Люблю монопьеса

Юрий Герцман
               
РОВНО ГОД НЕ БЫЛ НА НАШЕЙ СТАРОЙ КВАРТИРЕ. В темной прихожей осторожно вдохнул  знакомый до боли  воздух - смесь хорошего мыла, специй и чего-то ещё, что за это время умерло. Не зажигая света, медленно, почти на носочках, прошел в большую комнату. Четыре шага. За окном, как и тогда, на ветру волновались ветви цветущего жасмина. В комнате все по-прежнему. Ещё два шага. Взял с тумбочки томик стихов Давида Самойлова. Постоял в нерешительности с минуту, затем  вдруг открыл наугад страницу и зажег настольную лампу. Будто нарочно выпало давно знакомое и больное:   

Помню - папа еще молодой,
Помню выезд, какие-то сборы.
И извозчик лихой, завитой,
Конь, пролетка, и кнут, и рессоры.

А в Москве - допотопный трамвай,      
Где прицепом – старинная конка.
А над Екатерининским - грай.
Все впечаталось в память ребенка.

Помню - мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем...

А Москва высока и светла.
Суматоха Охотного ряда.
А потом - купола, купола.
И мы едем, все едем куда-то.

Звонко цокает кованный конь
О булыжник в каком-то проезде.
Куполов угасает огонь,
Зажигаются свечи созвездий.

Папа молод. И мать молода,
Конь горяч, и пролетка крылата.
И мы едем незнамо куда -
Всё мы едем и едем куда-то.
Потом в комнате вспыхнул ослепительно яркий свет и с белоснежной скатерти круглого стола, словно  во сне, медленно покатились вниз, а потом дробно запрыгали по полу стеклянные ампулы, как отстрелянные дымящиеся гильзы…
 
-  МАМА УМЕРЛА ВЕЧЕРОМ 12 июня 2014 года, не дожив 2х месяцев до своего 90 летия. Так называемая в народе труповозка приехала в два часа ночи. Два коротко стриженные мужика средних лет не совсем походили на людей. Что-то с ними было не так.  Какие-то части тела у них были то ли смещены, то ли отсутствовали совсем. Скоро присмотревшись, я понял, что они были сделаны НЕ из человеческой плоти, а из гуттаперчи. Две простыни, полотенце, несколько подписей и громадный тряпичный кулек, внутри которого лежала моя маленькая и сухая, как кузнечик, мама, навсегда уплыл из нашего дома, будто взломав за собой, никому не нужные теперь, наши шкафы, диваны, сумки, сумочки, кошельки, чемоданы, мертвые записные книжки, старые пудреницы, зубные пасты и аккуратные упаковки разноцветных, как елочные игрушки, ампул. Ведь они всегда дарили надежду.


               Уж я бегал, бегал, бегал
               и устал.
               Сел на тумбочку, а бегать
               перестал.

               Вижу, по небу летит
               галка,
               а потом ещё летит
               галка,
               а потом ещё летит
               галка,
               а потом ещё летит
               галка.
               Почему я не летаю?
               Ах, как жалко!

               Надоело мне сидеть,
               захотелось полететь,
               разбежаться,
               размахаться
               и как птица полететь.

               Разбежался я, подпрыгнул,
               крикнул: "Эй!"
               Ногами дрыгнул.
               Давай ручками махать,
               давай прыгать и скакать.

               Меня сокол охраняет,
               сзади ветер подгоняет,
               снизу реки и леса,
               сверху тучи-небеса.

               Надоело мне летать,
               захотелось погулять,
               топ
               топ
               топ
               топ
               захотелось погулять.

               Я по садику гуляю,
               я цветочки собираю,
               я на яблоню влезаю,
               в небо яблоки бросаю,
               в небо яблоки бросаю
               наудачу, на авось,
               прямо в небо попадаю,
               прямо в облако насквозь.

               Надоело мне бросаться,
               захотелось покупаться,
               буль
               буль
               буль
               буль
               захотелось покупаться.

               Посмотрите,
               посмотрите,
               как плыву я под водой,
               как я дрыгаю ногами,
               помогаю головой.

               Народ кричит с берега:
               Рыбы, рыбы, рыбы, рыбы,
               рыбы -- жители воды,
               эти рыбы,
               даже рыбы!--
               хуже плавают, чем ты!

               Я говорю:
               Надоело мне купаться,
               плавать в маленькой реке,
               лучше прыгать, кувыркаться
               и валяться на песке.

               Мне купаться надоело,
               я на берег — и бегом.
               И направо и налево
               бегал прямо и кругом.

               Уж я бегал, бегал, бегал
               и устал.
               Сел на тумбочку, а бегать
               перестал.(1) 

ПОХОРОНЫ ДУШИ. Прощание. Собрать в дорогу. В какую. Куда? Нечто непонятное мне самому. Пусть так. Маленький чемодан почти кукольный, в котором несколько косынок (все маленькое, как во сне), несколько головных уборов преимущественно береты, разноцветное шелковое нижнее белье, выходное платье с черным воротничком, маленькое серое бесформенное пальтишко, чей-то подарок, черные туфельки, которые ей всегда жали из-за досадной шишки на большом пальце, потом носовые глаженые платки. Много. Разные. Банное полотенце со старинной меткой для прачечной пять бэ120. Блокноты для записей. Шаль. Стихи Самойлова.  Зонтик.  И еще что-то тянущееся бесконечно, как длинный без конца чулок. И в конце маленькое, просто мизерное окошко, за которым светит картонный месяц. Из чего сделано это окошко? И откуда оно взялось, не говоря о месяце. Кто его знает. И вот он (сын) то есть  я долго смотрит сквозь это окно куда-то в «бесконечное далеко» под названием «И что же теперь?».
Ты мой ребенок. Моя возлюбленная. Мое детство. Мои казалось безнадежно больные глаза. И твой гидрокортизон, который ты тащила по жаре несколько километров ко мне в пионерский лагерь «Заря». Ты мой неповторимый чуть резковатый запах духов  «Красная Москва» и мои вьющиеся черные волосы, которые я расчесывал, будучи трехлетним карапузом в ясный солнечный день, и я это отчетливо помню. Ты мои взрослые секреты и первая  в этой жизни,  кто ушел вот так, что я   э т о прочувствовал до глубины души - кишками. Ушла в никуда. Насовсем. Навсегда. И что же теперь?
По небу плывут картонные облака и одна-единственная картонная птичка с большими глазами.  На завтрак  овсяная каша «Ясно солнышко №2». Бутерброд с сыром «Тысяча озер» и черный шоколад.

- ЗДРАВСТВУЙ МАМА!
- Мама всегда отвечает с такой готовностью, будто, кажется, все  это  время, что мы не виделись (10-12 часов), только и жила тем, чтобы на мое приветствие немедленно ответить своим.
- Здравствуй, мама!
- Здравствуйте!!!!
- Ты меня узнаешь?  – Её ответ всегда! звучит тоном, не требующим ни малейших возражений.
- Ну, конечно!!!! что вы. -   Более того. В её голосе можно даже расслышать легкий упрек.
- А почему же ты со мной говоришь на «вы»? – спрашиваю я, - Ведь я твой сын, - Наступает неловкая пауза. Очень короткая  и такая досадная. Короткая  и такая досадная пауза. Зачем изо дня в день довольно длительное время я ставлю её в тупик? Ведь она не знает, что мне ответить, потому что действительно не знает, кто я такой.  И вот теперь, когда уже её нет, а я задаю себе этот вопрос. Зачем я это делал? Чего добивался? На что надеялся?  Может быть, мне хотелось как-то поконфликтовать с мамой? Ну, чуть-чуть. Ну, самую малость. Размяться для начала. Подло так не благородно проявить свою силу и даже зависимость от себя, сильного, здорового, в с ё   п о н и м а ю щ е г о, умеющего оценить ситуацию… и ещё, и еще, и еще две страницы убористого текста, едких и больных  упреков, и самоуничижений в собственный адрес. Нет! Дело не в этом. Я тупо хотел навести порядок. Я надеялся. Я хотел достучаться, добиться (а вдруг?), обойдя все законы. А вдруг! Вдруг! Вот именно сегодня что-то щелкнет и произойдет нечто из ряда вон выходящее, она вернется назад и узнает меня, и все встанет на свои места. Буквы, времена года, цвета, запахи, лица, названия улиц. И самое главное не я, а всего лишь мелкое самолюбие.  Самое главное ПРОШЛОЕ, написанное громадными неоновыми буквами на небесах, без которого о к а з ы в в а е т с я  ты  никто… Всего лишь заблудившийся во времени странник.  Так пусть это произойдет не сегодня. Сейчас. Ладно, завтра. Послезавтра. Через неделю. Когда-нибудь. Но вот этим каверзным вопросом - А почему, же ты со мной говоришь на «вы»? Ведь я твой сын, - я наивно полагал её  как будто вылечить – призвать к элементарному рассудку. Подтолкнуть. Не дать заснуть. Обмануть всех. Вернуть себе. Но главное. Вернуть ей самой.


МАМА БОРОЛАСЬ. И я был свидетелем этой многолетней борьбы и её участником. И помочь я ей не мог. Только сочувствуя и участвуя в её жизни. Восемь лет.
Она читала все меньше и меньше. Последнее, что она читала, это была книга старшего сына, моего брата. Поздравительные открытки от президента она уже не понимала. Круг сужался так медленно, как движение часовой стрелки, потом  можно было понять, что уже минутной, и вот теперь, вопреки логике, время остановилось. Она помнит только, как её зовут.
Мне хотелось все время разорвать круг и пустить время вспять.
Опровергнуть врачей. Пробиться к ней. Заставить узнать себя. Получить обратную связь. Заговорить с прошлым
Она разговаривала со своим отражением в зеркале. Если мы оказывались в лифте, я старался НЕ дать ей увидеть зеркало, но она почти всегда умудрялась увидеть свое отражение и поздороваться с ним.  Сердце мое всегда сжималось.
И я стеснялся этих мгновений. Мне было обидно за маму. Даже стыдно. Но потом постепенно  все это ушло. Спряталось куда-то далеко вглубь. Сжалось. Родители с детьми страдающими болезнью Дауна никогда не извиняются за них и не стесняются их проявлений. Чего это стоит? Любовь.

Её уже нельзя было отпускать одну, она могла потеряться.

 «Как красиво», - говорила она всякий раз про зеленую или желтую траву. Про яркие  краски или прозрачный синий воздух. И тебе казалось, будто это ты подарил ей. Будто ты и есть Господь Бог. Это ты все это создал для н е ё. Нарисовал и вылепил.               

Она весила 40 килограммов, когда я приехал за ней.

ЛЮБОВЬ. Понимал ли я когда-нибудь, что это в отношении к моей маме? В чем она? Как это?  Я не мог без неё. И это еще не любовь. Сейчас она не может ничего без меня. Совсем. Я знаю, что она не сможет без меня. И я все равно с уверенностью не знаю, что такое любовь. Сейчас я могу ей что-то  напевать, и мы можем пританцовывать вместе. Ужасно нелепо и очень по-дурацки. Это было бы совершенно невозможно  в той иной жизни и я  никогда бы не испытал этого, не случись нашего несчастья. И я воспринимаю все без всякой экзальтации.  Почти. Теперь. Только теперь.

Старое  мамино письмо:
«Мои таблетки принимать по назначению. Буду.
Фимочка! Где ты?!
Я погибну без тебя.
Что я?! Ты, ну, мне!!
А мне?! Представить сложно!
Ты знаешь (догадываешься).
Разучилась писать!
Без тебя умру! Жизни не будет!
Ты понимаешь, что без тебя я ведь сейчас никто!
Без тебя погибну быстренько.
Держись! Счастье, что не пьешь!!!»

Мы ходим, взявшись  за руки из комнаты в ванную  из ванной на кухню и назад.
Она не знает по-прежнему, кто я. Я  работник. Хороший хлопец. Очень красивый мужчина. Мы трудимся изо дня в день.
Так прошло несколько лет.

И вдруг однажды она говорит: «Я знаю тебя. Откуда я знаю тебя?! Я тебя так люблю. Я не знаю почему».
  Почему, почему…

   ПОЧЕМУ:
Повар и три поварёнка,
повар и три поварёнка,
повар и три поварёнка
   выскочили на двор?

   ПОЧЕМУ:
Свинья и три поросёнка,
свинья и три поросенка,
свинья и три поросёнка
   спрятались под забор?

   ПОЧЕМУ:
Режет повар свинью,
поварёнок — поросёнка,
поварёнок — поросёнка,
   поварёнок — поросёнка?

Почему да почему?—
Чтобы сделать ветчину.(2)

Я  ГОВОРЮ С НЕЙ НА ИДИШ. Говорю  всякую ерунду. Она хохочет заразительно, приложив кулачки к щекам, почти по-детски, чего никогда не делала в своей другой жизни. В эти минуты это снова какой-то иной человек, которого никто никогда не видел. «Откуда вы  э т о знаете?» - спрашивает, продолжая смеяться, она. И «Как я Вас люблю! Если б вы знали, как я Вас люблю!»

Я ликовал! Я праздновал! Мы победили.


Но вот со-при-кос-но-венья,
подобия рассудка,
надежды,
слабые надежды,
связи с миром – как бы, «кабутто», будто бы.
Кавычки, многоточия и протча.
Кончились.
Все вывернулось.
И. Изогнулось.
 Карманы прохудились с рассудком вместе.
 Вдруг.
 Однажды.
 Быт и все, что около...
 Взаимо-понимание.
 Элементарное.
 Простое.
 Да-да, нет-нет исчезли, умерли.
              И стали дурно пахнуть.

ВСЕ ПРОСЬБЫ НИ К ЧЕМУ НЕ ПРИВОДИЛИ. Нельзя было попросить ничего. Все делалось наоборот, вкривь и вкось, превращаясь в ужасный фарс. Надень тапки – снималась юбка. Сними юбку - задиралась футболка. Покажи руку – открывался рот. Я доходил до бешенства, до бесчувствия. Я настаивал! Требовал!! Объяснял!!! Бесновался!!!!!! Показывал на себе!!!!  Этого не может быть. Сейчас. Вот сейчас это наваждение пройдет и все вернется назад. Всё, что угодно – только не это. Нет. Нет. Не может быть. Неужели теперь не будет и этого...  Пока, наконец, не понял, что все это бесполезно. Не будет. Не будет и этого, и того, и другого, и прочего. Теперь нужно делать все самому. Легко, как будто все, так и задумано. Будто так  все и должно быть. Всё делать самому.

Стыд спрятался  по обоюдному согласию.
Не сразу.
Постепенно.
Исподволь.
            Сошел, на нет.

И все же спустя годы, лежа голой в постели она может вдруг робко заметить: «Простите, я не одета». И ты смущаешься, хотя привык уже ко всему, и что-то лепечешь в в свое оправдание. Беспрестанное шутовство.

Всё, что уходит, остается мерцанием, упрямо подавая надежду. А вдруг что-то изменится. Ну, вдруг.

- Я хочу быть человеком, - вдруг говорит она, - Да. Да-да-да. Да. Я умру.

- Я хорошо люблю, когда хорошо бывает. Думаю, что это я. Может быть, так или нет.

- Ты очень хороший человек, но я не виновата.

- А есть одежда – есть надежда. Я уйду.

СНИСХОЖДЕНИЕ. Человек становится беспомощным и ты начинаешь его похлопывать по плечу. Не сразу. Все начинается с каких-то мелочей. Ты позволяешь себе прикрикнуть на него, вдруг! выразить свое нетерпение чуть ярче, чем в другой ситуации. БЕЗНАКАЗАННОСТЬ. Ведь некому тебя упрекнуть в бестактности и неуважении. Ты разрешил себе малое. Ты позволил себе. Теперь ты пропал. Вернуться назад будет очень трудно. Это проверка. Насколько твоя любовь, твое уважение непридуманные. Насколько ты твердо стоишь на ногах.

- Три человека — это много. До свидания. Это мой человек. Он редко отведается.

  - Очекатарапаток.

- Это будет мамина папа и никому не будет пальто.

Она вытирает руки полотенцем в ванной комнате, смотрит куда-то в пространство и шепчет: «Кошечка. Хлопец». Потом переводит взгляд на меня и добавляет трезво и абсолютно спокойно: «Ничего, все будет хорошо, и тут же добавляет, - Энтеропоток».

КЛОУНСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ. В человеке, лишившемся рассудка, я всё время видел черты великого клоуна. Парадоксы, гримасы трагедии и буффонады. Саму логику абсурдную, но в чем-то стройную или, по крайней мере, последовательную. («Это не то что то, что да, а то, что та-та-та».  «Нету мамы - нет пальто»). Великий клоун сродни  блаженному. Он изрекает истины устами Господа. Как эта связь обнаружилась? Когда? Когда они нашли друг друга? Наверняка на эту тему есть захватывающие исследования, полные громадной доказательной базы и так далее. Но когда ты все это видишь своими глазами в своей матери. Когда перед тобой она возникает великим клоуном, но и больным, и очень пожилым человеком. Когда она заставляет тебя хохотать над своими выходками и ужимками и, когда у тебя это вызывает оторопь ежедневно и ежечасно. Оторопь и печаль, и обиду, и страх. Что тогда? И боль, и бешеное откровение человеческой природы. Непостижимое по своей искренности и подлинности. Вот она с громадным достоинством медленно разжимает кулак. Я надеюсь там что-то увидеть, но  в кулаке ничего нет. Затем она кладет  на стол микроскопическую, черную крошку. И принимается за еду. Так привязывают малюсенькую собачку к изгороди и идут в магазин.

- Контек это то, что можно. То, что есть. Но если она заберёт, то убьёт. Он снял штаны и надел капот.

Прошло ещё три года.  Ещё три поздравления от президента. Здоровья. Счастия. Гордимся. И тэ дэ.

МЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ ИДЕМ ВПЕРЕД и снег будто заметает за нами следы. Следы нашей прошлой жизни, оставляя мизерные островки, которые лишь по догадкам можно было связать с её очень ранним детством. Память мамина по своим установленным ею законам двигалась теперь назад. «Машенька моя!» Начинала она  вдруг называть всех как свою маму. И все  происходящее все больше и больше начинало походить  на трагический фарс. Нескончаемый. Из  которого  выхода нет.

 
               Вижу, по небу летит
               галка,
               а потом ещё летит
               галка,
               а потом ещё летит
               галка,
               а потом ещё летит
               галка.
               Почему я не летаю?
               Ах, как жалко!

НАЧАЛО ИЮНЯ. Под нашим окном расцвел большой куст жасмина. Два месяца мама не выходит на улицу. Прошло  восемь лет.

К этому времени из двух известных природе клоунов я стал, белым а мама — рыжим, и наша болезнь  превратилась в способ бытия.

- Ты мой хороший человек, - говорит мама, - Так получилось. Ты мой хэмочек. Да-да. Да-да-да. И  она приветливо здоровается со своим отражением в зеркале, поправляя волосы. Потом вдруг добавляет:

« Ун-та-ра-та-та-та  та-та-та-та».  И  загибает один за другим пальцы на руке и подмигивает. А потом спрашивает: «Плохо?» «Отлично», - говорю я, повторяя за ней и загибая пальцы: «Ун-та-ра-та-та-та  та-та-тата».


- Бессловесная я, конечно, сумасшедшая, продолжает мама, -  Ты кошечко  моя. Кошечко моя.
…Последнее, что я услышал от неё, было: «СПАСИБО. СПАСИБО. НЕТ ТЕБЯ ЛУЧШЕ. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. Я ТЕБЯ ОБОЖАЮ. ЭНТЕРОФУНТИК».

Потом, когда она лишилась речи на третий день после удара, мучительно вытягивая губы трубочкой, уже напоследок, почти беззвучно произнесла еще раз: «ЛЮБЛЮ».

Что же это… ведь она никогда не жаловалась, никого не обвиняла и  не бранилась. Стоически переносила всяческую боль, приговаривая: «Всё нормально. Все хорошо, - и, -  ничего-ничего я буду стараться, я буду хорошо работать». Я не умею этого понять. Можно ли дар любви и всепрощения передать по крови, по наследству. Как хотелось бы на это рассчитывать, но любые надежды и расчеты, полагаю, напрасны. Дар нельзя унаследовать.

После инсульта вскоре началась пневмония, и через восемь дней  мучительной борьбы, так и не открыв своих прекрасных серых глаз, мама умерла. Моя птичка улетела. «Циля  Ёсифовна Лейбович, детский врач из Свердловска». Так я к ней обращался последнее время прямо по-клоунски, выговаривая всю фразу на одном дыхании. Это было единственное, на что она отзывалась в конце своей длинной и такой красивой жизни.
  Но, ни теперь, ни тогда, год назад, никто не может запретить мне подолгу, смотреть в то самое мизерное, непонятно откуда взявшееся окошко, за которым теперь мне уже светит настоящий  месяц.

                POST SCRIPTUM

К директору цирка приходит человек, ставит на стол чемоданчик, оттуда выбегают мышки во фраках, достают из крохотных чехольчиков инструменты и играют вторую симфонию Чайковского.

   Директор:
-  Неслыханно! Невероятно!
-  Ну, что берете?
-  Не могу. Первая скрипка у вас, наверняка, еврей.

На обороте, на бумажке с этим старинным анекдотом, которую я нашел уже потом в маминой тумбочке, был написан в столбик мой домашний телефон.

                ФИНАЛ               


  (1) Д.Хармс
  (2) Д.Хармс