РОМАН-ХРОНИКА
Автор Анатолий Гордиенко
Анатолий Алексеевич Гордиенко(1932-2010), советский, российский журналист, писатель, кинодокументалист. Заслуженный работник культуры Республики Карелия (1997), заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).
Продолжение 62
Продолжение 61 http://www.proza.ru/2020/02/25/458
В ГИБЕЛИ ДИВИЗИИ ОБВИНИЛИ ЕЁ РУКОВОДСТВО
«Вечером пили-гуляли в ресторане и, странное дело, то и дело пели «Сулико» – любимую песню товарища Сталина.
– Я могилу милой искал, – выводила звонким молодым голосом Валя-Валентина, до неприличия благоухающая пробными духами «Красный Выборг», спешно привезёнными из Москвы для девушек-фронтовичек.
Тут же в ресторане случилось невероятное: встретил Илью Кана, милого друга моего Илюшу. Уважаемый Илья Леопольдович – тоже военный корреспондент в 8-й армии, его призвали после меня. Обнялись, расцеловались, поплакались друг дружке в новенькие командирские гимнастёрки.
Илья согласился взять у меня дневник и отвезти его в Петрозаводск. Решили, что мне так будет спокойнее. Ибо меня пока оставляют здесь. Специальная грозная комиссия продолжает вести следствие о причинах поражения нашей дивизии. Комиссия допрашивала всех нас, командиров, вышедших из окружения. Со мной и даже с контуженым Гультяем работники госбезопасности вели беседы ещё в госпитале. Они не скрывают своё негативное отношение к действиям командования дивизии и обвиняют его во всех грехах. Это же сказал мне Серюков, возвратившийся из Москвы, где целых четыре дня проходило совещание при ЦК ВКП(б).
Там были все военачальники, там был товарищ Сталин. Шёл разбор боевых действий минувшей войны. Говорили и о 18-й дивизии. Оказывается, мы страдали финнобоязнью, у нас царило полное безначалие, командование дивизии и танковой бригады самоустранилось от руководства войсками и занималось только тем, что слало панические телеграммы по разным адресам. Товарищ Сталин часто по-отечески поправлял выступавших командармов, но рассказ о нашей дивизии он выслушал молча. Он не сказал ни единого слова. Он не защитил нас.
Я всё еще торчу в Выборге – меня включили в спецгруппу, которая никак не может завершить отчёт о боевых действиях нашей дивизии. Переписываем по нескольку раз, и всё не так. Переписываем, посылаем в Ленинград, ждём.
Я и ещё трое политруков заняли покинутый дом сапожника Икконена. Дом большой, старинный. Мои окна выходят в сад. Огромные кривоногие яблони в облаках белого цветенья. Утром я просыпаюсь и вздрагиваю – мне кажется, что за окном заснеженные сосны Леметти. Я сижу за крепким дубовым столом, передо мной массивная хрустальная чернильница и толстая деревянная лакированная ручка. Чернила, высыхая, золотятся на старинном чужом пере. Я отвык писать ручкой, отвык макать перо в чернильницу. Болят прихваченные морозом пальцы. Огрызок химического карандаша, которым я писал свой дневник, сохраню на память.
Поздний тихий вечер. И вдруг окно моей квартиры распахивается само по себе. Во мне всё обмирает от страха. Я пристально вглядываюсь в замерший сад и вдруг слышу далеко-далеко на западе грозный раскат грома.
По условиям перемирия к нам здесь, в Карелии, отошли Приладожье, города Питкяранта, Сортавала, Лахденпохья, посёлки Салми, Хелюля, Вяртсиля. Нашей стала и горестная земля Северного и Южного Леметти.
Люди! Внуки и правнуки! Я, журналист Климов, завещаю, я призываю, я приказываю вам от имени павших: по этой земле нельзя ходить, по ней можно только бережно ступать!».
Продолжение в следующей публикации.