К тому времени с Андреем Ивановичем мы общались уже лет пять-шесть, наверно. Примерно тогда же мне и открылось со всей очевидностью, куда вся эта философия может людей завести. Умствования умствованиями, но без куска хлеба и глотка воды тоже ведь не проживёшь. Мне не верилось, что он сам этого не видит. Всё-таки «не навреди» — заповедь, актуальная не только для врачей. Для себя-то он как-то это противоречие, видимо, разрешал. Но и боязно было как-то поинтересоваться, слишком уж на поверхности лежал сам вопрос. Выказать себя дураком не очень-то хочется. Как бы там ни было, я подготовился к серьёзному разговору и всё-таки пошёл к нему со своими доводами. Больше даже с вопросами, чем с доводами. Хорошо помню, как я вопрошал к нему, где-то даже с надсадой в голосе: что, мол, тогда станется с нашей цивилизацией? что будет со всеми нами?
А он меня выслушал и только как-то так задумчиво улыбнулся. Да ведь всем известно, отвечал он мне, что однажды любая цивилизация пресечётся. И благо, если не вместе с человечеством. А когда-то всё закончится и для всего человечества. И надо отметить, сказал он с язвительной иронией в голосе, цивилизации рушатся не по радению или по нерадению цивилизуемых, а вымирания происходят не по желанию или намерению вымирающих. «Нам-то какое с вами дело до этих дальних последствий. Для нас через несколько лет (или через несколько десятков лет) так и так случится и крах цивилизации, и вымирание. Нам, каждому, необходимо искать смыслы с учётом этих обстоятельств, а не пытаться влиять на эти обстоятельства, причём, тщетно влиять». Практически он так дословно и сказал: «тщетно».
А сколько было таких попыток, говорил он мне, сколько лет люди пыжатся внешние обстоятельства обратить в общество благоденствия и благополучия, сколько было предводителей, вождей, реформаторов, революционеров, учителей, просто благодетелей человечества. И ничего ни у кого не вышло: опять всё не так, всё ещё недостаточно благоденствия и благополучия. Опять несправедливость и неравенство. И всё время идём мы, оказывается, не туда. А впереди всё так же маячит апокалипсис. «А выход-то есть! На него сколько уже раз указывали мудрые. Нужно абстрагироваться от окружающего нас мира и прийти к себе. Существует не мир, и не я как какая-то его ничтожная часть, смертная козявка. А существую я, а мир — всего-навсего моё представление во времени о том, что есть не я. Умираю не я, а умирает мир во мне, когда он для меня исчерпан, когда исчерпан до конца его смысл. И таких миров может быть сколь угодно много. Я же — один».
Да и для практических целей это подходит, говорил он. Ведь у реформаторов общественных систем, которые пытались превратить их в какую-то, по их выражению, «разумную организацию», так ничего и не получалось. Всё оказывалось на поверку утопией. А всему причиной всегда было то, что трудно было развалить существующую систему. Существующая система всегда не давалась. Как её разрушить? Это было камнем преткновения для всех реформаторов. А вы (это он ко мне обращался), кажется, нашли верный способ разрушить существующую общественную систему. Вы это так красочно описали. По-вашему же выходит: нужно только начать исполнять пять новозаветных заповедей — и всё само собой разрушится. И на обломках можно будет наконец построить рай земной, рай по своему собственному разумению. «Свой рай». Это были его слова.
Говорил он это, конечно, с иронией, про рай земной и про то, что общественную организацию можно заменить чем-то добрым и разумным, это я хорошо помню. И помню ещё, что он меня успокаивал: не переживайте, мол, у социума есть встроенная самозащита — социальную организацию разрушить крайне сложно, а перестроить практически невозможно. Социум живёт по своим законам. С социумом, говорил он мне, может что-то случиться, если подавляющее число его членов вдруг изменяться в своей сути, но это крайне, крайне маловероятно. А потом, если люди начнут исполнять хоть новозаветные заповеди, хоть ветхозаветные, — зачем им вообще социальная организация, зачем государство? Ни армия, ни суды, ни полиция, ни тюрьмы — ничего это им будет и не нужно. Ведь государство это инструмент принуждения нехороших быть хорошими. Если же все станут хорошими, в государстве просто не будет потребности. Тут мы защищены автоматически, и защищены со всех сторон. Можно даже не переживать, никуда наша цивилизация не денется. «Пока её время не придёт», — добавлял при этом Андрей Иваныч, по-хитрому прищурив один глаз. У него в мимике иногда проскальзывало нечто этакое — завирально-хитрованское.
Этим своим характерным взглядом он как будто поощрял меня: надо, мол, в любом случае совершенствоваться. В этом, дескать, всё дело жизни. А государство, а что, мол, государство? Будет либо «хорошее государство с никудышными людьми», либо «никудышнее государство, но с людьми хорошими». Не в этом суть. Нам-то что за дело. И я его понимаю, теоретически, — чтобы делалось дело жизни, надо постоянно менять себя, а не внешнюю среду обитания. (Улучшением среды я в то время как раз и занимался.) Только не совсем понятно, как без внешних каких-то ориентиров или целей можно было начать себя изменять. Что всё-таки является более действенным, изменения себя в лучшую сторону или изменение жизни в лучшую сторону, и как это всё меж собой дружит.
Именно об этом я и спросил у Андрея Ивановича в нашу последнюю встречу. Само собой разумеется, у меня тогда и мысли не было, что это наша встреча последняя. И он мне отвечал что-то в том смысле, что никакой внешней жизни нет, что реальная жизнь всегда внутренняя, всегда внутри нас, а не снаружи. Это нам, мол, только так представляется, будто мы все усилия кладем на достижения целей внешних, а настоящая цель — всегда у нас внутри, в нас самих. И никаких на этот счёт вариантов у нас нет и быть не может. Развивается либо наш генотип, либо наша способность к мышлению. Всё остальное — либо рабочий материал, либо всего лишь отходы нашей жизнедеятельности. «Вся наша цивилизация — не более чем расходный материал. И весь вопрос в том, кем, как и на что этот материал будет израсходован. И тут дело за каждым». Рано или поздно наступает момент, когда каждый из нас это осознаёт.
Звучало здорово, но как научиться достигать этих самых внутренних целей сознательно? с чего начать на практике? к чему и как прилагать свои усилия у себя же «внутри»? Я тогда вообще не умел жить внутренней жизнью, жил внешней, то есть — не своей. Я его как-то спросил напрямую, что нужно сделать, чтобы пройти тот же путь, что и он прошёл, и чтобы обладать такой же самостью, что и он. «Хотя бы с чего начать?» Мне тоже хотелось располагать такой способностью понимания сути вещей, сути происходящего.
К тому времени в телефонах уже появились диктофоны, и я записал его ответ на диктофон. Вот его слова:
«Фрось, а поставь-ка нам чайку, пожалуйста… Там, на веранде. Да… Видите ли, поначалу… поначалу любому человеку представляется, что реальность это вот этот наш мир, в котором мы с вами все живём, который мы с вами видим, который мы с вами вдыхаем. И человеку кажется, что он сам, человек, — ничтожная часть этого мира. Ничтожная былинка этого безмерного в пространстве и бесконечного во времени мира. Но со временем разум в человеке взрослеет и мужает, и человек вдруг осознает (в один прекрасный день), осознаёт, что реальность это он сам, сознающий себя собой и воспринимающий этот мир так, как он его воспринимает. И оказывается вдруг, что тело человека, которое имеет свои размеры и свой срок службы, — это вовсе и не человек, человек нечто иное, а его тело это всего лишь точка пересечения настоящей для человека реальности и того, что мы называем миром. Видите ли, человек когда-то начинает понимать, что мир это всего лишь случайный опыт общения человека с чем-то, что не является им самим, не является человеком.
Человек может понять только человека, ему никогда не понять, что такое мир. Это нечто неопределённое и непонятное, где он может повстречать другого человека и вступить с ним в отношения. Не человек в мире, а, скорее, мир в человеке, если так можно выразиться. Вечен не мир, вечен человек, потому что реален человек в своей сущности, а не мир — в своей. По крайней мере, для человека это так. Для Берендея, вон, всё, наверно, по-другому совсем.
Да, отказаться от реальности мира страшно, конечно, как страшно оттолкнуться от берега и поплыть куда-то, не зная куда, не имея понятия, где там другой берег. Но человек всё-таки к этому приходит и отчаливает, отталкивается от берега и плывёт. И впереди — океан абстрактного мышления. Не знаю… Мне кажется, человек это делает потому же, почему цветок вырастает и цветёт, просто потому, что в нём это заложено. В человеке это заложено. Да, в человеке это заложено. Значит, заложено и в вас… Всё должно случиться. Развивайте в себе абстрактное мышление и освобождайтесь от пут непосредственного восприятия вещей и непосредственного представления о вещах… Пытайтесь их понять. Тогда и себя понимать начинаешь немного. Одним словом, нужно постоянно пытаться забежать себе за спину. Иначе просто не выжить».
И на этом — всё, на этом месте залаял Берендей, и я запись остановил. И это совсем всё: по-моему, это был наш последний разговор. У меня старший пошёл в школу, и мы на зиму переехали в город. Зимой я несколько раз появлялся на выходных в Разбродах, но ни разу ни Андрея Ивановича, ни Фроси не застал. А когда мы переехали туда на лето, хибару их уже почти целиком разобрали, лицевого штакетника не было, а всё место перед домом было разбито колёсами машин. Я сначала понадеялся, что это они сами решили нормально построиться. Но и подивился этому, слишком уж это было бы не в духе Андрей Иваныча. Но вышло не так. На их месте собирались строиться чужие люди. И никто из соседей ничего толком не знал. Никто не знал, куда подевались два человека. А у меня за зиму столько всего накопилось к нему: и спросить, и рассказать, — для меня словно свет померк. Причем, померк буквально — как будто сделалось на время темнее и как-то тусклее перед глазами. Совсем неожиданно! Причем, я ещё не знал, что он умер. Я это узнал уже позже, через третьи руки.
Попервоначалу же я стал о нем разузнавать, а я даже фамилии его не знал, Андрей Иванович и Андрей Иванович. Сначала ходили слухи, что он чуть ли не от запора умер: отнекивался, не хотел обращаться к врачам, а когда обратились на скорую, было уже поздно — не спасли. Но потом говорили, что он заболел чем-то серьёзным и что Фрося продала дом, чтобы сделать ему операцию. Последнее вероятнее, на мой взгляд, потому как дом-то на самом деле продали. Так это или не так, не знаю, но ничего больше разузнать о них я так и не сумел.
Продолжение: http://proza.ru/2020/02/29/5