даже и не заметила за их плотными или, напротив, костлявыми спинами. Кроме того, таких она не видела даже в Петербурге. Возможно, таковые и имелись, но в тех кругах, в которых Дотти вращалась, их не было.
-Отчего же эти дамы придерживаются о вас столь низкого мнения? - спросила она осторожно.
-Долго объяснять, Ваше Сиятельство, - махнула рукой фройляйн Гильденштуббе. - И не вчера это началось. Достаточно сказать нечто такое, с чем они не согласны... Держу пари, что вас они тоже не любят.
-Это я уже догадалась... Завидуют, - смело произнесла Доротея. - Возможно, вам тоже завидуют?
-Правда? - нахмурилась ее собеседница. - Никогда о таком не думала... Да и чему там завидовать? Меня, скорее, жалеют. Сирота, не получила должного воспитания...
-Мне показалось, что как раз ваше воспитание среди собравшихся наилучшее, - улыбнулась Дотти.
-Вы находите? - лицо девушки, не такое уж правильное, осветилось искренней улыбкой. Похоже, ей и впрямь слишком часто говорили обратное.
-Обсуждать людей так, как делают эти госпожи, непростительно, - понизила голос графиня. - А вы и слова не сказали. Я ваше присутствие, признаюсь, не сразу и заметила. Спасибо, что защитили меня.
-Из-за меня они и не узнают всех интересующих их подробностей, - пожала плечами фройляйн Мария.
-А я не собиралась их сообщать, - в тон ей проговорила Доротея. - Впрочем, ежели они интересуют вас...
-От Эзеля до Петербурга как до Луны, - усмехнулась ее визави. - Я даже не знаю, кто такой фон дер Пален. И отец мой тоже не знает... Я же всего лишь бедная родственница баронессы фон Юкскюль, которая не теряет надежду представить меня свету и получше выдать замуж. Но каждый раз оказывается, что ее старания тщетны.
-Очень странно, - произнесла на это Доротея. - Кавалеры же здесь не присутствовали, а зачем дам впечатлять?
-За тем, что у многих из этих дам имеются свои сыновья, и каждая из присутствующих только в страшном сне видит меня в невестках, - ответила девушка.
Доротее отчего-то понравилась эта бравада, с которой Мария произнесла эти слова.
-Неудивительно, - отвечала она. - Я бы на вашем месте этому не огорчалась.
-А что же, я кажусь огорченной? - переспросила Мария.
-Нисколько.
-Хотя, если бы мое приданое было таким, как у той же Петронеллы фон Штейнбек, то мне бы спускалось с рук и не такое, - заметила Доттина собеседница.
Манеры ее новой приятельницы в чем-то восхищали графиню, хотя поначалу несколько шокировали. Она к такому не привыкла. С детства ей казалось само собой разумеющимся, что люди никогда не говорят то, что на самом деле думают, и для того, чтобы определить истинные мысли других людей, придется поддерживать с ними постоянное общение. И если мужчины еще могли быть прямыми и откровенными, то представительницы ее собственного пола всегда с особой тщательностью следили за речами и поступками. Мария фон Гильдештуббе была редкостным исключением. И это качество Доротею почему-то не отталкивало, а, скорее, наоборот привлекало к себе. Несмотря на прямоту и свободу речей, простое платье, безыскусные украшения — кроме простеньких серег-колец, Дотти не заметила на своей спутнице ничего примечательного — та производила исключительно приятное впечатление. Ее речь была правильной, суждения показались весьма остроумными, а отсутствие жеманства не переходило той грани, за которой оно уже начинало превращаться в грубость и неотесанность. На вид девушка была чуть старше Доротеи, - как оказалось позже, на два года. Но держалась куда увереннее, хотя, казалось бы, статус замужней дамы должен был придавать младшей графине фон Ливен внутреннее превосходство над бедной мелкопоместной дворянкой, живущей в глухом углу и имеющей все шансы навсегда остаться старой девой.
Доротея даже не знала, как ответить ей на эту сентенцию. Сама она в свое время даже не успела подумать о том, что она рискует никогда не вступить в брак — вопрос с ее замужеством благополучно решила ныне вдовствующая императрица. Невольно пришло в голову: а что, если бы она находилась в таких же обстоятельствах, как фройляйн Гильденштуббе? Как бы она вела себя? Пыталась бы понравиться всем, дабы из милости взяли замуж, или держала бы себя столь же смело и независимо, со смехом, как бы между прочим, упоминая свои горести? Девушка этого не знала наверняка, и предпочла не задумываться об этом сейчас.
-А что, она всегда такая злая? - спросила Дотти, разумея указанную Петронеллу.
-Сколько ее не помню, - подтвердила ее собеседница.
-Боюсь, что даже приданое тут не поможет...
-О, в присутствии кавалеров такие, как она — сама доброта и понимание, - усмехнулась ее новая приятельница. - Как видите, таковы наши провинциальные нравы. Возможно, в Петербурге все иначе.
-Туалеты, конечно, новее, но в целом, все так, - подтвердила Дотти.
-Я догадывалась, - продолжала Мария. - Поэтому никогда не стремилась туда... Впрочем, у меня к вам тоже есть один вопрос касательно петербургских дел. Не беспокойтесь, участь покойного государя меня не интересует. Куда более занимает государь нынешний.
Доротея кивнула, своим видом продемонстрировав, что готова выслушать девицу. Она догадывалась, что речь пойдет далеко не о нарядах императрицы и о красоте императора Александра, настолько серьезно и деловито выглядела нынче ее собеседница.
-Правда ли, что он хочет даровать империи конституцию, а сам отстраниться от власти? - напрямик спросила Мария фон Гильденштуббе.
Дотти замешкалась с ответом. Да, конечно, о таком говорили, и она слышала новости, о чем и уверила свою собеседницу.
-Если так, то когда это будет? Скоро ли? - продолжала расспросы девица, в упор глядя на Дотти. - И кто же будет управлять страной?
-Мне надо уточнить у мужа, - призналась Дотти, которая ни в чем не была уверена. - Хотя, право, я была бы против отстранения государя от престола. Это несвоевременно.
-Да? Почему же вы так полагаете?
Нет, эта фон Гильдештуббе явно старается поставить ее в тупик! На поверку, ее поведение ничем не лучше, чем у всех остальных дам, собравшихся здесь — задает слишком прямолинейные вопросы явно с намерением выставить ее дурой. Но перед кем выставлять?
-Так все говорят, - только и оставалось что ответить Доротее. - Все, кого я знаю.
-Но ситуация наиболее благоприятна. Мы ни с кем не воюем, все рады новому императору и не питают к нему вражды, как в случае с покойным, - продолжала рассуждать фройляйн Мария. Доротея была изумлена: казалось бы, девица из глуши, а рассуждает едва ли не смелее, чем Софи Строганова! И странно - ее мысли перекликались с разговорами графини, которые она вела у себя в салоне, как ни в чем не бывало. Отчего же так?
-В том-то и дело, что все рады. Надо дать подданным насладиться новым молодым государем, просвещенным и справедливым, - втянулась в спор Доротея.
-Но обстоятельства часто меняются очень быстро и не в нашу пользу, - проговорила Мария задумчиво. - А теперь я хотела бы у вас спросить: правда ли, что граф Кристоф, ваш супруг, приехал с известиями об эмансипации?
«Эмансипация...» Дотти тоже слышала это слово у графини Строгановой и поняла, о чем здесь речь идет. Но как с этим связан Бонси? И действительно ли решение уже принято, а он приехал в Остзейский край с известиями о том? Надо бы все выяснить... Почему она столь легкомысленно упустила момент задать супругу вопросы о том, в чем цель его нынешнего поручения? Ладно, можно наверстать...
-Я этого не знаю, - проговорила Дотти, вспыхнув ярко от стыда за собственное невежество. - Он мне ни о чем не рассказывал.
-Я бы на вашем месте не отпустила его на охоту, пока бы не расспросила подробно... - с улыбкой откликнулась фройляйн фон Гильдештуббе. - Но не обращайте на меня внимание. Те дамы правы в том, что не желают видеть меня в невестках... Я несносна и доведу любого, даже самого терпимого и ласкового мужа, до белого каления.
-Вам не стоит клеветать на себя, - нашлась Доротея. - Вы просто любопытны... Как и я. Но мое любопытство, увы, подвело меня, поэтому я не могу нынче удовлетворить ваше.
-Я понимаю. Мужчины, к тому же, полагают такие дела выше нашего разумения, и мой батюшка в этом отнюдь не единственный, - проговорила Мария. - Впрочем, я думаю, Его Сиятельство вскоре сам откроет нам цель своего визита... Остается только набраться терпения.
Они расстались, когда пришло время спускаться ко второму завтраку. Мужчины еще не приехали с охоты, поэтому разговор шел в тесном семейном кругу. Ее собеседница, отговорившись головной болью и необходимостью составить несколько срочных писем, адресованных ее домочадцам в имении, к столу не вышла.
-Были бы вы девицей, ma cousine, я бы отсоветовала вам общаться с этой Гильдештуббе, - на ухо произнесла Софи.
-Да, она мне излагала причины этого, - беззаботно произнесла Доротея.
-О чем она вас спрашивала? - проговорила ее соседка справа, услышав, о ком идет речь. - Наверняка о разных странных вещах?
Графиня фон Ливен ответила на этот вопрос со всей откровенностью, упомянув слово «эмансипация».
В воздухе повисла пауза.
-Это что же? - первой заговорила старая баронесса фон Юкскюль.
-Освобождение простолюдинов от крепостной зависимости, тетушка, - произнесла злобная Петронелла фон Штейнбек. - Так вот что интересует нашу умницу!
-Меня это тоже интересует, - откликнулась хозяйка дома. - И что, государь действительно собирается подписать подобный указ?
Доротее оставалось повторить, что она ничего не знает и непременно спросит об этом у мужа.
-А мы спросим у наших супругов и сыновей... Наверняка граф Кристоф им все уже рассказал.
-Ага, как будто бы им есть досуг на наши праздные вопросы отвечать, - скептически произнесла госпожа фон Юкскюль. - Дамам нечего понимать в таких делах, так мой покойный Кристиан говорил, а он был умнейший человек во всей Дерптской волости.
-Времена изменились, фройляйн баронесса, - добавила с милой улыбкой Дотти. - В Петербурге даму или девицу, которая не знает, что происходит в мире, подвергают осмеянию.
-Куда катится мир, - пробормотала одна из других пожилых дам со сложной фамилией, которую Дотти не расслышала. - В наше время такую розгами бы посекли на конюшне, да и поделом, нечего лезть, куда не просят...
Тут разговор снова перешел на сравнение тех времен, когда сия почтенная дама была еще молоденькой фройляйн, и времен нынешних. Не пощадили ни моды («Куда это годится? И так уже голышом все щеголяют!»), ни манеры девиц и дам, ни даже мужчин, которые «какие-то малахольные, не то, что давеча». Дотти отчаянно боролась с желанием удрать из-за стола, но чаепитие все не прекращалось, и неприлично было уходить, пока старшие и самые почтенные дамы не выразят желание закончить трапезу. «Может, обморок разыграть? Или объявить во всеуслышание, что я, кажется, точно беременна?» - подумывала Дотти, когда в гостиную вошел слуга и объявил о прибытии охотничьей партии.
...Кристоф даже не сразу обратил внимание на нее, увлеченный беседой с одним из баронов, участвовавших в охотничьей партии. Он и выглядел нынче совершенно иначе, и говорил как-то резковато, более уверенно, чем в Петербурге, с кем-либо из своих тамошних приятелей. Впрочем, он держался как все они — не более и не менее. Разрумянившиеся, возбужденные, переговаривающиеся громкими голосами, смахивающие сугробы снега со своих плащей, скидывающие перчатки из грубой кожи и тяжелые охотничьи сапоги, и пахло от них всех лошадиным потом, ружейной смазкой, крепким табаком и чем-то другим, более острым... Доротея могла уловить этот запах, когда муж, наконец-то договоривший все то, что имел сказать своему приятелю, подошел к ней и обнял крепче, гораздо крепче, чем он это делал раньше. Запах, пробивающийся сквозь легкий отголосок его всегдашнего eau-de-cologne, был ей слишком хорошо знаком — так пахла кровь. Голова закружилась, а сердце забилось как-то тревожно, и тошнота подступила к горлу. Кристоф заметил изменение в ее состоянии и спросил озабоченно:
-Ma chere, с тобой все хорошо?
-Кажется, да, - откликнулась Дотти, отвернувшись от него. - Так с самого утра...
Лицо графа застыло, словно охваченное морозом.
-Я и не предполагал, - прошептал он так, что она еле расслышала, потом проговорил громче:
-Потом поговорим. Пойду переоденусь и помоюсь.
Доротея ожидала, что мужчины присоединятся к их трапезе, но те собрались в кабинете хозяина, и до нее доносились их разговоры: обсуждали охоту, ружья, лошадей и собак, и ни слова об эмансипации. Периодически она слышала реплики своего мужа, который тоже, казалось, забыл о том, для чего сюда вообще приехал. Или не хотел пока говорить?
-Про вас уже твердят, что вы в положении, - проговорила Мария фон Гильденштуббе совершенно безразличным голосом. Она вошла в гостиную с книгой в руках, заложенной посередине. Книга была довольно-таки потрепанной, с ободранным красным кожаным переплетом.
-Догадываюсь, - откликнулась Дотти, подосадовав, что девушка помешала ей слушать разговоры мужчин. - А стоит хоть чуть-чуть простудиться...
-Самое забавное, что такое твердили и про меня летом, когда мне становилось дурно от духоты, - продолжила ее собеседница, устраиваясь в кресле и раскрывая книгу на закладку.
-Как они посмели? Вы же девица!
-По их мнению, формально я могу быть девицей, фактически же... - и Мари улыбнулась, переводя взгляд с лица Дотти на страницы книги.
Юную графиню вновь изумило, как же легко она упомянула о сплетнях, распускаемых в ее адрес. Вспомнила, как остро восприняла упреки императрицы и свекрови в том, что разговаривала с господином Рибопьером на улице, там, где их все могут увидеть. Сия баронесса на ее месте бы и не расстроилась ни капли.
-Я спрошу супруга о готовящейся эмансипации, - произнесла Доротея. - Мне уже самой интересно.
Мари оторвалась от книги и проговорила: «
-Можете не утруждать себя расспросами. Я о сем уже сама от него все разузнала.
Дотти покраснела. Игла ревности, внезапной и никогда ранее ею не испытываемой, прошила ее насквозь. Отчего-то вспомнились собственные чувства в первую брачную ночь, когда муж не разделил с ней постель, и в первое утро, проведенное ею в статусе замужней дамы, когда Кристоф уехал раньше завтрака. Почему он счел эту девицу более достойной того, чтобы узнать? Только потому что она читает умные книги и имеет репутацию «ученой»? Или же что-то другое его привлекло в ней? Дотти внимательно посмотрела на свою собеседницу. Нет, сия Гильденштуббе вовсе не дурна собой... Если была бы хуже ее самой, то почтенным эстляндским дамам нечего было бы опасаться за своих сыновей.
Эти чувства были в высшей степени неуместны, и Дотти это знала. Но заставить их замолчать было невозможно. «Он считает меня недостойной себя», - отчего-то появилась у нее мысль. - «Глупышкой, которая ничего не понимает в делах политики. А вот эту провинциалку, очевидно, полагает в высшей степени просвещенной! Верно, наслушался от своих товарищей, что здесь о ней говорят...»
Виду, однако, она не подала и спросила у Марии нарочито безразличным тоном:
-Ах, так? И что же сообщил вам мой супруг?
-О том, что все изменения начнутся с Остзейского края, - воодушевленно произнесла ее собеседница. - И эмансипация, и все остальное... Так мы покажем себя вернейшими подданными государя. Как будто раньше мы так себя не проявляли... Я искренне желаю вашему супругу успеха, ибо начинание действительное благое и нас всех осчастливит. Только, боюсь, поначалу не все будут с этим согласны... Я и сама не понимаю до конца, как все будет осуществлено.
Последняя фраза заставила Дотти внутренне восторжествовать: хоть чего-то эта умница не поняла! В ответ нынче полагалось сказать что-то остроумное, но графиня фон Ливен не могла придумать никакого ответа, кроме такого:
-В самом деле, я опасаюсь, что все вступятся за свои наследственные права, которые записаны в законе.
-И покажут себя изменниками государю, - добавила Мари. - На это они не пойдут в любом случае... Но вы правы, сложится опасная ситуация. Надеюсь, ваш супруг из общения с нами сможет сделать определенные выводы и покажет государю, как обойти опасность столкновения интересов.
-Я уверена, он справится с этой задачей, - произнесла Дотти, выпрямившись. Отметила, что она выше ростом этой умницы — хоть в чем-то ее превосходит. Но, право, девица, заговаривающая с женатым мужчиной первой — как на это смотреть?
-Не обижайтесь, что я нарушила правила приличия, - словно подслушав ее мысли, ответила Мария. - Конечно, вы имели полное право узнать о намерениях своего супруга первой, но, изволите ли видеть, любопытство не дало мне покоя, поэтому я осмелилась задать вопрос графу Кристофу первой... Впрочем, меня извинило присутствие моего папеньки.
Оправдания девушки Доротее понравились. Точнее, не сами оправдания, а тот факт, что они имели место быть. Мария фон Гильденштуббе, эта уверенная в себе умница и нарушительница всех предписаний строгого этикета, применявшихся к любой остзейской даме и девице, почувствовала, что не права, и предоставила Доротее возможность быть к ней снисходительной, чем она быстренько воспользовалась.
-Как я вас понимаю, - произнесла она, улыбнувшись девице. - Впрочем, можете гордиться собой — новости вы узнали первой. Ежели другие захотят что-то об этом узнать, то теперь они будут расспрашивать именно вас.
Мари улыбнулась в ответ, но как-то неловко, словно сказанное Доротеей было безбожной лестью или критикой.
-Уверена, так они и делают, - продолжила Дотти, наслаждаясь произведенным ее словами эффектом. Девушка аж сжалась и потупила серо-голубые глаза, делая вид, что ничего особенного для себя и не расслышала. Но ее собеседница прекрасно осознавала, что теперь одержала над ней верх. Пусть что угодно теперь делает. Затем Мария демонстративно уставилась в книгу, и Дотти, проговорив: «Не буду вам мешать», вышла из комнаты, присоединившись к своей кузине, обсуждавшей со своими родственницами и старшими слугами, что делать с дичью, добытой мужчинами. Из кухни доносился все тот же запах, намертво связанный у Доротеи со смертью, несчастьем, плохими вестями — словом, всем тем, что она более всего боялась в жизни. Остальные присутствующие будто бы этого и не замечали. Потом она разглядела свежие алые пятна на фартуке у экономки, и предпочла зажмурить глаза, прежде чем почувствовала, как липкая тошнота и лихорадочная дрожь овладевают ее телом.
-Простите, меня ждет муж, - проговорила она, поднимаясь с места.
-Конечно, конечно... - произнесла кузина. - Вы себя переутомили, нужно еще и отдохнуть.
Ждать супруга на сей раз пришлось ей, и довольно долго — очевидно, ему надо было закончить разговоры, начатые еще на охоте. Кристоф поднялся к ней в комнату, присел рядом и произнес, глядя прямо в глаза:
-Ты подозреваешь, что ждешь ребенка?
-Ах, Бонси, ты наслушался всякого вздора! - легкомысленно воскликнула Дотти. - Пока вы все были на охоте, эти дамы успели меня утомить домыслами о скором пополнении нашего семейства!
-Надо было тебя предупредить, - улыбнулся ее муж. - Здесь таков обычай... Ты к нему не привыкла.
-И не хочу привыкать, - взглянула на него Дотти.
-Но все же твое недомогание может быть признаком беременности, - проговорил он. - Равно как и переутомления, слабости из-за болезни...
-Откуда ты знаешь признаки беременности? - кокетливо поинтересовалась у него жена. - А говорят, мужчинам о таком знать не полагается.
-Mon ange. Я старше тебя на двенадцать лет, это раз. И у меня две сестры, это два... - вздохнул он, ожидая вал вопросов. - Но я не хочу испытывать твою скромность, как это до меня сегодня делали наши добрые соотечественницы.
Доротея улыбнулась. Оставался еще один вопрос. И она его задала:
-Если уж говорить об отсутствии скромности, то как ты находишь Марию Гильденштуббе?
Кристоф пожал плечами.
-Неужели она тоже воспылала интересом к состоянию твоего здоровья? - слегка удивленно произнес он.
-Нет, ей гораздо интереснее политика. Вопрос эмансипации крестьян, насколько я поняла.
-Хм, сия девица спросила меня то, о чем даже не догадывался у меня спросить ее отец, - проговорил Кристоф. - Ну, я ответил ей, исходя из того, что она может в сем понять.
-А тебя не удивило то, что об этом спросила именно она, а нее отец?
Муж с изумлением взглянул на нее.
-А почему же ты мне ничего не объяснил, а ей все выложил? Ты, верно, думал, что я ничего не могу понять, потому что я дура! - внезапно воскликнула юная графиня.
Обида выплеснулась из нее как-то сразу, и спокойное, недоумевающее выражение лица супруга только подогревало ее возмущение. Ах, ну почему он так несносен и не сумел проявить столь необходимую в подобных случаях деликатность! И вообще, это не первый раз, когда он ее оставляет в неведении... Ей приходится все выяснять самой, ибо Бонси отчего-то решил, что она в его делах ничего никогда не поймет! Только один раз, когда ему, видно, стало совсем невмоготу, он соизволил объяснить ей создавшееся положение... И то не до конца. Скорее, приказал, что делать, как самому младшему из своих подчиненных... А почему он так с ней обращается? Неужели потому что ей шестнадцать лет? Или потому что она женщина? Но, как показали недавние события, не в том причина — Мария фон Гильденштуббе узнала от Кристофа все, что нужно.
-Дотти, пойми, результат этого дела неясен мне самому... - тихо проговорил Кристоф, нахмурившись от ее интонаций.
-Но суть-то ты знаешь? Так почему мне не сказал? - продолжала Доротея.
-Что ты хочешь знать? - утомленно произнес граф. Лицо его побледнело, сделалось каким-то болезненным.
-Спасибо, фройляйн фон Гильденштуббе все уже мне рассказала, - ядовито заметила Дотти.
Он замолчал надолго, а потом горько вздохнул и проговорил:
-Кажется, мне надо поспать, - произнес он. - Слишком рано проснулся... И все же, я бы позвал к тебе доктора... Что случилось?
-Нет, я просто была больна, отсюда и слабость, - быстро произнесла Доротея.
-Ты уверена?
Он испытующе посмотрел на нее, а потом прикрыл глаза, вытянув кисти рук с чуть согнутыми пальцами перед собой.
-Что это ты делаешь? - задала вопрос Дотти. Для нее его жест был крайне необычным, но она почувствовала, как по телу пробегают мурашки, словно невидимый рой мелких, невидимых жучков не спеша полз по ее телу, начиная от пяток и заканчивая шеей.
Бонси никак не реагировал на ее вопрос, а ощущения только усиливались, заставляя ее оцепенеть. Наконец, через несколько минут, он открыл глаза, опустил руки и прошептал:
-Я не уверен, но, похоже, ты права... Ребенка у нас пока не будет.
Доротее показалось, будто муж произнес последнюю фразу с явным облегчением. И эта интонация вновь подняла со дна ее души, подобно вихрю, все сомнения и неясные надежды, которые она испытывала, заставив ее снова с прежним напором повторить:
-Пока не будет, говоришь? Когда же будет?
-Как Господь пошлет, - тихо отвечал ее супруг.
-Или когда ты пожелаешь нужным? - вырвалось у Доротеи.
Лицо Кристофа сделалось совсем мрачным. Впрочем, он нашел в себе силы выдавить из себя улыбку.
-Все живут с детьми, - продолжала она. - Я тоже ожидала этого... В самом скором времени. Какая же тягость, право слово, каждый месяц ждать и всякий раз огорчаться... Ты даже не представляешь!
-Не представляю, - серьезно произнес он. - Да и ты сама еще ребенок, Дотти.
-Но Катхен же, она в моем возрасте...
-Моя сестра тогда чуть не умерла, - отрезал он. - И я прекрасно это помню. А она, уж прости меня великодушно, была всегда покрепче тебя.
-То есть?
-Ты постоянно простужаешься, - вздохнул он. - У тебя не очень здоровые грудь и горло, и, по-хорошему, нужен другой климат. Как и многим... Как теперь и мне, что уж говорить. Роды только усугубят твое состояние, сделают его совсем болезненным.
-Но...
-Да и нынче не очень время, - продолжал он.
-Слышала бы тебя матушка, - вытащила последний аргумент Дотти.
-И что? Она бы со мной совершенно согласилась, - произнес Кристоф. - А тебе, вместо того, чтобы дуться на меня за мое молчание, предлагаю подумать: действительно ли ты хочешь быть матерью и готова ли пойти на все жертвы, которые предполагает это положение? Ведь учти, младенец — не кукла, его не бросишь, когда надоест.
-Ну почему вы все сговорились считать меня ребенком! - в сердцах воскликнула юная графиня. - Я все прекрасно понимаю!
-А если тебя будут торопить — я уверен, что кто-то из наших кумушек с тобой уже об этом говорил — то можешь сослаться на мое мнение, - спокойно продолжил Кристоф. - Пусть адресуют все свои советы и пожелания мне, я их выслушаю и приму к сведению. Или не приму — как мне будет угодно.
Доротея даже не знала, что на эту сентенцию ответить. Рассудительность супруга не оставила ей никакого пространства для маневров. Она даже забыла о том, что надобно было расспросить мужа об эмансипации более подробно. И высказать свои идеи. Точнее, попытаться их высказать... Промелькнула мысль, что незамужняя и рискующая остаться вечно незамужней Мария фон Гильденштуббе вряд ли задается вопросами деторождения, оттого и может подумать об абстрактных материях, политике и литературе. Но потом Дотти вспомнила о графине Строгановой — матери двоих детей, хозяйке большого дома, супруге знатного человека... Той тоже должно было недосуг задумываться о вещах, не связанных напрямую с долгом жены и матери, но ее это не заботит ни капли. Конечно, вдовствующая государыня такой склад мыслей не одобряет, но Доротея уже приучила себя не верить безоговорочно всему, что говорит Мария Федоровна в своих наставлениях.
-Скажи, а если эмансипация наступит, то кто начнет первым освобождать своих людей — у кого их больше или меньше? - спросила Доротея, резко меняя тему и возвращая ее на то место, с которого она и начала.
-Какой интересный вопрос... Пожалуй, следует его предложить на рассмотрение, - искренне ответил граф.
-По всему ясно, что проще это будет делать тем, у кого крепостных меньше, - начала рассуждать его супруга, весьма гордая собой: наверняка, ее необъявленная соперница таких суждений не высказывала.
-Не думаю, - возразил ей Кристоф. - Самые бедные всегда более всех трясутся за те гроши, которыми располагают.
Доротея пожала плечами. О бедности она читала лишь в книгах и слышала при малом дворе Марии Федоровны, которая активно занималась помощью этим самым бедным. В жизни она их не видала, и они представлялись ей в виде нищих на папертях, которые выпрашивают подаяние в одном только рубище. Ее семья никогда не испытывала денежных затруднений, несмотря на то, что род был не Бог весть каким знатным. В своей нынешней жизни она не знала никого, кто бы жил в откровенной нужде. Только, может быть, по сравнению с кем-либо, кто никогда не задумывался о деньгах. Тем страннее было ей выслушивать обмолвки мужа о том, что он-де вырос в бедности. Кристоф, равно как и его кровные родственники, казался весьма естественным образом приученным к роскоши, а его вкус указывал на то, что эта привычка сформировалась у него уже очень давно.
-Богатым в этом смысле гораздо проще, - продолжал он.
-Поэтому идея твоего проекта принадлежит графу Строганову? - спросила Дотти.
-Ты меня определенно поражаешь своими наблюдениями, - заметил ее супруг. - Учти, я тебе этого не говорил.
-Но я же не глухая и не слепая, - уверила его графиня. - Да и все эти молодые друзья государя — одни из богатейших людей в свете. Почему же так? Неужели они не боятся обеднеть — а это непременно случится, если некому будет им оброк платить?
-Когда ты всю жизнь был богат, то подобного страха испытывать не будешь, - заверил ее Бонси.
-Но отчего ж так?
-Сложно бояться того, чего не знаешь.
-А я вот только того, чего не знаю, и боюсь... - вздохнула Доротея.
-Я в твои годы тоже этого страшился, - признался Кристоф, подсев к ней поближе.
Доротее стало весьма любопытно: каким ее Бонси был в свои шестнадцать лет, да и раньше, каким ребенком рос? Свекровь, вопреки обыкновению дам ее возраста, нечасто делилась воспоминаниями о детстве своих отпрысков, и при этом она почему-то никогда не называла каждого из своих шестерых детей поименно, лишь обобщенно, хотя между ними были разницы в возрасте, поле и характерах. Поинтересоваться откровенно Доротее никогда не приходило в голову. Определенно, надо бы расспросить свекровь о детстве и ранней юности мужа. Ведь она ничего об этом не знает. Только какие-то обрывочные сведения, недомолвки, случайно сказанные слова, бледные намеки на былое. Говорили, что перед помолвкой Бонси написал письмо ее отцу, в котором рассказывал всю свою жизнь, начиная с детства, упоминал, в каких кампаниях участвовал, каковы его состояние и карьера. Вот бы попросить у papa это письмо!
-Ты? Чего-то боялся? - Дотти с недоумением уставилась на него. - Никогда бы не подумала, что тебе знакомо такое чувство, как страх.
-Оно всем знакомо, но не все его проявляют в равной степени, - вздохнул он.
Остальное она помнила, как в бреду. Снова болезнь, снова смутный жар и больная голова, снова какие-то приемы, сумерки, длинные подъездные аллеи, усаженные деревьями, и, наконец, тот вечер накануне Нового года, когда ее Бонси во всеуслышание объявил о своем проекте перед всеми, кто собрался в столовой у Штакельбергов. Дотти испытывала в этот час гордость супругом, а взгляды соседок по столу, недоуменные, а то и негодующие воспринимала как должное, более того — как награды. И когда небо озарилось огнем фейерверков, ей показалось, что их ждет блестящее будущее. В котором она уж непременно сыграет немаленькую роль. И эти кумушки будут бешено перешептываться у нее за спиной, повторяя всевозможные слухи, а их мужья презрительно и в то же время оценивающе разглядывать ее — пускай так!
...На следующий день, когда они готовились к отъезду, Дотти описала все происходящее в письме к Алексу, которое надеялась отправить уже из Ревеля, куда они направлялись. То-то он позабавится... Вставила несколько едких замечаний и касательно «редкой оригиналки с острова Эзель, которая тебе, верно, пришлась бы по душе, если бы я не знала, что ты менее всего ценишь в женщинах ум». Отчего-то эта девица не забылась, несмотря на то, что у Штакельбергов, куда также направились фон Гильденштуббе, они с Доротеей не обращали друг на друга ни малейшего внимания, ограничиваясь лишь безразличными кивками при встрече. И желания снова сближаться никакого не было.
Мысли о прошлом мужа занимали ее постоянно, но все было недосуг его расспросить — то он уезжал с охотничьей партией засветло и возвращался уже затемно, в компании других, то до поздней ночи сидел с этим Штрандманном, не слишком любезным молодым человеком, в кабинете. В Ревель они тоже отправились не одни — баронесса Юкскюль уговорила взять ее, она давно хотела повидать сына, а самой ехать в город боязно. Пришлось уважить старушку, и Доротея всю дорогу была вынуждена выслушивать ее сентенции о том, как раньше было хорошо и славно, а сейчас все не так, о ценах на дрова и всеобщей дороговизне и о прочей ерунде... Кристоф долго этого не выдержал, и через полтора часа непрерывной болтовни почтенной дамы, объявил, что проделает хотя бы половину пути верхом.
-Вот выдумщик... Морозище какой стоит, - проворчала баронесса. - Отморозите еще себе что-нибудь.
-Не извольте беспокоиться, я привычный и не к таким обстоятельствам, - со всегдашней любезной улыбкой произнес Бонси, и вскоре Дотти осталась одна на растерзание скучающей баронессы фон Юкскюль. Сначала она с охотой поддерживала разговор, даже задавала наводящие вопросы с тем, чтобы старушка побыстрее притомилась и задремала наконец. Но баронесса была не настолько дряхла, чтобы провалить это испытание. К тому же, давно она ни с кем не общалась, и найдя собеседницу, восполняла вынужденный перерыв в разговорах. Доротея уже подумывала: «Может быть, мне тоже поехать верхом? Жаль, нет дамского седла, да и одежда у меня неподходящая, к тому же, и впрямь ветер и мороз... Но еще пара часов в компании мадам Юкскюль — и я соглашусь на мужское седло...»
Оставалось только слушать вполуха и думать о своем, что получалось не очень хорошо — старая дама была глуховата, и подобно всем, страдающим от подобной неприятности, говорила нарочито громким и резким тоном. Поэтому волей-неволей оставалось к ней прислушиваться.
-А ваш батюшка правильно сделал... Вот я что думаю, нечего в девках засиживаться. В наши годы как раз фройляйн из приличных семейств под венец шли в четырнадцать, а то и в тринадцать, а рожали лет в пятнадцать. Зато не было никакого распутства, вот что я вам скажу.
Дотти не знала, что тут следовало ответить. Она знала, что многие полагают, будто она слишком рано замуж вышла.
-Мне жаль, что я прервала свое обучение, - произнесла она заученным тоном, покривив при этом душой — на самом деле, ей нисколько не было жаль Смольного, она не скучала по холодным дортуарам, скучным занятиям, экзаменам. Вспомнила, что ее одноклассницы как раз в этом году должны были выпускаться. А она уже второй год как выезжает! «Придется мне брать кого-нибудь под покровительство. Ведь непременно станут искать его», - подумала она. - «И обязательно попросится какая-нибудь дура или зазнайка, потому как умницам и без того все будет понятно...»
-Да пустое это все, ваши науки, - отмахнулась баронесса. - Вот моду взяли, девок учить! Этот осел Гильденштуббе уже выучил на свою голову...
-Но почему же, фройляйн Мария — приятная весьма собеседница, - вежливо и тихо проговорила Дотти.
-Приятная? - усмехнулась старушка. - А вот в девках и засидится, помяните уж мое слово.
-Да, насколько я поняла, они сильно бедны, и у фройляйн нет достойного приданого, - промолвила Доротея. Разговор внезапно ее заинтересовал. К сплетням юная графиня испытывала противоречивое отношение — с одной стороны, она понимала, что распространять их нехорошо и не красит человека, но все же обсуждать ближних — крайне увлекательное занятие! К тому же, частенько сплетницы подмечали то, что обсуждаемое лицо тщательно пыталось скрыть.
-Ладно бы дело в приданом было, - прервала ее собеседница. - Тут таких бесприданных каждая третья, сами понимаете. За моих-то дочек тоже только одежду в сундуках и отдавала, однако взяли их нарасхват... Я про другое.
-Про какое другое? - Доротее внезапно стало любопытно.
-По-хорошему, от этой прошмандовки надобно было беречь не только молодых людей, но и мужей. У вас муж красивый кавалер, я бы на вашем месте следила...
Доротея резко покраснела.
-Ага, ревность! - улыбнулась во весь свой беззубый рот пожилая дама.
-Она ничего неблагопристойного не делала и разговаривала с моим супругой в присутствии своего отца, - сердито произнесла Дотти. - Кроме того, я не понимаю, почему у нее сложилась такая репутация.
-Да из-за учености, - вздохнула фрау фон Юкскюль, словно подивившись недогадливости своей собеседницы. - Папаша нанял ей учителя, ну и сами понимаете, чем такое может закончиться... Яблочко-то надкусанное. Потому и говорю — чем раньше замуж, тем лучше для брака, никто еще не успеет воспользоваться невинностью.
Доротея даже не знала, что на это ответить. Ей не нравился тон собеседницы — в гостиных никто так не будет говорить. И продолжать разговор она не намерена. До Ревеля еще четыре часа по такой погоде, а баронесса умолкать не намерена.
-Моя свекровь говорит — все дело в нравственных задатках, а не в возрасте, - возразила Доротея.
-Кто бы тут говорил? - подхватила баронесса Юкскюль, затем, словно спохватившись и желая загладить опрометчиво сказанные ею слова, добавила:
-Все же помяните мои слова: просвещение мужчинам пригодно, для нашей же сестры правило не зря придумали: «Меньше знаешь да крепче спишь». А если всякий вздор навешивать на уши, то и получится, как с той дурочкой эзельской...
Наконец, приехали на постоялый двор, где пообедали наскоро, и при этом баронесса изругала кухню на чем свет стоит, а заодно отчитала изрядно замерзшего графа Кристофа: мол, привыкли на бивуаках стоять и в рот что попало класть, а дамам нужна пища поделикатнее. После того, как подкрепились и отправились дальше, баронессу наконец-то разморил сон, и Дотти с Кристофом, вернувшимся в карету, молчали, боясь разбудить почтенную даму хоть словом или звуком. Муж вскоре тоже закрыл глаза и не открывал их до самого Ревеля, где и расстались с баронессой фон Юкскюль, сердечно поблагодарившей их за гостеприимство и даже пригрозившей нагрянуть к ним, когда будет в Петербурге.
Отец встретил их крайне радушно, они поужинали. Дотти поразилась тому, в сколь простом жилище обитает papa, и подумала, что его надо уговорить почаще приезжать в Петербург. Весь разговор за ужином она посвятила этим уговорам и даже похвасталась тем, что делает гостевую комнату «совсем по вашему вкусу, как вы привыкли и как вам понравится».
-Да я не привередливый, - отвечал Кристоф фон Бенкендорф. - Мне всякое сойдет.
Однако подробное описание убранства этих покоев он выслушал с большим удовольствием.
Ее муж же молчал, ел немного, и лицо его было бледно. Отговорившись нездоровьем, он ушел спать пораньше, а когда через час Доротея присоединилась к нему, произнес осипшим голосом:
-Кажется, поездка верхом была лишней... Лучше тебе переночевать в другой комнате, такие простуды прилипчивы, а ты сама еле отошла от последней болезни.
Дотти уже имела случай убедиться, что мужа не уговоришь передумать, поэтому покорилась.
На следующее утро Кристоф совсем не мог говорить, но хоть жара особого не было. Он закрылся у себя в кабинете, занимаясь проектом, а Дотти, между делом, отчаянно скучала и сочиняла бесконечное письмо Алексу, которое раздумала отправлять — лучше она его сама вручит, ведь на бумаге получается подробнее, да и эдак она не забудет никакой мелочи. Описала баронессу фон Юкскюль в красках, слухи о фройляйн Гильденштуббе, погоду за окном... Ничего не скрылось от ее внимания. Потратила графиня на письмо целых три часа, и оно получилось на нескольких листах. После того, как она поставила в нем точку, то почувствовала, что ее правая рука почти не сгибается — так долго сжимала она в руках перо. Еще больше Доротею удивило, что, оказывается, такое скучное и монотонное занятие, как сочинение писем, может доставлять несказанное наслаждение. Перечитала, что получилось — и сама поразилась, насколько же точно передала все свои мысли на бумаге. «Алексу должно понравиться», - решила она, промокая чернила.
В институте классные дамы заставляли каждую ученицу вести личный дневник. Записи в нем следовало делать каждый день, вне зависимости от того, произошло ли за этот день что-то интересное. Тогда Дотти, подобно всем остальным смолянкам ее возраста, тяготилась заданием. Тем более, что дневники надобно было каждую неделю сдавать на проверку. Наставницы смотрели, все ли дни заполнены одинаково. Проверяли, чтобы все записи были сделаны только на французском и без ошибок, которые подчеркивали красным карандашом. Содержание подвергалось тщательной цензуре, поэтому передать свои чувства и мысли такими, какими они есть, не представлялось возможным, и записи пестрели абстрактными рассуждениями о природе божественного, о том, как славно жить и учиться... Неудивительно, что никому не нравилось подобное упражнение. Выпустившись из Смольного, Дотти по-прежнему не приучила себя вести дневник, пусть и знала, что теперь-то ее записи никто не осмелится прочесть и она может писать там, как хочет и что в голову взбредет. Казалось странным, что записи, кроме нее, никто не сможет прочитать. Что толку трудиться? Поэтому дневник, который она все-таки завела, подолгу лежал, дожидаясь, пока хозяйка не вспомнит о нем.
Письма сочинять куда интереснее. Особенно близкому человеку, которому интересно все то же самое, что и ей. Нынче таким человеком был ее старший брат. С ним можно было быть предельно откровенной, и он эту искренность обязательно оценит и поймет. Его ответные письма были довольно короткими, что Доротею несколько огорчало, но зато рассказы, которые она от него слышала при встречах, восполняли отсутствие подробностей на бумаге.
«Нет, я все-таки отошлю это послание», - подумала Дотти, благо с утра отец сказал, что собирается направить своему наследнику очередную дозу наставлений, которым тот наверняка не последует.
Дотти заварила конверт печатью и приказала своей горничной Анне отнести письмо отцу. Давно она не была столь довольна собой...
Так юная графиня фон Ливен впервые в жизни почувствовала, что такое это «призвание», о котором твердят все подряд. Кто сказал, что оно должно заключаться в чем-то великом или масштабном? Вот ее призвание — это сочинять хорошие письма. Передавать увиденное на бумаге. Как мадам де Севиньи, книгу с письмами которой Доротея листала в библиотеке графов Строгановых. Когда она спросила у графини Софии, чем знаменита мадам, то получила ответ: «В основном, тем, что сочиняла письма». Тогда показалось: ну что за вздор? Как можно войти в вечность по причине эдакой малости? Нынче поняла — если она, как сия госпожа Севиньи, жившая более 100 лет тому назад, прославится исключительно своими письмами, то будет вполне счастлива. Главное — что прославится, а не сгинет в неизвестность...