Глава 1. Линия жизни.
Каждый разумный человек, рано или поздно, но хотя бы раз в своей жизни, да оглянется на прожитый отрезок времени и задумается: а всё ли было сделано правильно, какие совершены ошибки, и что ещё возможно исправить, а что уже невозможно, поздно исправлять…
А некоторые, особо вдумчивые, даже порой задаются непростым вопросом: почему судьба сложилась, складывается именно так, а не иначе…Было ли что либо в твоей жизни заранее предопределено или нет, и что тогда явилось результатом твоих сознательных, волевых решений, а что результатом игры, вмешательства слепого случая, случайности…
И такого ли уж слепого случая и случайной случайности…
Странны эти изгибы, зигзаги Судьбы.
И чем больше и пристальнее всматриваешься в ход, в перипетии своей Судьбы, тем более кажется, что не всё так просто, не всё так и случайно…
Мне было тогда лет шесть.
Семья наша – отец, мама, я, сестрёнка, младше меня на годик, – все мы жили в посёлке в Иркутской области, не так далеко, по сибирским меркам, недалеко от ныне печально известного города Тулун.
Жили в простом, одноэтажном деревянном доме, рассчитанном на четыре семьи. Это потом, позднее, мы переехали в деревянный дом на две семьи. А тогда жили в доме – на четыре.
Обычный посёлок. Обычный дом. Обычная семья.
И обычное, казалось бы, очередное – ясное, жаркое июньское утро.
Отец уже ушёл на работу. Он работал водителем лесовоза в леспромхозе.
Мама…мама в то утро осталась дома. Может, просто ещё не успела уйти на работу, может, взяла отгул. Я не знаю…
Я знаю точно, что после завтрака я собирался выйти погулять. Пройтись, так сказать, по двору, а, может, даже и по улице. Знаете, как в песне поётся: «Выйду, да я на улицу, гляну, да на село…»
И, скорее всего, маме в тот день и вовсе не требовалось убегать на работу. Иначе, вряд ли бы без кого-то из родителей дома, меня отпустили без присмотра одного на улицу.
Короче говоря, я предвкушал, что сейчас пойду гулять.
И вдруг…
В нашей жизни, когда появляется это внезапное «вдруг», привычный ход событий, плавное, обычное течение реки жизни зачастую очень резво и резко ломается, сворачивает в сторону. В плохую или в хорошую сторону – это уже другой вопрос.
Но то, что привычный порядок на какое-то время, а порой и навсегда, нарушается – это действительно так.
Утро в тот день было ясным, тихим. Небо – чистым, безоблачным.
А потом вдруг повеял лёгкий ветерок. И он стал очень быстро и резко усиливаться, крепчать. Всё сильнее и сильнее…
И вот уже, словно по волшебству, всё небо затянуто чёрными, тяжёлыми, грозовыми тучами.
И грянул гром.
И на землю, на дома, на посёлок рухнул – с неумолимостью и стремительностью гильотины – ливень с градом. С градом величиной с куриное яйцо. А то и больше.
Я бросился к окну, чтобы не пропустить, рассмотреть такое интересное зрелище.
Мама моя, всем сердцем, мгновенно почувствовав надвигающуюся опасность, сразу же крикнула мне: «Сынок! А ну, марш от окна…»
Конечно же, мне не хотелось уходить от окна, вставать где-то там посреди комнаты в сторонке. Какой интерес, когда не увидишь в подробностях, то, что тебе так интересно. Но я, помню, с явной неохотой, а, всё-таки, от окна отошёл.
И даже в другом конце комнаты я отчётливо слышал, как с тяжёлым, дробным барабанным перестуком массивные градины забарабанили по шиферной крыше дома, по стенам, по окнам.
Так громко, часто и неистово. И с каждой секундой – громче, тяжелее, опаснее.
Градины, которых становилось всё больше и больше, отскакивали от стен дома, от скамейки и стола во дворе, друг от друга…И весь этот град, разлетаясь во все стороны, стал, словно тяжёлая шрапнель, с огромной скоростью и силой, по самым непредсказуемым траекториям прошивать воздух, пробивать насквозь крышу, окна...
Раскаты грома над домом, а будто бы и прямо над тобой, над самой головой, перестук градин, треск раскалывающихся листов шифера, звон бьющегося оконного стекла – всё это слилось в один нескончаемый шум, треск, хаос.
Казалось, что этой свистопляске не будет конца.
Но потом стихло всё также неожиданно и резко, как начиналось.
Град прекратился. Ливень превратился в дождик, а затем и вовсе, иссяк, перестал идти. Из-за туч на улице выглянуло солнышко.
Это сейчас я понимаю, что, на самом-то деле, сам по себе град прошёл в течении, максимум минут дясяти-пятнадцати, но тогда, в детстве, мне эти минуты показались очень и очень долгими, не минутами, а часами.
И то утро, и ливень с градом, и то, какие разрушения он принёс с собой, я запомнил ясно и отчётливо. И вглядываясь ныне в эти картинки, кадры прошлого, я, как будто прокручиваю перед мысленным взором прекрасно сохранившийся документальный фильм, где всё видно мне разборчиво и чётко.
Вот я тихонечко подхожу к окну, ощерившемуся по краям рамы острыми осколками, не выпавших обломков стёкол.
Вот осколки, которые упали – на подоконнике, на столе, на скамье, на полу. И на улице, за окном, вдоль дома на земле, наверняка, тоже всё в стёклах. Ведь в доме не осталось ни одного целого окна.
Сквозь разбитое градом окно мне виден мокрый от ливня двор. И он почти сплошь устлан слоем выпавшего града.
Вот мама хлопочет, убирает осколки, крупные осторожно подбирает и ставит пока в сторонку, к стенке, мелкие сметает в савок. Всё делает очень быстро, сноровисто.
Тогда, в конце тысяча девятьсот шестидесятых годов, – в советское время советского прошлого века, не существовало ещё МЧС. С собой граждане не носили привычно мобильных телефонов, смартфонов. И МЧС не присылало любезно гражданам от всей души заранее честные и откровенные предупреждения о том, что, мол, в субботу, а, может, и в пятницу разными местами ожидается резкое усиление С.Ю., З.В. ветра, так что будьте осторожны, берегите свою жизнь…
А лучше, мол, бросьте, наплюёте на всё, и не выходите из дома, не высовывайте носа…
И, вообще, поберегитесь.
И…
Держитесь там…
Никто в те времена и предположить бы не смог, что опасность различается по цвету, что появится оранжевый там, красный, и бог ещё знает какой – серо-буро-малиновый уровень опасности.
И самое страшное – не существовало в те былинные времена и в помине у нас интернета! Ужас!!! Как страшно тогда было жить…
Вот оказался ты посреди острых осколков, и нету у тебя никакой возможности обратиться к яндексу или гуглу за помощью. Загуглить резонный вопрос в строку поиска: «Прошёл град. Выбило окна. Я стою посреди осколков. Что делать?»
Или обратиться напрямую за помощью к всезнающей и модной ныне компьютерной Алисе…
Людям приходилось выкручиваться самим. Самим думать. Самим принимать решения. Быстро и самостоятельно.
И вот, глядя на то, как мама собирает осколки, старается поскорее убрать, хоть что-то, что возможно из последствий разрушительного града, я принял решение.
Твёрдое и осознанное.
Какое?
А что может решить самостоятельный, деревенский шестилетний солидный мужик, глядя на непорядок в доме и старания мамы этот непорядок исправить…
Помочь маме, конечно же.
Тем более, что у меня перед нею было просто огромное преимущество.
В моём распоряжении имелась в наличии техника!
Мой любимый игрушечный грузовик – ЗИЛ. Пусть слово «игрушечный» не вводит Вас в заблуждение. Советские игрушки хоть и были не шибко красочными и яркими, но делалась на совесть. Основательно. Прочно. И моя игрушечная, не поворачивается язык сказать «машинка», моя машина была железной, массивной, тяжеленной, в длину, наверное, в половину моего шестилетнего роста, а по прочности, я думаю, не уступала иным современным танкам.
Чего я только во время своих игр во дворе с ней ни делал, что только в кузове не возил! А ей хоть бы хны. Ну, конечно, появилось несколько царапин по верху на синей кабине, ещё царапины, да пара небольших вмятин на зелёном, поднимающемся и опускающемся кузове. И всё. И при всей такой жёсткой эксплуатации и солидном уже накопившемся пробеге, машина сохраняла работоспособность и проходимость.
Вот я за ней и нырнул шустренько, прополз на четвереньках под панцирную сетку кровати и, сопя от усердия, выволок это чудо техники из-под кровати на свет божий.
А потом за верёвочку выкатил её во двор.
М-да…
Фронт работ мне предстоял огромный. Столько градин!
И я стал собирать их в кузов моего игрушечного ЗИЛа. В детскую мою ладошку помещалась всего только одна градина. И так по одной, по одной, я упрямо и методично загружал кузов, вывозил затем собранный мною град за калитку и выгружал в придорожную канаву.
Погрузка. Путь до канавы. Разгрузка. Путь во двор. Загрузка. Путь до канавы. Разгрузка…
Туда-сюда. Туда-сюда.
Сколько раз я проделал этот путь со своим верным самосвалом, сейчас я точно не скажу. Может, десять, может двадцать. В любом случае – не мало.
Пока меня внезапно не осенило, что град-то всё равно – растает…
И я делаю, стало быть, дурную работу.
И что гораздо правильнее и важнее – убирать битые стёкла от стены дома или вот со скамейки, со стола.
Первую машину я ещё сумел тихонечко загрузить осколками стёкол и отвёз их подальше к забору, и сложил, как мама складывала стёкла дома – вдоль стенки – также аккуратненько и ровненько возле штакетин забора.
А вот на второй машине…
Мне не повезло.
Я поскользнулся на градинах и всем весом, со всего маху упал левой рукой прямо на торчащий вертикально из земли осколок стекла.
Шок…
Шок – это когда ты должен от боли орать во всё горло, а ты – молчишь…
Молчишь, потому что мир и всё вокруг тебя стало вдруг ватным, зыбким, словно в каком-то непонятном полусне, ты никак не можешь понять, что же с тобой произошло, все твои чувства, словно на какое-то короткое время просто выключили…
Мозг не успевает и отказывается осознать, что с тобой приключилась – беда.
А когда осознаёт…
Тогда первой приходит – боль…
Мне хотелось бы сейчас сказать, что когда я выдернул свою руку со стекла и смог подняться на ноги, то я совсем не плакал, не рыдал, не побежал в слезах к маме…
Но, с этого момента кинолента моих воспоминаний об этом дне теряет свою чёткость. Многие кадры, не разобрать, они как будто в тумане…
Вот крупным планом, во весь кадр, заслоняя собой весь мир, перед глазами моя окровавленная ладонь, перерезанная стеклом на две половинки…
Вот бледное лицо мамы, склонившееся надо мной…
Вот я уже в кровати под одеялом и с забинтованной рукой. И, похоже, насупил уже вечер.
И я снова проваливаюсь, погружаюсь в забытьё, как в глубокую пропасть, заполненную ватой. И когда я прихожу в себя снова, то лежу уже между родителями, рядом тихонько спит сестрёнка…
И кругом ночная тишина, да сквозит ночным холодом из разбитого окна без стёкол.
Но мне не холодно. Мне очень и очень жарко.
Я весь в холодном поту. И рука, моя рука пульсирует невыносимой болью. И мне кажется, что рука у меня стала огромной, что она раздувается, растёт и вот-вот заполнит собой всю комнату. И тогда произойдёт что-то совсем уж страшное, непоправимое.
Я пытаюсь пошевелить рукой, но тьма милосердно окутывает меня, и я снова забываюсь тревожным, больным сном.
Когда я очнулся посреди ночи в следующий раз, то вовсе не боль беспокоила меня, а чувство непонятной тревоги.
У Вас бывало когда-нибудь такое, что Вы шли посреди городской, спешащей по своим делам толпы на улице, и никому, по идее, до Вас и дела-то не должно быть, а Вы всей кожей, всей спиной ощущали вдруг чей-то посторонний, пристальный взгляд, рассматривающий Вас…
Примерно от такого же чувства, от ощущения чьего-то постороннего, странного присутствия я и проснулся.
Попытался понять, откуда направлен этот взгляд.
От окна.
Я посмотрел на окно.
И тут чувство тревоги, детские мои страхи, должны были оказаться напрасными, придуманными, я должен был увидеть за окном лишь ночное небо в звёздах.
Да.
И ночное небо присутствовало. И звёзды никуда не делись.
Но в проеме окна чёрным, безмолвным силуэтом на фоне звёздного неба неподвижно и безмолвно стояла мужская фигура. И этот молчаливый, ночной гость смотрел сквозь окно к нам в комнату, смотрел прямо на меня!
Я так перепугался…
И не успел ни закричать, ни сообразить, что делать, как чёрный силуэт исчез…
Растворился.
А через мгновенье у нас в комнате, прямо возле кровати стоял невысокий седовласый старик в простой, чёрной рясе. Лицо его в обрамлении седых, вьющихся волос и седой окладистой бороды было строгим, сосредоточенным, но опасности и зла от него не исходило.
Я не знал, что мне делать: то ли разбудить родителей, то ли нет.
В горле у меня от волнения мгновенно пересохло.
Этот старец молча постоял у нашей кровати. Внимательно посмотрел на меня долгим-долгим взглядом...
А затем я ясно услышал у себя в голове то, что, то ли проговорил он вслух, то ли произнёс мне лишь мысленно, но я это почему-то это и уловил и понял.
То, что мне сказал строгий старик в рясе, я запомнил на всю жизнь.
А проговорил он мне тогда вот что: «Не бойся. В этот раз с тобой. Всё будет хорошо…»
Развернулся и вышел в ночь сквозь стену дома.
И удивительно, но я ему почему-то сразу поверил. Всем своим детским сердцем. Всей душой.
И я заснул теперь уже совершенно спокойно, крепким, здоровым сном.
Поутру рука уже почти не болела. Во всяком случае, не так сильно, как ночью.
Родителям моим я ничего о своём ночном видении не рассказал.
Наверное, побоялся, что они мне не поверят. А, может, почувствовал, что так будет правильнее.
Жизнь пошла и далее своим чередом.
И самое интересное, что в течении моей жизни я несколько раз потом видел этого старца в рясе. Никогда более он не подходил ко мне так близко, как в детстве, не заговаривал со мной. Всегда удавалось заметить его лишь краешком глаза, мимолётно и неуловимо. Но всякий раз это происходило накануне каких-либо серьёзных и опасных событий в моей судьбе.
Как предостережение свыше.
Я смотрю сейчас на свою левую ладонь, которую перечёркивает этот старый шрам от стекла и вижу, что рубец перебил мою линию жизни, и в том месте, где она резко отклоняется, уходит в сторону, моя взрослая, зрелая жизнь тоже совершила резкий поворот, и я чуть не погиб…
Но, потом моя линия жизни – как-то зигзагами, с трудом, но на какое-то время выпрямляется… Потихоньку наладилась и моя реальная жизнь после того, как я остался жив.
Я расскажу об этом потом .
И, если получится, если Бог даст, то я поведаю и о некоторых других событиях своей жизни. Великих для меня и малых. Серьёзных и смешных.
Не ради тщеславия или гордости, а ради всего только, может быть, одного: оглядываясь на прожитый отрезок времени, всматриваясь в свою судьбу, в изгибы своей линии жизни, я хочу, всё-таки, попытаться понять, разобраться – что в моей судьбе было предопределено свыше, а что я определил, выстроил своими собственными руками и своей волей…
Может быть, мне и удастся это понять…