Я не знаю с какого времени он служил в 122 стрелковой дивизии, расквартированной в Мурманской области, в г.Кандалакше. Эта дивизия прибыла туда накануне войны с Финляндией из Белоруссии. Но на момент, когда СССР начал войну с Финляндией, Саид-Эмин был артиллеристом в 420 стрелковом полку.
30 ноября 1939 г. дивизия перешла государственную границу. В одном из первых боев Саид-Эмин был тяжело ранен. Этот бой в истории описан так. 14 декабря, в 8 часов вечера, лыжные подразделения финнов, обойдя фланги передового батальона полка, атаковали полковую артиллерию. Артиллеристы вынуждены были вести огонь картечью и даже из личного оружия. Было убито много лошадей, но орудия почти не пострадали. На помощь к артиллеристам прибыл 20-й батальон 420-го полка, после чего финны отступили.
122 дивизия – единственная в финской кампании, которая не попала в окружение и не понесла больших потерь. Поэтому и раненые этой дивизии, в отличие от других, не замёрзли в заснеженных лесах, а выжили. Саид-Эмин был вывезен на лечение в военный госпиталь в Пермскую область.
После госпиталя его направили в 195-й запасной учебный стрелковый полк и назначили командиром расчета 45 миллиметровой противотанковой пушки. Я видел такие пушчонки в военных музеях, – во время войны их называли "сорокапятками". Саид-Эмин обучил и подготовил несколько расчетов, а с последним из них отправился на новую войну – с Германией.
Ему опять повезло. В тяжелых оборонительных боях под Старой Руссой в Новгородской области он был снова тяжело ранен и контужен, но не погиб, не был брошен на поле боя и не попал в плен. Это ли не везение!
После эвакуации в тыл Саид-Эмин долго лечился в военном госпитале г.Воткинска в Удмуртии. Кость на левом предплечье у него срослась криво, и он до конца жизни так и ходил с зигзагообразным предплечьем. От осколка у него немного косил один глаз, а от контузии он чуть меньше слышал и потому разговаривал всегда громко; иной раз его собеседнику казалось, что Сайд-Эмин на него кричит.
После выздоровления его направили на ремонтный завод – к строевой службе он был уже не годен. Директор завода несколько раз – и в 42-м, и в 43-м году обещал дать ему отпуск для поездки на родину, но – то давал лишь 12 суток (за это время не успеть), то откладывал. В конце концов, Саид-Эмин решил про себя уехать убёгом, поскольку из армии он уволен вчистую, и документы – на руках. Но не хватало денег на дорогу. Написал письмо старшему брату с просьбой прислать 3 тысячи рублей. Ответа так и не дождался, но заработал на перепродаже казённого мыла, которое брал за полцены у знакомого интенданта. В порядке подготовки к отъезду купил штатский костюм, ремень.
В середине февраля 44-го вышел с завода с намерением уже больше не возвращаться, уехать домой. Зашел для начала на рынок, съел лепёшку, выпил водки. Просто ради интереса подошёл к гадалке – слепая бабка гадала по книге для слепых. Нагадала: "Уедешь далеко. Если в течение трёх дней не уедешь, – приди и плюнь мне в лицо". После таких слов Саид-Эмин решил ещё раз попытать судьбу и вернулся на завод. Огрызком карандаша он написал рапорт и прямым ходом зашёл к директору. Директор только спросил: “Яблок привезёшь?” – “Привезу”. Тогда директор красным карандашом написал на рапорте: “25 суток”.
Саид-Эмин зашёл в госпиталь, – попрощаться с раненым Левочкиным, с которым успел сдружиться, пока лечился сам. Попросил: тебе, Левочкин, долго здесь раны зализывать, а брат мне обязательно напишет; сохрани адрес, а я тебе напишу.
Получив отпускной и пропуск, даже какие-то деньги, поминая добром слепую старушку, вне себя от радости – всё-таки 5 лет не был дома, выехал в Чечено-Ингушетию. Вся дорога прошла спокойно, никаких признаков депортации чеченцев, никакого настороженного к себе отношения он не почувствовал даже тогда, когда ехал по территории республики. В Грозном пошёл в несколько мест навестить родственников и знакомых. Но никого не обнаружил, у всех дома закрыты. Это показалось странным.
Решил идти в село и пошёл пешком в сторону Атагов. В районе села Пригородное встретил солдата: стоит на мостике – машина сломалась. Попросил прикурить, спросил – “А что это безлюдно так? ”. Солдат говорит: “Так никого и нет – выселили ведь всех”.
Саид-Эмин подумал: “Ну, моих-то не за что”. И пошёл дальше.
Пока шёл, уже и ночь наступила. А на совершенном безлюдье даже и солдату жутковато, поэтому, когда вдалеке увидел мерцающий огонёк, который то появится, то пропадёт, – он решил, что это черти над ним забавляются. Всё же пошёл дальше и вскоре обнаружил военный пост, расположенный уже перед самыми Атагами: сидят у костра три бойца во главе с сержантом с переброшенной через плечо полевой сумкой. В сторонке три винтовки лежат. Встали. Сержант заговорил первый: “Вы, наверное, из пожарной охраны?” (Огни в то время нельзя было жечь). Саид-Эмин, сам тоже в сержантской форме, решил до поры не открываться, промычал что-то неопределённое. “Да мы тут кукурузу жарим”, – извиняющимся тоном объяснил сержант, указывая на два мешка белой кукурузы, один из которых упал и рассыпался. “Хорошо, чечены оставили”.
Чтобы разговорить солдат и узнать – в чём же всё-таки дело, Саид-Эмин решил признаться: “Да я и сам чечен”.
Прт-прт! – вскочили бойцы, и бросились к своим винтовкам. Похватали, наставили: “Ваши документы! Пройдёмте!”
Привели к окраине Атагов, завели в барак, где на нарах, накрытых чеченскими коврами, лежит пузатый старший лейтенант.
Сержант доложил: “Вот, товарищ старший лейтенант, арестовали на дороге”.
“Да я сам к ним пришёл, – поправил сержанта Саид-Эмин. – Сержант Дельмаев, уволен из армии по ранению”.
Офицер коротко приказал: “Накормить. Пусть спит, утром сам пойдёт в милицию”.
Поев предложенных макарон с мясом, Саид-Эмин в этом же бараке переночевал. Утром отправился через всю Атагу в отдел милиции. Село было совершенно безлюдным, только имущество всякое везде валяется бесхозно, да мелкая живность бродит – куры, кошки, собаки. Скота не видно.
Наконец дошёл до милиции, – его без церемоний сразу в подвал заперли. Там – ещё арестованные: два аварца – задержаны, как признались, за то, что воровали из сёл и вывозили на ослах имущество угнанных – зерно, ковры, посуду и т.д.; две учительницы русские – по их же словам забили двух оставленных выселенными коров (не пропадать же им) и засолили мясо.
Вскоре Саид-Эмина вызвали. Конторка, женщина сидит – писарь: “Вот стол (длинный) – поспишь до утра”.
Утром пришёл замначальника отделения. Расспросил немного, а потом спрашивает: “Умеешь бедарку запрягать?”
По хорошей солдатской привычке ответил: “Нет”.
“Ладно, - говорит офицер, - пойдём”. Загрузили вместе десять мешков кукурузы на подводу: “Отвезёшь на мельницу. Пять моих мешков, пять начальника. Смелешь и привезёшь. Возьми одного аварца”.
“Хорошо”, – ответил Саид-Эмин, но торопиться, по той же солдатской привычке, не стал, и в этот день на мельницу не поехал.
Он бродил по брошенному селу, заходил в дома знакомых. Переживал. Ужасался: мебель, всякие вещи, в том числе хорошо выделанные шубы – всё лежит, видно, что не дали взять с собой. Увидел рассыпанные фотографии, из которых взял-таки парочку – с самыми красивыми девушками. Одна из них, по имени ЧIегIаг, впоследствии оказалась женой нашего родственника из Цинцаевых. Он отдал ей фотографию несколько месяцев спустя, уже в Казахстане. В каком-то доме поел немного мёда – он растёкся по полу из опрокинутой двадцатилитровой фляги. Потом увидел, что в одном из домов из трубы пошёл дым. Зашёл. В доме – женщина, чеченка. Она замужем за аварцем, поэтому оставили. Муж где-то сидит под арестом. Взялся помолоть её кукурузу – она обещала сделать толокно. Кукурузы у неё оказалось всего полмешка – вспомнились зажравшиеся пять лошадей, что стояли у отделения милиции – уже жареную кукурузу есть не хотели.
На другой день Саид-Эмин взял двух аварцев, смолол кукурузу. А уже только на третий день поехал в Грозный. В своё село, Чишки, его так и не пустили. Да ещё замначальника отделения прибавил: «Наткнёшься на какого-нибудь придурка, пристрелят ещё».
По дороге в Грозный видел – гонят целые стада скота, оставшегося после выселения чеченцев, вывозят на грузовиках всякое имущество.
В Грозном сдали в НКВД аварцев и учительниц, потом долго искали сборный пункт для отправки оставшихся чеченцев. Нашли его только к вечеру: ул. Ленина, 18. Там к Саид-Эмину присоединили ещё четырех человек из Атагинского района, и на следующий же день вместе с другими собранными по республике остатками недовыселенных отправили в коровьих вагонах в Казахстан.
В дороге полсостава заболело сыпным тифом, многие умерли. Саид-Эмина сняли с поезда под Актюбинском. Он пролежал месяц в больнице, но оклемался. Пошёл работать на шахту учётчиком. Денег, конечно, едва хватало на пропитание, хотя он искал семью и знал, что ему придётся ехать дальше.
Запросы по линии милиции оставались без ответа. Но он написал письмо в Удмуртию, своему знакомому по госпиталю Левочкину и на завод директору: брат всё равно напишет, пришлите обратный адрес. Адрес прислал Левочкин. Но на переезд теперь нужно было разрешение от НКВД. Он написал рапорт и стал собирать деньги на дорогу.
Его заставляли часто быть переводчиком, – он заявил – не буду, надоело. Стали приплачивать 150 рублей за эту работу. В рабочем общежитии его назначили помощником коменданта – ещё 150 рублей. Так денег на дорогу и набралось. А тут и разрешение на переезд пришло; и хотя от него это хотели скрыть (типа – ценный кадр), он об этом узнал. Быстро собрался, рассчитался и уехал в Восточный Казахстан, в село Уварово – отец и братья были в это время там.
3/05/2017