Он запомнил на удивление мало из своей жизни. Воспоминания формируют опыт и сводят с ума. Они делают тебя старым, заставляют ощущать никчемность, но в то же время составляют основу твоей личности. У него никогда не было личности. А если и была, то кардинально непохожая на все другие. Ведь память должна жить достаточно долго, чтобы быть искаженной в индивидуальные черты и характеристики. Эмоции как наиболее яркая составляющая имеют свойство затухать, образуя шрам, который становится папиллярной линией.
Так вот, у него не было папиллярных линий, не было отпечатков, не было следов. Весь познавательный опыт его существования уместился бы в короткий диафильм. Улыбающееся лицо отца, катающего его на руках. Силуэт матери, засвеченный дневным светом из окна, когда она сидела с вязанием на стуле. Поцелуй девочки, которая подарила его из жалости, хотя он и не просил, по крайней мере, не помнил просьбы или желания. Лай собаки и шелест зеленой листвы. Небо в ветвях. Печальные лица незнакомцев, окруживших его.
Он лучше других понимал, что истина сокрыта в пространстве без контекста. Смысл, который можно сформулировать, уже перестает им быть. Предвзятость, личный интерес, логика последовательных действий формируют новую реальность. Коллективное восприятие – еще одну. Историческая хроника поколений создает третью. А нулевая неуловима.
Каждое биение сердца заставляло стены вибрировать. Стекла дрожали в рамах, зеркальных и оконных. Запахи телесных выделений и хвои. Оргазм приравнивался к испражнению. Кайф избавления, блаженство разрядки. Удовольствие последнего испущенного вздоха. Но стоп.
Он на детской площадке. Тьма оказалась мгновением за сомкнутыми веками в процессе моргания. Характерные вскрики, смех, плотность материи звуков и шумов. Контекста по-прежнему нет, одолевает паника. Что это, последняя сохраненная точка? В голову ударяет мяч, он падает. Он в воде.
Влага заполняет поры, дыхательные пути, ушные каналы. Амфибиоподобные силуэты лягушками вертятся перед замутненным взором, как бы на пару слоев возвышаясь над ним. Идущим ко дну пушечным ядром. Его руку сжимают и начинают тянуть.
На поверхности свистят пули и гремят взрывы, всплеск земли из взрытой рытвины бомбового кратера. Но это кино, он в темном зале. Рука на его ноге движется к промежности, он смотрит направо и не узнает лица.
– Ты полный идиот! – кричит инструктор по вождению, когда он сбил очередной конус. – Сделай одолжение всему человечеству: никогда не садись за руль!
Он у края оврага над озером. Он не прыгает, поскольку боится.
Он счастлив, печален, зол. И все же это не он. Как будто мозг хочет обхитрить его, показав несвязные кадры в стремлении убедить, что есть, по чему ностальгировать. Есть то, из-за чего говорят: «Это было так недавно, только что, совсем рядом». Не прокатит, он знает себя, видел диафильм, помнит о своей правде. И она никому не нужна. Меньше всех – ему самому.
– Не печальтесь, он прожил долгую жизнь. В конце концов, кто из нас доживает до ста двадцати? – слышит где-то поблизости, как кусочек звука, неловко приклеенный к диафильму. Ведь изображения уже нет.
– Он дал нам так много, – говорит кто-то, обращаясь, вероятно, к кому-то другому.
Детский палец нажимает кнопку минипроектора с характерным щелчком. Слайды закончились.