В четверг, 28 апреля, Вадим приехал домой грязный, словно валялся в сточной канаве, и избитый до полусмерти.
Он тихо вошел в дом, открыв дверь своим ключом.
Вышедшая в прихожую Елена Романовна смогла только охнуть...
- Все хорошо, Лялечка. - с усилием превозмогая боль, сказал Вадим. - Не пугайся, родная... Все хорошо...Сейчас я пойду приведу себя в порядок. - А ты пока расстели постель и позвони племяннику. Пусть приедет, если выходной.
- Он, сильно хромая, прошел в ванную комнату. Морщась от боли, снял с себя грязную, изорванную одежду,
покряхтывая, сел в теплую воду и спросил вошедшую жену:
- Он приедет?
- Он уже в пути. Нам повезло - он в отпуске.
- Хорошо. - с усилием произнес Вадим.
- Давай я тебе помогу... - предложила Ляля.
- Лялечка, я буду сидеть здесь до его прихода.
- Тебе помочь помыться?
- Душем слабеньким смой... грязищу.
Вадим замолчал и закрыл глаза.
Ляля осторожно сделала слабенький тепленький душ и стала поливать мужа, смывая с него грязь. Под грязью оказались страшные кровоподтеки и раны. Как только она, желая промыть их мылом, дотронулась до мужа, он открыл глаза:
- Больно...
Это коротенькое слово отозвалось болью в ее сердце. Ее мальчику было плохо, а она была не в силах помочь ему. В ее силах были только две вещи - молиться и плакать. Молиться девушка не умела, а плакать боялась, чтобы не рассердить и так уже явно раздраженного болью Вадима. Это ощущение полной беспомощности было одним из самых страшных ощущений, которые ей когда-либо доводилось пережить.
Ляля хорошо знала, что такое боль, и умела ее терпеть, но своя собственная физическая боль никогда не доставляла ей таких душевных страданий, которые она испытывала при виде мук Мурзика. Но сейчас ей нельзя было быть слабой, нельзя было раскисать и плакать. Она должна была хотя бы морально поддерживать Добрынина и помочь ему дотерпеть...
Продолжение следует...