В августе 1972 года я приехал в Москву из города Березники и стал работать в больнице №2 4-го Главного управления Минздрава РСФСР в кардиологическом отделении. Тогда Минздрав готовился к открытию собственной Центральной клинической больницы 4-го управления в пику ЦКБ 4-го управления Минздрава СССР. Но пока больница еще строилась, Управление широко набирало врачебный состав, приглашая врачей со всей РСФСР. Работаю первые дни, у меня дежурство в воскресенье в терапии. В отделении были тогда палаты интенсивной терапии со своим собственным персоналом, в том числе и дежурным. И привозят туда женщину пенсионного возраста с входным диагнозом «мозговой инсульт». Это не моя больная, но я, интересуясь всем, что происходит в больнице, пришел посмотреть, тем более все - на одном этаже. Дежурит врач интенсивной терапии. Она сразу же вызывает дежурного невропатолога. Приходит невропатолог. Я тут же сижу и с интересом наблюдаю за работой персонала такой уважаемой больницы. На функциональной кровати спокойно лежит женщина лет 60. Без сознания. Дыхание ритмичное, средней глубины около 16 в минуту. АД 120/80 мм рт. ст. Пульс 70 в минуту. По кардиомонитору регистрируется правильный синусный ритм без признаков острой очаговой патологии. Больную доставили из дому, где ее обнаружили родственники в бессознательном состоянии. Она - жена заместителя министра РСФСР. Невропатолог не может поставить диагноз - вроде бы есть признаки ишемического инсульта. С другой стороны, клиническая симптоматика не совсем укладывается в этот диагноз. В таких случаях врачи этой привилегированной больницы поступали просто - вызывали штатного консультанта. Как я уже сказал, Управление набирало врачей, в том числе и докторов и кандидатов наук, по всей стране. Послали автомобиль за невропатологом, привезли доцента Анатолия Сергеевича Никифорова. Доцент, невысокий мужчина 50 лет, был, как и я, новичок в Москве. Он ходил вокруг больной кругами и тоже не мог понять, что с больной. Одни симптомы указывают на инсульт, другие - противоречат. Дежурный врач-терапевт ведет себя спокойно - она передала больную под ответственность специалистов и готова выполнить их указания. А указаний нет... Я сижу в сторонке, молчу и кажется мне, что больная просто крепко спит. Глубокий такой сон, очень возможно - медикаментозный. Я работал в пермских Березниках в Областной больнице. Березники - город химиков, и там полно бывших заключенных, которые условно освобождены из-под стражи, но не имеют права уехать из города. Все они работают на химическом предприятии, живут в общаге, предпочитая иногда спать в коллекторах теплоснабжения. Этот контингент, да и свободные рабочие люди, отличались в Березниках пьянством. Нажрутся и валяются под кустами. Никто за ними не следит, ни семьи, ни детей в городе у них нет. Только менты, увидев мужика под кустом в состоянии беспамятства, подбирают его и везут к нам в приемное отделение, чтобы врачи определили - что это такое с человеком - то ли он пьян в драбадан, то ли у него тяжелое острое заболевание, вроде инсульта. А могут ведь собутыльники трахнуть по башке, и у человека перелом основания черепа, вкупе с опьянением. В таких случаях мы поступали просто - наряду с врачебным клиническим осмотром вводили внутривенно струйно препарат «Бемегрид». Бемегрид обладал мощным пробуждающим действием. Если у человека инсульт или тяжелая черепномозговая травма, то никакой бемегрид его не разбудит. Но если он сильно пьян - другое дело. И нам ни разу не попадались случаи очаговой патологии, были исключительно алкоголики. После введения бемегрида они открывали глаза и тупо глядели перед собой. Тут его спрашиваешь: «Что пил?». И в большинстве случаев пьяный отвечал: «Солнцедар». В те годы страна была залита красным вином по названию «Солнцедар». СССР в огромном количестве закупал в дружественном Алжире самое дешевое красное сухое вино. Его танкерами везли в Одессу, там разбавляли спиртом, добавляли сахар и получали готовый продукт, который продавали по невероятно низкой цене в бутылках типа «огнетушитель» и даже на разлив из больших стеклянных сосудов с краником внизу, из которых обычно наливали соки. Сладкий напиток при крепости 16 гр., выжираемый в огромных дозах, валил алкашей с ног. Бемегрид действовал не долго, вскоре алкаши вновь погружались в свое сладкое забытье. Но этого было достаточно для ментов. Они облегченно вздыхали и везли пьянь в вытрезвитель. И тут, вспомнив все это, я говорю: «А давайте введем больной бемегрид». Препарат спокойно стоял в стеклянном шкафчике и дожидался своего часа. Однако никто им не пользовался, врачи тамошние даже не слыхали о нем. Мало ли что лежит в стеклянных шкафах в палате интенсивной терапии?. Да и случая подходящего не было. Никто из растерянных врачей не возразил. Ввели бемегрид, женщина открыла глаза и внятно сказала: «Не хочу жить». Стало ясно - она просто-напросто наглоталась таблеток типа диазепама. Больше всех был поражен доцент Никифоров. У этого провинциального (хорошего) невропатолога не укладывалось в голове - как жена заместителя министра может совершить суицид... Все дело было в том, что эти врачи окончили свои институты, потом сразу же ординатуру или аспирантуру, откуда и были приняты в элитную больницу; они никогда не сталкивались с грубой прозой жизни, с которой поневоле имеют дело врачи учреждений практического здравоохранения.
Эта трудная врачебная проблема возникла от неопытности. А вот другая причина в сходной ситуации. В девятом часу вечера 1-го января 2005 г. мне позвонил заведующий отделением реанимации и интенсивной терапии Михаил Петрович. Он как раз дежурил в отделении и сообщил мне, что «Скорая» привезла нашего коллегу, врача этого же отделения и моего лучшего и единственного друга Мишу С., моложе меня на 18 лет. Он в бессознательном состоянии, Михаил Петрович спрашивает меня - что делать? Что я могу сказать не видя человека? И зачем заведующий отделением, врач анестезиолог-реаниматолог и кандидат медицинских наук, звонит мне домой? Он прекрасно понимает, что я ничего не могу посоветовать. Даже только посоветовать, ведь решение должен принимать врач у постели больного, да и в больнице полно дежурных врачей - кардиологов, неврологов, терапевтов и хирургов, можно собрать консилиум. В общем, я оделся, вышел из дома и поехал в больницу. Легко сказать - поехал. Вечер 1 января, транспорт ходит с большими интервалами, темень. Я доехал до метро, пересел на другой автобус. А потом надо пройти 800 метров пешком по пустынной и совершенно неосвещенной проезжей части, идущей через лес до больницы. Ладно,добрался. Захожу в отделение реанимации. На высокой функциональной кровати в т.н. «кафельной» комнате лежит под ярким светом безтеневой лампы наш коллега 44 лет. Он был тяжело болен. И чего только у него не было - болезнь Верльгофа, инсулинпотребный сахарный диабет 2-го типа и, самое главное, - цирроз печени в исходе хронического вирусного гепатита В. В перспективе парень обречен. Мы только что вытащили его с того света и выписали домой дня за два до Нового Года. И вот он снова здесь. Лежит спокойно, дышит равномерно, раз 16 в минуту. Хрипов нет, очаговой неврологической симптоматики нет. ЧСС 60 в минуту, ритм сердца правильный, синусный. АД 120/80 мм. В выдыхаемом воздухе запаха алкоголя, перегара, ацетона нет. Сахар крови 7,5 ммоль/л, что для этого диабетика очень хорошо. Темпе-ратура тела нормальная. Лежит на спине, глаза закрыты. Родственники обнаружили его в таком состоянии и вызвали «Скорую». Два дежурных врача-анестиолога стоят около кровати. Дежурный невролог уже ушла, не найдя очаговой патологии. Эти двое, не зная, что делать, позвонили мне - как другу. Больной им прекрасно знаком, он работает в этом же отделении 22 года, только что выписан, история его болезни всем хорошо знакома. И вот они стоят и смотрят и не могут принять решение. А я тем более не могу принимать никакого решения при двух врачах, находящихся при исполнении. Я всего лишь друг и решений принимать не могу в принципе. Да и неприятное и ответственное это дело - лечить коллег и близких. И вдруг я вижу - больной на мгновение открывает глаза и тут же закрывает снова. Хлопнул ресницами. Минут через пять история повторяется. Однако на обращения не реагирует. Врачи в тоске, молчат. Я думаю, раз ты, *****, открываешь глаза, значит нет у тебя никакой комы, ни печеночной, ни диабетической. Ты не то чтобы без сознания, просто загружен. Гемодинамика стабильна, смерть явно не угрожает. Я говорю - Ребята, давайте оставим его в покое. Снимем капельницу, погасим свет, пусть парень поспит в тишине под мониторным наблюдением. Три медсестры рядом, за стенкой, ЭКГ выводится на центральный пульт. Если что - сразу будет видно. Мы рядом. Оба врача вздохнули с облегчением, они, видать, склонялись к такому же решению, но боялись - вдруг что случится и им никто не простит, скажут, что оставили больного, к тому же еще и коллегу, без помощи. А я предложил и они расслабились. Получается, что я позволил им принять решение. Конечно, они знали меня не только как друга, ни как опытного врача с сорокалетним стажем, которому они психологически доверили принять решение за них. Утром Миша проснулся как ни в чем не бывало. И жалоб нет. Я уже сказал - его выписали домой три дня тому назад. А тут Новый Год. Родные - жена, двое дочерей и теща его обидели - за праздничным столом есть ничего не разрешали, тем более пить. Это тебе нельзя, это нельзя и это тоже нельзя... В общем, они его третировали. А Миша, человек крайне мужественный и не склонный жаловаться, под давление тяжелейших проблем со здоровьем (а он, будучи хорошим врачом, наверняка понимал, что дело в перспективе швах) впал в невротическое состояние, видимо, истероидного типа, и в ответ на эту домашнюю ситуацию, днем 1-го января принял 10 таблеток феназепама. Он, понятное дело, не хотел умереть и понимал, что эти десять таблеток не отправят его на тот свет. Это была просто мимолетная истероидная реакция. Потом он мне сказал - я открываю глаза - ты стоишь. И я опять заснул.... Он пролежал в отделении три дня и был выписан по его просьбе задолго до окончания новогодних праздников. А после Рождества вышел на работу. И спокойно работал до 3 февраля, - до очередного и неожиданного ухудшения состояния - желудочного кровотечения. Но это уже другая история.
В данном случае врачи просто боялись принять решение, хотя, догадываюсь, они думали так же, как и я, но трусили...