У неба нет иной яви, кроме той, к которой взывает наша боль.
Юбер Акен
На Славянском кладбище сегодня зябко. До окаменелости ступней. До сырости в недосверленных пломбах зубов. Нас пятерых стягивает невидимой проволокой. И все-все микроны кожи ноют. Свинцом пролегает между нами боль. Она сочится из скважин наших сомкнутых кистей. Клокочет «бахами» воспоминаний о вбиваемых гвоздях в бархатную шкуру гроба.
Бах. Нет человека.
Бах. Холодный труп.
Бах. В землю гнить.
Бах. Помните пожалуйста помните.
Могильщики принимаются за работу.
Люди расходятся. Наполняют собой машины. Едут в арендованную столовую выпивать и говорить добрые слова родственникам. Надеясь, что слова могут утешить.
Ноябрь пахнет беззаветной горечью. Лёша бросает горсточку земли в живот гроба. Мы повторяем за ним в неоговоренной последовательности. У каждого из нас давно своя жизнь. Но сегодня мы все собрались здесь. По очень неприятному поводу.
Начинается дождь. Сначала накрапывает, потом льет в полную силу. Грязь пузырится. Яна вырывается вперед. Я беру Славу за руку. Две холодные ладони на секунду согревают друг друга. А Ваня вытаскивает из пакета бутылку водки, сегодня напьется до беспамятства. Леша прилетел из Москвы на эти похороны. Он стоит и просто смотрит на могилу. У каждого из нас давно своя жизнь. Но в этот день в это время мы будем жить и переживать вместе.
– Юля, я все узнала. Мама по базе данных его обнаружила. Фамилия Стрельцов. Ему 23 года. Родился 26 мая 1978 года. Живет с отцом. Мать отдельно в другом районе города. Ах, да у него сесть сестра. Не знаю, правда, старшая или младшая. Работает сержантом в милиции*.
– И все?
– Согласись, это все же лучше, чем ничего.
– Спасибо! – радостно воскликнула я и продемонстрировала Яне окурок, приклеенный скотчем к тетрадном листу. – Я подобрала вчера. Он курил у нашего подъезда. Подождала, пока уйдет. Союз-Аполлон. Он только их курит.
Фу, какая гадость! – брезгливо отпрянула Яна и отодвинула мой дневник с окурком.
В тот день, будучи тринадцатилетней девочкой, я почувствовала себя настоящей фанаткой. Только я не создавала себе гладко выбритого кумира-певца в обтягивающей джинсе и с кокетливым чубом на одну сторону, как делают девчонки в таком возрасте, я нашла предмет обожания в соседнем подъезде и наделила его несуществующими качествами. О чем потом, конечно, пожалела – при близком рассмотрении.
Яна была за рулем и наотрез отказалась брать пьяного Ваню. Она вообще всегда его недолюбливала и считала неудачником. Алеша вызвал такси, он спешил в аэропорт. Ваня прильнул к горлышку бутылки и глотал водку. Ему казалось, что водка заглушит боль. На самом деле, боль нельзя залить. Она слишком глубоко и не выходит из организма с мочой.
– Ну, бывай, - махнул рукой Алеша Яне вслед.
– Юля, поедешь?, – обратилась Яна ко мне.
– Я с ними. Я тебе позвоню.
Яна приподняла брови, ненадолго закрыла глаза и двинулась с места. В ее машине тут же раздалось так неожиданно громко и неуместно:
«Европа плюююс»….
На небе блеснула радуга. И жизнь продолжалась, будто ничего и не произошло. И тогда я подумала – сколько в этот момент людей появилось на свет и сколько ушло… навсегда. Жизнь – это огромный беспощадный конвейер.
Лёша летел обратно в Москву. Наверно, спешил не на работу, как сказал нам, а к жене, за утешением. Он переживал эту потерю тихо, без слез и алкоголя.
Мы вчетвером сели в такси. В такой тишине я оказалась впервые. Обычно мы о чем-то да трещали. О сплошнейшей ерунде – детстве, погоде, соседях. Но сейчас тишина была просто мертвой. Перед глазами стоял Игорь… Бледный, с неестественно впалыми щеками. Его похоронили в милицейской форме. Голубая рубашка, плотный пиджак, габардиновые брюки. За гробом шли его сослуживцы в такой же форме, кого-то из них отличали звезды на погонах. За ними тянулась алая дорожка гвоздик. Он погиб при странных обстоятельствах. Его нашли мертвым на дороге у станицы Динской. Накануне он был на каком-то празднике с коллегами. Видимо, что-то не поделили. А может, он умер не случайно. Может, героически погиб, защищая честь мундира или девушку?... Очень бы хотелось, чтобы это была не глупая смерть.
Сижу на скамейке в ожидании его. Мне снова тринадцать. Он снова жив. Как жаль, что теперь живым можно быть только на бумаге.
16.05. Скоро. Скоро увижу тебя. Как бы дожить?
16.12. Дрожь в коленках. Пряди волос путаются в пальцах, мысли путаются в голове.
16.20. Что бы такое сегодня выкинуть? Чем тебя удивить?
16.24. Хлопок. Твоя дверь. Пять пролетов. Смотрю на самый верхний. Никого. На втором скользнула чья-то спина. Выходит Вовка.
– Гарика ждешь? – небрежно бросает он мне.
Я киваю. Он усмехается.
16.28. На минуту ко мне все же приходит осознание – какая же все глупость сидеть и ждать тебя! Но мое тело не отпускает скамейку.
16.30. Хлопок. Сама пунктуальность! Каждый день в одно и то же время ты выходишь на работу в вечернюю смену. Вижу тебя. Стремительно спускаешься вниз. Замечаешь меня. Я дрожу. Ты улыбаешься. Вот такая короткая встреча…
Как чертовски прекрасна первая любовь… Сколько непонимания, трудностей, ревности, недоверия, удручающих обязанностей обрушиваются на нас в серьезных отношениях, а уж тем более в браке, и сколько легкости, неизведанности и восторга в первой любви! Как она невинна. И беззащитна перед жизненными реалиями. Как важна в жизни каждого из нас. Ведь мы пока не знаем, что ее вообще и нет, что все, что происходит между людьми всего лишь химия, которая с годами превращается в привычку… Как печально. И как жаль, что еще никто не доказал обратное. Как бы нам хотелось, чтобы из миллиона романов хотя бы один стал приятным исключением из правил…как в новеллах Бунина.
– Тебе сколько лет? – спрашивает меня Игорь 10 июля.
Конечно, мне запомнился этот день. 10 июля 2001 года. Ведь, это был первый раз, когда он заговорил со мной…Это был диалог, а не просто «привет», «спасибо» или «пока»… Не язвительные замечания типа: «Юлька, ну, не исполняй!», «Что ты показываешь?», «Заканчивай маски-шоу!»… Ну, нечем, нечем мне было его тогда поразить! У меня не было ни хитрости, ни опыта. Того самого опыта, при помощи которого можно хоть как-то жить, не имея хитрости… Вот я и исполняла – дурацкие показные ситуации. Он видел, наверно, что есть во мне потенциал перерасти из навязчивой девочки в наивную, которой без труда можно будет воспользоваться… Просто ждал… когда я вырасту…
Я не знала тогда, что всего через три года у нас будет роман. Тогда, на пятом этаже шестого подъезда это было только мечтой, сном, фантастикой…
– Какая разница? – почему-то грубо отвечаю я. – Тринадцать с половиной.
– А мне двадцать три, – он разглядывает маленькую смущенную девочку из-под голубой поволоки глаз.
Он рассказывает мне, что я слишком мала, что ничего у него со мной не получится, что мне необходимо его забыть. Но я ничего не слышу.
– Ты не бойся. Я тебя не обижу. Не пошлю тебя нафиг. Я все понимаю… Ты можешь мне сказать, все, что тебе хочется. Никто ни о чем не узнает. Ване с Лешей я все по-другому расскажу.
– Мне нечего сказать.
Слова никак не находятся. Чувствую себя немой, но такой счастливой! Игорь стоит впритык. Курит. Смотрит сквозь мой напуганный образ. Слышу особенную звонкую музыку нашего двора. Нежное журчание сверчков. Далекий лай собак. Шуршание листвы тополей. Детские голоса. В нашем дворе – вечное детство. Напротив нашего дома – детский сад.
Время неумолимо бежит вперед. На часах полдесятого. Вот-вот закончится выпуск вечерних новостей на первом… и бабушка, наверно…позовет меня.
«ЮЮЮЮЮ-ЛЯ!», – уже слышу я ее надрывающийся голос с высоты второго этажа.
Мы просто молчим. Я нервничаю, но не ухожу. Потом я признаюсь:
– Ты мне нравишься.
– За что?
Он спрашивает меня за что? Как будто я знала за что…. Как будто я знала его… откуда я могла знать тогда, в то время что там, за этими голубыми глазами и взглядом «сквозь» нет абсолютно ничего. Только алкоголь и снобизм.
– Насколько сильно ты в меня влюбилась? Почему ты молчишь?
Сильно-пресильно. К чему эти вопросы – думала я тогда. Это сейчас понятно, что он просто взвешивал проблему. Вымерял, не обойдется ли она ему боком. Еще и тешил свое самолюбие. Ведь успехом у женщин он совершенно не пользовался. Игорь отчетливо понимал, что такими разговорами только подогревал мою детскую надежду, делал меня еще более влюбленной.
Помню, как слезы застилали глаза, и я неслась по лестнице вниз, а потом вверх, на свой этаж. Домой. К бабушке. Которой тоже уже нет.
Дверь открылась и уже с порога дед дает мне хорошую оплеуху со всем своим армянским темпераментом, а бабушка встречает меня молчаливым пониманием. Ведь она тоже, пусть и через время, помнит себя такой же влюбленной…
– Дед очень зол на тебя. Но ты, Юленька, не плачь. Встречают по одежде, а провожают по уму, – шепчет она мне и гладит рукой по темечку.
Я прижимаюсь к ее груди, к ее коричневым пятнышкам на груди, к родному запаху ее халата, он пахнет потом и гренками. Потом она встает лицом к западу и читает «Отче наш», а я под светом ночника пишу дневник. Она умрет через 4 года от диабетической комы.
Ваня вываливается из такси у нашего дома. Слава с Лешей прощаются, Леша садится обратно в машину и едет на вокзал. Ваня падает на лавку, но через минуту разрывается рвотой прямо в палисадник.
Ваня всегда был немного пьяным, немного странным, немного не в себе. Большой ребенок. Инфантильный, рассеянный, не уверенный. Он много курил, отращивал ноготь на мизинце правой руки и каждый вечер читал на улице. Книги в его руках менялись, но вот автор всегда был один – фантаст Ник Перунов. Ваня работал газоэлектросварщиком. Усталый вид, небрежная одежда, сморщенное лицо. Яна говорила, что он живет бесцельно. Может, ей так казалось. Но кто из нас точно может назвать свою цель? Я вот временами вообще нахожусь в жутком состоянии неопределенности. Что значит цель? Как ее найти? Моя цель вот тоже пока найти ее… Еще Яна считала, что он не интересует девушек. С девушками я и правда никогда его не видела. Хотя он и рассказывал мне про одну очень стервозную особу с его работы… Она его бросила уже через неделю после начала их отношений. И он жил только одной мыслью – как-нибудь ей насолить. Помню, как мы как-то стояли с ним на остановке, мне было уже точно больше тринадцати, он неожиданно резко прижал меня к себе.
– Ваня, что ты делаешь? – возмутилась я.
– Тихо! Улыбайся! – приказал он.
В проезжающей мимо машине были его знакомые. Не знаю, произвели ли мы впечатление счастливой пары, но Ваня был явно доволен.
– Увидят меня с тобой! Расскажут этой суке!
Со мной он неохотно делился подробностями своей личной жизни, зато я доставала его мечтаниями о будущей своей. Поражаюсь его терпению.
– Как ты думаешь, я Игорю нравлюсь?
– Юля, о чем ты говоришь? Ему плевать на тебя!
Ваня всегда оставался резким. Может, как раз из-за этой неприятной черты характера у него и не складывались отношения с девушками.
– У него кто-нибудь есть, да? – не унималась я с расспросами.
– Да.
– И кто?
– Какая тебе разница. Слушай, Юля, иди домой! Ты меня достала!
– Вон, смотри юбка у него на балконе висит! Он же с папой живет! Откуда она там? – подозрительно прищурила я глаз.
– Я не знаю, Юля! Может, сестры его.
– Сестры? Она что, у него ночует? Нет, вряд ли. Это, наверно, его девушка. Точно, то-то он уже несколько дней не выходит.
Я поняла, что сама ответила на свой вопрос… и мне вдруг стало в тысячу раз хуже. Сердце налилось кровью и как-то потяжелело внутри.
– Юля, он работает! Времени нет. Если тебя так интересует этот вопрос, подойди и сама спроси у него!
– Ну, вы же друзья! Ты должен знать!
– И что? Мы не говорим о всякой херне!
– О чем же вы тогда говорите?
– Это вы, бабы, все время сплетничаете о парнях! Мы можем говорить, о чем угодно…
– Женоненавистники! – улыбнулась я.
– Да дай почитать уже! – отдернул меня Ваня.
К нашей скамейке подошел Лёшка, в серой оправе очков, с засаленным пучком волос, рюкзаком с фото «КиШ» через плечо и приподнятым настроением. Он держал новую блестящую колоду карт в худой руке. Это пока она худая. Уже через три года Алёша сильно растолстеет.
– О, Квиха! Садись! И ради Бога, отгони это болтливое существо от меня!
Ваня храпит. Из уголка его рта течет розовая слюна.
– Там должно быть хорошо. Ну, на том свете… По рассказам тех, кто вернулся.
– Ты самый жестокий оптимист в мире, – говорит мне Слава…
А потом я замечаю слезу, которая выкатывается из уголка его глаза… я первый раз за все время вижу, как Слава плачет. Но обнять его не могу, он отворачивается. Я только вижу его плечи, они тихонько вздрагивают.
Мы просидели так еще несколько минут, пока голос Вани не разорвал тишину:
– Я домой, спать!
Слава кинулся к нему, но Ваня отмахнулся и сказал, что сам справится. Только вряд ли. Вряд ли он справится. Совсем скоро у него умрет отчим, и они с мамой навсегда уедут из Краснодара… А там, в деревне, Ваня возможно и вовсе потеряет всякий смысл жить…Этого я никогда не узнаю, ведь мы больше не увидимся. И я не найду его в социальных сетях. А вот Cлава женится через пару лет. И я выйду замуж, и Яна…у нас появятся дети… у всех изменится жизнь так, что мы перестанем узнавать в себе тех людей, которые когда-то собирались на «десятке»…и – нам будет казаться, что все, что случилось тогда – вовсе не о нас…
Через несколько дней после похорон я все-таки пришла к порогу 120-ой квартиры. Дверь открыл дядя Игорь – его отец. Он не спрашивал «кто там». Наверно, знал, что это кто-то из соседей, кто не смог прийти в тот день.
– Здравствуйте, я Юлия. Я была в среду…
Я не хотела говорить это горькое слово «похороны», но и не знала, чем его заменить. Тогда я просто сказала «там», «я была в среду там».
– Гм… - он всмотрелся в мое лицо, но вряд ли его вспомнил. Вид у него растрепанный и несчастный. Он опирался на ходунки. Я знала, что его сегодня выписали из больницы, поэтому и пришла. Перенес инфаркт.
– Я бы хотела посмотреть комнату Игоря с вашего разрешения. Пожалуйста. Просто…
Он не дал мне договорить.
– Зачем?
– Хотела взять какую-нибудь его вещь на память, - смущенно прошептала я.
– Я думаю, это ни к чему.
И он закрыл дверь. Он умрет через год. Говорили – от горя. Ведь они жили вдвоем с Игорем. У пожилого человека не было к тому времени ни любимой женщины рядом, ни внуков, которые бы его навещали, ни любимого хобби. Вот и последняя ниточка оборвалась. Тогда мама Игоря приехала и жила с бывшим мужем до последнего его дня. Гуляла с ним, возила на инвалидной коляске в поликлинику. Из чувства долга, думаю.
За окном подъезда грянул гром. Небо разверзлось дождем. Обожаю дождь. Когда он приходит внезапно, или задолго гремит или собирается грузными тучами… Люблю мелкий и проливной. Он сближает. Делает улицы ярче, добавляя в серый пейзаж разноцветные зонты. Сердца делает горячее, заставляя людей бежать в их уютные квартиры. А дети тогда обязательно собираются в подъездах и весело гогочут. Мне нравится, как дождь барабанит по асфальту, образовывая в лужах изумрудные ямки. Нравится, когда вода хлещет по белью, раскачивающемуся на тугих веревках, стучит по алюминиевым тазам… Мне нравится как дождь омывает опавшие абрикосы, виноградные беседки, листья тополей. И тогда в воздухе витает такой фруктовый запах, смешанный с ароматом мокрой коры деревьев, а под ногами обязательно лопаются с неприятным «клац» фиолетовые панцири улиток. По скользкому подиуму забора детского сада обязательно бежит мокрая белка, размахивая огненной кисточкой хвоста.
– Быстрей, быстрей, ребята! Машенька, забери мячик! – подгоняет воспитательница нескольких растерянных малышей из ясельной группы по ту сторону изгороди.
Мечтаю вернуться в дождливые дни тех тринадцати, когда мы с Яной писали бесконечные аудиокассеты и пили ароматный кофе, спрятавшись от дождя в ее квартире. Хочется запомнить те дни поминутно. Или загнать их, как аромат духов, в какую-нибудь емкость. И рассказать Яне какие мы ошибки наделаем в будущем – каких людей надо будет обойти стороной, а к каким прислушаться. Вот бы попадать туда, как в сон, всякий раз, когда здесь в реальности взрослых будней становится скучно….
Какая все-таки огромная пропасть между взрослыми и детьми. Мы словно играем в двух командах. С разницей во времени. Но нигде на самом деле мы не свободны по-настоящему. В детстве мы ограничены взрослыми. А во взрослой жизни мы также ограничены, также следуем правилам. Только иным. Мы познаем ценность денег и зависимость от них. Мы начинаем чувствовать, как нас используют. Мы занимаем должности, ведем опротивевший быт. Становимся твердолобыми, толстокожими, неуязвимыми. Мы взрослеем и становимся тяжелее. А дети, они легкие…
Время – золото. Но никакого золота не хватит, чтобы купить время.
Японская поговорка
Я приезжала в Краснодар раз в год – летом, когда у родителей был отпуск. Здесь жили и мамины и папины родители. Я тоже родилась в Краснодаре, но в 98 году вместе с мамой мы уехали к отцу в служебную квартиру – в военный гарнизон Гаджиево. Мой отец служил мичманом на атомной подводной лодке. И прожили мы там тринадцать лет, пока папа не получил собственную квартиру по выслуге лет.
От лета к лету я приезжала в Краснодар с кроткой надеждой, что в это лето Игорь все-таки посмотрит на меня другими глазами. Желательно влюбленными. Но только чего я ждала от него, я тогда даже не представляла. Какого-то полета, необыкновенных встреч, новых знаний, вдохновения, общности интересов, поэзии, романтики. В общем, чего угодно, но точно не того, что все-таки произошло в то лето, когда мне было 16. Это уже сейчас в 30 мне понятно, что фантазии не имеют ничего общего с реалиями. И именно поэтому разочарований в этом возрасте от людей ты испытываешь все меньше… просто от того, что не очаровываешься ими.
По приезду Ваня встретил меня с легкой ухмылкой:
– Как дела? Выросла.
– Хорошо. А у тебя?
– Прооперировали на прошлой неделе. Фигня вскочила на копчике, сидеть не мог.
– Опухоль?
– Тьфу, Юля, сплюнь. Просто хрень какая-то безобидная. Один фиг я еще на больничном. Вот за пивом иду, - посмеялся Ваня, когда мы шли к остановке.
– Да на тебе заживет все, как… - и я замолчала, чтобы не обидеть… – А Игорь… как?
– Игорь теперь учится в Кубике*, на художественном, нарисует тебя. Ты фотогеничная. Завтра пойдем к нему рисоваться.
– К Игорю? Ты серьезно?
Я, конечно, не поверила. Он только посмеялся снова, и мы перешли дорогу.
– 26 мая у Гарика, 2 июня у Квихи, – Ваня стал зажимать пальцы, 11 у меня… бухали все наши дни рождения. Шлюх снимали, потом Гарик их по домам развозил.
Я смотрела на него и жалела. Парню 26 лет… а он на день рождения снимает проститутку. Неужели никто не хочет проводить с ним время бесплатно? А может он наговаривает на себя, но зачем?... Платить за любовь – давно не круто.
На следующий день – 18 июня мы действительно увиделись. Днем я заметила Ваню с Игорем на лавочке и тут же помчалась вниз, прихватив свой рассказ. Ваня был изрядно пьян. Днем…в пятницу. Ах, ну да – у него же больничный. Ваня докуривал сигарету и щурил глаза. Я чувствовала себя объектом его внимания. Он словно выставлял меня на торги Игорю. И мне это было неприятно. Игорь бросил курить еще зимой. Я отдала ему тетрадь формата А–4, исписанную наполовину.
– Это я тебе писала.
– Ага… – и он положил тетрадку рядом на лавочку.
Потом он небрежно свернул ее в трубочку, подержал в руках. Потом снова положил на скамейку. Казалось, он взволнован. Через пару минут я заторопилась домой. Мне надо было помочь маме накрыть стол к приходу гостей. Но подходя к подъезду, я почувствовала торопливые шаги позади себя.
– Стой! – Игорь окрикнул меня.
Я почувствовала, как вся утекла в свои босоножки. И превратилась в одно сплошное ухо. Остановилась.
– Вот ты скажи, что мне с тобой делать? – Игорь придвинулся ко мне, как никогда, близко.
И тут я решила сказать ему все-все, что накопилось за эти три года – как я сильно его люблю, как я хочу, чтобы он счастлив, как хочу, чтобы он непременно встретил ту девушку, которая бы его полюбила также, как люблю его я.
– Да никому я не нужен. Мне очень приятно слышать такие слова, правда. Я думал это у тебя пройдет. А оно видишь, как долго… – Игорь опустил губу и приподнял брови.
Жест – мол, ну, я пытался отстраниться, но раз ты настаиваешь…
В эту же минуту мы обменялись телефонами и встретились в полдевятого вечера у «Лорана». Я предлагала у нашего подъезда, но он не хотел «светиться» перед нашими общими знакомыми, среди которых много пожилых людей, которые явно бы не оценили роман с такой разницей в возрасте. Мы дошли до «Торжка», он купил мне «Bounty» и мы направились в тенистый сквер на нашем районе. Вечерело.
– Юля рассказывала, что сидела у тебя на коленках, – первое, что я ему сказала, когда мы нашли свободную лавочку под одним из кленов.
– Прошу… ¬¬
Я села на его колени. Казалось, это все. Я верхом на своей мечте. Счастливее быть просто невозможно. Вот так бы просидеть в этой позе до самого утра, без перерывов на сон и еду. А лучше вообще застыть и превратиться в статую. Я прислонялась к его телу и вдыхала запах его волос. Они пахли древесными духами. Потом я дышала в его открытое от волос ухо.
– Прекрати. А то я себя не смогу контролировать, – сказал он мне.
На том момент моей жизни настоящей близости с мужчинами у меня еще не было, но дразнить их мне нравилось, как и любой девушке. Он поцеловал меня. Жар от щиколоток поднялся к шее. Все мое тело превратилось в одну дрожащую от неистовства клетку, к которой прикасались его губы.
В тот вечер мы просидели в такой позе так долго, пока Игорь не признался, что у него затекли колени и он хочет пройтись. Говорили обо всем… в основном, говорила я, а он только спрашивал – почему я люблю писать, твердо ли я решила поступать на журфак, есть ли у меня парень на севере, собираюсь ли я остаться жить здесь. Потом мы перешли к пикантной теме – моей девственности. Моя мама в сговоре со знакомым гинекологом, дабы уберечь меня от случайных половых связей, придумала байку о том, что у меня якобы маленькая матка и мне лучше воздержаться от секса лет так до 17-18, пока она не окрепнет. Иначе – в будущем я могу заболеть (чем только, я так и не поняла) и не родить ребенка. О том, что такого заболевания вовсе не существует, я знать не могла – интернет тогда не пестрил всевозможной информацией, как сейчас, а гинекологов в нашем маленьком городке больше не было. Сходить к врачу здесь, в Краснодаре я не догадалась. Браво маме! Даже не представляю, сколько бы у меня было любовников, если бы не этот сдерживающий фактор. В общем, про свою маленькую матку я тоже рассказала. Игорь ничего не ответил. Мне кажется, он решил, что я просто «отмазываюсь». Но никаких встреч он мне больше не обещал. Мы разошлись напротив мусорки у нашего дома – дабы не оказаться замеченными. Дома я, конечно, долго не могла уснуть. Представляла, как мы будем вскоре гулять вместе по паркам, ходить в кино, что он научит меня рисовать, познакомит с отцом. И что у нас определенно счастливое будущее через год, когда я окончу школу и приеду сюда поступать.
Но два дня мы не встречались совсем. Хотя видели друг друга. Два дня я ревела белугой. Помню, потом на мою просьбу увидеться он мне сказал: «Но ты же видишь, как я выхожу из дома». Он делал вид, будто ничего между нами и не было. Взгляд его источал холод и отстраненность. Может, потому что я рассказала всем, кого знала, что мы встречаемся? Да, держать язык за зубами я научилась, наверно, только сейчас. И мучаюсь от этого – потому что он очень чешется...
После моего звонка мы все-таки встретились. В этот день я дала ему посмотреть видеокассету – записи с ним. В течение трех лет я подкарауливала его, где только можно и снимала исподтишка. Один раз даже вмешала маму. Она снимала его с балкона сидящим на лавочке шестого подъезда. А когда он ее заметил, то закрыл лицо руками. Мы снова встретились в подъезде.
– Извини, я выпил пива – от меня пахнет, наверно.
В этот вечер мы уже зашли дальше поцелуев. Я помню, как он спрашивал можно ли ему снять мой лифчик… потом шептал мне на ухо: «Какая же ты красивая, как я хочу тебя нарисовать. Мне нравится твоя грудь. Она маленькая, но прекрасная. Тебе надо быть натурщицей… а то нам таких приводят…рисовать не хочется». Потом он снял мои трусики, также долго смотрел… В его глазах я видела огромное желание. Но ничего не происходило. Ведь это был подъезд. Да и я все равно была не готова – что-то мне подсказывало, что мой первый раз просто не может быть таким. Мне нравились его поцелуи, его слова, его дыхание…
… Но, как только мы покидали подъезд, все заканчивалось.
– Боюсь вести тебя домой. Не хочу, чтобы в 11-ом классе ты ходила пузатая.
…Но несмотря на такое «болото» с ним, жизнь моя кипела. Мне было 16… мы с Яной ездили в город, ходили на концерты, встречались с друзьями. Все было весело и прекрасно, но как только я думала об Игоре, мне почему-то сразу становилось тошно. Вот именно тошно, а не хорошо.
– Юля, зачем тебе это все? Ну, ты посмотри на него. «Он больше садика, в который вы вчера тайком пролезли, ничего тебе не даст», – спросила меня Яна, когда мы прошли на ее кухню.
– Да, это было так необычно. Он сказал, что если нас застукает охранник, то он скажет, что арестовал меня. У него с собой было удостоверение.
– Да уж, приключение! На кино у него денег не хватило? – саркастично отозвалась Яна.
– Он спрашивал, отпустит ли меня мама с ним в кино. А я ему говорю – да она рада будет, что мы куда-то цивильно сходим.
Яна разлила кофе по чашкам и улыбнулась.
– Может, после маминого одобрения в кино позовет? Тебе, конечно, решать. Но…
– Я хотела ему одеколон подарить. Но мама против, денег не дала.
– Ну, я ее понимаю. Аль, а он тебе что-нибудь подарил, кроме слюней на топике? – Яна поправила волосы за ухо и дотронулась сгибом указательного пальца до носа. Я видела, как ей тяжело давались эти слова… Нам обеим было понятно, что разочарование мое горше всяких слов, но я – наивная, все еще не хочу себе в нем признаться.
– Его другу Вове я понравилась. Он сказал, что я веселая. И чтобы я нашла ему девушку, как я.
– Я не веселая, – усмехнулась Яна и продолжила:
– Помнишь, как мы его около «Илиоса» ждали целый час? Он забыл, что вы должны встретиться… ага. Он просто не хотел с тобой встретиться. Не потому, что ты плохая. Он ленивый и не заинтересованный. Ему ничего не надо.
Я опустила глаза. Яна была права, а соглашаться с ней ой, как не хотелось. Яна знала, что как ты позволишь парню относиться к тебе, так он и будет. Другой модели нет. Все дело только в твоем отношении. Но Игорю я была не нужна совсем. Поэтому смысла играть с ним в такую игру тоже не было. Он бы просто мне не звонил.
Да, мы правда прождали его целый час. Но потом-то мы встретились. Пошли на двенадцатый этаж соседней высотки. Раньше вход в подъезды был свободный. Мы наблюдали закат.
– Юлька, посмотри, как красиво. Вот бы это написать! – говорил мне Игорь, обнимая сзади.
Жаркие поцелуи и чарующий закат. Ну, что еще надо, когда тебе 16? Я снова была счастлива. И мне было все равно в тот момент кто и что думает о моей любви. Пошел мелкий дождь. Солнце опускалось все ниже, оранжевая линия заката достала до крыши и мы сами стояли оранжевые под ее нежным лучом.
– Где твоя мама? Почему она с вами не живет? – спросила я его чуть позже.
– Моя мать поступила не по-матерински, говорить о ней не хочу! – все, что он ответил.
Потом многозначительно молчал.
– Ну, а папа? У вас хорошие отношения?
– Да, неплохие. Он говорит мне – хоть бы любую девушку в дом привел, я внуков хочу.
– Приведи меня.
Он засмеялся. Под этим смехом скрывалась неловкость и смущение. Думаю, папа бы всерьез не отнесся к его выбору. Ведь я была такой юной… Тогда я повернулась к нему лицом и сказала:
– Ты самый лучший мужчина на свете!
– Какой я мужчина, ты узнаешь потом.
Солнце спряталось. Резко потемнело. Я спросила у него, чего он хочет от жизни…
– Хочу быть счастливым. Уйду из полиции – мне там надоело. Окончу обучение, посмотрим. Не знаю, чего я хочу. Пиво хочу.
В тот вечер, когда мы шли домой, в темноте мы не заметили огромной лужи. Я поскользнулась на ней и потянула Игоря. Мы оба плюхнулись в грязь. Я завизжала. Мое желтое платье вмиг стало черным. Грязь оказалась даже в ушах. Мы оба разразились смехом. Смеялись мы очень долго, пока нас с удивлением не обошли несколько людей.
– Извини, солнышко любимое! – сказала я, когда встала.
– Дурочка! – улыбнулся он.
И мы пошли к дому.
Самое сильное чувство – разочарование. Не обида, не ревность и даже не ненависть… после них остается хоть что-то в душе, после разочарования – пустота.
Эрих Мария Ремарк
На следующий день он пригласил меня к себе. В коридоре я заметила записку у стационарного телефона. «Папа! Разбуди! 37-29-41. 38-06-44». Это номер телефона мой и Янин. Через время Игорь мне скажет: «Ты так часто мне звонила, что папа спрашивал: «Ты ей что-то должен?»
Квартира Игоря напоминала классическую берлогу холостяка. Никакого уюта. В его комнате валялись вещи, пылились коробки и папки, на кухонном столе стояла немытая посуда, в ванне висели грязные полотенца. Когда я умылась, то даже не нашла, чем вытереть лицо. При открытом балконе в квартире все равно было душно. Пахло тухлой водой и сушеной рыбой. В коридоре меня встретила кошка Игоря – Одиссея. Она без конца мяукала и ластилась об мои ноги. Пушистая, резвая. Теперь понятно, почему на одежде Игоря я всегда замечала белую шерсть. Она мне напоминала волосы – и я мучилась от мысли, что возможно, это волосы какой-то коротко стриженной блондинки. Но Яна только улыбалась в ответ: «Юля, ну какая женщина! Ты себя слышишь?!».
В тот день я познакомилась с его телом. Кроме ментального разочарования, наступило еще и физическое. Я увидела его дряблую грудь, обвисший живот, красные шелушащиеся пятна на ногах – оказалось, форменные брюки натирали ему. Еще он как-то странно подтягивался, когда вставал с дивана. Я слышала неприятный хруст.
– У меня остеохондроз!
И десять лет разницы между нами сразу превратились в тридцать.
Картины, которые он показал, не произвели на меня никакого впечатления. В основном, это были тусклые пейзажи. Написанные маслом, они не имели четких границ и казались акварельной мазней. Мой дедушка – член союза художников Кубани, самоучка, рисовал пейзажи так, что их практически невозможно было отличить от фотографий. Дома у нас их было много. И поэтому увидеть где прекрасное, где посредственное, для меня не составляло труда. Игорь не хвастался своими картинами, лишь скромно перебирал стоящие у окна холсты рукой, наклонял голову вправо, пытаясь увидеть в своих творениях что-то особенное:
– Я пока только учусь.
Я все равно ни о чем не жалею – хотя бы потому что это бессмысленно.
Макс Фрай
Потом у него началась сессия, он не всегда походил к телефону. А, если подходил, то разговаривал сухо.
– Ты не отвечал. Я три раза звонила.
– Папа сказал.
– Я знаю, где ты был.
– И я знаю…
Короткие гудки. Потом он скажет мне, что телефон сломался….
Или:
– Здравствуйте, а Игоря можно?
– Можно. Зачем ты так часто звонишь?
– Яне нужна кассета.
– Так срочно?
– Нет.
– Завтра утром отдам. Я только приехал, устал. Ну, пока.
Или:
– Ты один дома? Я сейчас оденусь и приду.
– Можешь не одеваться.
Было еще несколько таких встреч у него дома. Каждый раз все повторялось: мы разговаривали, пили чай или кофе, потом смотрели его картины, раздевались и занимались петтингом. Сексом такие встречи так и не закончились. Я была для него «громоздким способом мастурбации». Я не позволяла ему входить в меня… эта дверь так и оставалась закрытой, хоть он изо всех сил пытался в нее проникнуть. С каждой встречей дотрагиваться до него мне было все неприятнее. Мне не хотелось делать это ни руками, ни губами, ни языком. Мне хотелось убежать обратно в свои «тринадцать» и не приближаться к Игорю вообще. Оставить его на том расстоянии… не рассматривать его вблизи. Причем конкретно сформулировать, что именно меня в нем не устроило я не могла. Он не был навязчив, он не принуждал меня ни к чему. Я шла к нему сама, осознанно. Но закончить все это у меня, ну, никак не получалось. Мне казалось, что я его предам. Мне казалось, что надо подождать, и я увижу, что именно прячется за этим взглядом «сквозь». Что там целая кладезь интереснейших историй, мыслей, надежд, мечтаний. Но физически он уже отталкивал меня так, что мне даже был противен запах его пота, когда он обнимал меня. Раньше этот запах кружил мне голову, теперь он вызывал у меня приступ тошноты. Я поняла, что насилую себя.
Наша последняя интимная встреча произошла снова у него. Потом до самого дня моего отъезда мы не виделись.
– Мне было так обидно, Яна! Он не верит, что у меня никого не было.
Она только развела руками – мол, а что ты от него хотела?
– Он мне сказал: «У тебя нет плевы. Ты сорвала ее. Может, ты не помнишь… когда, на дискотеке пьяная была!»
– Эксперт, – фыркнула Яна.
– Он вчера звонил. Бабушка сказала, что у него приятный голос…
– И неприятный характер…
Это был наш последний разговор об Игоре. Яна сказала, что больше слышать не хочет о том, как какой-то «мудак» обижает ее подругу.
Прошла еще неделя. Отпуск родителей подходил к концу. Впрочем, и все, что было у нас с Игорем, тоже подходило к своему логичному концу. Мы встретились последний раз, по обыкновению сели на скамейку у поликлиники. Говорить ни о чем не хотелось. Но он спросил…
– Уезжаешь?
– Да.
– Найдешь себе там парня, выйдешь замуж. Я женюсь.
Ага, ага… все пройдет, как с белых яблонь дым – думала я и светлая грусть наполняла мое сердце. Вечер выдался жарким, мы то и дело прибивали комаров к коже ладонями. И молчали.
– Аль, ты на меня не обижаешься?
– За что?
– Что в кино тебя так и не сводил. И в театр. Ты же так любишь театры.
Его голубые глаза стали такими обыкновенными, не было в них больше никакой тайны, никакого очарования. Ни фотографировать, ни писать о нем больше не хотелось. Но и стереть, как старую пленку, прожитые недели было невозможно. Я совершенно ничего не чувствовала, кроме досады. Игорь разочаровал меня. А может, это я не смогла разглядеть в нем то, что нужно было?.
Слава все-таки проводил Ваню до двери, передал его понурой матери, и мы попрощались. Я плелась домой совершенно опустошенная. Так бывает, когда возвращаешься с похорон. Кажется, что все тленно и что нет смысла жить – все равно окажешься в этом деревянном ящике. Пока я ждала Славу на лавочке, казалось, прошло целое лето. Так уж окутали воспоминания. За столиком напротив собиралась ребята – лет по 14, 15. Они весело гоготали, несли в руках гитары. У одного, самого низкого из них, с пурпурными веснушками на щеках, в руках была вай-фай колонка. Звучал проигрыш песни «Арии» «Беспечный ангел». Девчонки рядом несли пакет из «Магнита». В нем – пластмассовые бутылки с «Рepsi» и чипсы. И вдруг неожиданно гул и музыка затихли.
– Идет Боров!, – крикнул конопатый мальчишка.
И тут девочка лет 12-ти за столом вся покраснела, натянула на себя кофту с капюшоном и притихла. Мимо столика уверенной походкой проплыл высокий, здоровый мужчина лет 25-ти. В руках он нес мотоциклетный шлем. Мужчина посмотрел на эту девочку и смущенно улыбнулся.
– Ничего, Светка, подожди. Он еще за тобой бегать будет! – тишину разорвал голос какого-то парня из толпы, и все засмеялись.
Из колонки вновь послышались знакомые ноты:
«Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь….
Любит праздники и громкий смех, ветра свист и шум дорог….»
* 1 марта 2011 года милиция в Российской Федерации официально прекратила своё существование, и с 1 января 2012 года вся символика милиции стала недействительной. На ее смену пришла символика полиции и милицейский в РФ стал называться полицейским. Переаттестация сотрудников началась с руководителей центрального аппарата и территориальных органов МВД, а затем её начали проходить старший, средний и младший начальствующий состав органов внутренних дел. Сотрудники, не прошедшие аттестацию или отказавшиеся от её прохождения, были уволены из рядов МВД.
*Кубик – Кубанский Государственный Университет