Островский и Гоголь. Встречи в Москве

               
               
Первая встреча Н.В Гоголя и А.Н. Островского состоялась в Москве в 1849 году на чтении в доме М.П. Погодина на Девичьем поле комедии Островского «Банкрут» («Свои люди – сочтёмся!»). Упоминания об этом чтении есть в дневнике М.П. Погодина и в воспоминаниях Н.В. Берга об А.Н. Островском. М.П. Погодин указывает, что чтение было 3 декабря 1849 года. У Н.В. Берга упоминается другая дата – масленица 1849 года. 
Чтение принято датировать 3 декабря 1849 года, согласно записи в дневнике М.П. Погодина.
В этот же вечер после триумфа А.Н. Островского Е.П. Ростопчина читала у М.П. Погодина свою пьесу «Нелюдимка»: «Позже читала Ростопчина. Чтение растянулось на три часа и не могло не утомить и записных её поклонников. В дневнике Погодин отметил: «Графиня Ростопчина читала свою комедию и очень желала ей успеха, а кажется, успела, по крайней мере, 4 и 5 действия поразили многих, при  первом слушании…- А как сух Гоголь.  Комедия Банкрут удивительна… Было человек 15, и до 3-х часов. Не спал до 5. А наши авторы очень глупы и не умеют обходиться с женщинами». (Борис Романов. Поэтесса, или судьба Евдокии Ростопчной. Москва, 2017, с. 403).
«Погодин отметил в своём дневнике, что Гоголь был в этот вечер «сух». (Прим. 2 А.И. Ревякина: М.П. Погодин. Дневник за 3 декабря 1849 г., л. 55. Рукописный отдел Всесоюзной государственной библиотеки им. В.И. Ленина) Но эта сухость не являлась отражением его отношения к Островскому. О комедии «Свои люди – сочтёмся!» Гоголь тогда же набросал на клочке бумаги похвальный отзыв, который бел Погодиным передан автору. Драматург сохранял этот отзыв «как драгоценность». (Прим. 3 А.И. Ревякина: С.В. Максимов. А.Н. Островский (По моим воспоминаниям). Драматические сочинения А.Н. Островского, Н.Я. Соловьёва и П.М. Невежина, т.I, изд. «Просвещение», Спб., 1909, стр. 30) А несколько позже М.П. Погодин записал в дневнике: «Беляев сказывал, что он хочет печатать статьи исторические. Он тоже подвигнет всё-таки меня, как Островский Гоголя». (Прим. 4 А.И. Ревякина: Н. Барсуков. Жизнь и труды М.П. Погодина, т. XI, Спб., 1897, стр. 71). (А.И. Ревякин. Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского.  Москва, 1962, Московский рабочий, с. 106)
Н.В. Берг очень подробно описал чтение и присутствие на нём Н.В. Гоголя: «А.Н. Островский написал комедию «Банкрут». Все, знающие дело, ахнули. Вся интеллигенция Москвы заговорила об этой пиесе как о чём-то чрезвычайном. Как бы…небывалом. Наиболее всего поражал в ней язык московских купцов, впервые выступивший в нашей литературе с такою живостию, яркостию и силою.  Но, кроме языка, и самый купеческий быт, способы мышления и жизненные приёмы этого сословия нарисованы были могучею, широкою кистью… как бы опытного художника, о существовании которого никто не знал…
Михаил Петрович Погодин, этот примиряющий центр всех партий, у кого на скромных его вечерах на Девичьем поле, на обедах, которые сочинялись в саду (если это можно летом и в хорошую погоду) по разным случаям и мотивам, сходились всевозможные московские кружки и даже люди, друг с другом, а иногда и с самим хозяином в жизни не ладившие: славянофилы, западники, университет, артисты театра,  молодость, старость, - Погодин решился устроить у себя чтение «новой комедии», о которой столько все говорили. Трудность, и не малая, была лишь в том, чтобы «достать автора»…
Михаил Петрович поручил уладить это дело одному товарищу Островского по воспитанию. Островский обещал приехать и читать. Дело было о масленой (1849) года. Хозяин затеи придрался к этому и звал разных своих знакомых «на блины». В числе приглашённых были: Гоголь, Хомяков, Шевырёв. Актёр Щепкин; некоторая часть «молодой редакции» «Москвитянина» (кто был поближе к Островскому) и Ростопчина. Были люди, кто хотел больше видеть автора «Насильного брака», чем слушать новую комедию…
Островский явился ранее других, с толстой тетрадью, одетый во фраке. Графиня приехала (как кто-то сейчас же заметил: в одиночных санях в одну лошадь), когда уже набралось довольно народу в верхнем помещении дома. Одета она была очень просто. Все глаза смотрели только на неё, и, кажется, всем она понравилась. Большинство присутствующих видело её тут в первый раз. Погодин сейчас же представил ей всю свою «молодёжь». Графиня осматривала представленных очень внимательно. Потом все уселись на самой невзыскательной мебели хозяйского кабинета: трёх кушетках и нескольких стульях и креслах. Иным пришлось лепиться на подоконниках или даже просто стоять. Островский поместился в левом углу, у окон и едва начал читать, как, невидимо и неслышно ни для кого, подкрался коридором Гоголь и стал в дверях, прислонившись правым плечом к притолоке, и так оставался во всё время чтения. 
Пиеса произвела на всех присутствующих сильное впечатление. Все акты были выслушаны с самым полным вниманием, без одобрений, в мёртвой тишине. Разумеется, было два-три отдыха. По окончании чтения главные лица ринулись кучей благодарить автора. …
Мне вздумалось подойти к Гоголю и спрсить его мнение о пьесе. Он сказал, что «при несомненном и большом таланте автора проглядывает неопытность,  юность в технике дела. Необходимо, чтоб такой-то акт (он его навал цифрой) был покороче, а такой-то подлиннее. Всё это он узнает впоследствии, может быть, очень скоро узнает, но пока не имеет об этом ни малейшего понятия. Пишет, как талант-самородок, сплеча, не оглядываясь и руководствуясь только вдохновением. А это не годится и невозможно. Техника – другое вдохновение; вдохновение тогда, когда нет вдохновения!.. Но талант, решительный талант!»
О языке пьесы, наиболее нас всех поражавшем, Гоголь не сказал ни слова, вероятно потому, что этого дела хорошо не смыслил. Он победил русский вообще и знал все его тонкости и прелести; умел с ним исправляться, как самый высочайший художник русского происхождения, но сословных оттенков русской речи победить никогда не мог, да, кажется, об этом и не старался, так как это дело очень трудное, для большинства писателей даже невозможное. Надо жить с этими сословиями, на языке которых хочешь говорить печатно. Островский заговорил купеческим языком, как никто из наших писателей, потому что жил и вращался среди купцов с малого возраста…
Графиня говорила с автором «Банкрута» более, чем с кем-нибудь, и просила его бывать у неё по субботам вечером. Такие же приглашения получили и ещё несколько лиц, бывших тогда у Погодина и сам Погодин. Так возникли «субботы» Ростопиной,…» (А.Н. Островский в воспоминаниях современников. Н.В. Берг. <Молодой Островский>)
В ценных воспоминаниях Н.В. Берга имеется ряд неточностей: дата чтения, место чтения в доме Погодина (кабинет Погодина находился на первом этаже), присвоение себе чести диалога с Н.В. Гоголем о пьесе А.Н. Островского в тот вечер.
Согласно его же воспоминаниям о Гоголе, опубликованным в журнале «Русская старина»: «Гоголь приехал среди чтения; тихо подошёл к двери и стал у притолоки. Так и простоял до конца, слушая, по-видимому, внимательно. Она носила тогда название «Банкрот». После чтения он не проронил ни слова. Графиня подошла к нему и спросила: «Что Вы скажете, Николай Васильевич?» - «Хорошо, но видна некоторая неопытность в приёмах. Вот этот акт нужно бы подлиннее, а  этот покороче. Эти законы узнаются после и в непреложность их не сейчас начинаешь верить». Больше ничего он не говорил, кажется, ни с кем во весь тот вечер» (Берг Н.В. Воспоминания о Н.В Гоголе. Русская старина, 1872, № 1, с. 122).
Масса интересной информации об отношении Гоголя к «Банкруту» и его автору содержится в примечании 8 сборника «А.Н. Островский в воспоминаниях современников»: «По свидетельству современников, на Н.В Гоголя произвела «большое впечатление» (Барсуков, стр.65) уже первая пьеса Островского  - «Картина семейного счастья» (позднее стала назваться «Семейная картина». Но особенный интерес он проявил к комедии «Свои люди – сочтёмся!» Прослушав её в исполнении Садовского, о чём сообщает М.И Семевский (см. на стр. 136), Гоголь пришёл и на чтение пьесы у Погодина. С Островским в этот раз он не говорил, но комедия ему явно нравилась (Барсуков, стр. 71); известно, что, написав на листке бумаги одобрительный отзыв, он передал его через Погодина молодому драматургу. (И.И. Смирнов. Александр Николаевич Островский. – Сб. статей, стр. 22) Гоголь пошёл слушать комедию и в третий раз, на чтение у Е.П Ростопчиной, где и познакомился с Островским (см. воспоминания М.И Семевского, стр. 137). Сохранился ещё один отзыв Гоголя о «Своих людях» в записи Д.К. Малиновского: однажды в присутствии Гоголя кто-то, заметив, что комедия «от первой строки до последней написана узорчатым языком», спросил: «Что было бы с нею, если бы все её разговоры перевести на обыкновенный простой язык?» - «Да, - сказал Гоголь, - может быть, она тогда кое-что потеряла бы. По моему мнению, автор сделал в своей пьесе то упущение, что старик отец в последнем акте вдруг, без всякого ведома и ожидания читателя и зрителя, является узником. Я на месте автора предпоследнее действие непременно окончил бы тем, что приходят и берут старика в тюрьму. Тогда и зритель, и читатель были бы ощутительно приготовлены к силе последнего акта». (К.И. Малиновский, Знакомство Гоголя с моим сыном. – Записки общества истории, филологии и права при Императорском Варшавском университете, вып.; 1, Варшава, 1902, стр. 90-91) Но, не соглашаясь в отдельных случаях с автором «Своих людей», Гоголь высоко ценил его талант. В записке к Е.П. Ростопчиной, сетуя на цензурные злоключения комедии молодого драматурга, он пишет: « Дай ему Бог успеха во всех будущих трудах. Самое главное, что есть талант, а он везде слышен» (И.И. Смирнов, Александр Николаевич Островский. – Сб. статей, стр. 23).
Итак, пьеса А.Н. Островского так понравилась Н.В. Гоголю, что он прослушал её два раза: в авторском чтении и в чтении П.М. Садовского: «Уже первая пьеса Островского «Картина семейного счастья», прочитанная в доме профессора С.П. Шевырёва и вскоре опубликованная в газете «Московский городской листок», возбудила в литературных кругах Москвы живые толки.
По свидетельству современников Гоголь, заметил Островского с появления этой пьесы, она « произвела на него сильное впечатление».
Это было в 1847 году, а через два года молодой драматург закончил капитальнейшую комедию «Свои люди – сочтёмся!»
Всю зиму 1849-1850 года артисты П.М. Садовский и М.С. Щепкин читали комедию в самых различных домах Москвы. Её желали слушать и в студенческих мезонинах, и в чиновничьих квартирах, и в купеческих особняках, и в дворянских гостиных – вплоть до роскошного кабинета сиятельного князя А.А. Закревского, тогдашнего губернатора Москвы.
Услышав о завершении островским комедии «Свои люди – сочтёмся!», Гоголь захотел с ней ознакомиться и прослушал её в чтении П.М. Садовского. Пьеса понравилась великому писателю. Он похвалил молодого драматурга и «сделал замечание, что сцена Большого с Рисположенским в 1-м действии излишне растянута» и выразил желание, встретиться с автором пьесы лично». (А.И. Ревякин. Москва с жизни и творчестве А.Н. Островского. Москва, «Московский рабочий», 1962, с. 105)
Ревякин ссылается на воспоминания М.И. Семевского. (Примечание 1. М.И. Семевский. Письма к Г.Е. Благосветлову от 19-21 ноября и 15 декабря 1855 года, л. 852. Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР в Ленинграде).
Известно, что М.С. Щепкин не принял категорически драматургию Островского: «Разногласия в труппе особенно обострились после представления «Бедность не порок». Во главе оппозиции стал Щепкин. «Бедность не порок, но и пьянство не добродетель», - говаривал он. Старый артист прямо заявлял, что ьаких пьес, как «Свои люди – сочтёмся!», «Бедная невеста», «Не в свои сани не садись», он не понимает и не признаёт.
Щепкин был настолько последователен, что после присуждения островскому 25 сентября 1860 года большой Уваровской премии за драму «Гроза» написал А.Д. Галахову протест против такой награды… «Не менее других уважая г. автора, мне было обидно читать высказанные достоинства… Позвольте мне остаться при моём невежестве и смотреть на искусство старыми глазами» (С. Шамбинаго. А.Н. Островский. М., 1937 г., с. 49-50). Поэтому, вряд ли, Щепкин читал когда-либо комедию «Банкрут» вдвоём с П.М. Садовским.   
И один раз Гоголь прослушал «Банкрута» случайно – в отрывках на вечере у Ростопчиной в чтении автора.
«М.И Семевский сообщет, что Гоголь слушал комедию Островского и в третий раз – у Е.П. Ростопчиной.      
Литературный вечер открылся чтением самой хозяйкой её драмы «Нелюдимка». Монотонное чтение скучного и слабого сочинения, продолжавшееся три часа, заметно утомило Гоголя и остальных слушателей. Времени оставалось немного, и Островского попросили  прочесть хоть некоторые отрывки из его комедии. …
По свидетельству М.И. Семевского, именно на этом вечере Островский и был представлен Гоголю. Представил его П.М. Садовский» (А.И. Ревякин. Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского. С. 1О6-107)
Слухи о выдающейся пьесе А.Н. Островского дошли до В.Ф. Одоевского, который в отзыве на «Банкрута» поставил в русской драматургии рядом имена Н.В. Гоголя и А.Н. Островского, включив их в немногочисленный ряд гениальных предшественников: «В.Ф. Одоевский, знаменитый автор «Русских ночей», 20 августа 1850 года спрашивал своего приятеля-помещика: «Читал ли ты комедию или, лучше сказать, трагедию Островского: «Свои люди – сочтёмся!», и которой настоящее название «Банкрут»? И тут же выдал ей самый блестящий аттестат: «Если это не минутная вспышка, не гриб, выдавившийся сам собою из земли, просоченной всякой гнилью, то этот человек есть талант огромный. Я считаю на Руси три трагедии: «Недоросль», «Горе от ума», «Ревизор». На «Банкруте» я поставил нумер четвёртый» (А.И. Ревякин. Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского. С. 107-108).
Отзыв В.Ф. Одоевского приводится по журналу «Русский архив», № 4, 1879, стр. 525.
Ростопчинские «субботы» начались в декабре 1849 года, где изредка, по словам Н.В. Берга, гостем был М.П. Погодин, а Н.В. Гоголь не появлялся: «Графиня Е.П. Ростопчина завела в том году субботние литературные вечера, на которых бывали все молодые московские литераторы того времени. Из прежних являлся изредка один Погодин. Впрочем, раз я видел там ещё Н.Ф. Павлова. Гоголь не заглянул почему-то ни разу, несмотря на старое знакомство с хозяйкой, у которой, по её словам, очень часто бывал в Риме». (Гоголь в воспоминаниях современников. Москва, 1952 г., с. 503).
Ростопчина утверждает в письме Жуковскому, что Гоголь бывал у неё часто зимой 1852 года, но не на «субботах»: «В прежние две зимы, им проведённые в Москве, я его редко видела; он удалялся от всех, хандрил, отмалчивался, и мне слишком больно было его таким встречать, нынче же он опять стал бывать у меня, шутить, показывать, что ему приятно, моё всепреданное уважение; он сам говорил мне с удовольствие о приготовляемых им новинках, - а вы знаете, как это редко с ним случалось, и как много доказывала в нём бодрости такая сообщительность!..» ( Из архива В.А. Жуковского: Письмо графини Е.П. Ростопчиной от 1/ 13 марта 1852 года к В.А. Жуковскому о смерти Н.В. Гоголя. // Благонамеренный. 1926. Брюссель. № 2. С.146-148. Цитируется по книге Бориса Романова «Поэтесса, или Судьба Евдокии Ростопчиной»)
Следовательно, в салоне Е.П. Ростопчиной Гоголь и Островский не встречались.
Известно, что 22 мая 1850 года на Николу Вешнего Гоголь праздновал свои именины, и на них пригласил членов «молодой редакции» журнала «Москвитянин» А.Н. Островского и Н.В. Берга, о чём рассказывает Н.В. Берг в воспоминаниях о Гоголе: «Раз, в день его именин, которые справлял он, в бытность свою в Москве, постоянно у Погодина в саду, ехали мы с Островским откуда-то вместе на дрожках и встретили Гоголя, направлявшегося к Девичьему полю. Он соскочил со своих дрожек и пригласил нас к себе на именины; мы тут же и повернули за ним. Обед можно сказать в исторической аллее, где я видел потом много памятных для меня других обедов с литературным значением, - прошёл самым обыкновенным образом. Гоголь был ни весел, ни скучен. Говорил и хохотал более всех Хомяков… Были молодые Аксаковы, Кошелев. Шевырёв, Максимович…» (Гоголь в воспоминаниях современников. Н.В. Берг. Воспоминания о Н.В. Гоголе.С. 503)
После именин Гоголь уехал на родину в Малороссию в сопровождении М.А. Максимовича и в Москве отсутствовал в течение года.
Следующая встреча Островского и Гоголя, видимо,  состоялась 5 ноября 1852 года на чтении Гоголем комедии «Ревизор» в доме графа А.П. Толстого на Никитском бульваре в Москве.
Г.П. Данилевский вспоминал, что на чтении присутствовал Н.В. Берг, который мог позвать А.Н. Островского в дом Толстых: «Чтение «Ревизора» происходило во второй комнате квартиры гр. А.П. Толстого, влево от прихожей, которая отделяла эту квартиру от помещения самого Гоголя.
Стол, вокруг которого на креслах и стульях уселись слушатели, стоял направо от двери, у дивана, против окон во двор. Гоголь читал, сидя на диване. В числе слушателей были С.Т и И.С Аксаковы, С.П. Шевырёв, И.С. Тургенев, Н.В. Берг и другие писатели, а также актёры М.С. Щепкин, П.М. Садовский и Шумский». (Гоголь в воспоминаниях современников. Г.П. Данилевский. Знакомство с Гоголем.  С. 445)
Берг об этом чтении ничего не пишет в воспоминаниях. С.Т. Аксакова Данилевский упоминает ошибочно. Последняя встреча Гоголя и Аксакова состоялась в Абрамцеве осенью 1851 года.
В феврале 1852 года А.Н. Островский выносил из дома Толстых вместе с Бергом и другими гроб с телом Гоголя в Татьянинскую церковь: «По свидетельству Е.Г. Сальяс ( в письме к М.А. Максимовичу) гроб с телом Гоголя от его квартиры на Никитском бульваре до здания Московского университета несли помимо Берга  - А.Н. Островский, Е.М. Феоктистов, Т.И. Филиппов, Руднев и студент Сотин». («Русский архив», 1907, III, стр. 437)». (Гоголь в воспоминаниях современников. С. 671).
Об участии Островского в похоронах Гоголя также вспоминает М.И. Семевский, которого цитирует А.И. Ревякин в книге «Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского»: «Островский присутствовал и на похоронах Гоголя. Он нёс гроб писателя в паре с А.С Хомяковым. Проститься с великим писателем собралось очень много народу. Церковь, в которой совершалась панихида, едва-едва вмещала пришедших. «В это время один полковник, заметя большой съезд и вбежав на паперть, стал шёпотом спрашивать у придверника: «Какого генерала хоронят?» - «Не могим знать, кого хоронят, а только не енерала, - отвечал сторож…»Так как же, кого?» - громко продолжал воин. «Гоголя», - отвечал, входя в церковь Островский. «Гоголя, - в недоумении заметил полковник, - Такого не слыхал. Кто он?» - «Титулярный советник, если не ошибаюсь», - отвечал любопытному, улыбаясь, студент. «Т-и-т-у-л-яр-н-ы-й! Тьфу ты пропасть», - сказал полковник, окончательно не понимая, что бы значил подобный парад титулярному советнику». (Воспоминания Семевского цитируются по книге А.И. Ревякина, с. 89-90. Прим. 1. М.И. Семевский. Письма к родителям и Г.Е. Благосветлову,  л. 852. Рукописный отдел Института русской литературы АН СССР в Ленинграде).   
О присутствии на похоронах Н.В. Гоголя А.Н. Островского упоминает и Н.В. Берг в воспоминаниях об А.Н. Островском: «… Когда умер Гоголь и город хоронил его торжественно, Островский, пройдя некоторое время за гробом пешком вместе с другими ближайшими к покойному лицами, сел потом в сани Никулиной и ехал медленно в числе многих провожатых до самого кладбища, разговаривая со своей спутницей, о чём случится. В виду Данилова монастыря, его церквей и колоколен, Любовь Павловна размечталась и стала припоминать разные случаи своего детства, как отрадно звонили для неё колокола её родного города… Спутник всё это слушал, слушал вещим, поэтическим слухом – и после вложил в один из самых удачных монологов Катерины … в «Грозе».
Встреча с актрисой Любовью Павловной Никулиной-Косицкой в день похорон писателя стала судьбоносной для драматурга. Пьеса Островского «Свои люди – сочтёмся!», популярная среди слушателей и вызвавшая горячее одобрение Гоголя, была запрещена к постановке лично Императором Николаем Первым.
Дебют Островского на сцене Малого театра состоялся в бенефис Л.П. Никулиной-Косицкой 14 января 1853 года.
Бенефициантка сама выбрала пьесу «Не в свои сани не садись» опального Островского и сыграла в ней роль Дуни. Успех спектакля был огромный: «Иван Горбунов, смотревший спектакль с галёрки, из райка, заполненного разношёрстной и демократической публикой, рассказывал о некоем учителе словесности Андрее Андреевиче, который по окончании спектакля «обтёр выступившие на его глазах слёзы» И, обращаясь к соседям-студентам, восторженно произнёс: «Это не игра. Это – священнодействие!  Поздравляю Вас, молодые люди, вам много предстоит в жизни художественных наслаждений. Талант у автора изумительный. Он сразу встал плечо в плечо с Гоголем». (Михаил Лобанов. Островский. Москва, 1979, с. 101)
В 1859 году Никулина-Косицкая сыграла Катерину в драме Островского «Гроза».
Биограф Островского Лобанов считает, что на создание образа Сумасшедшей барыни повлияла проповедь духовника Гоголя отца Матфея Константиновского, которую Островский слушал во Ржеве во время путешествия по Волге: «Во Ржеве слушал хорошо известного москвичам отца Матвея, говорившего проповедь в местном соборе. Уроженец Ржева Тертий Филиппов объяснил огромную силу влияния проповедей этого священника «тайной» его простонародной речи:
«Два часа продолжалась его речь, и мы сидели безмолвно, едва дыша и боясь проронить какое-нибудь слово. Гоголь слушал его, разиня рот, и не мудрено: его должна была изумить эта чистая русская речь, та искомая нынешними писателями речь, тайны которой ещё никто не открыл». Видимо, есть основание полагать, что выслушанная им проповедь могла отразиться в «Грозе» - в неистовых заклинаниях барыни во время грозы». (Михаил Лобанов Островский. С. 110)               
Уже став маститым драматургом, Островский участвовал в проведении в Москве торжеств в честь 50-летия со дня постановки «Ревизора»: «21 апреля 1886 года с большим успехом отмечалось пятидесятилетие «Ревизора» Гоголя; в Большом театре в отборном составе исполнителей возобновили «Русалку». Всё это дало основание газетам писать, что наконец-то управление казёнными театрами находится в честных и надёжных руках». (С. Шамбинаго. А.Н. Островский. С. 158-159) Островский лично возложил лавровый венок на бюст Гоголя, стоявший в дни торжеств  на сцене Малого театра.
Драматург завершил свой путь театрального деятеля в должности заведующего репертуарной частью московских театров, то есть, художественного руководителя.
В молодые годы Островского его рабочую конторку, стоявшую в бедной комнате, украшал скульптурный портрет Гоголя: «Семевский очень ярко рисует чрезвычайную простоту быта тогда ещё молодого писателя. «Островский повёл меня, - рассказывает он, - в свою спальню, - надо сознаться, что комик наш живёт, мало заботясь о комфорте и порядочном убранстве комнаты; между ширмами, за которыми стоит кровать его и печкой стояла конторка, весьма тяжёлая; в одном из боковых, нижних её шкапиков, лежали его черновые наброски комедий, но конторка так плотно была придвинута к печке, что дверцы шкапика нельзя было отпереть; в течение 7 месяцев Островский собирался отодвинуть конторку», но не находил времени, «хотя бумаги были ему нужны, - и только в этот визит мой мои просьбы и подмога моим просьбам со сторон Ганночки…убедили его отодвинуть конторку. С поспешностью прапорщика я начал снимать все вещи с конторки, могущие разбиться при боковом её движении. Первое, что мне попалось, был большой бюст Гоголя, сделанный Рамазановым, - по маске с мёртвого автора «Ревизора»; за Гоголем в настоящую величину человеческой головы, снят был мною бюст А.Н. Островского…
Подняв кипу бумаг и встряхнув её так, что от облака пыли  чихнул я, Ганночка, чихнул гений и двое ребятишек за перегородкой…»
М.И. Семевский вспоминает, что бедность, «которая проглядывала по всей квартире автора «Своих людей», не только не поразила его неприятным образом, но, напротив того, в глазах его Островский «стал ещё выше». (А.И. Ревякин. Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского. С. 44-45)
Островский активно участвовал в общественной театральной жизни жизни. Драматург, в молодые годы испытывавший денежные затруднения, был одним из организаторов «Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным». «Общество» занималось разнообразной деятельностью. Одним из ярких фактов его истории стал любительский спектакль в пользу бедствующих: «Крупным событием истории «Ревизора» вне казённой сцены в годы монополии была постановка его в любительском спектакле писателей в 1860 году. В 1859 году в Петербурге было основано «Общество для пособия нуждающимся писателям и учёным». В поисках средств Общество предприняло, по инициативе одного из своих членов П.И. Вейнберга, организацию двух благотворительных спектаклей. Для первого был выбран «Ревизор», для второго – «Женитьба» и «Провинциалка». В целях большего эффекта спектаклей Вейнберг задумал составить их исключительно из крупных писателей того времени. Однако большая часть литераторов уклонилась от активного участия в спектакле. Только Писемский и Достоевский решились на ответственные выстпления: первый в роли городничего, второй – почтмейстера. Кроме того, роль Хлестакова взял на себя сам Вейнберг. Остальные писатели согласились лишь на роли «купцов». Нужные для успеха спектакля имена, таким образом, всё же появились на  афише, сообщавшей, что роль Абдулиан будет исполнять Островский, а остальную бессловесную группу купцов изобразят Тургенев, Григорович, Майков. Дружинин, Курочкин, Краевский.
«Ревизор» литераторов был представлен 14 апреля 1860 года на специально построенной сцене в зале дома Руадзе на Мойке, угол Кирпичного переулка (где в последнее время помещался Радио-театр). Внезапная болезнь Островского лишила его возможности принять участие в спектакле, и он бы спешно заменён известным водевилистом Ф.А. Кони. Спектакль имел шумный успех…
Наконец, самый выбор «Ревизора» для первого спектакля новой литературной организации явился своего рода декларацией художественного кредо новой русской литературы. Это было открытое демонстрирование её органической связи с Гоголем как главой «натуральной школы». Это была своего рода перефразировка известной формулы Достоевского: «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя». (С.С. Данилов. «Ревизор» на сцене. Ленинград, 1934 г., с. 41-42, 43)
Интересно, что Николай Васильевич Гоголь также устраивал в 1839 году на вилле З.А. Волконской в Риме чтение «Ревизора» в пользу бедного и больного художника Шаповаленко. Об этом рассказывает гравёр Иордан в воспоминаниях о Гоголе.
В 1886 году по решению Островского, который был в то время художественным руководителем московских театров, «Ревизор» игрался в Малом театре в дни юбилейных торжеств в честь 50-летия премьеры «Ревизора»: «Пятидесятилетие первого представления «Ревизора», исполнившееся в 1886 году, было отмечено рядом так называемых «гоголевских спектаклей», центральное место среди которых естественно занимала постановка самого «Ревизора»… и наиболее значительными юбилейными спектаклями явились постановки Александринского  театра (20 апреля) и московского Малого театра (21 апреля).
Оба спектакля были обставлены весьма помпезно, сопровождались апофеозом и с внешней стороны казались предметом особого внимания театральной дирекции… Но по существу, как замечала критика, юбилейные спектакли почти ничем не отличались от рядовых представлений гоголевской комедии. Только исполнение третьестепенных ролей актёрами первого плана делало эти спектакли экстраординарными». (С.С. Данилов. «Ревизор» на сцене. Ленинград, 1934 г., с. 54-55)
Безусловно, Островский как член дирекции московских театров сделал всё возможное для того, чтобы юбилей «Ревизора» в Москве отмечался с русским размахом.   
И всё же его отношение к Гоголю было, отнюдь, не однозначным: «Из предшественников современной ему литературы Островский в первую очередь выделял Пушкина, Грибоедова, Гоголя и Лермонтова.
Драматург отдавал должное гигантской силе Гоголя.
«Это огромный талант, - говорил он, - гений, который является, может быть, раз в тысячелетье».
Но гений Гоголя, по его словам, особый, подчёркивавший в своих типах  по преимуществу не строго конкретную, локально-историческую, национальную, а общечеловеческую сущность.
Это, утверждал Островский, «талант именно общечеловеческий: его Плюшкин, его Собакевич, Хлестаков – всё это не столько русские типы данного времени, сколько вечные образцы общечеловеческих страстей и характеров. Этот талант – бриллиант, но редкий, это ненормальный талант совершенно вне общелитературного течения».
Островский уверял, что влияние Гоголя на последующее развитие русской литературы переоценивается и что у него последователей гораздо меньше, чем обыкновенно думают.
«Напрасно, - уверял он, - считают меня, Писемского и Гончарова последователями или продолжателями гоголевской школы. Достоевский – это другое дело: этот весь вышел из «Шинели» Гоголя». (А.И. Ревякин. Москва в жизни и творчестве А.Н. Островского).
Интересно, что автором памятников Гоголю и Островскому в Москве стал один скульптор  - Н.А. Андреев, нашедший необычный ракурс для взгляда на гениальных драматургов.