ЛЕС 2 часть

 

 ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1. ПОДМАСТЕРЬЕ




; Доброе утро!
; А..? - Иван приподнялся на локте, еще не ясно соображая после сна.
Перед ним стояла девушка в спортивной курточке и, склонив голову, улыбалась, разглядывая его.
Утро было ясно, свежо. Роса играла при низком еще солнце. В тишине из леса доносилось пение дрозда.
; А вы что, тут живете?
; Да нет, я... пробормотал Иван, - то есть, ну да, живу.
Девушка засмеялась, будто зазвенели нежно колокольчики.
; Извините что разбудила, - сказала она, - просто я гуляла неподалеку и решила посмотреть, кто бы это мог быть. 
; Это ничего, - пробормотал Иван, пытаясь выпутаться из своего спальника.
; А вы - турист? - спросила она.
; Я? Да, турист. А вы из санатория?
Вместо ответа девушка протянула ему связку ключей. 
; Они под сосной лежали, - вон там, - она указала пальчиком. - Я подумала - это, наверное, ваше.

Иван, справившись наконец со спальником, поднялся навстречу гостье.
; Надо же... спасибо....
Он положил ключи в карман и встал перед девушкой. Теперь он мог разглядеть ее.
Тонкий стан, нежный контур юного лица. Густые длинные волосы темным шелком  спускались до спины. Но больше всего привлекали внимание глаза;  большие, небесно-синие, с поволокой.
; И вы прямо со всем этим ходите? - спросила девушка, указывая на его вещи. - И вам не тяжело?
; Бывает тяжелее, - сказал Иван. - Когда со снаряжением.
; А вы один путешествуете? 
; Да, - ответил Иван, втайне гордясь собой, - один. 
; И не боитесь? Ночью же всякие животные могут ходить... И вообще – добавила она с милой серьезностью, - человеку одному не стоит бывать в лесу по ночам.
; Почему же?  - улыбнулся Иван.
; Не стоит, - повторила девушка  наставительно. – Ночью всякое случается.
Иван, польщенный, ответил нарочито небрежно:
; А что случится-то? Людей там, где я буду ночевать, нет. Волки летом не тронут. А больше бояться и некого. - Потом спохватился:
; Иван! – сказал Иван и протянул руку.
; Ксения, - улыбнулась она. - Иван пожал нежную девичью ладошку.
; А куда ты пойдешь? – спросила Ксения.
; Вообще, собираюсь обойти вокруг всего каркаралинского массива.
; Правда?! - изумилась девушка, и, коснувшись пальчиками его голого локтя, спросила, глядя своими синими глазами. - Зачем? 
***

Весной сошел снег. Разлились талые воды, затопили низины. К лету просохло. На месте прошлогоднего пожарища, в урочище за Комсомолкой,  среди обугленных пней зазеленели молодые побеги. Над степью снова звенит жаворонок; в лесу ухает филин, и волчица стережет в логове свой выводок. У лесника Амантая зарубцевалась рана на большом пальце,  которую он нанес себе, когда зимой рубил дрова после того, как со своим другом Амангельды с соседнего кордона нанес значительный урон запасам домашнего вина,  заготовленного супругой. Шишка на голове — последствие с супругой разговора, сошла и того раньше.
Со взлетами и падениями, даже с остановками, но все же движется, не сдаваясь раскисшему грунту проселка старенький «ПАЗ», стремясь попасть из Каркаралинска в Кент: сегодня там именины. Трудяга жук все толкает свой шар вверх по тропинке, не останавливаясь и не пугаясь крутизны склона. Порою шар срывается, и катится вниз, подминая своего создателя, но тот оправляется и, непреклонен, возобновляет усилия, пока воля и инстинкт не восторжествуют, или башмак беспечного пешехода не положит конец тщете. И всё что ни есть на свете делает то, что дОлжно, повинуясь невнятному зову, который сильнее: студент тянется к знаниям, мотылек — к огню; лесник Амантай — к другу Амангельды с соседнего кордона, у которого жена уехала в райцентр, а в сарае за старым противопожарным щитом есть еще не рассекреченная заначка.




***

Иван и Ксения брели по лесу в окрестностях поляны. Лес, утро, июль — все слилось в одно ликующее чувство. Иван не знал, сколько прошло времени. Светило солнце, светились ее глаза, и он светился, расцветал в ответ. О чем они говорили - не помнил, да это было и неважно.
Что было такое с ним, откуда взялась эта легкость? Бывало, Иван как увидит красивую девушку - так сразу и опечалится, и загрустит, будто уже расстался с ней, а тут - совсем, совсем другое, и скорее всего...

; ...и скорее всего это он просто выпил лишнего. Ты бы сама послушала, что он говорил. - Шалаш сделает всех счастливыми. Или трансформаторная будка. - говорил Иван, протягивая Ксении руку, когда они по камням переходили ручей у поляны слетов.
; Шалаш? - Спросила Ксения, и глаза ее  блеснули, но — только на миг, - и уже она легко прыгнула с того берега на камень, и оказалась рядом с Иваном, - сама легкая, воздушная, улыбающаяся.
; Вообще, тут в советское время все было электрифицировано, все кордоны, - сказал Иван. - Может, и было от этого хоть немного счастья…
; Многое было в советское время. И многое могло бы быть, но этого не было.
; Чего же именно?
; Ну, это я так, представила. Я вообще люблю представлять. Что есть, что могло бы быть, а чего быть никак не может.
; А что есть?
Ксения снова улыбнулась: «много чего. Всего и не назвать».
; А что может быть?
; По-моему, гораздо больше, чем того, что есть. Но еще больше того, чего быть не может.
Иван посмотрел на нее.
; Ну, а будка, если она есть, зачем-то она все-таки нужна?
; Будка может и нужна, раз она есть, только надобность в ней на данный момент отпадает.
; Тогда расскажи о ее ненадобности? 
Ксения задумалась, устремив куда-то вдаль свои небесно-синие глаза: 
; Стоят посреди леса кордоны. В каждом теплится электрический огонек. У огонька сидят довольные лесники; кто с бородой, кто с усищами, на ком шапка-ушанка - одно ухо вверх - пьют чай. А за окошком лес стоит — как в музее; тихо, благостно. Только ходит по лесу пьяненький электромонтер и все строит, строит трансформаторные будки. Хотя все кордоны и снабжаются согласно графика распределения из общей энергосети, и надобности в будках - никакой. Тем более что и вырабатывают они не электричество, а так, видимость одну.
Иван подхватил:
; ...Это раньше. Теперь же кордоны все больше в запустении, а которые нет - тарахтят генераторами, отравляя окружающую среду.

Ксения подумала и согласилась: «Да. Генераторы нужно убрать».
; Прямо сейчас?
; Хм... сейчас вряд ли. Однако, идея хорошая. Мы будем ее развивать.

Иван засмеялся: «у тебя богатое воображение. В самом деле! Тебе бы издаваться нужно».
; Не-ет, - Ксения поморщилась. Это читать все равно не будут.
Потом добавила: «лучше ты сам напиши. Увидишь, у тебя получится».
; Это хорошая идея, — повторил Иван — мы будем ее развивать.




***

Старое такси дребезжало, летя от выставочного зала через центр города по Советскому проспекту. Видимо, водитель знал адрес.   
За гостиницей «Караганда» свернули направо, на проспект Абдирова; слева оставив  памятник, понеслись в сторону Ерубаева. Тот, кто вручил дипломат — сидит рядом.
Усов — художник - видел его, но его но в другой раз не узнал бы, хотя бы и столкнулся нос к носу: вроде есть лицо, а вроде и нет.   
Только голос, вкрадчивый, рождающий смутное чувство не то тревоги, не то тоски,  донесся: «надеюсь теперь, Владимир Иванович, когда ваши дела так сказать... улажены, вы сможете больше времени уделять... основному своему занятию». 
Усов не ответил. Он был в странном оцепенении. Все понимает — но и нет, все видит — а будто в тумане. Вот затылок водителя. Кругом машин много, но дорога словно пуста — так летит старенькое такси. Мелькнул перекресток: проскочили Ерубаева.
Справа остались витрины «Тысячи Мелочей». Потянулись длинные девятиэтажки с застекленными угловыми мансардами. Потом накрыла тень: въехали во  двор.
; Да, и не робейте, если решите с кем-то своим гонораром... поделиться — шелестел голос.  - Перевести на банковскую карту, на счет, или воспользоваться каким-либо иным способом. Суммами перевода не ограничивайтесь. О вас уже знают те, кто должен; лишних вопросов не возникнет.

Такси остановилось во дворе последнего дома с мансардой, у последнего же, углового подъезда на высоком цоколе. Не успел Усов захлопнуть за собой дверь, как машина скрылась, будто ее и не было. 
Незнакомец поднялся с ним до двери мастерской, еще раз пожелал творческих успехов - и тоже исчез. 
Едва художник ступил в мастерскую, как пелена спала. И выставка, и открытие — все снова ожило в памяти, только вот как попал он сюда — помнил смутно. Трое в зале, машина, черный пиджак, какое-то дело, дипломат... вот он, в руке...
Усов прошел к диванчику, сел, щелкнув замком открыл крышку.
В глазах запестрели свежеотпечатанные пачки валюты.




***

Иван и Ксения шли под соснами, в теплых кружевах солнечной тени. Пахло смолой. Тропинка с прожилками сосновых корней и россыпью шишек бежала, огибая гору, к санаторию.
; Как ты решил заняться живописью? - Спросила Ксения. 
; Как-то само собой сложилось. - Ответил Иван. - Вообще, я в детстве много чем занимался, так что «художка» была просто еще одной обязанностью, ради матери. Мать вообще всегда боялась за меня; ей было спокойнее видеть меня постоянно при деле, так что в то время «художка» была больше из-под палки...
; А потом?
; Потом, уже в институте, я снова попробовал, и – как то пошло. Появилось вдохновение, понимаешь? Тогда же познакомился и с Усовым, а это-ж такой человек... Но о нем я тебе уже рассказывал.

Навстречу показалась семья отдыхающих. Впереди бежал светловолосый, голубоглазый мальчуган лет трех с печеньем в одной руке и горстью конфет в другой. За ним поспевала встревоженная мать с теплым пледом. Следом  не отставали модно одетая бабушка с пакетами снеди, крепкий, жизнерадостный дед с бутылкой вина и решеткой для гриля. Позади всех плелся, ссутулившись, унылого вида мужчина с городским рюкзаком из которого торчала деревянная  статуя свободы с отломанной рукой.

Неприметная стежка уводила от тропы вправо, под склон, который виднелся за деревьями.
; Пойдем на «Пионерку»?- предложил Иван. - Вот эта гора, здесь уже начинается подъем. Знаешь, какой оттуда вид...






***

Миновав половину подъема, они остановились перед невысоким скальным взлетом, который по диагонали пересекала широкая трещина — путь наверх. Деревья остались внизу;  открывались окрестные горы; горизонт раздавался вширь.
Ксения посмотрела кругом, всплеснула руками: «красота!». Синие глаза лучились, темные волосы вздымал ветер, и вся ее ладная фигурка казалась неотделимой от этих гор, леса и облаков.

Сверху было видно, как по тенистому лесному дну, скрываясь под кронами, шел кто-то. Появился-исчез, появился-исчез, появился-исчез, исчез, появился - и нет его. Ушел. Иван долго вглядывался в пустующее пространство.
Ксения встала рядом: «О чем ты думаешь?»
; Да так... Что мы пройдем по жизни как этот товарищ по лесу, и тоже исчезнем, а лес останется... о банальных вещах.
; Тебе кажется это не правильным?
Иван пожал плечами.
; Всегда становится странно, когда думаешь об этом. Зачем он идет? Что ему от этого? И - что лесу?
; Да в общем-то, ничего. – сказала Ксения. - Он просто пришел полюбоваться им. Пережить эту радость. А потом - уедет.
; А лес останется.
; Да. И приедет кто-то еще.

Высоко в небе птица парила, теряясь в солнечном воздухе.

; Может, ты и права, - отозвался Иван. - Не всем же достигать высот.
; А каких высот ты бы хотел достичь?
; Не знаю... Хочется оставить по себе какой-то след, и потом... мы все живем среди людей; волей-неволей начинаешь, сравнивать, даже если сам себе и не признаешься.
; А Усов достиг?
Иван не ответил. 
Ксения взглянула на Ивана, потом на вершину. Протянула руку: «пойдем»?




***

Казалось, ее ладошка только легла в широкую Иванову ладонь, как они уже стояли на плоской вершине «Пионерки». Иван даже удивиться не успел.
У их ног, далеко внизу, белели крыши корпусов санатория. За ними — озеро, разделенное полоской плотины.
; Вот эта гора за озером — «Паровозик»! - кричал Иван, перебарывая рваный шум  ветра. - А вот там, за трассой — комсомолка: видишь заостренную вершину?! За нами -  отсюда не видно — «Медведь»; дальше, через долину— Шанкоз! там даже лесники редко бывают! Дикие места!
; И ты везде бывал?!
; Да! и не раз! - Кричал Иван.

Они замерли на краю; грудью легли на ветер. Ксения прикрыла глаза, подалась вперед, будто собиралась взлететь; над крышами, над деревьями, над лесом...
Темные волосы наполнялись ветром; тонкие шелка. 
Она стояла совсем близко; их руки соприкасались.
Иван повернул голову и встретил взгляд синих, как небо, глаз.
Не один.




***

Усов сбежал со ступеней своего высокого углового подъезда и остановился, переводя дух. Дом тянулся, развернутым углом огораживал двор от шумного проспекта. Тихо, тенисто. Давно не выбирался из мастерской... Огляделся, словно после долгого путешествия узнавая знакомые места.
Из сумрачного чрева арки вышел, щурясь на яркий свет. 
Налево вывеска: парикмахерская «Айсулу». В больших окнах, за которыми женщины в фартуках стригли, беззвучно переговариваясь, вместе с улицей полу-отразился худой и заросший, сквозь которого видно: Полуусов.
 
; Здравствуйте.
; Давно у нас не были.
; Всё дела...
; Голову мыть будем?
Теплые струи сбегали  по отросшим волосам; волосы стелились за ними, как водоросли по дну реки. 
«Так не горячо? А так? Хорошо».

Давно не был на людях. Один в своей мансарде, работал, спешил, наверстывал упущенное. 
Деньги — Усов решил не мучить себя догадками. Объективно, картина не стоила и малой доли того, что ему «заплатили». Машина, портфель, черный пиджак — то ли есть лицо, то ли нет... 
Он всё отправил «той» женщине. Суммы оказалось достаточно, чтобы оплатить поездку за границу, операцию и последующее лечение ребенка.   
Как он сказал - тот, без лица: «теперь вы сможете уделять больше времени основному своему занятию». Что это? Намек? Указание? Но на что? Что они знают? Не думать об этом.
На все изумленные расспросы «той» женщины отделался на ходу придуманным: «Взял кредит». - Такие деньги? Под что? - Какая разница. Скажи он правду — все равно бы не поверила. 
Самого Усова по поводу суммы, которая не вязалась с его доходами, как и обещал незнакомец, тоже не беспокоили. 
Заказы, какие успел закончить до выставки - отдал, полученных денег должно было хватить на какое-то время. Новых не принимал.
Снова свободен.   
Только родилось никем не подгоняемое, не понуждаемое: нежность к незнакомому маленькому существу. «Ту» женщину попросил держать его курсе. И прислать фотографию. 
Она теперь стояла на столике: болезненно бледная девочка с тонкими косичками и внимательными темными глазами, большими из-за худобы лица, на стульчике у стены. Дочь.

Усов полулежал в кресле, головой над лоном раковины. Мягкие руки касались его.  Теплая вода струилась, обнимала. Конечно, можно было у себя помыть, под краном, но вдруг невыносима стала тишина мастерской, ее стены; холодом повеяло из углов, а сам он будто затерялся среди собственных картин, как в лесу.
Один, один… 

...Как-то зашел к нему приятель, архитектор. По делу (вино принес). Посидел скромно на диванчике, посмотрел, почесал в затылке.
; Усов, что это?
; Так... эмоция. - Усов ответил, не оборачиваясь: работал. - Да это не важно. Важен принцип. Я принцип ищу.
Архитектор подошел ближе, склонился над холстом, потеребил бороду с проседью.
; Усов, ты же раньше такие вещи делал, а теперь... зачем краску переводишь?
Усов не слышал. Весь в деле.
; Усов!
; А..?
; Зачем, говорю, краску переводишь? Пойдем, выпьем.
; Отойди от меня, сатана.
Архитектор ушел. И вино с собой забрал. Наверное, к другому художнику. А Усов и не заметил. 
Это тогда. 
Теперь же, пугаясь теней, углов, стараясь не смотреть на «Озеро», которое вновь стояло в центре мастерской, добрался он до двери, сбежал вниз, к людям; слышать речь, видеть их глаза, лица… 

Парикмахерша, - статная, с безмятежным, широким лицом, в котором тонуло всякое беспокойство, нависла пышным бюстом: мягкая округлость. Начало мира. Большая Мать.
Усов песчинкой опустился на ее грудь.
«Как давно ко мне не прикасалась женщина...»
Смыла, — и снова холодок шампуня на темени; пена гуще, плотнее, теперь белоснежная, -  потоками уносилась, исчезая в темноте слива.
; Ну, все. Проходите в кресло.
; Нет-нет, присаживайтесь вы, я постою.
; Да я как-то не хочу.
; А я хочу, но не получается.
; Нет, я понимаю, если человек не хочет. - Высказался Усов. - Может, ему не интересно. А если хочет?
Пассажиры, заинтригованные, подались вперед, чтобы лучше слышать. 
; Не вижу противоречий — сказала женщина, каменно-надменная, с башней каштановых волос и коралловыми губами. - Не вижу противоречий, молодой человек. Если есть способности, то и интересно, а нет - так хоть захотитесь, а ничего у вас не выйдет.
; Да! — Поддержала ее другая; рыжая, как огонь, в синих треугольных очках и зеленом платье. Мы, старые работники, знаем, о чем говорим. - Качнула головой — серьги в ушах, -  красные шары на ниточках, - закачались.
; Да ну вас, — сказал Усов, и вышел на остановке. 
Навстречу люди; лица, много лиц, и глаз, и ног, и рук — всего много шло и шло навстречу - и неужели среди этого множества не найдется никого, кто бы усомнился?
; Вот ты, — обратился он к первому попавшемуся: кепка, усы, плащ. - Вот ты зачем живешь, и почему тебе не тесно?
; А почему мне должно быть тесно? - Ответили усы.  - Я на ста пятнадцати квадратных метрах существую с женой и сыном и - ничего, не жалуюсь. У каждого по комнате, плюс общий зал.
; Разве этого достаточно? - Спросил Усов.
; А чего ж и не достаточно? -  Один вот в «двушке» ютится впятером, так и то не жалуется... уже. Смирился, и хвост поджал; и то хорошо, что хоть это есть.
; Вы... вы... заскрежетал Усов, да делать нечего, к тому же... держите...
; ...держите голову, а то я вас щас поцарапаю.
Усов вскинулся: задремал прямо в кресле.
Нежно позвякивали ножницы о стальную расческу. Белые пальцы ловко, прядь за прядью, перебирали от уха к уху, от виска к макушке; лепестки влажных волос устилали пол.
Не помнит и сам, когда спал.
; Извините.
; Держите ровнее, а то неровно получится.
; Шею не подбривайте - будет раздражение.
; Хорошо, я машинкой.

Из парикмахерской вышел - будто помолодел. Снова в витрине отражался Усов, только теперь прежний, осязаемый. 
Перешел через проспект, к «Юбилейному». Обернулся — мансарда безмятежно глядела своими окнами из под широкого козырька. 
«Надо развеяться... не о чем не думать».
Двинулся под деревьями, по тротуару в сторону Ерубаева.
Навстречу - лица, глаза, много лиц. Лето. Ждешь его, ждешь... 
 
Давно, в детстве (они тогда жили в поселке) мать мыла полы в доме: полосы солнца на крашеных, еще влажных досках; тюль с веранды раздувается парусом. 
Бегал за луг, на речку. Там ивы над водой. Под корягами стоят щуки. Солнечные зайчики бегут по ржавому дну. Дальше - водоросли. Легко запутаться, лучше не заплывать. А за ними и водовороты есть, в омутах. 
Купались, удили рыбу; бронзово-загорелые, ноги по голень в засохшем иле.
С отцом проверяли сети; на дне лодки - серебристые лезвия окуней, трепещут, дробно стучат, подпрыгивая.
Возвращались вечером; мать у калитки, за золотыми облаками теплой пыли — это стадо гонят в деревню. 
Куда все делось...

Напротив магазина «Мечта» пенсионеры продают овощи в ларьках.
Усов подошел.
В прозрачнейшем рассоле теснились стоймя огурцы в банках, переложенные листьями смородины, дольками чеснока и зонтиками укропа;  соленые и маринованные грибы с луком; квашеная капуста с клюквой; помидоры и огурцы прямо с грядок; пирамиды золотых яблок в крапинку; светящиеся медом, пропитанные солнцем абрикосы, клубника, смородина, а какая малина... дух понимается сладкий, звенящий. Такую в граненом стакане  залить молоком, присыпать сахаром, и — чайной ложкой... Потом розовый нектар с кислинкой, где на дне стакана остался серый сахарный полусироп — допить...
С тенистых веранд кафе доносилась музыка; язвил ноздри вместе со сладким запахом дыма  аромат нежно-сочного шашлыка. За столиками сидели люди в легкой одежде и пили золотистое пиво. Официанты суетились с подносами уставленными блюдами с лепешками, сыром и зеленью.
Усов проглотил слюну.

Солнце не спеша плыло над домами справа, подмигивая сквозь кроны.
Сразу за магазином - вход во двор. Где-то там он впервые поцеловал девушку.
Помнил большие, темные, будто удивленные глаза. И белое платьице с пузырчатыми рукавами; и миг перед поцелуем, - как в омут с головой, -  и первое прикосновение - сухое, неумелое, - горячих губ.
Куда, куда все делось… 
 
Навстречу под вывеской шла стройная светловолосая девушка с пуделем.
Когда поравнялись, пудель, уже седой, внезапно взял в сторону, что-то приметив под деревьями; Усов ногами запутался в поводке. Девушка перехватила поводок ближе, потянула пуделя к себе, оказалась прямо перед художником: «извините...».
; Ничего.
Глянул - художник - глаза загадочные, зеленоватые, смиренные какие-то. А за смиренным есть еще  выражение;  а за ним будто и еще. Глубокое озеро.   
Перед тем, как зайти в бар - оглянулся. Шла под кленами; тонкий стан, волосы ниже плеч.  Интересный типаж. И лицо — для художника находка. Старые мастера таких писали.
Шагнул в прокуренный сумрак «предбанника»; привычно нащупал ручку двери.



***

Спустившись с горы (быстро, как и поднялись - не успел удивиться), Иван с Ксенией вышли снова к ручью, где на берегу, согретый июльским солнцем был замшелый камень под соснами. По ту сторону уже виднелась за деревьями поляна.
Все, что было раньше, казалось так далеко... Неужели это он прошлой ночью стоял над холодным костровищем? Неужели еще зимой пламенел ковер, и был во мраке тусклый завиток бронзы, и заснеженные ветви призраками маячили в окне? 
Они присели на камень. 
И — странно, неужели он должен был идти сегодня по лесу, все дальше отсюда?
Иван украдкой поглядывал на Ксению.
Только с утра знакомы - а будто всегда вместе; весь день провели вдвоем - а словно миг пролетел. 

Ручей напевал, струясь между камней. 
«Наши мысли. Где-то они существуют, и как-то влияют а нас. Способность любить означает неспособность быть равнодушным...»
День незаметно перетекал в вечер. Сосны чуть тронуло золотом, и только легкие облака еще хранили свою белизну.
; О чем ты думаешь? - спросила Ксения.
; Как сказать... обо всем.
Иван лег на спину, руки положил под голову, наблюдая, как медленно раскачиваются кроны, и  самолет тянет над ними свой след.
Ксения повернулась на камне, посмотрела мягко, чуть улыбаясь одними глазами. Потом легла рядом.
Молчали. Не было неловко ни за это молчание, ни за то, что лежат так. 
; Мы только с утра знакомы, а мне кажется, я всегда тебя знал — тихо сказал Иван.
Ксения улыбнулась.
; А может, ты меня и знал?
Иван поглядел на нее. 
; Как знать. - Помолчал, собираясь духом. - Если и нет, я всегда хотел тебя встретить (смутился — не слишком ли смело).
Она села, обхватив ноги руками, голову положила на колени, лицом к Ивану. 
По арене лошадь острыми копытами выцокивала; перебирала стройными ногами.

; Какое твое любимое место здесь? - спросила Ксения.
; Тут много интересного. Один Шанкоз чего стоит. А на Кызыл-Тасе есть остатки крепостной стены. Представляешь? Вся вершина по периметру выложена каменной кладкой, как оборонительное укрепление. Кто-то утверждает, что ее еще до нашей эры сложили...
; ...остатки белогвардейских укреплений. Их очень жестоко убили. Тех, кто остался жив после осады.
Пауза. Ослепительно черное солнце. В воздухе — запах крови, как запах железа, и - крики, крики…
; Что-о-о? ?
Обычный лес. Солнце. Июль.
; Смотри! - воскликнула Ксения. Ладная, стройная, она легким движением поднялась  на камне, и указала на старую сосну неподалеку. -  Белочка. Все рыжие, а эта одна такая - серенькая, с голубоватым отливом.
Она посмотрела на Ивана. Правда красавица?
; Да... - сказал Иван растерянно, приподнимаясь.
; Кстати, а что же стало с картиной? - живо спросила Ксения, снова присела и повернувшись к Ивану коснулась его руки. -  С той, на которой озеро?
; Картину Усов отнес на чердак, - ответил Иван. - Сказал, что все равно ее не закончить. А после той выставки, - я тебе рассказывал — не знаю, он заперся у себя в мансарде и никого не пускает. Думаю, он как раз ею и занимается. И наброски попросил привезти как раз для нее.
Пауза.
; Думаешь, у него получится?
; Не знаю. Вообще, все, что он делает последнее время похоже на борьбу с ветряными мельницами.
; Тогда зачем он это делает?
; Он одинок. - ответил Иван, неожиданно для себя.
Ксения посмотрела не него.
; Тебе его жаль?
; Я его не понимаю. Он талантливый художник, но сам себе навыдумывал таких дебрей, что не выпутаться. И — не знаю почему, но я как будто... как будто тоже в деле, понимаешь?





***

В полумраке - зеленые стены с мозаичными плафонами.
Рано еще, людей мало. В глубине маленького помещения, за столиком торцом к барной стойке — двое. 
Бармен вышел навстречу.
; Давно вас не было. Совсем забыли нас.
; Заработался. Решил устроить выходной.
Бармен щедрым жестом указал на место у столика.
; Пива?
Усов присел на высокий стульчик с кожаной обивкой. Через минуту перед ним оказался тонкостенный запотевший бокал с шапкой пены. Как мало, в сущности, нужно.
Первый глоток холодного. За окнами - зной, суета. Здесь - прохладно, спокойно. Омут. Лечь на дно.   
Ещё глоток, ещё-ещё-ещё... холодного. Отпускает.
Рядом двое отсалютовали ему. Усов тоже поднял свой бокал. Здесь все рано иди поздно сближаются, даже незнакомые. Такое место. 
; ...Хотя, ничего не происходит просто так, - продолжая начатый разговор, говорил один — со впалыми щеками, обросший. - Все, что случается - результат многочисленных взаимодействий. Но - на столько многочисленных, что отследить их невозможно, поэтому результат кажется лишенным смысла. А на самом деле могло быть только так,  и не иначе.
; Отсюда вопрос, — отвечал другой, в черной футболке и клетчатых шортах: где тут свобода выбора?

; Еще пива?
; Конечно.
Зашли еще трое, поздоровались, присели рядом.
; ...Я не верю ни в конец, ни в начало. Есть только единый и неделимый пространственно-временной континуум.
; Ну, так мы не до чего не договоримся. Должна же быть точка отсчета.
; Места силы, шаманы... Да помолитесь вы уже нормальному богу.

«Не буду участвовать. Мы сами не знаем, с чем имеем дело». Там, в мастерской... Показалось, вошел прямо в этот лес, под сосны у озера. Страх накрыл, вытолкнул...

Приходили еще люди; бар наполнялся. Отдельные разговоры дробились, мельчали; уже единый гул плыл под потолком. Музыка громче.
Среди множества лиц - одно знакомое
; Господа! Это мой друг Усов! Метафизик и поэт!
; Что???
; Ну, художник, художник. Усов! Выпей с нами! - зашли уже пьяные.
В стене - плафоны мелкой мозаикой, один красно-оранжевый, другой сине-зеленый.
Рисовались картины яркие, тусклые.
; Еще пива.
Дайте каждому свое. Отпустите этому джентльмену в джинсах; от него пахнет шипром.
Еще один:
; Усов!
; А..?
; Узнал?
Волосы всклочены, почти все седые. Помнится, у общих знакомых был то ли  юбилей, то ли поминки...
; Да, вроде.
Лицо отечное, глаза заплыли. Опустился.
; Ну, что? Водочки?
; Пива.
; Теряешь форму, старик. Давай, я угощаю. За встречу - по одной!
; Ой, а вы художник? - Не по годам яркий макияж. - Ой, а нарисуйте мой портрет?
; Сейчас не могу.
По одной. Еще под одной. Еще.
Теперь ты все можешь. 
; Карандаш! Салфетку! Все могу!
Вылитая!
; Браво маэстро! Браво! Все может! 
Пей пока есть силы! пей, конец один, и жизнь одна! Пей! ничего не жаль!
; Эй, кто-нибудь! Черт возьми, обитаема эта планета или нет? Кто курить?!
Темно. Огонек приближается, дрожит, ближе, - погас.
; Вот еще.
Погас.
; Еще кто? Посветите!
Еще погас.
; Люди!
Два плафона. Сине-зеленый и красно-желтый.
; По одной?
; Самбуки.
; Самогона.
Одна, вторая. Производится в больших количествах. Третья. Угощаю.
; Покурим?
; У нас есть места силы, в Каркаралинске. У меня был друг, физик по образованию.
; За физиков!
; За образование!
; За дружбу!
; Освободиться... видеть вещи в полноте...
; Лей полнее!
; Друг. Физик по образованию...
; За образование!
Вывалился из накуренного предбанника; вслед крики: «Усов! Приходи еще! Усов! Мы любим тебя!»
Такое место. Все свои.

Жара не спадала, хотя солнце уже медное. Горнило. Тополиный пух в воздухе.
Только не назад, не в мастерскую. Направо по Ерубаева: солнце; бордюр; карагач; пыль. Прямо до бульвара. Плюс тридцать три, зерно асфальта. Плавится. Не забрали бы в кутузку.
Через сто лет никто не вспомнит наши лица.
Зачем столько пил, ведь перебрал, ах как перебрал. Блажен трезвый. Уж лучше бы малевал лошадей. Куда я теперь? Нет выхода, нет. Нет. Нет выхода. Люди! Эй! Есть кто?
Навстречу - глаза, ноги, головы, сумки...
Справа по борту - дворец пионеров. В лесочке перед фасадом - Ленин с Горьким. У Горького в кармане шкалик горькой.
; Ну что, брат Володя?
; Да как-то все так, брат Алеша.
; А погляди-ка, кто это там идет по тротуару? Не Усов ли?
; Позвольте-позвольте... действительно, Усов. Эй, Усов! Иди к нам! Третьим будешь!
За краеведческим музеем, у перекрестка на Лободы - мальчик. Нашел уголь. Молодец какой.
Небеса наливаются зноем — ни облачка. Самолет тянет такой густой белый след. Не доходя бульвара через дорогу — пожарная часть. Алло! Приезжайте скорее; небеса наливаются! Алые ворота. Алые машины. Алая зелень под алым небом.
На бульваре направо.
Мимо бутафорской пушки оружейного магазина, под башней галереи, мимо площади театра. Кажется, легче. Отпускает. Мимо здания третьей школы в глубине тенистого скверика.
Не доходя улицы Николая Васильевича перешел на сердцевину бульвара, к кленам, клумбам, кустам боярышника, присел на лавочку за бюстом Николая Васильевича — в тень. Так то, брат Гоголь.

Понемногу приходил в себя. Хочется воды. Но воды нет. Только навстречу по аллее ткется из зноя силуэт. Так бы она стояла на пароходе идущем вниз по Днепру украинской ночью. Редкая птица. 
Тонкий стан, зеленые глаза. Опять она, та девушка. Только теперь собаки не было с ней. Рядом шел крепко сложенный мужчина средних лет; виски серебрятся, голубые глаза, твердый подбородок. Отец, наверное. А глаза получается от матери.
Поравнялись с лавочкой.
Подойти? Хмель еще был в нем. Представиться, пусть вместе с отцом приходит в мастерскую: «Я художник. Усов Владимир Иванович, загуглите. Хочу писать ваш портрет». Почувствовав, что на нее смотрят, девушка подняла глаза. Отрешенность и морок, задрожав, на миг расступились; что-то жестко-чувственное мелькнуло из озерной глубины. Помимо воли родилось ответное, потянуло к самым недрам, в сладострастно-трепещущее.
Опешил, а она взгляд погасила и снова монашеское застило, затянуло озерной ряской, скрыло все.
Э не-ет. Глаза то призЫвные.
Со спины увидел — тяжелая рука мужчины опустилась на хрупкую талию, скользнула ниже, совсем низко.

Да и он - не отец.

Жара все не спадала. Воздух был недвижим, тополиный пух лежал вдоль бордюров.






***

У ручья становилось прохладно. Запахи леса острее. 
; Значит, ты уходишь завтра?
; Не знаю, - ответил Иван. Он помолчал и добавил будто оправдываясь. - Я обещал Усову.
; Понимаю. Наброски.
Помолчали.
; А где?
; Он сказал — там, куда я собираюсь. Сам он никогда не был здесь.
; По моему, и тут очень красиво.
; Понимаешь, Ксюш, - первый раз Иван назвал ее так, - здесь есть действительно интересные места. Дикие, даже дремучие. С другой... энергетикой, — добавил он, вспомнив вдруг вчерашнего пришельца. Причем, следом привязалось другое, сказанное уже Ксенией — электромонтер.
Ксения помолчала.
; Ты этого хочешь? - Спросила она.
; Чего именно? 
; Быть в чьем-то деле.
Иван усмехнулся. Потер нос.
; Я понимаю, о чем ты. - сказал он. Знаешь..., - я не до конца верю в то, что он говорит, но иногда мне кажется, что за всем этим что-то есть. И хотя моя роль во всем этом,  это роль, скорее, стороннего наблюдателя, сочувствующего....
; ...и поэтому ты, как сочувствующий, собираешься обойти весь лес, чтобы  найти какую-нибудь старую трансформаторную будку, - засмеялась Ксения и, беззаботная, милая, на миг положила голову ему на плечо, стала так близко, что Иван ощутил тонкий аромат ее волос. 
Весь объятый, как и тогда, на вершине, сладостной дрожью, придвинулся еще к ней.
Она не отстранилась. Повернулась к Ивану; села, подогнув ногу так, что ее стройная коленка коснулась его бедра.   
; А тебе красиво с длинными волосами, - тихо сказала Ксения. Коснулась его косички, провела нежными пальчиками по волосам .
Иван, собравшись с духом, приобнял ее. Ощутил нежную гибкость девичьего тела.   
; И борода пошла бы? - прошептал он, сбиваясь дыханием.
; Конечно — еще тише ответила Ксения, глядя своими синими глазами, такими же, как этот ветер и лес. Поправила прядь, упавшую ему на лицо, заложила за ухо. - Ты был бы похож на рыцаря. 
; Из твоих снов? - Спросил Иван, растворяясь в синеве ее глаз.
; Из моих снов. - Сказала она.




***

В голове еще шумело, и в ногах была тяжесть, но мысли пришли в порядок. Усов всегда трезвел быстро.
Посидев на лавочке, на улице Гоголя вправо свернул, по правой пошел стороне, где еще оставалось немного тени.
Налево через дорогу университетское общежитие: облезший короб с дырками окон. Направо  — кирпичное здание НИИ. На небе ни облачка.
После нежданного возлияния — пусто внутри. Ни уму не сердцу. Стало досадно что так исковеркан вечер. А ведь хорошо начиналось. Голову помыл, свежий...
«В юности виделось впереди ослепительное, светлое, - теперь одни обломки. Обмылки. Осколки. Ни кола, ни двора, и полна голова идей, из которых ни одна не вывезла. Что дальше? Одиночество, старость, забвение. Родни уже нет, со временем и друзья истают. Буду  ползать по углам, никому не нужный, дряхлый старик среди своих никому ненужных картин».
Мимо проехал паренек на велосипеде.
«Да, были выставки разные, а «та», главная — провалилась, - думал Усов бредя по тротуару. -  Почему? Потому что я не верил в то, что хотел сказать, уж не надо обманывать хоть самого себя. Потому и сдался,  когда они набросились из своих подворотен. А теперь - верю..?».
У перекрестка Лободы старый москвич без глушителя затарахтел, наддал, стремясь   проскочить на зеленый, выстрелил на всю улицу и не доезжая светофора встал. Из под капота пар. Водитель головой покачал над открытым капотом, потыкался там и сям, да делать нечего: толкает москвич к обочине.
«А если бы я тогда женился? Может, попритерлись бы, привыкли. Уж если звезд с неба не хватать... Она ведь вроде меня любила, это я бросил ей тогда  в лицо, что лучше, мол, в петлю, чем в ЗАГС. А она в ответ — ребенок, мол, не твой, и вообще, никогда его не увидишь. Что не мой врала, конечно.
Вспомнилось: однажды в мастерской открыл окно, посмотрел на пыльную раму, подумал: «надо бы протереть, и вдруг - понял. Опешил от неожиданности, даже отшатнулся, а «оно» схлопнулось и исчезло. Вроде как спугнул «его».
Что понял? Что за «оно»? Ни формы, ни названия. «И вот, сколько ни работаю, а кроме нелепых галлюцинаций - ни-че-го. Ну давайте и дальше не спать и мучить себя; может, еще что нибудь привидится. А картины в итоге один черт истлеют у кого нибудь на чердаке. И на это положить жизнь?».




***

Иван вздрогнул, открыл глаза. Ксения была не на камне, как за миг до этого, а стояла на другом берегу ручья. За ее спиной — поляна слетов в просветах между деревьями.
Еще неясным взором он различал только ее синие глаза плывущие над водой как два дивных  соцветия.
; Ты не уйдешь..? - Спросила тихо, но Иван слышал так, будто она стояла рядом.




***

Странное томление овладевало Усовым тем больше, чем ближе он подходил снова к проспекту Абдирова, замыкая «квадрат». С тоской смотрел на вечерний город который жил и жил своей жизнью, в лица прохожих, чувствуя себя странно разобщенным со всем и всеми, будто шел не по оживленной улице, а по безлюдной пустыне. Люди, звуки, очертания предметов — все будто ушло от него, потеряло объем, сгладилось.
Усов с тоской огляделся. Отовсюду - невидимые токи беспокойства, беспричинного и оттого еще более гнетущего. И эта тяжесть на сердце... 
Рядом карапуз бросил на асфальт недоеденный пирожок. Мать укоризненно покачала головой: «Гоша, нельзя. Пирожок будет плакать, скажет — Гоша-Гоша, для чего ты меня оставил?».
Вечернее небо, по-прежнему безоблачное, словно сгущалось, наливалось влагой.
Усов усилием воли попытался «вернуться», думать...   
«Вот где-то теперь Иван в лесу. Я на него рассчитывал. На другой взгляд, на взгляд со стороны. Казалось, нужен лишь толчок,  но — нет, хватит». - Усов тряхнул головой. 
«Хватит, не хочу. Всю жизнь выгораживал себя, особенным читал, ждал чего-то грандиозного, и - чем кончилось? А «Озеро»... - он вдруг обнаружил, что снова стоит у Универсама «Юбилейный», под фреской парящего Гагарина; за проспектом в лучах заходящего солнца мансарда отблескивала стеклами - черт с ним, обратно на чердак.
Надо радоваться тому, что есть... 
Но обмануться не получилось. Все та же тоска, и разъединенность, и, не смотря на жару, глубинный холод, куда не доставали солнечные лучи, как до дна глубокого омута, сковывал его.
Снова там, где и был. Усов словно через силу сделал еще несколько шагов от «Юбилейного» к проспекту и остановился. Снова пошел, словно что толкнуло его и опять встал. Замер.   Пальцы запустил в волосы: «снаружи — грация, а...»
Стекла мастерской горели, отражая последние лучи.
Усов перешел проспект даже не заметив его, чудом угодив на пешеходную зебру на зеленый сигнал светофора и остановился пораженный. Небо сгущалось влагой, зноем, побагровело.
Черный провал арки зиял перед ним.


***

; Мне остаться..?
Вечерний лес, вздохнув, приподнялся на цыпочках, обнимая шелками теней; медленно двинулся вокруг.
Совсем близко ее глаза за ручьем. Он льнул губами к шелкам ее волос... 
; Иван!
...Стихли привычные звуки. Померк свет. Ксения — вот она, рядом, и в то же время далеко, словно бы он смотрел на нее в перевернутый бинокль. Маленькая фигурка над бегущей водой. Беззвучно, как во сне, зовет. И вокруг вроде все то же, но - другое.
Медленно раскачиваются кроны сосен. Заросли папоротника под ними стелются, словно  водоросли в водах тихой реки. Струится зеленоватым маревом воздух, и солнечные пятна шевелятся, как на дне водоема.   
Что-то пролетело беззвучно, мягко коснувшись лица. Зачарованный смех засеребрился из лесной глубины; кто-то дразня звал его. Неведомое, сладостное томление протекло по сердцу поманив туда, в лес...

И вдруг - все сложилось.





***

; Усов!
Нет ответа.
; Усов!
Тишина.
Архитектор крепче постучал в дверь. - Ты там живой?!
; Я занят! - глухо и раздраженно донеслось из-за двери.
; Усов! У тебя точно все хорошо?! Может, откроешь?!
; Говорю — занят! Потом!
Архитектор нахмурился, почесал в кудлатой, с проседью бороде: «совсем с катушек слетел человек. Надо бы приглядеть за ним».

; Усов! Пакет хотя бы забери, дурилка ты картонная! Я завтра приду, слышь? Чтоб открыл!
Поставил пакет под дверью и двинулся по лестнице вниз. Пройдя пол пролета оглянулся, вздохнул, покачал головой. 
В пакете бутылка водки, яблоки, яйца, картошка вареная...











***

Из еженедельника Карагандинец

Минувшей ночью, с 5 на 6 июля, на Караганду обрушилась мощная гроза. Хотя последние дни и были жаркими, ничто не предвещало подобного разгула стихии.
Начавшись около полуночи, она бушевала не менее часа, сосредоточившись над центром города.
Ударом молнии вывело из строя высоковольтную линию электропередач. Сразу несколько главных улиц и микрорайонов оказались обесточенными.
Шквалистым ветром были сломаны рекламные щиты, сорваны дорожные знаки, у диетстоловой повалены деревья. Советский проспект напоминал полноводную реку: машины буквально плыли.
К полуночи молнии стали бить с такой частотой и силой, что некоторые очевидцы, по их собственному признанию, всерьез подумали о наступающем конце света.
«Подумал - последние времена настают», — делится впечатлениями карагандинец Серик Дулатович, пенсионер, почетный шахтер.
«Мы с женой по улице Костенко живем. Костенко 1. Когда молний стало особенно много, все испугались. Я жене говорю — форточку закрой. И только сказал, как в комнату вплыл огненный шар; я сразу понял, что это шаровая молния. Все замерли. Минуту она по комнате плавала, потом так же вылетела в форточку. Мы уже старые люди, свое отжили. Сам я в Караганде с сорок седьмого года, до этого в Долинке был десять лет, на своем веку много повидал. А вот испугался. Я потом жене говорю, - ну, теперь мы с тобой до ста лет проживем».
«Ужас, что творилось», — сообщает Клавдия Петровна, жительница дома номер пять по улице «Сорок лет Казахстана». - «Все летит; листья, ветки, все сверкает; гром, свет погас, моя собака завыла, я ничего не могла сделать. Такой ужас. Вы понимаете, ощущение полной беспомощности перед этой силой. Что-то космическое в ней было. Нет, не человек хозяин природы, как нас всегда учили».
Сейчас в городе работают ремонтные бригады. Восстанавливаются поврежденные ураганом линии электропередач и коммуникации. В обесточенных районах возобновлено электроснабжение. На дорогах распиливают и убирают поваленные бурей деревья, ремонтируют и меняют рекламные щиты.
Что послужило причиной подобного разгула стихии остается неясным, но с уверенностью можно утверждать: такой грозы город за всю свою историю еще не видел.

Р. Очков.





***

Сумерки окутали лес. Знакомое стало неузнаваемым. Привычное потеряло форму; все словно парило в воздухе, реяло миражом, готовое слиться трепетными очертаниями с окружающим пространством; то ли дерево стоит у тропы, то ли кто-то ждет его; то ли береза белеет в сумраке, то ли приоткрылась дверь...
Луны не было на небе, но воздух был наполнен мягким полусветом. За всем  угадывался привычный лес, но за ним как будто было еще что-то, и там, в этом другом лесу,  кто-то звал Ивана. Он шел, как во сне. 
Рюкзак - вот он, за спиной, но тяжести нет в нем.  Поляна была теперь далеко, и все, что было до этого, было будто не с ним, и так давно, что и не вспомнить, да и сам он - будто не он вовсе.   
Тропа вилась, теряясь за рябью стволов, уводила все дальше, воспоминанием о чем-то важном. Проходили перед его взором и исчезали, не касаясь сознания, словно бы он спал с открытыми глазами поляны, овраги, буреломы, папоротники, лесные взгорья и дикие степи за ними. Иван будто и бежит с неведомой быстротой, а будто и стоит на месте.
Он помнил берег мертвого озера в соляных разводах; холмистые пустоши и затерянные между сопок огни поселка; заросшую ивами низину, где на берегу мелкой речки горел одинокий костер, и маячили чьи-то тени; маневровый тепловоз в степи, и безумные глаза машиниста, который увидел его; и снова лес, и снова теряясь в  обманчивом полусвете,  бежал он.
На голове - островерхая шапка, в руках посох, за плечами лук со стрелами.
 
Золотые города вставали вдали. Светлые девы в длинных одеждах сидели у хрустальных озер и, протягивая к нему руки, пели дивными голосами. Густые травы расцветали тихо мерцавшими соцветиями. Появилась луна, и дымчатые волны ее света поплыли над землей. Открылось небо с кустами созвездий впаянных в изумрудную стылость его, и тихо мерцавших.
Иван увидел себя над лесом, на плоской вершине горы, которую венчала бетонная тумба, доходившая ему до груди. 
Окрестные горы чутко спали; серебристые, в серебристом воздухе.   
Чуть ниже тумбы было озеро дождевой воды в каменной чаше. Там, с дальней от Ивана стороны, у пологого берега было шесть женщин. Золотоволосые, царственные, - на одной было старинное платье с узором из цветов, на других только легкие накидки, сквозь которые луна видела божественную наготу их тел.
Иван притаился за тумбой, наблюдая. 
Все они были прекрасны: движения плавны; взгляд томен, отрешен. 
Они сидели у воды и  расчесывали свои длинные волосы, как вдруг оказалось, что Иван сам сидит среди них и расчесывает свои волосы, которые теперь спускались на колени,  и тяжелыми волнами ниспадали с них, доставая до самых камней. 
Одна из дев, та, что была в платье с цветами и в накинутой поверх алой мантии, подняла лицо, и оказалось, что это лицо Ксении. Она посмотрела на него синими глазами, такими же, как этот лес и луна, и вдруг, исказившись чертами, закричала тревожно, вглядываясь в глаза его, и толкнула в воду, в  самую глубину.




***

В мастерской царил чудовищный беспорядок. Усов у мольберта видел окружающее как в тумане. Только картина перед ним, яркая, огромная, казалось, одним углом уходит, наклонясь, в самый космос, другим достает до центра земли. Остальное - мелко, серо, бежит куда то. Или это он сам летит с немыслимой быстротой, — один из сонма жесткокрылых, белоснежных, светлооких, а остальное - стоит на месте... Кто-то шептал за дверью, заглядывал в окна, в глаза, топотал вокруг мольберта. Мозг полнился цветами яркими, объемами невиданными, идеями без названия, но все великими, и сам он был всемогущим, всевластным, головой упирался в небесный купол.
Когда-то, в другом городе, на другой планете, он сомневался. Да и было ли это? Теперь силами бескрайними полнилось все существо его. Неудержимый поток, которого он — часть, который часть его, подхватил из-под окон, горевших последними лучами, понес...
Он не боялся больше. Ключ - в его руках. В сладостном томлении уносился он все дальше, туда, где ждало, готовясь открыться — его освобождение. 
Усов протянул руку -  в руке оказалось яйцо. Повертел в пальцах, поднес к восторженным глазам: другой взгляд. «Вот таким и я был когда то. Под куполом». Лицо его приняло жесткое выражение; сжал яйцо в ладони, сдавил.




***

Вода сомкнулась над головой. Холод сковал, стеснил дыхание; вспыхнули картины яркие. Иван вскочил, ошалело озираясь.
Он стоял в широком студеном ручье. Вода, медленно и бесшумно скользившая, доходила ему до бедер. Мокрая футболка липла к телу. Сам не знает, как оступился: будто уснул на ходу.
Отплевываясь, цепляясь за прибрежные кусты и скользя под тяжестью рюкзака, выбрался на берег. 
Где он? Кругом все тот же полусвет-полумрак; лес темнеет, погруженный в дрожащее  марево. Воздух был недвижим, влажен и тепел, словно перед грозой. Ни звука, ни ветерка. Только раздается в тишине тонкий звон — то комары вьются, поднявшись из кустов: почуяли  человечью кровь. 
И вдруг - словно что слетело с него, унесенное ручьем: «Ксюша!» Будто второй раз проснулся. Весь прошедший день пережил в эту секунду: росистое утро, синие с поволокой глаза, лес с высоты и темные шелка волос на ветру,  камень у ручья и совсем близко - ее лицо. 
Иван стоял в сумраке, наполненном нудным комариным писком. Лямки рюкзака оттягивали плечи.
Последнее, что помнил — Ксения на другом берегу ручья. Потом — ничего. Будто кто положил это время в карман и унес с собой. Только тянулась нить: воспоминание о чем-то важном. 
 
Еще вчера он строил планы. Теперь же все это казалось мелким, ненужным. Теперь, когда он точно знал, что нашел. Вернее, она его нашла... 
Ксюша. Но как же так получилось, господа? Что произошло у них? А что если он  нагрубил ей перед уходом? Обидел? Уж если он ничего не помнит? Да и как, спросим снова, это было возможно, чтобы трезвый, здоровый и совершенно в тот день счастливый человек вот так взял, и на ровном месте выключился из жизни, словно бы на нем кнопку нажали?  Что-то важное... да что такого важного может у него быть здесь, сейчас? Темно, да и только. Уж не изменяет ли рассудок? 
Однако, после об этом. Слишком тревожно изводить себя подобными догадками одному, среди пустого леса, накануне ночи. Пока не совсем стемнело, нужно было вернуться,  найти Ксению. Вот только - переодеться в сухое… 
Иван, торопясь, скинул со спины рюкзак, открыл.
Сразу под клапаном белело надломленное, в хрустящей сетке трещин яйцо.









***
 
За деревьями виднелась  тропа. Иван даже в сумерках без труда узнал дугой нависшую над ней березу: если идти с поляны, до чертова озера от нее - меньше полвины пути. Чувствуя, что в голове мутится от всей этой чертовщины, Иван решил идти, идти, не думая ни о чем, кроме дороги. 
Вот скоро будет похожий на кресло камень, за которым - гранитное плато, и спуск на ту сторону, к санаторию. - «И лучше всего, - говорил себе Иван, все ускоряя шаг, - думать о том, как я приду. О Ксении. О том, что все будет хорошо, обязательно хорошо».
Сам не замечая, что улыбается, Иван грезил. То виделись ему смеющиеся синие глаза, то чудился совсем близко влажный блеск ее губ, то он чувствовал, что летит куда-то вместе с ней, - над лесом над всем... 
Нет. Конечно, он не гений. Все верно он о себе решил в ту, первую ночь на поляне. Усов - гений. Иван... просто Иван, каких много. И счастье ему нужно не гениальное, а простое, человеческое...
Только Иван это подумал, как краем глаза заметил в стороне от тропы, за соснами, силуэт. Иван насторожился: конус - не конус, треугольник – не треугольник... может, камень какой, или палатка. 
Лес замер, не шелохнется. Иван ступил с тропы, и осторожно пошел вперед, всматриваясь... 
В сумерках под сосной стоял муравейник, ростом почти с Ивана. Покатые склоны покрыты слоем уже сопревшей хвои. Муравейник старый; давно никто не живет в нем.
Рядом – посох – не посох, а уж точно палка, с какими грибники и пенсионеры ходят.  Кругом же - ни звука, ни шевеления; только комариный звон, как и тогда, у ручья, проницает недвижимый воздух.
Иван робко огляделся - и палку взял.

; ...И-и-ва-а-а-а-а-а-н..!
Далеко, протяжно, за лесом проплыло, и замерло. 
Иван вздрогнул.
Ничего. Все та же тишина кругом. Может, то ветер поднялся? Но нет. Ничего...
Уже занес было ногу, чтобы идти дальше, как вдруг снова, теперь уже громко, отчетливо:
; Ва-а-а-а-а-ня-я-я-я!

Ксюша! Вне всяких сомнений, это ее голос!

; Ксюша! Эй! Ксю-ю-юша-а-а!
Еще в замешательстве, уже исполненный радостного ликования, облегчения, трепета, ладони рупором сложил, закричал что есть силы:   
; Я-язде-е-е-е-есь!! Э-э-э-эй!!!
Звук разнесся по лесу, - множась, перекатываясь эхом, и — увяз, будто накинули одеяло. Иван еще раз набрал полную грудь воздуху; Ксю-ю… крикнул было он, и замер; таким неестественным, глухим показался ему собственный голос;  словно бы он был не в лесу, а в глубоком погребе.
Тишина сгустилась, придавила гнетом. Лес стал строгим, обступил теснее. Иван притих, дивясь произошедшей перемене. В дрожащем мареве затянувшихся сумерек мрачно темнели сосны; глубже стали провалы теней, из которых вытаивали стволы их, и отовсюду чудился чей-то пристальный взгляд. 
Не решаясь нарушить тишину Иван, осторожно ступая, вышел снова на тропу. Оглядываясь, зашагал скоро, крепче сжимая посох: «не оглядываться, и не о чем не думать. Только бы добраться…»
 

Вот и много раз хоженая прогалина, и знакомый поворот, за которым будет камень, похожий на кресло.

Прогалина оказалась подтопленной, и чтобы не терять времени, Иван не стал разуваться: воды едва-ли по щиколотку, да и поворот – вот он, и …
...Не было камня за ним. Был только другой поворот.  Но и за другим поворотом не было камня. Не было и за следующим. 
Зато была вода, и делалось ее все больше.
Уже Иван с трудом нащупывал тропу, то и дело проваливаясь по голень, а то и по колено в ямы и рытвины у обочины, удивляясь и недоумевая по поводу последней, как вдруг деревья расступились, открыв неожиданно картину: редеющий заболоченный лес с островками камыша и буграми замшелой земли, который тянулся на сколько хватало глаз и таял в серебристой дымке.
«Какого лешего... что это? а?»
Иван, не долго думая, повернул обратно, чувствуя, как звенит, наливаясь, звоночек; как растет тревога: Где он?
Стараясь повторять точно в обратном порядке давешний путь свой, Иван побрел, взрыхляя голенями воду.

Где-то далеко города светились созвездиями огней. Там по тенистым улицам ходили беззаботные люди. В окнах за кружевами тюли уютно светились абажуры, и никто не знал, что где-то, в этот самый миг, в воде, в темноте, бредет человек...
Один, один. 




***

Иван не помнил, сколько времени он провел он здесь. Кругом была вода. Воздух наливался теплой влагой. То направо, то налево брел Иван, но куда бы он ни подался, лишь глубже становилась топь, глуше болото.
Он хотел звать на помощь, но каждый раз не находил духу нарушить грозную, гнетущую  тишину. 
Наконец, показался островок земли: болотная кочка. Иван, посохом нащупывая, где надежнее дно, выбрался на нее, и в изнеможении повалился на рюкзак.
Кругом тянулись, скрывались в тяжелой дымке испарений черные озера, скрытые ряской, из которой поднимались почерневшие коряги, да клонились, готовые упасть в трясину, чахлые ели. 
«Наброски. Дикие места, особая... энергетика».
От усталости, наверное, - все словно отдалилось, а сам он будто бы глядел на себя со стороны; сидит на кочке старец с котомкой; седая борода до земли; волосы через все болото серебряными нитями протянулись. 
Куда он. Зачем. Сколько он здесь. Час. Другой. Год.   
Поганки извиваются бледными ножками, кривятся серыми шляпками. 
На кочке - мухомор, словно огонек в тумане. Светит сквозь серое; окошком в сумерках. За окошком комнатка. В комнатке - ванночка. В ванночке водичка, - теплая, ласковая. Лицо матери склоняется: «Куп-куп, Ванечка». 
Огонь бьется за чугунной дверцей, золотыми стрелами сквозит в прорезях, стрелами солнечных лучей в листве. Навстречу бежит кто-то, не разобрать. «Сколько ты пробежишь так?»
Тонкая ручка водорослью вьется, ложится. Зеленоватые глаза обволакивают светом призрачным: «Все студенты его любят. И ты его полюбишь. Будем мы жить поживать... под самым небесным куполом». 
На мольберте — холст. На холсте окно. В окне Иван у мольберта. На мольберте Иван у холста. Крыши, клены, купол небесный. Один, один. Только из тумана идет кто-то; в пальцах - кисть. Подошел достаточно близко, оттолкнулся, - и уплыл. Лишь донеслось из пустоты: «у меня был  друг...». 

...Зачем-то они взяли билет в деревянной будочке под желтыми кленами. Равнодушный смотритель откинул цепочку, и теперь они в молчании поднимались все выше, одни посреди пустого пространства. Солнце тронуло все тончайшей позолотой. Старая люлька с облупившейся краской тихонько покачивалась. Парк оставался внизу; открывались крыши в пене листвы, горизонт раздавался вширь. Наверху было ветрено, и мерзли руки от железного обруча. 
Катя уезжала.
Ивану было жаль. Себя ли, ее... Иногда она становилась далекой, и тогда его тянуло к ней. Девушка с полотен Ботичелли. 
Оранжевые лучи бились, слепя, в ее волнующихся на ветру волосах. Воротник курточки был поднят. Иван посмотрел на тонкое, озябшее запястье Кати и впервые ощутил прилив нежности к ней, острой и болезненной от ее безысходности; нежности за все, что могло быть, и не случилось; нежности, которая рождалась из золотых солнечных брызг, ее озябшей руки, по-осеннему стылого ветра; нежности невозвратной, как это уходящее лето.
Над городом, над кленами, над крышами он взял ее узкую ладошку в свои ладони, поднес к губам, целовал...

; ...Ты не уйдешь..?
; Не уйду. Спи...
Катя положила голову Ивану на плечо. Засыпала.
Белые снега простыни сошли, обнажив худенькую атласную коленку. На тонкое плечико падала полоска света. Иван пошел по ней, спускаясь в полумрак, где гудит пламя за чугунной дверцей; во влажный полумрак, где склоняется заботливо лицо.
; Куп-куп... Вот белочка, вот ежик, а вот птичка. Сейчас мы Ванечке травки добавим в водичку, - добавим отварчик, чтобы кожица наша была чистая, гладкая; вот череда, вот ромашка, а вот крапивка. Хочешь быть в чьем-то теле?
...Через болота, топи, туманы плывет венок из трав. Свечка теплится. Язычок пламени дрожит, светится окошком в сумерках. Мимо кочек болотных, гнилушек, мхов, папоротников... Погас, ушел под воду.
Не гудит пламя. Не льется вода. 
Только ширится, растет, настойчиво напоминая о себе...
...Стук в дверь.
; Здравствуй, соседка. Ты где была? Я стучала, стучала...
; Ивана купала.










***

...Из зала - плеск аплодисментов, восхищенный гул.
Усов торжественно воздел руки.
; Я! Усов! отказываюсь от всякого представления. От зла и добра, хорошего и плохого, правды и лжи. Нет ничего. Есть только всеобщее, неделимое Я. Я - здесь и везде, я — сейчас и всегда, я  - в себе, и все во мне. Только небытие может быть вне всех понятий. Вот точка, в которой сходятся и исчезают все представления! Оно непостижимо, оно лежит за пределами мысли о нем. Я выхожу из плена иллюзий. Отказываюсь от любых обозначений этого мира и своего имени: тот, кто есть Я, не имеет с ним ничего общего. Я, - бесконечный и безначальный, разбил скорлупу земного предначертания. Я - открыт. Я освобождаю себя! Я — небытие.

Под торжественное пение внимавших ему, в сиянии нездешнего света он с хрустом свернул с бутылки крышку, налил полный стакан и выпил. В стакане была вода.




***


- И-и-и-и-ива-а-ан..!

Никого кругом. Тишина. Только слышно, как ноет от усталости тело, как каждая клеточка просит: воды, воды...
Иван лежал, свернувшись калачиком на болотной кочке, прижавшись спиной к рюкзаку. 
Кругом - все то же болото в извечном, дрожащем поусвете-полумраке и висит, сплетаясь с тишиной, от тишины неотделимый, комариный звон.

Который теперь час? - подумал Иван, словно издалека, словно о ком то другом. -  Или уже завтра?
Рядом зашуршало что-то. Это лягушка выбралась из воды на кочку, села  раздувая горло.
- Привет — тихо сказал Иван.
Лягушка скакнула в воду.

Все как прежде. Только прибило неведомым течением к кочке бурый ком сгнившей травы.
И еще - снилось, что будто бы кто звал его... сон...
 
И снова, теперь уже явственно над болотом потянулось долго, протяжно:
; В-а-а-а-ан-я-я-я-я...!
Иван вскочил. - Ксюша! - На миг туман словно сдернуло, открылось пространство за недалекими деревьями, будто проглянул совсем рядом обычный лес, тропа и камень похожий на кресло. Иван только рот открыл от изумления, но налетел порыв ветра, басом заскрипели стволы, и - голос оборвался. Снова стало болото, и повисла тишина, давящая, еще более гнетущая, наполненная комариным звоном.
; Ксю-ю-юша-а! Э-э-э-э-й! Ксюша! Я здесь!! закричал Иван уже не сдерживая себя,  взвалил рюкзак на спину, шагнул и тут же провалился по грудь в зыбкое, вязкое, податливое. Выбрался на берег весь покрытый черной зловонной жижей.
Понимая, что с таким весом не пройти, стал бросать в болото все что можно было оставить: банки консервов, пакеты с крупой, сухой паек...
Снова закинул рюкзак и разгребая ряску и водоросли, стал пробираться через болотную жижу.
Там, где было особенно топко, ложился грудью на посох, переползал, шел дальше...

Спустя время, уже без сил, задыхаясь, с сердцем, бубном бьющем в висках, Иван обхватил почерневший ствол дерева, поднимавшийся из болота. Ничего не было. Только гуще стелился туман, глубже становилась топь. В глазах пульсировала в такт бубну красная пелена. Легкие разрывались, не в силах насытить кровь густой тягостной влагой заменившей воздух.
Кругом, на сколько хватает глаз, - все то же болото, которое дрожит и подмигивает в душном мареве, будто гримасничая, как если бы он смотрел на него через зеленое бутылочное стекло.
Иван навалился на ствол, закрыл глаза. «Ничего нет. И сил нет... Вот и все...» 
Ствол оказался трухлявым, проломился, рассыпался черной трухой. Дно не держало. Иван извернувшись скинул рюкзак, подложил под себя, попытался встать на него... Дико озираясь дышал мелко, часто, хватая воздух распяленным ртом, от ужаса не в силах закричать, позвать на помощь. Попробовал добраться до другого дерева, но снова увяз, стал опускаться глубже, глубже...





***

...Исчезли привычные звуки. Все засеребрилось кругом. Под ногами - тропа с прожилками сосновых корней. Кругом - лес, но уже не сумеречный, а наполненный призрачным светом. 
Над соснами было солнце, - негреющее, видное будто сквозь толщу воды. Напротив солнца, почти такая же яркая, сияла полная луна. Воздух неподвижен, но заросли папоротника плавно стелются, как водоросли на дне медленной реки. Там, в зарослях, возникают и исчезают, мерцая, рубиновые огни, раздается хрустальный перезвон. Отовсюду,  неотделимое от тишины - нежное, манящее пение.
На него пошел Иван повинуясь зову: за спиной рюкзак, в руках посох. Справа была гряда невысоких скал, куда отделившись от тропы уводила еле приметная стежка. Иван свернул на нее.
За скалами открылась ртутная полоска воды. Негреющее пламя костра блестело на дальнем его берегу.
Как во сне вспоминаешь о том, что есть наяву, он узнал его: «Чертово» озеро.
Такое же как и всегда, но и другое. Словно кто набросил на все невидимый шлейф.

Он шел у воды. Серебристый смех трепетал из глубины леса. Прибрежные травы кивали ему, шептали каждая свою тайну. Стебли тянулись из земли, испуская изумрудное свечение и распускались зонтиками соцветий. Прохладный сумрак напоенный ароматом трав и запахом речной тины обступил его. Тихие, фосфорические огни поплыли над папоротником и мхами. Шорохи, шелестящий шепот, трепет чьих-то незримых крыл объяли его.

У другого, пологого берега, где плоский, продолговатый камень выступал, нависая над самой водой Иван остановился. Повинуясь все тому же зову он встал на камень, лицом к озеру, вглядываясь в хрустальные воды его.
Там, в глубине этих вод, в зеленоватой бездне клубившейся серебристым светом возникали и исчезали неясные очертания, вспыхивали смутно огни, и водоросли, медленно волнуясь, стелились по дну, за которым угадывалась еще глубина и дно, за ним еще, и еще, как уводящий в бесконечность коридор отражающихся друг в друге зеркал.
И снова невнятное томление овладело им, теперь уже властно повлекло за собой, и не в силах более противиться Иван потянулся  навстречу, чувствуя, как что-то струится, истекая из него в болезненном восторге. 
Оттуда, из глубины, поднимались чьи-то глаза источавшие неземной, лучистый свет. Уже он соединялся с ними, растворяясь в их чистом, пронзительном сиянии, до самого дна озарившем все существо его, сделав явным то, что  скрыто.

; ВАНЯ...!!!

...Смолкло пение. Не струится свет. Кругом - ночь, темная, непроницаемая. Холод,  какой бывает от воды в ночные часы, но холод пронзительный, сковал все кругом.
Сам не помня как, Иван включил фонарь. Пар от дыхания засеребрился в воздухе.
В пятне света жидко разбавившем холодную тьму, в густой прибрежной траве он увидел всю в тине, мокрую холщовую рубаху, облепившую костистое тело. Длинные черные волосы мокро облепили лицо. Пригнувшись, по паучьи выставив острые локти она, раздвигая траву длинными живыми пальцами, пробиралась к Ивану, крупно передергивая и вскидываясь всем телом, торопливо и целеустремленно; нездешнее, темное влекло ее из воды.
Все это он увидел в долю секунды, разом. Крик застыл у Ивана в горле, и — все померкло, схлопнулось.






ГЛАВА 3. БЕГСТВО

Луна вышла плыла над лесом, будто вела его на поводке.
Иван бежал. Воспоминание о том, что он увидел, наполняла его таким безотчетным страхом, что едва ли он мог бы заставить себя обернуться. Однако, не оборачиваться он не мог, и в который уже раз с трепетом взглядывал на темнеющий за спиной лес в провалах ночных теней, которые теперь, при яркой луне казались еще глубже и мрачнее.
Рюкзак Иван бросил у озера. Фонарь остался там же, когда он упал, споткнувшись о корневище. Благо, при луне было видно тропу в бледном кружеве теней.

Тропа спускалась по заросшему ущелью в лесную низину, где разделяясь на рукава, петляла  речка «каркаралинка», и перекинувшись через нее в нескольких местах, выводила к больнице на окраине города.
Туда стремился Иван: увидеть снова людей, почувствовать себя в безопасности и забыть навсегда путь в этот лес, принесший столько потрясений и ужаса за один только вечер...
Вот слева за полосой кустарника показался бок безлесной сопки освещенный луной. Уже недалеко. Скорее, только скорее... 
Теперь, когда схлынул первый ужас, чуть не лишивший его рассудка, необоримая слабость, а вместе с ней и тошнота подкатывали липкими волнами. Иван переходил на скорый шаг, но чуть отдышавшись, бежал снова. Сердце колотилось в груди его и щеки его горели.

Лес тихо спал. Речка поблескивала в лунном свете; то скользила бесшумно, плавными изгибами прокладывая себе путь в песчаной почве, то журчала в камнях. 
Холода, от которого цепенело все живое на озере, не было здесь и в помине. Ночь была ясная, тихая. Свежесть ее волнами поднималась вместе с запахом разнотравья до самой луны. Каким обманчивым казалось Ивану это спокойствие! 
«Чтобы еще раз оказаться мне здесь...», - шептал он дрожащими губами, и хотел прибавить: «к черту», но осекся и лишь снова оглянулся боязливо.

Долго ли, коротко ли, наконец перед ним открылась широкая поляна. В центре ее помещался длинный деревянный навес со столом и лавками. У ближайшей опушки притулилось странное строение, похожее на шалаш. Хотя Иван и не помнил его здесь раньше, выглядел шалаш так, будто стоит здесь уже давно и даже успел врасти в землю. 
За поляной, отделенная от нее лесочком, была больница.




***

Иван остановился, с трудом переводя дух. Только теперь он увидел, что  бос. Наверное, кроссовки соскочили там, в болоте...  Штаны, рубаха и даже длинные волосы его были покрыты ссохшейся грязью и сетью болотной тины. Рукав рубахи, разорванный сверху донизу, висел широким лоскутом. Предплечье было глубоко оцарапано; кровь спеклась и чернела при луне.

; ...Приветствую вас... - тихо сказал кто-то.
Иван подскочил от неожиданности.
Из густой заостренной тени у шалаша, ранее незамеченная, поднялась человеческая фигура. При луне блеснуло стеклышко очков. Прихрамывая, человек приблизился, и Иван увидел, что это незнакомец, встреченный им на поляне слетов: щетина, дужка на скотче, стоптанные сандалии...
; Приветствую вас. — Снова сказал он печально.
; Вы... откуда здесь? – Вместо ответа спросил Иван.
; Так ведь... хожу... вот тут новый проект у меня... - Незнакомец махнул рукой в сторону шалаша. - Кстати, у вас нет пустых пивных банок?
; Ч...чего...?
Незнакомец посмотрел на рукав его рубахи, босые ноги, и сказал: «ладно...»

; А вы что, не знали, что тут на самом деле делается?! - воскликнул Иван.
; Да...? - Откликнулся незнакомец то ли вопросом, то ли ответом.
; Да тут... – Но Иван не мог продолжать: тягостное, тревожное чувство входило в душу при одном воспоминании об озере. - Вы лучше не ходите туда... – сказал он и снова оглянулся на лес. 

Незнакомец почесал нос, поправил очки и вдруг с нажимом заговорил:
; Есть единицы! А есть общество!. Общество по своей природе пассивно; его нужно все время шевелить, и заставлять двигаться, пока оно совсем не уснуло. А вместо этого находятся такие, кто наоборот - тормозит все! Им главное - как бы чего не вышло! А тех, кто что-то делает для общества, чтобы всем было хорошо, — их все  задвигают, читают наставления, и вообще - дай им волю, они бы их связали, и от греха подальше поставили в сарай!
; В какой сарай..? Кто? - опешил Иван.
; Как кто? - удивился незнакомец. - Всё они! А почему? Может, потому что не хотят признавать своих ошибок? А может, им просто обидно, что это не они придумали? - незнакомец приосанился и заговорил с еще большим жаром, размахивая руками с узловатыми пальцами: большинство  ничего никогда не меняет! нет! Только единицы меняют! А им (он махнул куда-то в сторону) лишь бы кого-то лишить возможности, потому что...
; ...Потому что кое-кому пора уже перестать заниматься ерундой, — раздалось поблизости.

Иван обернулся и увидел Ксению.



***

Секунду он стоял неподвижно.

; Ксюша... ты?!

Незнакомец же вздрогнул, будто застигнутый врасплох, втянул голову в плечи и словно бы стал меньше ростом.
Иван потянулся, чтобы обнять Ксению, но остановился в нерешительности. 
Да, это была Ксения, но что-то до неузнаваемости переменилось в ней.
Перед Иваном стояла  девушка, одетая в длинное кремовое платье старинного покроя. Нежная светлая кожа ее будто вбирала в себя лунный свет, сама источая тихое сияние. Синие глаза смотрели спокойно, с мягкой силой и только в самой глубине их светились знакомые искорки. 
Хотя Ксения и была моложе Ивана, и на голову ниже, сейчас он почувствовал себя младше ее и меньше ростом.

; Какая ты... - сказал он снова, испытывая странное чувство; будто он видел ее такой раньше, - откуда ты здесь?

Ксения посмотрела на него глазами как этот лес и луна, и чуть улыбнулась с нежной какой-то грустью. 
; Ваня. Я не должна была тебя отпускать... Прости.

Иван с жаром заговорил, подступая ближе, и все не решаясь взять ее руку.
; Ксюша, я не хотел. Все как-то так странно вышло...
Но Ксения, не дав ему закончить, повернулась к незнакомцу и заговорила строго, указывая на Ивана.
; Ну, что? Теперь ты доволен? Видишь, что получилось?
; Хозяйка, я... - отвечал незнакомец пряча глаза, - но он работает. Все, как я  говорил! Я же не виноват в том, что у них в голове делается! — Он тоже указал на Ивана.
; Не виноват? - Глаза Ксении блеснули. - То есть, это он виноват? Или я виновата? Или еще кто-то? Кто угодно виноват, только не ты?
; Но… я думал...
; Он думал, - Ксения устало опустила плечи, покачала головой. - Хватит. Я вижу, что это бесполезно. После я займусь тобой. Теперь нужно что-то решать, и хотя бы в этот раз – без твоих фокусов.

Ксения сделала движение к Ивану, который стоял, округлив глаза во все время этого странного разговора:
; Ваня. То, что случилось, не входило ни в чьи планы. У нас не очень много времени на объяснения, хотя объясниться все же необходимо... и снова посмотрев на него с материнской какой-то нежной жалостью, тихо добавила — бедный, бедный мальчик...

Иван пребывал в полной растерянности. Он хотел было что-то спросить, но слова не шли с языка. 
; Что бы ни произошло, - продолжала Ксения, - постарайся принять это. Не пытайся понять, если что-то покажется... не таким, как должно быть. Не задумывайся. И - ничего не бойся.
Ксения отступила на шаг, оглядела Ивана и вдруг всплеснула руками и воскликнула совсем как прежняя Ксюша: «ой, какой ты весь грязный!» И повернувшись к незнакомцу: «у тебя все готово?»
; Почти готово, Хозяйка, - ответил тот, юля, - буквально минуту, и все будет готово.

Незнакомец, прихрамывая, побежал к ручью.
Иван, у которого рассудок начинал как-то... двоиться от всего, что он слышал и видел, пытаясь сохранить остатки самообладания, произнес: кажется, я не до конца познакомился с тобой...
- Бедный, бедный Ваня... Тебе и так слишком досталось сегодня, а тут еще мы со своими спорами... - Ксения посмотрела на луну, которая сияла над поляной: «как я и сказала, у нас будет время поговорить. Не много, но будет. Но сначала тебе нужно прийти в себя и хоть немного отдохнуть».

В эту самую секунду от ручья донесся голос незнакомца: «можно!»
Иван шепнул: «я его уже видел на поляне. Кто это?»
; Это Жуковский, - сказала Ксения.
; Жуковский?
; Жуковский. Или, другими словами, тот, за кем нужен глаз да глаз, пока он чего-нибудь не натворил. В чем тебе, к несчастью, пришлось сегодня убедиться на собственном опыте.
Иван тряхнул головой, в которой окончательно все смешалось: так это что? Это что, все он?
; Не совсем,- сказала Ксения. - Но об этом после. 






***

В ручье было установлено приспособление, похожее на колесо водяной мельницы, собранное из веток, стальных прутьев и консервных банок. 
Рядом, поблескивая очками, стоял Жуковский и, насупившись, смотрел на Ивана.
; Вы тоже хорош. - Буркнул он. - Хотите сами не знаете чего, а я оказываюсь еще и виноват.
; Чего я хочу? - не понял Иван.
; Это вас надо спросить, что у вас было на уме, когда вы подошли к моему генератору.
; К генератору? Ни к чему такому я не подходил, - сказал Иван.
; А сооружение в форме муравейника у тропы вы видели?
; Так это... такой высокий? С палкой?
; С палкой, - презрительно скривился Жуковский. — Много вы понимаете....
; Подождите, - перебил Иван. - Вы что, правда пытались сделать то, о чем говорили на поляне? То есть, это устройство?
; Не только пытался, но и сделал! — С гордостью произнес Жуковский. - Генератор Счастья Жуковского. - Сокращенно «ГСЖ-1».
Иван внимательно посмотрел на Жуковского, пытаясь понять, шутит он или нет, но Жуковский был сама серьезность.
; Генератор счастья. - Веско повторил он. - Я столько лет потратил на разработку и внедрение, - тайком, заметьте, потому что все новое у нас, сами видели, принимается в штыки. Но сегодня я всем доказал! А если что и пошло не так, то виноват не я, а... другие, некоторые. 
; Вы имеете ввиду меня?
; Ну да! Вас!  И время для приезда выбрали такое... и этот ваш Бородов... Волосов... Впрочем, что я? Об этом вам Хозяйка лучше моего расскажет.
; Это вы про Ксению? Она знает Усова?
; Знает, - сказал Жуковский. - И Усова, и вас, — и много чего еще. А Ксения — это только для вас она, может, Ксения. Да вы не смущайтесь. Кроме вас ее почти никто и не видел. А то, что вам явилась, да еще и захотела помочь - значит, чем то вы ей приглянулись. Хотя, - прибавил Жуковский ревниво, - просто дело было серьезное и требовало вмешательства. Пока все не  зашло слишком далеко.
; Но оно все же зашло, так?
; Я вам еще раз повторяю, я здесь не при чем — горячо заговорил Жуковский. - Я не виноват в том, что у людей в голове делается! А если кто и не верит в мое изобретение, так это я привык. Придет время и они сами... - он вдруг осекся, будто новая и неожиданная мысль посетила его. - Кстати, Жуковский заговорщицки понизил голос. - Вы видели конструкцию у опушки?
; Это.... тот шалаш?
; Не шалаш, - обиделся Жуковский, - а сверхновый, практически готовый образец, «ГСЖ-2». Вы не думайте, что снова будет какой-то сбой. В нем учтены почти все недоделки, и хотя кое-чего еще не хватает, в принципе, модель рабочая. Нельзя допустить, чтобы проект закрыли на стадии завершения. Представляете, скольким людям это принесет пользу? Я уверен, мне удалось бы упросить Хозяйку, если бы и вы со своей стороны как лицо, так сказать,  заинтересованное...
Иван, который ни в чем таком не был заинтересован, ответил: «знаете, вы лучше сами как-нибудь». Жуковский насупился: «Ладно. Впрочем, не буду вам мешать. Можете ополоснуться». 
 
С этими словами он исчез, а на берегу ручья оказались три прекрасные девы, длинноволосые, и зачарованно-томные, которых Иван, казалось, видел когда-то во сне.
С пением, похожим на нежный перезвон лесного ручья, девы закружились у воды в чарующем танце; чувственные руки их сплетались узором, красоте которого не было подобных.
Приблизившись, они окружили Ивана и оказалось, что он нагой стоит в ручье, под колесом, которое пришло в движение, а откуда-то сверху на него льются струи сверкающей в лунном свете воды. 
Никакого стеснения Иван не испытывал. Ничто плотское не шевельнулось в нем во все время, пока нежные руки скользили по его телу и волосам, смывая тину и болотную грязь; пока мелькали совсем близко перед его взором их глаза, губы и зыбкие, белоснежные перси,  воздушно вздымавшиеся в кипении лунного света, которые тонкие одежды делали более чем обнаженными.

Омыв его, девы исчезли, а Иван обнаружил себя снова на берегу ручья, где на ветке сосны посеребренной луной висела его одежда, тоже совершенно чистая. Рядом стояла пара новеньких кроссовок, как раз по ноге и чрезвычайно удобных.
После купания живительный огонь бежал по коже. Рукав рубашки был снова цел, а рана на предплечье затянулась бесследно.





***

Ксения и Жуковский ждали его под навесом. 
Под потолком был укреплен старый керосиновый фонарь, где в стеклянной колбе клубился светящийся туман. Стол был убран светло-серой скатертью, в центре которой стоял высокий  серебряный кувшин. Вокруг кувшина в хрустальных вазочках золотился мед, темнели россыпи лесных ягод и орехов на блюдах, скворчала только что снятая с огня рыба. 
Ксения сама налила Ивану в бокал золотистого искрящегося напитка. Легкий на вкус и чуть терпкий, он растекся по телу приятным теплом, унося тревогу, успокаивая.
Ночной лес, и то, о чем он боялся вспоминать, забылось, как ночной кошмар, который в минуту пробуждения поражает ум, но быстро блекнет, будучи осознан как сон.

Утолив голод, Иван откинулся на лавочке.
Видя, что он оправился вполне, Ксения улыбнулась:
; Ну вот, так гораздо лучше.
Иван же, который давно искал случая, снова потянулся было через стол к ее руке, но   смутившись ее, другую, и того еще что Жуковский, сопя, наблюдал, руку отдернул; чтобы скрасить неловкость, спросил: «ну так... а что здесь произошло?» 

; То, что здесь произошло, Иван, началось не сегодня, и не с тебя...
; А с кого? Спросил Иван простодушно, - с Жуковского?
; Я попросил бы вас... - сказал Жуковский...
; ...И не с него. - Ксения едва заметно улыбнулась. - Хотя, я не удивилась бы, стань Жуковский причиной чего-то даже более  катастрофического.
; Извините, - сказал Иван, - я не хотел. - Просто все это (он обвел руками беседку и стол) так... странно, а главное - ты, Ксюша, и вы — он посмотрел на Жуковского, - и все, что вы говорили, и...
; ...Я понимаю, - пришла на помощь Ксюша, - но это теперь не главное. Главное - что ты теперь здесь, в безопасности. А что делать дальше, мы обязательно придумаем.
; Увозить его нужно поскорее. — Шепнул Жуковский.
Ксения повернулась к Ивану.
; Ты помнишь эксперимент своего друга? И то, зачем ты приехал?
; Ну конечно, – отвечал Иван, - за набросками я приехал. А насчет эксперимента - я, конечно, уважаю Усова, как художника, но никогда не принимал всерьез то, что он говорил обо всем остальном, как ты уже знаешь...
Ксения сама взяла руку Ивана в свои ладошки.
; Усов действительно добился — отчасти — чего хотел. Но стал заложником собственного неведения.
; С вашей помощью, Иван. С вашей помощью... — Жуковский сделал задумчивое лицо.
; Жуковский! - воскликнула Ксения. - На твоем месте я бы стыдилась.  Уж если кто и «помог»...
; Под страхом самого сурового взыскания готов повторить, - буркнул Жуковский, недовольно поглядывая на их руки, - если бы он не хотел того, чего на самом деле хотел, то мой генератор...
Глаза Ксении потемнели.
; Люди слишком сложно устроены для того, чтобы нам до конца разобраться в них, или им — в самих себе. Поэтому брать на себя ответственность исполнять желания, о которых они сами не подозревают, и думать, что это принесет им счастье — безответственно, и даже жестоко. Если бы не твое изобретение, Иван был бы теперь на поляне. 
; А если бы не художник, он бы вообще не приехал.
; Вы можете все таки объяснить..? - сказал Иван.
; ...Позвольте мне, Хозяйка, - Жуковский даже привстал от нетерпения — раз уж вы утверждаете, что это я виноват... - и повернувшись к Ивану заговорил торопливо, жестикулируя и запинаясь. 
; Иван! Это не я. Это все Усов. В день вашего знакомства он стоял у окна. А день — вы знаете, какой был день? Вернее, ночь? Самая длинная ночь в году! Ночь зимнего солнцестояния. Лучшее время, чтобы быть «услышанным». И его услышали. А что он обещал? Он обещал все отдать, понимаете? За то, чтобы стать гением. А что такое гений? Вот вы знаете? Нет. И он — нет. А главное — кому обещал? - Жуковский изобразил на своем лице недоумение. - Ведь понятия не имел. Но все, говорит, отдам за свою «гениальность» - и баста. Вот «они» и взяли его всего. Но только так, чтобы не сразу догадался, чтобы не спугнуть. Вели его все это время. Деньгами  снабдили... А в конце, вместо гениальности, по неведению его... - но это другая  история.
Жуковский перевел дух. Глаза его блестели, лицо шло пятнами. 
; ...А вы — вы просто оказались не в том месте не в то время. Пришли к нему с этим вашим алкаш.... с вашим другом, согласились стать учеником... Мастер и подмастерье. Два сапога пара. Помогать ему согласились. И помогли. Усов с «их» помощью все через вас  увидел! И картину свою «гениальную» теперь закончит. Только на самом деле это и не картина, а считайте, дверь для «них», выход. Понимаете? Ведь озеро — оно не просто так «Чертово». Больше сказать — это и есть дверь «туда», и все басенки которыми туристы друг друга потчуют — цветочки в сравнении с тем, что здесь бывало в прежние времена. И ночь сегодня — купальская, ночь летнего солнцеворота, единственная в году, когда они по-настоящему могут развернуться. И развернутся, будьте покойны. Так что, как видите, по большому счету я здесь совершенно не при чем, - заключил Жуковский, сам налил себе полный бокал и залпом выпил.
; За исключением того, - сухо сказал Ксения, - что из за твоего изобретения Иван пошел к «ним» в руки. - Да, это было его решение. Но чем продиктовано?
Жуковский нахохлился и засопел: «Его собственным желанием. Собственным!» - он поднял палец. - Вы, Иван, помните, как попали в лес?
; Да нет же, в том-то и дело! Все было как во сне... я не хотел уходить, не хотел! Ты же помнишь, Ксюша? И потом — кто это, «они»?
; Говоря языком Усова, - сущности «тонкого плана». – отвечала Ксения. - Хотя, это определение и не совсем подходит.
Она подалась к Ивану.
; Усов не знал, к чему стремится. Он считал, что преодолев собственный разум, сольется с Океаном неких идей, получив его Силу. На самом же деле Океан поглотил его, пленив одним из бесконечных проявлений своей природы, которой наша истинная природа суть отражение. Другими словами, столкнувшись с бесконечностью, он освободил бесконечность в себе самом, пропав в ней бесследно. В ней мы не узнаем ни самих себя, ни тех, кто рядом. Вот и твой уход с поляны... Ты ушел, потому что сам захотел.
; Я не хотел…
; Так думает лишь малая часть тебя. Истинные мотивы наших поступков кроются слишком глубоко, чтобы причину можно было связать со  следствием.
Ты ушел. Через тебя Усов освободил  «их». - Ксения сделала паузу. - Жуковский был не прав, когда сказал, что тебя выбрали  случайно. Случайностей не бывает. Ты оказался частью этого потому, что сам стремился.

Иван округлил глаза.
; Ничего не понимаю. Не может быть...
; Ваня. Ты помнишь, о чем я просила тебя? Не пытайся объяснить то, что покажется не таким, как должно быть этой ночью. Не дай тому, что будет происходить, затронуть твой разум. Только так ты убережешь себя. А что до понимания — возможно, оно придет позже. 
Иван нервно потер руки.
; Но что же теперь будет с Усовым?
; Усов думает, что прозрел, но это только наваждение. На самом деле, по неведению своему, он стал орудием в чужих руках. Посредником. 
; ...Плотину прорвало — добавил Жуковский.
; Одно только смущает меня. - сказала Ксения. - Решающую роль в «прозрении» Усова в итоге сыграл не ты. Как и ошибка Жуковского, не смотря на всю ее очевидность, все же не была главной ошибкой.
; И кто же ее сыграл? - спросил Иван.
; Ксения прикрыла глаза, будто силясь вспомнить что-то. Потом внимательно посмотрела на Ивана, и ему показалось, что в них на миг мелькнуло что-то и утонуло в небесной синеве.
; Я... не знаю, — сказала она, и опустила взгляд.

Лес тихо спал

; И все-таки, что же теперь будет с Усовым?
; Ему придется столкнуться с тем, что он призвал. И чем это закончится... - Ксения замолчала, и Иван не решился больше расспрашивать.
; Нам все следует быть осторожными. - Ксения оглянулась на луну, которая все еще была над островерхой сосной. - Я сделала, что могла, чтобы задержать это, но на долго моих сил не хватит...
Иван проследил за ее взглядом.
- Действительно... - прошептал он одними губами, вглядываясь в сияющий диск,  — луна стоит на месте.
; Не совсем так, — поправил Жуковский. - Совсем остановить ее невозможно. Она движется, но гораздо медленнее, чем положено, поэтому за пределами поляны прошло... — он достал из кармана большой, старинного вида будильник и посмотрел на циферблат поверх очков — не больше нескольких минут с тех пор, как вы явились.
Иван перевел взгляд на Жуковского с его неясно откуда взявшимся будильником. Жуковский тоже поднял глаза на Ивана и тот вздрогнул, увидев в них вместо обычной серенькой недоверчивости - муть без дна, в которой, казалось, растворился сам обладатель этих глаз.
; Неужели ничего нельзя сделать? — произнес он дрогнувшим голосом.
; Теоретически, если попасть в город, и до начала солнцестояния уничтожить картину… - сказал Жуковский.
; …Так чего же мы ждем? - Воскликнул Иван. - Он нетерпеливо заерзал на лавочке — когда начинается это солнцестояние? Здесь где-нибудь можно найти машину?
; Ваня. - Ксения коснулась его руки. - Все это лишь теория. На самом деле, ничего такого сделать нельзя, потому что, во-первых, силы слишком неравны, а во вторых — ни я, ни Жуковский, ни кто-либо еще, кто есть здесь, не сможет отправиться с тобой.
Мы действительно не можем. Не можем покинуть лес. Нас нет вне его.

; Что же делать? - спросил Иван. – Просто сидеть и ждать?
; Знаю, о чем ты думаешь — Ксения пыталась говорить мягче — Но все, о чем тебе нужно обеспокоиться теперь — о своей собственной безопасности. Сейчас ты отправишься домой, в город. До утра затаись. Что бы ни случилось. Утром все закончится… Я надеюсь.
; А как же ты? - Ты останешься здесь? — Нет, тогда и я не поеду. — Добавил он, зная, что все же поедет. 
; Поедешь. – Кивнула Ксения.   
Иван вздохнул, опустил голову и покачал ею, чтобы  показать, как тяжело ему на самом деле дается такое решение.
; Но как же... - он цокнул языком, еще покачал головой и стукнул кулаком по столу.
; Ничего, Ваня.

Ксения его насквозь видела. Он чувствовал это, и тем большей неприязнью к себе самому полнилась душа его. 

Лес стоял тих, недвижим. Так же светила луна. Но вот вздохнули кроны в токах тревожного воздуха; откуда-то из темной лесной глубины донесся неясный звук и стих. И действительно, ожил воздух, притекший с гор, скользнул на невидимых крыльях, преодолел пространство от опушки до навеса, и коснулся щеки Ивана.
Иван, чувствуя, что вдруг исчезла стена, защищавшая его от мира за пределами поляны, мира, полнившегося безотчетной тревогой и зачатками мыслей и чувств, которые он не мог понять, желая поскорее оказаться снова в своей комнатке, под абажуром, где золотятся корешки книг, где бронзовые завитки комода мягко отсвечивают в сумраке, где за переплетом оконной рамы — клены, - зная, что желание это скоро осуществится, потому что (он почему-то знал это), за него уже все решили; испытывая облегчение от того, что не он, она останется в этом темном, тревожном ночном лесу, стыдясь этого чувства, но ни за что на свете не поменявшись бы с ней местами, Иван вздохнул и, сделав задумчиво-печальное лицо, сказал:
; А знаешь... - я ни о чем не жалею. Ведь если бы не все это — он повел головой, — мы бы никогда не встретились....
; Все хорошо, Ваня. — Почему-то сказала Ксения. - Все хорошо.
; А еще я представил, — грустно усмехнулся Иван, про себя желая, чтобы Ксения поскорее уже снова сказала, что ему пора ехать, — что было бы, если бы то просто прошла мимо сегодня утром? Мы бы не встретились...
; Мы не могли не встретиться. - Ответила Ксения.
; Правда? - Иван счастливо вздохнул, и взял ее ручку в свои ладони.

Жуковский посмотрел на Ивана, покачал головой, вышел из под навеса и побрел в сторону ручья.

; Конечно. - Сказала Ксения. - Я ведь знала...

Иван, держа ее ладошку в своих руках, поднял взгляд к луне.
Пустые, широко открытые глаза, в которых плавала пепельно-желтая муть без дна, взирали со своей высоты, словно спрашивали:
; Кто же совершил главную ошибку?
Ксения взглянула на него удивленно
; Что ты имеешь ввиду?
; Ты сказала, что моя роль в прозрении Усова была не главной, как и ошибка Жуковского не была главной ошибкой. Чья же ошибка - главная?
Ксения долго не отвечала, словно собираясь с мыслями.

; Главная ошибка — моя. - Сказала она наконец. - Я не смогла остановить тебя.
; Да? - оживился Иван. — А как ты собиралась меня остановить?
Ксения изумленно вскинула на него глаза.
; Ну хорошо, хорошо, - отозвался Иван — главное не в этом. Главное вот в чем: что было бы, если бы я остался?
; Ты ведь все знаешь. Ничего бы не случилось. Утром бы все закончилось...
; То есть - утром бы все закончилось? - переспросил Иван, интонацией выделив «все».

Ксения собралась было ответить, но осеклась.

Стреноженная лошадь, спотыкаясь, бродила по манежу; зрительный зал — полон.
Шар медленно вращался, и звезды бежали под темным куполом, и зрители замерли, и из темноты за занавесом выглядывал кто-то.
; Ваня... - Ксения попыталась взять его руку, но Иван не дался.
 
Где-то далеко ждала уютная комнатка с абажуром, но теперь она не казалось желанной; лес и луна вдруг стали никчемными, и даже опасность, подстерегающая его, казалось, не стоит ничего рядом с пустыней, раскинувшейся в его душе.
; Людей там, куда я собираюсь, нет. - Сказал Иван бесцветным голосом,  глядя перед собой. - Волки летом не тронут... Куда там я собирался..? Обойти вокруг...
; Нет, Ваня, я...
Ксения снова потянулась к нему, но Иван отдернул руку. 
Зачем нежность? К чему объяснения?
Прилив начался. Волны меланхолии накрывали мир, и мир выцветал, и нежность пепла укрывала погибшую нежность, и розовые кусты серебрились инеем, и темные воды скрыли сад радости. Острое, ни с чем не сравнимое упоение печалью лунным магнитом тянуло на себя покрывало тоски. Упоение, которое, не требуя взамен ничего, кроме бездействия, сулящего еще большее наслаждение, мерцало над бездной скорби. В эту бездну, на бесконечно далекое дно опускался Ива; тихо, как в воде, как во сне... 

; А что я должна была делать?!! - ледяной водой окатил голос Ксении. - Разбудить тебя утром: здравствуйте, позвольте отрекомендоваться, я — Ксюша, Хозяйка Леса. Не ходите сегодня никуда, а то разбудите мировое подсознание и начнется всеобщий Катарсис?
Ксения сидела перед ним выпрямившись; глаза ее блестели, щеки залил румянец.
; Ну конечно, я же еще и виноват — вздохнул Иван, как мог печально, взывая к ее совести.
; Ну конечно, это я виновата. — Неприятно сюсюкая, передразнила Ксения. - Я пришла, и все испортила. Простите! - Она развела руки и согнулась в спине как кукольный Петрушка. — Всего лишь на всего пыталась спасти лес вместе со всеми, кто в нем, а заодно и город с населением, да вот незадача — случайно обидела ребенка!
; Что значит - ребенка? - воскликнул Иван.
; Ну конечно! - Продолжала Ксения язвительно. — Я забыла, что счастье всего мира не стоит слезинки на щеке нашего мальчика. А то, что нашего мальчика вообще никто не звал - это не в счет! И то, что один блаженный носится с собственным бредом, как с сокровищем, а другой такой же пляшет под его дудку — тоже не в счет! И только мне - единственной, кто тут  действительно не при чем, зачтется по полной программе! Я за всех в ответе, и я во всем виновата! 
; Отлично!! — Взревел Иван. - Он не помнил, когда произошла эта перемена, но его теперь трясло от гнева. - Гениально! Вот оно, ваше  племя! Вместо того, чтобы по-человечески извиниться — прости, мол, Ваня, я не могла поступить иначе, - меня тычут носом! Мало того, меня делают еще и посмешищем!
; Посмешищем, — ледяным голосом ответила Ксения, - себя здесь делает только один человек. 
; Чтоо-о-о-о?!!!
; Что-о-о-о??? — все больше коверкая голос, прогнусавила она. - А то! - Ксения  через стол придвинулась вплотную к Ивану, и тихо, ясно сказала, глядя ему в глаза. —  Хочешь правду?
; Правду..? - машинально повторил Иван — какую правду? - он боязливо отстранился от девушки.
; Что же ты? Ну? Чего ты? - неожиданно ласково спросила Ксения.
Голос ее струился переливами лесного ручья, но Иван, как и тогда, на озере, застыл от ужаса. Он попытался подняться, чтобы бежать, бежать со всех ног, но тело не слушалось; он будто примерз к лавке. 
; Что же ты, дурачок? Ну? Что случилось? - ворковала Ксения: так возлюбленная ласкает дыханием; так летний ветерок  перебирает колосья; так сходят с ума.
Глаза ее были все ближе: два синих солнца. Ты испугался? - звучало совсем уже рядом,  вынимая душу. 
; Мальчику стало стра-ашно? Он захотел домой? Под лампочку? За шторку? Чтобы мамочка пришла и рассказала, как быть? Пусть плохие девочки остаются в лесу. Им там самое место. Да? Пусть. А хорошие мальчики...
; ...Дура! - закричал Иван ей в лицо, мучительным усилием преодолев оцепенение, словно черпая мужество в этом крике. - Дура! Это я тебе скажу правду! Знаешь, ты кто?! Знаешь?!! - Выкрикивал он, не сдерживаясь, не думая, лишь бы не дать ей произнести самых страшных слов. - Удержать меня хотела? Все сделала, да?! И правда. Все сделала... Прямо на камне! Только вот... Почему же наш Ваня все-таки не остааался? А? - Он удивленно округлил глаза. - Почему ушел? - Он развел руки и сделал вид, что ищет что-то вокруг себя. - Где же он? Ау! А его нету! А почему? А может быть потому, что ему не нужна... - Он на вдохе сделал паузу, безумными глазами глядя ей в лицо. - Шлюха!!!

; Начинается.   

Иван, весь мокрый от холодного пота, трясущимися руками схватился за голову.
Луны больше не было над сосной. Она стояла теперь где-то над крышей, от чего тени под навесом  сгустились.
Сосны на краю поляны тревожно шумели. Кроны их медленно раскачивались в токах ожившего воздуха и над лесом, со стороны чертова озера, стояла кромка не то грозы, не то плотного тумана, в котором варилась, клокотала и вспыхивала тьма.
; Начинается, Хозяйка. — Снова раздался голос Жуковского.
Иван с трудом, будто взгляд его прикипел к пустому пространству пред собой, повернул голову. Жуковский стоял неподалеку, растерянно поблескивая стеклами очков.
Он все слышал… — Мелькнуло в голове. И даже не то, что он сказал, а именно что Жуковский все слышал в первую секунду ужаснуло больше всего: его позору есть свидетель...

Ксении не было рядом. Она стояла посреди поляны, спиной к Ивану, лицом к лесу, безвольно опустив руки. Ветер шевелил ее распущенные волосы. 

Зрительный зал замер. В тишине из под купола сорвалась и, медленно вальсируя в воздухе, стала опускаться блестка. Все слышали, как она коснулась опилок. Тяжелый бархат занавеса поплыл, смыкаясь, и чуть качнувшись, встал. Нет никого за ним, и не было, и неясно, как пережить первый, самый страшный миг после катастрофы, когда он еще стоит лицом к лицу - безжалостный, ослепительно-настоящий, не растворившийся в спасительной дали дней, лет, столетий. 
Иван встал, и непослушными ногами шагнул, выбираясь из-за стола. Споткнулся, чуть не опрокинув лавочку. Вышел из-под навеса.

Ксения все так же стояла, и угольная ее тень была похожа на кинжал. 

«Ксюша, я... Ксюша, ты...», кукольным петрушкой кувыркалось в голове.
Не понимая, что сделал, что сделала она, что дальше, он стоял за ней, - такой хрупкой, надломленной, и совсем не страшной.

; Ксюша... - прошептал он одними губами.

Она долго стояла не двигаясь. Потом медленно чуть повернула голову, так что он по-прежнему не видел ее лица, и Иван услышал глухой, незнакомый, как из-под земли голос, в котором был скрип сухой сосны, ветер столетий и туман болот

; Тебе пора, Ваня. Ступай.   
; Ксюша, я... не хотел, ты...
Но она так же медленно отвернулась, и замерла - юная и бесконечно древняя, - лицом к лесу, над которым вставали всполохи тьмы. И в последний раз, уже издалека, будто их разделяло нечто большее, чем один единственный шаг, послышалось:
; Саке. Позовите Саке.

Тут же кто-то осторожно коснулся его локтя и почтительный, вкрадчивый голос произнес.
; Идемте, Иван.

Вместе с Жуковским перед Иваном стоял невысокий крепыш в спортивном костюме. 
; Все готово, Иван. — Тихо сказал крепыш и поклонился, приложив ладонь к груди.

Лицо его показалось Ивану знакомым, но он был слишком расстроен, чтобы думать об этом, поэтому покорно, как бумажный кораблик на ниточке, двинулся за ними. 
Уже у опушки Иван оглянулся, и в последний раз увидел Ксению. Слабая и непостижимо сильная, одинокая и отдающая себя, источавшая тихое синее сияние, она все стояла в центре поляны. Волосы и одежды ее вздымались от ветра, и лес вокруг, казалось, ожил. Тут и там в глубине его пробегали вихри бледного синего огня, в которых угадывались сонмы легкокрылых, стремительных, встающих против тьмы, ползущей с озера...



***


; ...Смотри. Луна стоит на месте...
; Правда?
; Ну да. Столько времени прошло, а она все там же, где и была.
; Это только так кажется.
; Кажется?
; Конечно. На самом деле земля вращается, и она все время как бы уходит за горизонт. Но так как мы движемся в ту же сторону, что и она, то получается, что мы как бы все время догоняем ее, и для нас она стоит. Ну, или почти стоит.
; Почти стоит..?
; Да. Потому что мы все равно движемся чуть медленнее, и...
; Значит, не стоит... - Прошептала она. 
Вытянула руку к стеклу. Узкая ладошка тихо засветилась в лунном молоке, и на козырек приборной панели легла от тонких пальчиков заостренная тень.
Тень ожила, заскользила, превращаясь то в цветок, то в обещание.

Самолет застыл в тусклом кристалле лунного света. Нес на левом крыле огонь красный, на правом — зеленый. Белесый шлейф тянулся за ним через все небо, и шлейфа лунная тень, туманной плоскостью рассекая небесную глубину, лежала на серой холстине
земли.
; Какая она все-таки яркая... смотрит...
; Кажется, смотрит на тебя. Любуется.
; Ой... у тебя погон сдвинулся.
Аккуратно взяла его двумя пальчиками, и погон, плотно насаженный на широкий хлястик рубахи, медленно заскользил вверх... Потом вниз. И снова вверх туго скользя двинулся погон.
- Что ты... делаешь..?
- Поправляю... - донеслось из бархатного тумана духов, вздохов, взглядов, 
- Ну и... как...?
Остановилась. Поглядела сквозь долу опущенные ресницы, дохнула на ухо: почти... и  снова пополз погон; ниже, до самого конца, и напоследок вдавившись в основание - замер..   
... Теперь хорошо.
В миг сделавшись томной, податливой, мягкой, прильнула к плечу. Тонкая ручка  соскользнула, обессиленно легла на локоть.
; Как спать хочется... Ах...!

Разлилась громкая трель, и двое прянули друг от друга; она — на краешек откидного стульчика, целомудренно сдвинув коленки, он — весь еще в розовом тумане, шарил рукой в поисках защелки.
Нашел, сдвинул, замок отскочил, и в кабину со стаканчиком свежезаваренного кофе вошел капитан. 
; Ну, как тут у вас? Ничего не натворили?
; Нет! — В один голос ответили они.
; Вот и чудненько... - уютно крякнул тот, устраивая свое раздобревшее за годы полетов  тело в кресле... - Вот и...  ладненько. О! А чего это вы в темноте сидите?
Капитан щелкнул тумблером, и кабину залило рабочим светом, от чего волшебное лунное небо исчезло, а стекла из волшебных стали непроницаемо черными.
; Ну вот. — Удовлетворенно потер ладони капитан.  - Другое дело.






В ЛЕСУ
 
Странная ночь. Тревожная ночь. Отчего — неясно, и от этого еще тревожнее.
Ветер, словно испугавшись чего-то во сне, поднялся и несся напролом сквозь чащу, выл, обдирая бока об острые сучья, увязая в болотах, ломая ветви. Сухие стволы надсадно скрипели, потревоженные; того и гляди рухнут. Горе тому, кто окажется рядом; придавит, сучьями печенки проткнет — не выберешься. Медленная, мучительная смерть. 
Кроны сосен мели бледное от луны небо; редкие звезды испуганно дрожали в своей высоте, и  только луна взирала на все происходящее равнодушно. Свет ее не достигал лесного дна, и мрак там стоял бы совсем кромешный, если бы не мелькнул во мраке  огонек. Вот исчез, будто и не было. Вот снова появился и, вздрагивая, покачиваясь, как поплавок на темных волнах, двинулся по неверной кривой.
 
Шайтан... только что была ночь тихая, как штиль на море, и заветный сарайчик под луной - словно как на картинке, и лес мирно спал... Странная ночь. Непонятная ночь. Куда все пропало, что было раньше? Нет ничего. И все равно, будто кто-то смотрит. А  вот посмотреть тоже... Но нет, нет. И думать не хочется о том, чтобы посмотреть. Скорее бы найти дорогу туда, к дому на лесной поляне; к заветному чуланчику, где в крохотном погребке под тяжелой замшелой крышкой, на полочке у самой земляной стены — ряд деревянных бочонков,  в которых то, чего лучше нет на свете; собственного супруги изготовления вино из собственного же, выращенного, на склоне горы винограда. О, весь их городок знает, что это за вино! Из самого Города приезжают к ним за этим вином, и покупают, и развозят по всем, даже самым отдаленным углам отечества не только нашего, но и чужедальних, и пьют сами, и с видом значительным, загадочным и торжественным одаривают тех, кто, увы, не все еще познал в жизни, пока не отведал этого вина! Вот что это за вино.
Сколько  душевных сил нужно, чтобы жить рядом с этим вином, сердцем чувствовать, и всем существом своим, как где-то рядом, в тесной утробе погребка, - так рядом, что сладко трепещет сердце при одной мысли об этом, - зреет оно, наливается силой, расцветает, вбирая в себя жар полуденного солнца, прохладу лесных ручьев и синеву бездонного соснового неба, внешне оставаясь и смиренным, и постным, и безразличным, — все, чтобы не догадались, не уличили, не усилили и без того вездесущую бдительность, не отобрали надежду. Чтобы не упустить единственно верный миг — миг между таинственным преображением сусла в божественную кровь, и минутой, когда супруга - его Небесная кара, бремя и крест, Дионис, по своей божественной прихоти принявший облик сварливой старухи, не направится, позвякивая ключами, к погребку и не свезет все на рынок.
Тогда-то и надо изловчиться, - успеть проникнуть в погребок первым, и взять свое.
А не успеешь — извлечет она плод из утробы, и раздаст кровь бога тем, кто придет за нею, его же оставив обескровленным.
Конечно, можно не спеша овладеть еще не созревшим суслом, но разве в этом дело?
Нет, конечно же. Ведь тогда насытится лишь тело, дух же останется без пищи. А что есть тело, как не сосуд для духа? И где кроется истинное наслаждение, как не в наслаждениях духа? И с чем сравнится предвкушение обладания, как не с собою самим?
Так иссохшая равнина долго ждет ливня, и вот, когда после бесконечности ожидания, и надежд, и страданий, грозовое облако приблизилось, и застило свет, и гонит перед собой колючую пыль, и дождя еще нет, но уж непременно будет — не стоит ли этот миг выше самого соития земли и воды? 
Да, конечно, мы люди простые, но и мы кое-что понимаем в удовольствиях.
 
И вот - настал день! Как удачно случилось карге отправиться в город! И ключ от сарайчика — старый, чуть тронутый ржавчиной, увесистый ключ, доселе припрятанный под половицей теперь в кармане. Карга думала, она хитрее. Но тайник уже давно рассекречен: нельзя скрыть то, что видно сердцем. И ключ опустился в карман; и сарайчик — вот он, в двух шагах, да только действительно что-то неладное творилось этой ночью: стоило шагнуть с крыльца, и задыхаясь, и трепеща от вожделения, приблизиться к заветной дверце, как ничего не стало из того, что было, а стало, что есть: тьма, вой ветра, да скрип сучьев. Пусто, пусто на сердце; яма бездонная там, где цвел чудесный сад. Кровь Бога ушла в песок. Живительный дождь прошел стороной, и величайшее наслаждение обратилось тягчайшей из мук. И, будто вняв страданиям, кто-то застонал в лесу: долго, тоскливо... 
Но нет. Нет там никого, и быть не может. Никто не крадется по пятам бесшумно и страшно. Не смотрит сквозь мрак. Не тянутся к горлу холодные пальцы из темноты. Не может быть того, чего быть не может, и - не сойти бы с ума...
Где же ты, заветный огонь в окне? Где вы, люди? Зачем ты меня покинул, мир?  Где Он, дарящий радость тем, кто в ней нуждается?
 
Цепляясь полами старенькой брезентовой куртки за кусты шиповника, спотыкаясь о корни и поминутно ощущая на своем лице жесткие, липкие нити паутины, человек торопливо шагал по лесу. Огонек в его руках светил все слабее — лампочка в фонарике слепла, ничего уже не освещая вокруг.
Так и моя жизнь, — в тоске думал он, продираясь наугад сквозь густой подлесок, - маленький фонарик в темном лесу. Куда идти?
Он остановился и поднял голову, словно надеясь найти ответ среди редких звезд, но звезды молчали, и только плыли, заблудившись среди них, мерцающие огни.
Он не помнил, сколько прошло времени, но только когда лампочка в фонарике совсем было погасла, и отчаяние овладело им вполне, за деревьями ярко и жизнеутверждающе вдруг вспыхнул еще  огонь.
Человек замер, не своей удаче, а огонь, лаская отсветами стволы, веером рассыпая тени, плавно и скоро заскользил за деревьями. Следом, множась эхом, поплыл мягкий шум мотора. 
Человек устало выругался от облегчения, и совсем уже не разбирая пути, двинулся на звук.
Несколько минут спустя он, в изодранной куртке и облепленных грязью сапогах своих,  стоял у обочины разбитой асфальтовой дороги, а перед ним, дрожа в ночном воздухе, перемигивались огни городка, раскинувшегося у подножия невысоких лесистых гор.




ПЕРЕД ОТЛЕТОМ


В машине Иван впал в оцепенение, в которое погружается человек переживший потрясение выше своих сил. Он совершенно потерял счет времени, и даже забылся сном, в котором как он смутно помнил, все было очень хорошо, и только внезапно наступившая тишина заставила его прийти в себя. 
Водительское место было пусто. Машина стояла у кирпичного здания автостанции, откуда два дня назад, далеким солнечным полднем он начал свой путь.
Луна поднималась все выше и густая тень от  навеса косо падала на пыльный асфальт. Все так же лежал за дорогой заброшенный скверик, и невысокие, поросшие сосной горы поднимались за городом, призрачно-серые в серебристом лунном свете. 
«Два дня»... — рассеянно подумал Иван. «Вроде и не много, а будто две жизни прожил».
; ...Впрочем, - бухнул в его голове чей-то голос, - это все лирика. Оставим ее тем, кто в ней нуждается, а сами двинемся дальше.

Иван кивнул, и выбрался из машины.

Водитель сидел посреди пустынной дороги на корточках, и в задумчивости что-то чертил веточкой на пыльном асфальте.

; Выспался? - спросил он не глядя на Ивана.

Иван приблизился.
Водитель, не прерывая своего занятия, вздохнул печально, и тихо произнес. Эх, Ваня-Ваня... зачем ты меня подставил...
; Что, простите? - не понял Иван.
; Заварил ты, говорю, кашу. — Ответил водитель, по-прежнему не глядя на него. - А я ведь говорил: «езжай в Караганду», — и встал, обратив к Ивану широкое,  луноподобное лицо.
Иван в изумлении отступил.
; Как? - воскликнул он - Это вы!?
Водитель же достал из кармана вытертую тюбетейку, водрузил ее на свою коротко стриженную круглую голову, и действительно - стал бомбилой-таксистом, которого он встретил здесь по приезду, и который чуть было не уговорил его ехать в Кооператор.
; Я. — Коротко ответил таксист, и улыбнулся. 
; Ну конечно! - Иван всплеснул руками — мне ваше лицо еще на поляне показалось знакомым, но сегодня столько всего произошло что... - Он вдруг остановился, а потом и с еще большим удивлением спросил... - подождите, так это что же? это значит и вы...?
Таксист кивнул.
; Никогда бы не подумал, - вырвалось у Ивана. - А впрочем... — спохватился он — впрочем, я не то хотел сказать просто... просто очень необычно стало в  Каркаралинске...
; Необычно стало после того, как кое-кто приехал и намутил воду. - Отозвался таксист. - Вот тогда действительно стало необычно. А до этого — веришь, нет? Все шло своим чередом! Туристы, лесники, местные: каждый занимался своим делом. Лес стоял, мы за ним приглядывали, как положено, и - справлялись! А если где и не справлялись — так хозяйка придет, подскажет, и - снова ничего необычного. А теперь кто бы ей самой подсказал? Главный-то подсказчик — он покосился на Ивана — вот он стоит, а больше специалистов и нет.
Слова таксиста произвели бурю чувств в Иване.
; Да я... я же говорил ей! Просил позволить остаться! Она сама не захотела! Она... - Иван густо покраснел и сник.
Таксист покосился на Ивана так, будто выбирал в магазине не очень понравившуюся, зато недорогую вещь
; Эх, ты. Горе луковое. Рыцарь печального образа. Раньше были люди, как люди, а теперь только ленивому живется спокойно. Идею им подавай. Высшую цель.. А вся цель и смысл жизни — прожить ее по возможности счастливо, и неважно, чем заниматься, потому что... - впрочем, что там. — Он махнул рукой. Я не священник и не психотерапевт. Мое дело маленькое. Мне сказали — я сделал. И, кстати, всегда получалось. Пока вот тебя не встретил. И как это ты  ускользнул — до сих пор не пойму.
; Откуда ускользнул? - не понял Иван.
; С автостанции! Ты понимаешь, что всего этого (он широко повел рукой) не случилось бы, если бы ты просто уехал тогда? А? Я уж и так к нему, и этак, - все в лучшем виде представил, и — ничего! Просто развернулся и — поминай как звали! Зато теперь мы имеет то, что имеем - и добавил удивленно-задумчиво, глядя себе под ноги. От меня ушел, от всех ушел... Удивительно! Как колобок...
Иван поглядел на таксиста.
; А что еще мне было делать? - спросил он. - Вы же предлагали, извините, какую то нелепицу. 
; Так в том-то и дело! - выпалил таксист. - Другой бы на твоем месте не то что поехал бы куда сказано, а и не вспомнил бы, что вообще здесь был! А он просто, видите ли, ушел. Нет, видно, не так ты прост, как кажешься.
; Постойте, — Иван недоверчиво посмотрел на таксиста, припоминая подробности их встречи. — Вы что, действительно хотели меня... загипнотизировать?
Таксист презрительно фыркнул, очевидно, до глубины души уязвленный подобным предположением.
; Все гипнотизеры - жулики! - заявил он с самым решительным видом. - А то, о чем я тебе говорил, было на самом деле твоим же собственным воспоминанием. Но ты воспринял его как чужую волю. Так часто бывает, когда... — Он снова оборвал себя на полуслове и махнул рукой — Впрочем, ладно. Долго объяснять.
; Ну, хорошо, — сказал Иван, изо всех сил стараясь не удивляться. — Пусть так. Но если в итоге ничего не вышло, можно же было и просто объяснить...
; Точно! - таксист хлопнул себя по лбу. - Как же я сразу-то не додумался! Просто подойти и сказать: так, мол, и так, Ваня, не ходи в этот раз никуда, там демоны мирового подсознания хотят через Усова овладеть твоей волей и выбраться из озера! - И добавил: «А вообще, по мне так было бы проще запихать тебя в багажник без лишних слов и отправить, откуда приехал. Еще и беседу по дороге провести: как надо слушаться старших». Но, — он пожал плечами, - «все, что происходит, должно происходить с согласия человека и по его собственной воле». Так говорит Хозяйка, а с ней не поспоришь... Одного не пойму, — таксист снова посмотрел на Ивана так, будто покупал что-то китайское, - за что она тебя все-таки полюбила... 

Ветер налетел внезапно, и погнал облако колючей пыли вдоль по дороге.  Любит! Ударил благовест, и ласточки засновали в весеннем небе, и солнечные брызги задрожали на ресницах. Любит! Звенело и пело кругом. Любит!
Но где-то стояла одинокая фигурка, принимавшая на себя всю тяжесть опускавшейся тьмы, и была она окружена стеной холодного  пламени.

Иван сел на бордюр, обнял колени и закрыл глаза.
; Чего это ты? – Удивился таксист.
Иван не отвечал.
; Что случилось? – Спросил таксист, делая шаг к Ивану, и глядя на него недоверчиво.
Слеза сбежала из-под сомкнутых ивановых век, и упала в пыль.
; Вот те раз. – Удивился таксист. Что такое, Вань?
Иван заплакал.

Он плакал навзрыд. То, что копилось в нем все это время, нежданно и разом высвободилось,  и, не разбирая дороги,  устремилось с вершин выдержки и благовоспитанности, куда-то вниз, в пропасть без названия, где ничто не имеет значения кроме спасительных, облегчающих душу, примиряющих всех со всеми слез.
Луна смотрела из своей высоты безразлично, как и всегда, - от всего далекая, и привычная ко всему.

; Она… она… - Всхлипывал Иван... – А я… 
; Ну, поплачь, поплачь. – Одобрил Саке. – Иногда это так и нужно. Это ничего. – И отошел.

Ветер стих. Звезды стояли над городом, складываясь в таинственные узоры. Между звезд двигались огни, подмигивая с ними, вопрошая. Но звезды не слышали, не видели. Они были слишком далеко, и все складывали и разгадывали свои небесные ребусы, безучастно холодные и недосягаемо – прекрасные.


Через несколько минут Иван, с покрасневшими, припухшими глазами, все еще вздрагивая, стоял перед Саке.
; Извините. – Говорил он, не глядя на таксиста. – Я, наверное, немного устал сегодня.
; Бывает. – Понимающе кивнул таксист, и достал из кармана своей жилетки плоскую  блестящую фляжку. - На вот. Полегчает.

Иван открутил крышку – причем, в воздухе запахло лесными травами, – и выпил.

На миг ему показалось, что он не выживет. 
Однако, в следующую секунду спазм, сдавивший горло, разошелся по телу приятным теплом, и стало ему и теплее, и спокойнее, будто бы кто взял неприятные мысли за руку, как нашкодивших детей, и вывел их вон. 
; Боярышник? – спросил Иван, возвращая фляжку.
Саке не ответил. Он только посмотрел на Ивана с сожалением, и тоже выпил.
; Ну, - сказал он, – теперь, пожалуй, можно.
; Что можно? – Спросил Иван.
; Двигаться дальше. – Ответил Саке, но тут на дороге появилась и стала приближаться под луной одинокая тень.

«Бог в помощь!» – донесся одинокий же голос, и в следующую минуту перед ними оказался человек в старой брезентовой куртке, болотных сапогах и нетрезвый.
; Бог в помощь. – Повторил человек и, стараясь держаться ровно, приблизился.

; Совещаетесь? - спросил он, косясь на фляжку. - Дело хорошее. Ночь, луна... Одно плохо — магазины закрыты. Кроме того, что-то такое носится в воздухе.. - Он пошевелил перед своим лицом пальцами — непонятное. Не спится мне. Вот, брожу — вздохнул он и снова покосился.
; Держи, добрый человек. — Сказал Саке, и протянул человеку фляжку.
Человек оживился чрезвычайно. Он торопливо отвинтил колпачок, и, направив фляжку донышком к самом луне, задвигал острым кадыком.
Простоял он так, булькая и отдуваясь, довольно долго, и стоял бы еще, если бы Саке не вмешался: 
; Пригубил - и хватит. – Подсказал он человеку. - Надо и честь знать.
Человек, сделав над собой серьезное усилие, от горлышка оторвался и, раскрасневшийся, подобревший лицом, уткнув нос в рукав, и рукавом занюхивая, протянул фляжку Саке.

; Амантай. — Сказал человек и вежливо, обеими руками, по очереди пожал руки Саке и  Ивану. - Здешний лесник.
; Иван. — Ответил Иван. - Просто Иван.
; Саке. — Сказал Саке. — Здешний таксист. И добавил: а что, Амантай? Опять получил от жены на орехи?
; Откуда ты знаешь, добрый человек? – Амантай, видимо тоже перестал удивляться, и спросил только из вежливости. 
; А я все знаю. — Ответил Саке. - Я же таксист.
; А-а-а-а, — довольно протянул Амантай, — понимаю.


; А у меня печаль — вздохнул Амантай. — Жена из дома выгнала. Иди, говорит, и не возвращайся. Алкаш.
А разве я алкаш? Разве я хоть гвоздь вынес из дома и пропил? Разве когда поднял я на нее руку? Или меня уволили с работы за пьянство? Нет! — Он горестно скривил рот. — Это я сам испортил ее. Своей любовью. Здесь, — он ударил кулаком себя в тощую грудь, — здесь нашла она очаг, согревший ее и растопивший всякую жалость и сострадание. Так тает свеча от жара пламени; так спирт сочится сквозь плотно  сжатые губы; так маргарин капает с противня. Остались злоба, непонимание, зависть, и умение больно бить скалкой. Ни сжечь, не выморозить, ни соскрести этот осадок нельзя, уверяю вас. Все, что получил я в обмен на свою доброту — синяки, ссадины и хулу.
; Все понятно. - Подытожил Саке. - Довел лесник жену.
; Ну, а что, собственно, случилось? - Спросил Иван.
; Случилось? - Трагически воскликнул Амантай, и воздел руки. — Вы спрашиваете, что случилось? То, что человек, нигде и ни в ком не найдя сочувствия, устремился душою ввысь — это случилось? То, что  человек, не найдя ни в ком понимания, - одинокий человек в попытке сгладить несовершенство этого мира ищет отдушину — случилось? Или случилось то, что вино, - этот дар свыше, друг и пособник всякой мудрости и философии, вдруг стало источником зла? Если так, то - да! Случилось! - Воскликнул Амантай, потрясая руками, как оперный певец. — Случилось то, что тьма одержала верх над светом и правит бал. Чистым душам нет там места. -
Разве в вине дело? - вопрошал он звезды и луну. - Хоть на  миг почувствовать себя – собой?! Хоть со дна бутылки, но увидеть звезды?! Да. Все - иллюзия. Мираж в пустыне снедаемой жаром души. 
Наступит утро, а с ним — другая реальность. Неоспоримая, нерушимая. Но - что до нее тому, кто воспарил здесь и сейчас? - С этими словами лесник сам взял из рук Саке фляжку, и отхлебнул. - Вот... как-то так. – Подытожил он, и фляжку отдал.
; Залез в погреб. Вылакал пол бочонка... – Задумчиво говорил Саке, уперев подбородок в пальцы. – Еще столько же разлил, да разбил в темноте банки с вареньем... и удрал.  Участок стоит без обхода неделю....
; Все! Простонал Амантай, и схватил себя за волосы. – Довольно! Он простер руку с растопыренными пальцами к Саке. — Я думал, здесь поймут меня! но - нет! Здесь то же, что и везде: тьма, и запустение! Духовные скопцы! Отрясаю прах с ног моих! Прочь отсюда! Прочь!

; Улица Фридриха Ницше шестьдесят девять! - Крикнул Саке вслед леснику, чья спина уже скрывалась за зданием автостанции. — Там за противопожарным щитом — заначка!
; Шестьдесят девять? - Вдруг спросил лесник совершенно трезвым голосом, и без всякой театральности.
; Шестьдесят девять. — Подтвердил таксист. - Ворота зеленые. Справа — гараж с буквой "Х". Не ошибешься.
; Рахмет, братан! - Донеслось в ответ уже издали, и лесник пропал.

; Это друга его дом. — Объяснил Саке, когда лесник скрылся. - Тот давно уже в запое, так что, не будет ничего плохого, если одну бутылочку у него экспроприируют. А то уснет пьяный, а газ закрыть и забудет...
; Странный лесник, - сказал Иван. – Никогда я таких не видел. Что с ним? 
; Не странный. – Отвечал Саке. Это ночь такая. Странная. - Что-то просыпается в лесу, и люди это чувствуют, вот и маются. Места себе не находят. Гляди – ка… - Саке указал рукой в сторону гор.

Над горами теперь так же, как и над поляной, вставала кромка облака – не облака, а будто бы тьма  разливалась по небу, в которой вспыхивала еще большая тьма.
; Задержался я тут с тобой – сказал Саке.
Ветер, пришедший с гор, налетел, стеганул колкой пылью, обдал холодом, и где-то завыли собаки.
- Спешить надо! - Крикнул Саке. – Живо за мной! 

Они добежали до скверика, и остановились у старой артиллеристской пушки под стелой. 
Здесь Саке остановился: 
; Долетишь до города - сказал он, - садись в каком-нибудь укромном месте, и сразу дуй к себе. Нигде не задерживайся. Ни с кем не заговаривай. Не зевай, и вообще - будь осторожен.
; Ну-у… - протянул Иван – вы же меня до двора довезете? – «долетишь» сказанное таксистом он воспринял буквально как «быстро доедем».
; По дороге не успеем. - Ответил таксист. - Да и мотор барахлит; не ровен час, заглохнем на пол пути. Вот – техника. – И Саке указал на серебристую сигару истребителя, возвышавшуюся над его головой.

Иван посмотрел на таксиста, потом на истребитель, и снова на таксиста.

; Ну? – прикрикнул таксист? – Что стоишь? Дуй в кабину? 
; Да как же я дуну, - возражал Иван, который от неожиданности забыл не удивляться, - если я только что выпил? Мне нельзя управлять ничем. Тем более – памятниками. Тем более – памятниками самолета; тем более, что я и не пилот вовсе, а преподаватель, и вообще…

…и тут Иван, сам не зная как, оказался в кабине. Перед ним был щиток приборной панели с пустыми глазницами, а сбоку на крыле стоял Саке и давал последние указания.
; Управлять ничем не надо. – Говорил он. – Надо только не мешать. С остальным – разберешься. Главное – не робей; сробеешь – пропадешь. А чтобы не сробеть – вот,  дарю.
С этими словами таксист протянул Ивану фляжку: 
; Будет трудно – выпей.   
Иван открутил колпачок и тут же выпил.

; Прилетишь, – повторял таксист, – нигде не задерживайся. Сразу домой, и до утра оттуда ни шагу. Что бы ни случилось. Все понял?
Иван кивнул.
; Вопросы есть? – спросил таксист.
; Есть – отвечал Иван. - Как я его посажу? – И снова выпил.
; Разберешься. – Проинструктировал таксист. – Главное - место выбери поукромнее. Чтобы без шуму. Остальное – наша забота. Да, и вот еще что. – Таксист посмотрел на Ивана серьезно. – Самое главное. До рассвета держись подальше от воды. Озера, ручьи, и даже большие лужи – обходи стороной. Вода сегодня для тебя - не источник жизни. Чертово озеро, надеюсь, помнишь?
Иван молча кивнул.
; Ну, тогда и объяснять больше нечего. – Успокоился таксист. – В общем, - удачи тебе. Ни пуха. 
Сказав так, он уже собрался было сойти с крыла, но Иван остановил его.
; Саке. – Сказал он. - Вы ведь еще увидите Ксению?
; Ну, увижу. - Отвечал Саке.
; Вы ей передайте, – попросил Иван, - скажите ей, что… что я извиняюсь за все. Что я очень, очень был неправ, и еще… что я ей благодарен... за все.

Саке посмотрел на Ивана мягче. 
 
; Она и сама поняла. – ответил он. А если ты и сказал что-то не так, то не принимай близко к сердцу. Говорю же – ночь сегодня такая. Маются люди. Места себе не находят. Да что люди - хозяйку и тут прихватило. Думаешь, она от себя сказала тебе то, что сказала? Там, под навесом? А ты и подавно; в самую пучину угодил. И вот еще что – Саке опустил глаза и почесал нос. – Это, конечно, не мое дело, и все же, я вижу, ты парень по-своему неплохой, поэтому… – Саке вздохнул и покосился на лес.
Ветер крепчал, и грозил сорвать тюбетейку с его головы.
; Тебе, конечно, не просто будет теперь забыть… ее, - сказал он. – Но и ты знай, что она тоже тебя не забыла. Что для нее тоже не все так просто.   
Иван ничего не смог ответить; только подбородок его опять задрожал, но Саке уже стоял под самолетом и кричал, размахивая тюбетейкой:
; Ну! Чего расселся? Зря, что ли на тебя технику переводим? А ну - домой! Живо!
; От винта! – Крикнул Иван в ответ, и что есть силы огрел ладонью борт истребителя.

Корпус машины отозвался глухим это, которое переросло в утробное урчание, затем – в свист и гул; машина задрожала, напряглась, словно стальной мускул и, сорвавшись со стелы, устремилась в светлое от луны небо.