Олег!
Вами представлена глубокая и сложная работа, в попытке осветить пласты объёмов ускользающего времени и «крючком» смысла объединить калейдоскоп меняющихся, распадающихся иллюзий во вне — впечатления, получаемые от реальности, сне /снах/ и во внутренней жизни Л.Г.
Луч сознания подобно шахтерскому фонарику высвечивает объекты тут же переходящие в память, одновременно выдергивая из нее, уже ставшее нереальным, и все вместе и одновременно, /имеется ввиду процесс написания/, приобретает оценку, если это можно оценкой назвать, ведь процесс написания /творчество/, есть некое одновременное просматривание пространственно-временных слоев и планов «наноса» — культурных пластов, воспринятых в той или иной мере, но играющих, в некотором смысле, не последнюю роль при создании произведения.
Воспоминания и сравнения, обработка внутреннего: опыта, впечатлений и пережитых чувств, — всего остающегося в памяти и внешнего — реальности, как и положено, преображаются в те или иные образы не менее изменчивые и неуловимые, чем восприятие нами каждого момента проживания: вижу, чувствую, слышу, обрабатываю информацию, трансформирую в словесные формообразования с присущим чувством языка, стиля, замысла и т.п.
Автор не собирается ничего объяснять. Да и нужно ли это делать? Ведь все равно любое объяснение будет понято каждым по-своему и единой, /истинной/ картины, как у творящего, так и у воспринимающего, ожидать не приходится. Возможно, в этих нащупываниях, угадываниях, улавливаниях и протекает жизнь сознания долженствующего еще и позаботиться о жизни тела — то бишь — хлебе насущном, о самосохранении, развитии, если есть к тому стремление и, в конце концов, просто о хорошем проведении свободного времени.
В центре «Cтрахoff» — (середине) предисловия, помещен старик переживший свою любовь и сон Л.Г. о старике, в котором перед смертью его «ласковый бледный лемур» , (хорошо, однако, сказано), перед тем как впасть в вечную «дрему», воспрянул и затих, успокоенный словом.
Сон о старике, переплетаясь с реальностью его похорон, делает явью предвиденье сновидения, вопреки неверию в «бабские» предчувствия, «охи» и «ахи», их вечной готовности к оплакиванию, жалостливым причитаниям.
Композиционно предисловие к роману, само по себе, выглядит законченным. По внешней линии — Поэт (Л.Г.), переживший любовь от которой у него чуть не съехала «крыша», после смерти старика покидает деревню и в столице продолжает наблюдать «театр жизни», устроившись рабочим на к/студию и, убедившись на примере старика, что можно жить до старости, хоть и несчастным, но жить, что, впрочем, всегда лучше, чем не жить, миролюбиво желает своей милой не очень грустить и — «держаться».
В хорошей трагедии гибнет окружение, а не герой, находящий силы и повод жить, благодаря своему взгляду со стороны, умению отстраниться от себя самого. И смерть старика /двойная/ во сне и в реалии /действительности/, создает трагедийную окраску и подспудно нагнетает страх, а с ним и мысли о скоротечности земного бытия и поиски «мыслительной предметности» — смысла, дающего ощущение не столько устойчивости, сколько понимания сопричастности к таким же сущностям, а попросту к другим людям, имеющим или не имеющим те же проблемы, но предстоящими перед ее величеством — смертью.
Проблемой поиска смысла занимается исследователь-ученый, постигающий науку законов из «стертых» книг — «центральный мирозданья узелок», придающий изложенному поэтическому действу объёмное историко-космическое звучание помогающее герою осмыслить свои чувства, привести их в порядок, суметь пережить, преодолеть душевный кризис.
В начале предисловия мысли-образная сжатость текста настолько велика, что возникает ощущение готовящегося взрыва — слова словно «ершатся», ломая ритмику и только к концу усмиряясь, застывают в умудренном спокойствии.
Назвал автор свое творение: «Страхoff» и это — предисловие к роману. Герои обрисованы, старт взят, предисловие — удалось.