Было пасмурно и промозгло. Ёжась от ветра, я свернул направо на Франциска и уткнулся в его одиноко стоящую палатку. На любой улице города, почти в любое время поставь жестяную коробку, напиши на ней “Cr;pes”, да пеки блины с шоколадом — ты получишь если не очередь, то хотя бы собеседника раз в пять минут. Париж любит блины!..
— ...если только это не блины Угрюмого Луи, — ухмылялся давеча Жан-Бернар.
Я узнал от него об этом продавце и этой палатке на Франциска, когда мы с Шарлем по очереди с треском проигрывали ему в петанк. “Отчаяние и безысходность!” — воздел руки в воздух Шарль после очередного неудачного броска.
— Если ты хочешь что-то узнать о настоящей безысходности, мон ами, то загляни в глаза Угрюмому Луи! — хохотнул в ответ Жан-Бернар.
За высоким прилавком невысокого Луи было едва видно, но казалось, что пока я не подошёл, он просто сидел и недвижимо смотрел в противоположный конец своего фургончика. Вокруг не было ни души.
Я поздоровался. Луи поднялся и не глядя на меня пробормотал что-то вроде “дбрй-день-чт-желаете”. “С бананом и карамелью, пожалуйста”, — сказал я. И он молча задвигался по палатке, гремя посудой.
Сутулый, с безразличным выражением лица, в заляпанными маслом сером фартуке и серой куртке, он так сочетался с промозглой моросью снаружи, что я, глядя на него, опять и опять поёживался. Он двигался медленно, как будто через силу, а когда в следующие несколько секунд вдруг не нужно было ничего делать, он просто останавливался, где был, и смотрел в одну точку. Он несколько раз что-то неловко опрокидывал, а потом замирал на секунду, наблюдая, как растекаются из тюбиков и бутылочек то тесто, то масло, то начинки. Потом он словно вспоминал, что готовит для меня, поднимал упавшее и продолжал своё размеренное движение.
Прав был Жан-Бернар — от Луи грустью и той самой безысходностью разило, как разит холодом из открытой морозильной камеры с тушами у мясника. Мне как-то сразу, будто машинально, стало безмерно его жаль. Когда он закончил и передал мне мой подгоревший, толстый и неаккуратный блин с бананом и карамелью, я собрал в кулак всё душевное тепло, какое мог, и сказал: “Спасибо вам, Луи, Вы спасли меня сегодня от этой ужасной погоды!”. И улыбнулся ему.
Он с усилием сдвинул вверх уголки губ и поднял на меня глаза, казавшиеся чёрными и бездонными в полумраке за прилавком. “Спасибо, месьё”, — чуть слышно ответил он, и замер. И вот он уже снова смотрел, не мигая, куда-то в сторону. А я — брёл обратно к подземке, держа в руках картонную тарелку с моим уродливым блином, и молчал.