Глава xxxii

Марк Редкий
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ХРЕБЕТ КВАТЛАМБА

Как взбесившиеся животные из загона, красноглазые, задыхающиеся люди толпой вырвались из ущелья и бросились к берегу реки, с хрипом и криками они припадали к воде и пили, пили, пили... Многие здесь и расстались с жизнью, наглотавшись воды так, что их внутренности просто лопнули, другие были сброшены в реку скотом или напиравшими сзади соплеменниками и унесены быстрым потоком.
Уже на самом выходе из ущелья Сусанну, несшую едва живого ребенка, сбили с ног и несомненно затоптали бы до смерти, если бы один из людей Темного Пита, расчищавший путь, в порыве неожиданного сострадания, не помог ей подняться на ноги. Однако, увидев, какая красавица оказалась у него в руках, он не пожелал ее отпустить.
– Эту горную крольчиху я предпочту двадцати самым тучным волам! Я оставлю ее себе, она будет моей женой, – вскричал он.
Сердце Сусанны замерло от ужаса.
– Воды, воды! – простонала она. – Пусти меня напиться, молю тебя...
– Не бойся, моя красавица, я сам напою тебя, – радостно продолжал мужчина, не сводя с нее глаз.
Забыв об осторожности, Сусанна принялась кричать и вырываться, и звук ее голоса достиг ушей Темного Пита, стоявшего неподалеку.
– Что случилось? – спросил он своего человека.
– Ничего, Бычья Голова, просто я поймал женщину, которая так хороша собой, что я желаю взять ее в жены.
Ван-Воорен мельком взглянул на нее, потому что все его мысли были обращены к той, что сидела на высоте пятисот футов над его головой, и от его взгляда кровь застыла в жилах Сусанны.
– Да, она хороша, – ответил он, – но это замужняя женщина, а я не собираюсь терпеть среди своих людей отпрысков умпондванцев. Брось ее и найди себе девицу, если хочешь.
На самом деле, ван-Воорен не хотел, чтобы те немногие мужчины, что остались в его подчинении, обременяли себя женами и детьми, так как им предстояло заботиться о его скоте.
– Девица или нет, но я выбираю эту, а не другую, – огрызнулся мужчина.
Но угрюмый нрав Темного Пита не терпел возражений.
– Ты смеешь мне перечить? – в ярости крикнул он, разразившись ужасными кафрскими ругательствами. – Отпусти ее, собака, или я убью тебя!
Мужчина, хорошо знавший своего хозяина, невольно ослабил хватку, и Сусанна, вырвавшись, убежала. Только достигнув воды, она заметила белую полоску на своей руке там, где державшие ее пальцы стерли с кожи краску. К счастью, ван-Воорен, тоже заметивший эту полосу, на расстоянии принял ее за браслет из слоновой кости, какие кафрские женщины часто носят повыше локтя, и ее белый цвет вернул его к мысли о белой девушке, которая сидела наверху, заставив забыть о черной женщине с ребенком.
Скрывшись в толпе, Сусанна еще некоторое время пробиралась сквозь людскую массу вдоль берега реки, хотя сопротивляться желанию немедленно утолить жажду становилось все труднее, поскольку ее рот и горло, казалось, совсем высохли. Наконец она спустилась к воде и, укрывшись за большим камнем, принялась жадно пить, а утолив свою жажду, напоила и ребенка, затем она окунула его сморщенное маленькое тело в реку, после чего ей показалось, что оно увеличивается на глазах, как сухая губка под дождем.
Нянчась с ребенком, она не забывала об опасности и время от времени оглядывалась вокруг, и как раз в тот момент, когда мальчик начал подавать признаки жизни и слабо заплакал, она, к своему ужасу, увидела того самого мужчину, от которого только что сбежала, идущего вдоль берега в ее поисках. К счастью для Сусанны, камень, за которым она присела, полностью скрывал ее от глаз кафра, и на те тридцать секунд или более, что он стоял в двух шагах от нее, она вынуждена была с головой окунуть мальчика в воду, чтобы сдержать его плач.
Затем случилось так, что мужчина более чем в ста ярдах от себя увидел другую женщину с младенцем и побежал к ней. Тогда Сусанна, привязав полузадохнувшегося ребенка за спиной и прикрыв белую отметину на руке покрывалом, поднялась на ноги, и, прячась за камнями, скотом и утоляющими жажду людьми, поспешила скрыться за склоном горы.
Теперь она была вне поля зрения Темного Пита и его людей, и могла наконец немного перевести дух. Какое-то время она пробиралась вокруг склона, а затем изо всех сил припустила по равнине прямо к щербатой скале, возвышавшейся в десяти милях от нее, за которой, как она знала, начинался перевал через хребет Кватламба.
Время от времени Сусанна оглядывалась назад, но никто ее не преследовал, и сколько ни искала, она не могла обнаружить  никаких следов Зинти, так что начала опасаться, что с ним случилась беда. Зато ей хорошо были видны белый труп, сидящий на вершине горы в каменном кресле, и рядом с ним Сигамба, которая отсюда казалась всего лишь черной точкой. Еще дважды она оборачивалась, чтобы взглянуть на нее, но во второй раз точка стала почти незаметной, хотя все еще была видна. Мысленно посылая ей свое прощание, Сусанна долго и пристально смотрела на свою верную подругу и спасительницу, чьи глаза, как она точно знала, в свою очередь наблюдали за ее бегством, и чье сердце билось в такт с ее собственным.
Затем она с грустью продолжила свой путь, спрашивая себя, о котором плане спасения говорила Сигамба, и почему она не приступает к его исполнению, а стоит там, рядом с трупом, и встретятся ли они снова. Когда она обернулась в третий раз, мертвая женщина на камне была лишь крошечной белой точкой, а черная точка пропала вовсе.
После этого Сусанна больше не останавливалась, и неуклонно приближалась к остроконечному отрогу, которого, впрочем, достигла лишь к полудню, потому что трава в нехоженом вельде была такой густой и высокой, а солнце в небе таким горячим, что, ослабевшая от горя и перенесенной жажды, с ребенком за плечами, она продвигалась очень медленно. Но вот, наконец, она стояла, тяжело дыша, в тени щербатой скалы, испуганно глядя на вздымавшиеся перед ней горы и крутые скалы, на которые ей предстояло взобраться.
«Никогда мне не пересечь эти горы, тем более – с ребенком! Так что, в конце концов, после всех пережитых мук мне придется все же умереть», – подумала Сусанна. Сев на землю у небольшого ручья, она опустила свои распухшие ноги в его прохладу – в дальнейшем, недели спустя, ей все казалось, что она никогда не насытится вкусом, запахом и ощущением воды.
Некоторое время она сидела так, стараясь унять плач голодного мальчика, как вдруг на нее упала тень человека. С криком Сусанна вскочила на ноги и оказалась лицом к лицу с Зинти.
– Ох! Я думала, что они схватили тебя, – воскликнула она.
– Нет, госпожа, я сбежал, но я пересек равнину гораздо левее тебя, потому что лучше, чтобы нас не видели с горы идущими вместе. Теперь давай поедим, ведь последнее время, не имея воды, чтобы запить еду, мы ели так мало, – и Зинти вытащил из своего большого кожаного кошеля сушеное мясо и жареную кукурузу.
Голодной Сусанне нелегко было оторвать взгляд от пищи, но прежде чем приняться за нее самой, она растолкла немного кукурузных зерен камнем, развела водой и накормила ребенка, который, жадно все съев, вскоре уснул. Тогда и она поела вдоволь, поскольку Зинти принес еды на троих, – и никогда еще мясо не казалось ей таким вкусным. Затем, хотя теперь Сусанне очень захотелось спать, они снова двинулись в путь, потому что Зинти сказал, что задерживаться небезопасно, так как ван-Воорен, должно быть, уже узнал о ее бегстве, а за час он верхом проедет больше, чем они пройдут за четыре. Итак, с новыми силами они направились вверх по перевалу, причем ребенка нес Зинти.
Так шли они весь день, делая лишь небольшие остановки для отдыха, пока к закату не достигли гребня перевала, откуда увидели широкие, словно нарисованные на карте, равнины Наталя, раскинувшиеся внизу. Не слишком далеко, почти на берегу реки, которая вилась прямо под ними, был виден холм с белой вершиной, под которым, по словам Зинти, находился лагерь буров.
И действительно, присевшая отдохнуть Сусанна разглядела поблескивающие в угасающем свете дня крыши фургонов. О, как забилось ее сердце от одного их вида! Ведь в этих фургонах были белые мужчины и женщины, которых она не видела уже годы, и с которыми, наконец, она будет в безопасности. Лишь только ее грудь начала взволнованно вздыматься при этой мысли, как чудовищный ледяной ветер словно бы пошевелил ее волосы, и внезапно она почувствовала или, точнее, ей показалось, что она почувствовала присутствие Сигамбы. Мгновение, только одно мгновение это чувство было с ней, а затем ушло, чтобы ни разу за всю ее оставшуюся жизнь не вернуться.
– Ох! – воскликнула Сусанна. – Сигамба умерла!
Зинти удивленно взглянул на нее.
– Это вполне возможно, – сказал он с грустью, – но я молюсь, чтобы этого не случилось, потому что она лучшая из вождей. А нам надо спасать собственные жизни, так что давай продолжим путь, – и они опять двинулись вперед в сгущающемся мраке.
Вскоре совсем стемнело, и любой другой на месте Зинти вынужден был бы остановиться до восхода луны. Но Зинти и в темноте мог найти любой путь, по которому раньше прошли его ноги, даже если он пролегал по скалам и был изрезан ручьями и речками, которые приходилось переходить вброд.
Перебираясь через один из таких ручьев, Сусанна ударилась голой лодыжкой о камень. Боль была настолько острой и внезапной, что она упала в воду, так что с этого времени, дрожащая и мокрая, она была вынуждена идти, опираясь на плечо Зинти, а в некоторых особенно трудных местах ему приходилось нести ее. Зинти снова предложил ей бросить ребенка, потому что несмотря на всю его силу, тащить на себе двоих ему было слишком тяжело, но Сусанна не стала его слушать.
– Нет, – сказала она, – этот ребёнок послан мне Небесами, он спас меня от позора и смерти, и позор и смерть будут моей участью, если я брошу его. Иди один, Зинти, а я останусь здесь с ребенком.
– Поистине белые люди странные, – ответил Зинти. – Зачем обременять себя чужим ребенком, когда на кону собственная жизнь? Но будь по-твоему, госпожа, – и он двинулся вперед, насколько это было возможно, неся одного и поддерживая другого.
Так час за часом они медленно ползли вперед, и только звезды освещали их путь, пока, наконец, около полуночи не взошла луна, и они увидели, что находятся у спуска с перевала. Тут они отдохнули некоторое время, но, конечно, не так долго, как требовалось Сусанне, а затем, поспешили вниз по склону, и достигнув равнины, направились к холму с белой вершиной, которая сверкала в лунном свете на расстоянии около шести миль. Во время спуска Сусанна начала мучительно хромать, потому что ее лодыжка стала распухать, а теперь ей и вовсе приходилось ползти на четвереньках, потому что у Зинти уже не было сил нести и ее, и ребенка. Так они за несколько часов преодолели еще около трех миль. Наконец, со стоном, больше похожим на рыдание, Сусанна упала на землю.
– Зинти, я больше не могу идти, – сказала она. – Я умру, если не отдохну.
Взглянув на нее, Зинти понял, что она совершенно лишилась сил.
– Тогда нам придется остаться здесь до утра, – сказал он, – но не думаю, что это опасно, потому что Бычья Голова вряд ли решится пересечь этот перевал ночью.
Сусанна покачала головой и ответила:
– Нет, он начнет подъем при свете луны. Слушай, Зинти! Лагерь буров близко, и у тебя еще есть немного сил; возьми ребенка и иди, так или иначе ты проникнешь в лагерь и расскажешь людям о моем бедственном положении, они приедут и спасут меня.
– Это хорошая мысль, – сказал он, – но, госпожа, я не хочу оставлять тебя, так как здесь совсем негде спрятаться.
– Ты все равно не сможешь помочь мне, если останешься, Зинти, поэтому иди, ибо чем раньше ты уйдешь, тем скорее я буду спасена.
– Я повинуюсь, госпожа, – ответил он; отдав ей большую часть оставшейся пищи, он привязал спящего ребенка к плечу и пошел на восход.
Менее чем через час Зинти добрался до лагеря, представлявшего собой беспорядочное нагромождение фургонов и палаток, разбитых у подножия холма, с одной стороны которого протекала река. Примерно в пятидесяти ярдах перед лагерем стоял одинокий вагончик, а рядом с ним дотлевали угли погасшего костра.
«Если я попытаюсь пройти мимо этого фургона, караульные станут стрелять в меня», – подумал Зинти, хотя в действительности ему нечего было бояться, потому что в фургончике были только лагерные кафры, и все они крепко спали.
Однако Зинти этого не знал и, остановившись на некотором расстоянии, начал громко кричать, пока наконец из фургона не высунулся готтентот с ружьем. Отбросив с головы одеяло, он спросил, кто тут кричит и чего хочет.
– Я хочу видеть главного бааса лагеря, – крикнул Зинти, – потому что моя хозяйка, белая женщина, лежит измученная в вельде неподалеку и нуждается в его помощи.
– Если ты действительно хочешь увидеть бааса, – зевнул мужчина, – тебе придется подождать до рассвета, когда он проснется.
– Я не могу ждать,– ответил Зинти и сделал движение, как будто собирается пройти в лагерь.
Тогда человек поднял свое оружие и навел на него со словами:
– Если ты сделаешь еще шаг, я пристрелю тебя, потому что бродячим собакам-кафрам не разрешается бродить ночью по лагерю.
– Что же я должен делать? – спросил Зинти.
– Можешь уйти, или, если хочешь, сиди здесь, у фургона, пока не станет светло, а затем, когда буры, мои хозяева, проснутся, можешь рассказать им свою историю, в которую я ничуть не верю.
За неимением выбора, Зинти сел у фургона и стал ждать, в то время как человек с ружьем внимательно наблюдал за ним, хотя и притворялся спящим.
***
Сусанна осталась одна посреди огромного вельда, и страх сковал ее: совершенно разбитая и телом, и душой, в абсолютно безлюдном месте она боялась и львов, чей рев время от времени был слышен на расстоянии, и Темного Пита, который был хуже любого льва. Тем не менее, она была настолько утомлена, что, кое-как умывшись в близлежащем источнике, вскоре заснула. Пробудилась она оттого, что, как ей показалось, чья-то холодная рука внезапно сжала ее сердце и вырвала из тяжелого сна. Небо на востоке уже окрашивалось первым тусклым светом наступающего утра, как вдруг какой-то звук заставил ее взглянуть вверх, и там, на гребне ближайшей возвышенности, в трехстах ярдах от себя, Сусанна увидела движущиеся темные фигуры и мерцающие в лунном свете лезвия копий.
«Это конец, – подумала Сусанна, – без сомнения, это зулусский импи, тот самый, что напал на Умпондвану, потому что я вижу журавлиные перья в их головных уборах».