В четыре часа

Сергей Журавлёв
Одно целое
Психологический боевик

в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://proza.ru/2020/02/25/197
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/02/27/141



      Как и просил Лаврентий, мы собрались в «Призрак Пентагона»  в районе четырех.  Его еще не было. Из нас четверых, я, как мне показалось, пришел последний.  Вешая плащ на вешалку в гардеробе,  обратил внимания, что старика
    Санты за стойкой сегодня нет. Его подменял младший сын, семнадцатилетний болезненный юноша с очень ответственным именем Иисус. Парень был очень похож на отца, и кроме того, что походил на него внешне, копировал его движения, мимику  и манеру вставлять в свою речь слова паразиты. Еще он перенял у отца редкую, беспричинную, теперь ставшую семейной добродетель – теплое отношение ко мне.
Иисус видел во мне старшего брата, которого потерял еще в детстве. Всегда встречал меня с улыбкой, и по любому поводу спрашивал совета. Не думаю, что они были ему нужны, просто ему нравилось, что на какое-то время его проблемы чуть-чуть становились моими.
     Я подошел к стойке, мы поздоровались за руки, перекинулись ничего не значащими вопросами о здоровье и делах и, пообещав еще подойти, я отправился к своим.
    Сначала показалось, что за нашим столиком сидит кто-то посторонний, но, приглядевшись, все-таки узнал в незнакомце Злого. Узнал по фигуре и одежде. Лица не узнать! Обезображено до неузнаваемости - опухшее, и фиолетово-синего цвета.  Глаз почти не было видно. Когда он повернулся ко мне, показалось, словно смотрит откуда-то из глубины пещеры.
     Левая рука его была сломана, ее раздуло и она неестественно искривилась в районе кисти. Из под рукава торчал бинт. Гипса не было, и как мне показалось, Злого это мало заботит, накладывать его он не собирается. Судья дал ему три дня. Какой перелом можно вылечить за три дня.
     Злой был необычно пьян и как обычно угрюм, увидев меня, он хохотнул и, ничего не говоря, стал долго и до неприличия внимательно меня разглядывать.
Ни с ним, ни с кем из этой компании мне говорить не хотелось. Злой меня ненавидел, Циник мне не верил, а Трус меня утомил. Я устал искать оправдания его наивности и подлости. Пить тоже не хотелось, но надо было чем-то себя занять, поэтому я налил в рюмку коньяка, и стал греть его в ладонях.
     – А ты не помнишь? Ты чего, серьезно разве его не помнишь? – о чем-то выпытывал Трус у Циника. – Ну он такой несчастный был, вечно с фингалом, в синей такой кепочке. Помнишь?
Циник пожал плечами.
    – А я помню это ничтожество, – скрипучим голосом произнес Злой. – Пухленький, сытый мальчик. В пятиэтажке жил, да? Помню. Эти надежные мальчики с нами не дружили. Боялись нас, стороной обходили, пальцем на нас издалека показывали и за мамочками, и папочками прятались. Все у них было.  А с этим, помню, ты долгонько якшался, да, хорошо помню.  Наверное ему нравилось показывать тебя своим друзьям, как экзотического уродца. Кунсткамеры у нас тогда не было.
Что-то колыхнулось в памяти, всплыло имя «Борис», и в нем было что-то грустное, неприятное, что-то такое чего не хотелось вспоминать, отчего я убежал когда-то, к чему никак нельзя возвращаться.
    – Борис. – щелкнул языком я.
    – Точно Борис! – подтвердил Трус. Помнишь? Помнишь его?!
    – Почти не помню. Мы дружили какое-то время.
    – Да-да, я помню, и ты с ним до меня дружил.
    – Нам было лет по двенадцать, – продолжал я. – Он приглашал меня к себе в гости. Мне нравилось бывать у него дома. Потому, что там был дом. Настоящий дом. В нем пахло борщом и сладкими женскими духами. Такими, какие я хотел, чтобы были у моей матери.
    – А ты помнишь? – подозрительно спросил Злой.
    – Тогда я был почти уверен. Если бы у меня была мать, духи у нее пахли бы точно так же. Его матери я сначала не понравился, но потом она даже сажала меня за стол вместе со всеми. А потом с этим Борисом мы перестали общаться. Уже не помню почему. Просто перестали и все.
    – И я был у него в гостях, – с улыбкой вспомнил Трус. –У него был магнитофон. Такой старенький магнитофон, все пленку жевал. Мы слушали его на улице. Помню, я перематывал кассеты вот так, карандашом. Да. – произнес он вздыхая. – А потом пришли старшие из нижнего корпуса, Краб, рыжий и еще двое. Помните старших тех? Они были из нижнего. В нижнем самые страшные. Когда рассказывали, что избили кого-то, это значит кто-то из нижнего. В нижнем все такие. Они захотели отнять магнитофон, и спросили у Бориса он еврей или нет. Они решили, что если он еврей, то им будет легче отнять у него магнитофон.
    – Борис сказал, что он еврей и тогда краб его ударил. Да, краб ударил его кулаком в лицо. Борис упал, и они стали бить его все вместе. Они били его и только сильнее свирепели.
    – Хватит! – выпалил я, – Итак все понятно!
    – Ничего не понятно! – сказал наперекор мне Злой. – Рассказывай.
Трус всхлипнул.
    – У него стало лицо, – Трус посмотрел на Злого, – вот как у тебя лицо стало. Рыжий тогда сказал, хватит, перебор.  А Краб гаркнул, бей еще, он же еврей. А один из тех двоих, что были с ними, показал на меня и сказал, пусть тоже ударит, а-то настучит. Они поставили Бориса на колени, и держали за руки, а он смотрел на меня и. Я бы никогда не ударил, но эти из нижнего. Про них такое рассказывали. Все ведь знают про этих сволочей из нижнего! Меня по щеке ударили, и крикнули - Давай!
    – Хватит! – потребовал я, и положил кулак на стол.
Трус закрыл лицо руками, между его пальцев текли слезы.
– Он так смотрел на меня. Я его не сильно ударил.  Краб стал ругаться. Эти с нижнего, они, они всегда так ругались. Он сказал бей сильнее, ногами по лицу бей. – Трус больше не мог продолжать, он  согнулся над столом, упершись кулаками в крышку, и стал тихо подвывать.
– Хе-хе-хе. – не весело посмеялся Злой. – Гаденыш! Хилое племя!
– Ты ведь больше не стал его бить? – с дрожью в голосе, спросил я. – Скажи, что не стал! Скажи, что не стал!
– Нет! Нет! Нет! – не поднимая головы, произнес Трус. – Конечно, не стал! Конечно, не стал!
Злой взял меня за руку, дождался, когда я посмотрю на него и, закрывая глаза, размашисто кивнул. Он думал, что улыбается, но сейчас его лицо выражало все эмоции одновременно.
Он долго меня не отпускал, явно что-то желая сказать.
– Что? – поторопил я его с вопросом.
– Что она в тебе нашла?
Я не стал отвечать. Долил в рюмку коньяка и выпил.
– Дура, – сказал он. – Пришла мне рассказывать. какой ты чуткий и какой я мужлан. Пришла ко мне, чтобы мне это рассказывать. Притащилась, истерит, трясет всю, а ничего, не уходит, скотина блудливая.
– Замолчи или я тебя ударю.
– Ударь, ударь, попробуй. Ты хочешь. Знаю, всегда хотел. Но вы тут все из себя рисуете кого-то, кривляетесь друг перед дружкой. Передо мной не надо. Перед ней в позы становись. Она дура доверчивая, а я всяких повидал.
     – Про меня говори, что хочешь, про нее больше ни слова! – потребовал я.
     – Что она в тебе нашла? Как можно не видеть, за всеми твоими сюсюканьями и улыбками, низкие, корыстные мотивы. Чего смотришь, да и я такой же, но я лучше, в тысячу раз лучше, потому, что ангелочком не прикидываюсь. А эта шалава! Ничего, разок по уху приложился, начала соображать.
     – Ты не ударил ее?! – крикнул я, поднимаясь со стула.
     – Вот! Вот ты настоящий. Не одни мы у нее. Думала, буду просить ее остаться, а саму внизу машина ждала, муженек ее бывший.  Я во двор выглянул, она заметила,
оборачиваюсь, а она уже чешет. Ничего, догнал.
     – Ты не тронул ее!
     – Еще как тронул! Визжала как...
Я замахнулся, чтоб ударить. Все во мне кричало: Ударь! Ударь! – но я не смог. С размаху я несколько раз стукнул ладонью по столу, рухнул на стул, уперся кулаками и лбом в стол. Я хотел, очень хотел ударить, но там было не лицо, а опухшая, местами открыто кровоточащая рана. Он даже не закрылся, даже не пробовал защититься. Я не смог, и я знал, что не смогу, и пробовать не надо было. Ярость, возбуждение, исчезли так же быстро, как появились, пришло бессилие, усталость. Вся тяжесть последней недели навалилась в одну секунда, повисла на плечах, придавила.
     – Надежда светлое, хрупкое существо, – чувствуя соль на губах, прошептал я.
     – Она любовь, она нежность, в душе она девчонка, совсем еще ребенок. Она нас не понимает. Не понимает, чего мы от нее хотим. Да она в самой себе еще не разобралась! Как ты мог сделать ей больно? Клянусь, если бы я ударил ее, отрезал бы себе руку.
     – Блаженный, – тихо произнес Злой. – Может, правда. Может ты такой и есть. Тем хуже. Так даже хуже. – Он отвернулся, сплюнул на пол. – Не трогал я ее. Уехала и все.
Я успокоился, снова откинулся на спинку стула. Теперь я был благодарен и, улыбаясь, налил коньяка Злому, и Цинику налил, потом  посмотрел на Труса, но он отрицательно покачал головой. Он все еще всхлипывал, и вытирал рукавом глаза. Его раскаяние не было спонтанным, чувство вины терзало его давно, и долго еще не отпустит.



Одно целое
Психологический боевик

в начало
http://proza.ru/2020/02/10/138
предыдущая страница
http://proza.ru/2020/02/25/197
Следующая страница
http://www.proza.ru/2020/02/27/141