СОБАКА(Февраль)
Это был февраль, високосный год. Как-то вдруг собралась к родителям, да с собакой. Только-только взяла ее из приюта.
Но, если к маме ехать, то собаку оставить не с кем.
– Я с собакой к вам буду!
– С собакой не приезжай!
А тут вдруг соглашаются – бери с собой. А мы уже в поезде даже на море съездили, когда ее из приюта взяла. Она была худая-худая и легкая. Но морда у нее благородная, от ушек висели локоны. «Какая у нее порода?» «Дворянская!» «О-о!» В приюте их кормили сухим кормом с водой, животы распухшие и как будто сытые, но с прививками, поэтому справка на поезд у нас имелась. Моя собака забивалась под лавку, и так сворачивалась, по-приютски, что даже я не могла ее найти.
В феврале в поезде мало пассажиров, но все равно наше место на проходе оказалось, и нашлась все-таки одна без возраста женщина: «Вот я с собакой в одном вагоне поеду!» В деревне была у меня такая соседка, бегала вокруг огорода и сыпала проклятия, увидев собаку: «Да чтоб ее волки съели, да чтоб ее егерь застрелил, да чтоб ее отравили!» Но сразу вразумилась, когда петуха коршун унес, курицу лиса съела, бараны в огород зашли. В поезде за нас заступились – «что особенного?» И проводница прибежала: «В тамбуре будете ехать!»
– Хорошо, в тамбуре, так в тамбуре!
Документы у нас в порядке, билет оплачен. Не с кем оставить животное, муж провожал, все видели – борода развевается, сам он на палочку опирается. Моя собака забралась под лавку, никто ее и не видел. Спаниель с пограничниками мимо пробегал, вынюхивая вагон, и даже не обратил внимания, хотя проводница предупредила их по долгу службы. Приютская школа помогла – «не высовываться!»
В село прикатили на «ситроене». Мама с папой на крылечке встречают. Собака достойно входит в дом, садится у моей сумки, и все удивлялись ее благородству. А в доме жила мамина любимица, скандальная, лохматая, на рынке купленная, опустили они свои морды и тихо разошлись по комнатам.
Сели мы за накрытый стол, на пять дней всего приехала, пока собачья справка действует. Главное, на что благословилась – сводить маму на исповедь, намеренно, под воскресение рассчитала, маме наказала, чтобы постилась, рыба-то есть. Сидим семьей – мама, папа, сестра и я. Как в детстве, родители рядом, тепло, хорошо. Да, вдруг, стук в дверь. Сестра вышла и привела незнакомую женщину, как оказалось ее новую подругу, активистку села. Разговор перешел на проблемы воды, забора, соседей – вся сладость встречи исчезла.
Утром двинулись в храм за двадцать километров, сестра везла. Как было все промыслительно! Батюшка уже должен был начинать службу, собирался уходить в алтарь, но задержался, потому что мы подбежали последними к исповеди, и мама смогла причаститься. А сестра все это время в машине сидела, мама торопила – «пойдем, пойдем, она нас там ждет!»
Февраль в тех землях теплый, солнце яркое, подтаявший снег, голубое небо, за калиткой поле, безлюдная дорога. Еще два дня мы с собакой там пожили. Собаке раздолье! Я выхожу с ней на дорогу, оглядываюсь – мама в окно на нас смотрит, потом снова оглянулась – пустое окно. Так и запомнила.
Ну вот и прощаемся. «На похороны мои приезжай!» – вдруг говорит она мне и крестит на прощание. Неужели, что-то знала? На вокзале оформляю собаку в отдельной кассе и кошелек забыла. Кассирша пришла прямо в наш вагон, я ее увидела, думаю, ну вот, опять за собаку ругать будут, а она мне мой кошелек с деньгами принесла, как родная.
Теперь мы не на боковом месте были, с нами напротив расположилась женщина, называвшая мою собаку на немецкий манер – «Гретхен». Она очень гордилась кружкой, из которой раздавалось мяуканье. Как только стала я засыпать под укачивание поезда, началась демонстрация достоинств кружки. «Мяу», «мяу» слышала я сквозь сон металлический голос. Собака свернулась под пластмассовой доской стола и терпела людское повреждение, у нее был чип с номером.
Снился мне сон, нет, не в поезде. Иду вдоль длинного ряда камер, одинаковых между собой, внутри которых находятся изможденные люди, много их: мужчины, женщины. Худые и голодные, равнодушно передвигаются они в своем жилище с пустыми стенами, или сидят на полу, или стоят, все одеты в лохмотья, кое-как прикрыты, и нет у них ни родины, ни дома.
«Кто эти безучастные люди? Не будущие ли времена показаны, когда от голода будут просить хлеб, и никто не даст его. Почему иду мимо и рассматриваю их?».
Все разрешилось наяву через некоторое время, когда оказалась в собачьем приюте и шла вдоль длинного ряда клеток. Как и во сне, в каждой клетке сидело по три или четыре собаки, если протянуть к ним руку, они жадно искали угощение. Клетки были пронумерованы, делились на зоны, все собаки имели вживленный номер.
Вернулись мы с собакой в самое время веселья и сытости – уже началась масленичная неделя с блинами и икрой, с селедкой, с семгой – «все отдай, а масленицу проводи». Да кто бы знал, что это неделя Страшного Суда, да перед первой седмицей Великого Поста, когда не вкушать, не слушать, не смотреть.
Москва встретила вокзальными запахами вагонного железа, треском чемоданов на колесах. Спокойные пассажиры превратились в толпу деловито бегающих людей. Мужа волновало, что проходит середина недели, пора есть блины, уже и широкая масленица наступает. Мое возвращение совпало с выходным праздничным днем. Блеклое февральское небо с серым тротуаром, пустые улицы по которым гулял ветер. Пролетел обрывок скомканной бумаги, по асфальту катился мусор. Что-то тревожное проносилось мимо. Но все забылось от радости приезда домой. Собака забралась под кровать и до вечера уже не выходила. А у нас с мужем застолье, обед с долгожданными блинами.
Включенный телевизор среди ежедневных запугивающих новостей рассказал о ужасающем событии. Группа молодых женщин взобралась на солею собора в чулках на голове, и не успев что-то спеть, с визгом разбежалась. Начались споры о наказании. Одни хотели отправить их на каторгу, другие ждали от них покаяние, а некоторые предлагали накормить их блинами и отпустить.
Проснулась оттого, что собака странно хрумкала под кроватью. Маленькая деревянная досочка с наклеенной бумажной иконой, висевшая на стене, незаметно упала, и лежали разгрызаные кусочки, которые еще можно было собрать и склеить…
– Собака! – ругалась я, то ли на себя, то ли на нее, удивляясь случившемуся. Недосмотрела!
На исповеди со страхом каялась, ждала грозного выговора и очень поразилась сдержанному отношению к этому событию.
– Прости нас, Господи, – только произнес печально батюшка. Он уже знал, что где-то в это время сломали крест.
Покаялась я за себя и за собаку. А как другие – не знаю. Какое мое «собачье» дело.
Душа грешного человека сравнивается в Святом Писании с собакой – «Пес возвращается в свою блевотину» (2Пет.2:22). Покается человек от греха, а потом снова грешит.
Мама умерла через четыре месяца, год високосный. Суеверно говорят, что неожиданный приход женщины к застолью к чьей-то смерти. Но вот же, мама успела покаяться, как она могла знать.
Настанет день Страшного Суда – бодрствуй душа.
(С) Муратова Наталья