Нина Харитоновна прожила обычную, ничем не приметную жизнь рядового обывателя.
Когда ей исполнилось двадцать два года, началась Великая Отечественная война.
Санитарка Нина выносила полуживых воинов с горящих позиций и минированных полей. Возвращала семьям кормильцев-инвалидов. Восстанавливала для новых сражений раненых бойцов. Заботилась обо всех, не разделяя: на своих — родных, или на вражеских — немецких …
Была их ангелом-хранителем и молитвенным покровителем. Сама оказалась дважды ранена.
Солдатская фронтовая молодость в санбате, волшебная, как поэзия и стремительная, как часть военной операции, приучила её жить одним днем, и на дежурство выходить с тем священным трепетом, с которым стоит иерей у Престола Господня…
После окончания войны, выучившись в торговом техникуме, проработала Нина Харитоновна до преклонных лет в рыболовном порту бухгалтером-счетоводом. Заслужив драгоценный пенсионный интервал, для спасения души между огневой зрелой юностью и зовущей вечностью трудилась в приходском храме.
Ближе к середине Великого Поста, у стоявшей на службе в храме Нины Харитоновны закружилась голова: то ли обморок случился, то ли потеря сознания. Прихожане вызвали скорую помощь.
Врачи провели обследование. У старушки была слабость, от которой кружилась голова, из-за чего невозможно было даже прогуляться по свежему воздуху. Наблюдалось устойчивое отвращение от больничной мясной пищи. Нине Харитоновне диагностировали последнюю онкостадию, завершающую человеческое земное пребывание.
Участника войны и ветерана труда на дому навещала соцработник Татьяна, помогая с покупкой и доставкой продуктов.
Татьяна не переставала удивляться одинокой бабушке, единственной среди всех ее подопечных не имевшей стариковской привычки воспользовавшись удобной минуткой заунывно умолять об общении. Повиснув на локте, настойчиво убеждать, оставляя в гостях подольше: посидеть, поговорить, пожаловаться. Расспросить, какие в городе происходят новости и события. Неведомы были Нине Харитоновне и сопутствующие старческие слабости — все те же немотивированные слезы, жалобы на свалившееся одиночество и преувеличенную до неохватных размеров забытость миром.
От медсестры, с которой Татьяна встретилась в квартире Нины Харитоновны, соцработник узнала, что старушка тяжело больна, к тому же очень капризна.
Врач предписывал больной принимать куриный бульон, а бабуля, ссылаясь на пост, принимать такое «лекарство» отказывалась. Организм настаивал на устоявшейся здоровой норме — соблюдению постных традиций. Не внимала Нина Харитоновна и медикаментозным врачебным рекомендациям.
Медики никак не могли убедить больную пересмотреть свое решение, указывая на явную причину болезни — бесконечные церковные посты.
Медсестра Наталья Валентиновна, потеряв терпение и переступив через медицинский этикет, устрашала пациентку скорой кончиной, если та не образумится. Нина Харитоновна, улыбаясь, отвечала, что именно потому, что она соблюдала церковные посты, ей недавно исполнилось девяносто два года.
— Менять питание даже медицина рекомендует, — тихо вымолвила ослабленная страдалица.
Священник отец Иоанн, приходивший к Нине Харитоновне исповедовать и напутствовать Святыми Тайнами, также убеждал чадо не фарисействовать. Слушаться врачей: принимать препараты, употреблять в пищу куриный бульон, несмотря на Великий пост. Духовная дочь отвечала своему пастырю, что онкологическую болезнь на последней стадии куриный бульон не излечит, и таблетки не спасут. Для чего тогда нарушать пост и пичкать себя химией, если все равно конец уже близок.
Отец Иоанн отвечал ей:
— Нина, тебе надо быть моим духовником!
Намаявшись, медики смирились с прихотями старого человека — и больше не воспитывали.
К Нине Харитоновне часто наведывалась ее духовная сестра Серафима Ивановна. Серафима Ивановна была младше подруги на шесть лет. Вместе они были еще с конца войны. Вместе помогали при одном храме.
Наталья Валентиновна в одно из своих посещений Нины Харитоновны застала их с сестрой-подругой за воспоминаниями молодости.
В тот день Серафима Ивановна пришла навестить и поздравить Нину Харитоновну с днем Святых жен-мироносиц. Название такого чудно;го праздника Наталья слышала впервые.
Разговорившись за чашкой чая, медсестра узнала, что Нина Харитоновна замужем не была и является девственницей. Ее подруга-сестра, овдовев о замужестве и не помышляла, потому что любила своего ненаглядного Тимошу и жила с тех пор, как проводила его на фронт, одна. Воспитала родившуюся от брака с погибшим супругом дочь. Впоследствии помогала нянчить внуков и правнуков.
Наталья Валентиновна, как медработник и как женщина, была в негодующем замешательстве. В свои сорок два года она сделала тридцать четыре аборта.
Ее репродуктивная система с черствым непониманием настырно требовала ответственности за последствия «лирических вспышек» своей хозяйки. После первой своей беременности Наташка единолично узаконила для себя господствующее право удалять из организма побочное «недоразумение», а вместе с выброшенным ребенком в контейнер на утилизацию уходили и воспоминания о несостоявшемся «будущем муже».
Случайно возникающий «будущий муж», по утвержденному годами негласному ритуалу устремляясь в осуществление ремонтных замыслов ее городской квартиры, проектировал их совместно возводимый загородный дом. Но каждый раз в самый разгар строительства «прораб» куда-то внезапно улетучивался. Впрочем, как и все потенциальные мужья до и после него.
Наталья не могла постигнуть, что же такое прячется в ней — отпугивающее для мужчин. Почему все бой-френды после первой совместной ночи исчезали из ее биографии? Ведь она готова была прощать многое, даже наличие их законных жен. К тому же, как опытной «подруге жизни» и как медику ей хорошо были известны все способы ублажения сильного пола.
Несколько раз она наведывалась к гадалкам и к экстрасенсам. Надежду на встречу с «любимым» не теряла, надрывно оповещая всех интересующихся, что все равно встретит своего суженого… ну пусть не суженого, но единомышленника-теловоздыхателя уж точно встретит:
— В сорок лет жизнь только начинается!
Рассматривая себя в зеркале ванной комнаты у Нины Харитоновны, Наталья увидела женщину с мертвенно-бескровным цветом лица и заплывшей в каналы мимических морщин декоративной косметикой. Два года назад по медицинским показаниям ей пришлось частично удалить свои невостребованные репродуктивные органы.
— Да и ладно… не очень-то и хотелось. К материнству я еще не готова. Надо сначала пожить для себя и не плодить генетический мусор на планете, — шептала Наталья, продолжая философски созерцать свой умученный шпаклевочной расправой лик.
Наталью Валентиновну нервировала эта бабушка в соседней комнате. Хоть бы раз эта Нина квакнула что-нибудь о разваленном минздраве! Ну, или мяукнула бы о недвижимости на Канарах городских политиков! Древний обветшалый вымирающий чудик: ничем никогда не раздражаемый, но так раздражающе радостный. Подвергающий свой организм нескончаемой встряске от бестолковых постов. Неизвестно для каких целей запрещающий себе сладкие земные удовольствия, ни разу в жизни не испытавший на себе мужской ласки, не почувствовавший сладострастной неги.
«Для чего вообще жил этот человек на свете!?. Чего добился?» — пересматривая привычный распорядок жизни, вновь и вновь теребила свое растревоженное сердце Наташка. Что-то не давало ему покоя. Что-то его истязало. Что?..
«Но для чего тогда человеку появляться в этот суетный жестокий мир, если не для одурманивающей любви? Ведь жизнь сложна, и тернист ее шлях… А тут еще на тебе: какой-то бог со своими пещерными запретами, — не унималась Наталья Валентиновна. — Может и нужны эти ограничения кому-то: дурнушкам или неудачникам, как эта Нина. Чем она бахвалится, эта старая кочерга? Для кого берегла себя? Что видела в своей долгой и невзрачной жизни? Послевоенную нищету и разруху?.. Цифры, нумерации, черточки в глазах, да отчеты...»
… нет уж, такая песня не для Наташки была. Война — войной, а ботики модные, пальтецо с пушистым воротничком и помадка с мужичком у женщины — по расписанию, аки обед в присутствии — непреложны. Не лишним будет вспомнить и то, что Наташу и фотографы студийные к себе в натурщицы зазывали, и режиссеры каких-то там авторских проектов.
Жаль, жаль, что визитки с курортов затерялись куда-то вместе с их владельцами…
— Знаем, чем вы, санитарки, на войнах ваших занимались… — выдавила одними губами, зеленея от унижающей горечи, медицинская сестра, сестричка милосердия…
Да ко всему прочему где-то прочитала Наталья Валентиновна, в издании каком-то прикроватно откровенном, о ППЖ — походно-полевых женах, в военных баталиях утешавших среду офицерскую, да и то еще усвоила из журнальчика, что от стресса организм омолаживается. Война — не стресс разве? У Нины этой вон и волос-то седых раз-два и только, и читает она без очков, до века вскользь пару лет оставшись…
…Медсестра Наташка была на участке Нины со дня окончания медучилища. И вроде бы Нина Харитоновна не любила болеть или учить. Напротив: была терпелива и немногословна. Жалобы на недомогания и хвори описывала понятно, без привлечения внимания окружающих. Без попытки давить на жалость и акцентировать всевозможные старые заслуги.
— Неужели вам никогда не хотелось, чтобы мужчины из-за вас теряли голову? Дрались! Вешались! Неужели вы в молодости не мечтали о большой любви в объятьях и о страстных поцелуях? — спросила Наталья Нину Харитоновну.
— Бог с тобой, — удивилась такому вопросу Нина Харитоновна. — Зачем же из-за меня вешаться? У каждого человека есть родители, которые переживают за своих детей. Беспокоятся и хотят, чтобы их сын сделал свой жизненный выбор. А мне за такой соблазн перед Богом отвечать! И для чего мне нужен муж без головы: если он голову потеряет?
Подобный цинизм Наталья услышала впервые. Главное для каждой женщины, как она полагала, — сильное «мужское плечо», исполняющее любые желания. Ну, пусть не плечо, а плечи, и то ладно. Муж сам по себе не так важен, как само присутствие мужчины — регулярное присутствие, безотлучное. Муж и в командировку умчится. Так что, ждать, что ль, его? Наташке-то с ее кукольной внешностью? С ее девичьим сорок четвертым?
— Нет уж! Пусть пятьдесят вторые, четвертые, шестые… пусть они и ждут! — по-хозяйски завершила Наташка кроить и резать вены измученного вопрошающего сердца …
А тут еще Нина о кошечках породистых да собачках заговорила.
Наталья Валентиновна свою дрожащую Пикки в двух столичных элитных клубах высматривала, уже и расстроилась было, что не найдет, но удача была на стороне взыскательной хозяйки: экстерьер, стандарт, разновидность — все, как Наташа себе представляла, — и уровень инбридинга и конкурентоспособность.
Понятное дело: породистых животных нельзя с кем попало скрещивать, чтобы породу блюсти-защищать. Хозяину за питомцем следует бдить неустанно и придирчиво: ограничивать, учить, а не усвоил выкормыш — наказать.
«А человеку, как созданию свободному да современному, научными предположениями осведомленному, можно соединяться с кем сердце пожелает, без всяких там трусливых оглядок на последствия! Не все ли равно кто у твоего избранника был в роду? Пьяницы, уголовники или профессура и депутатский корпус?! Главное, что…» — своенравно теснила свое непокорное сердце Наташа.
… вот здесь она немного запуталась: что же все-таки главное?
Любовь — главное, как ни крути…
… но каждый ли влюбленный способен до конца жизни нести свою жемчужину любви: хранить ее и на земном пространстве и переступая порог вечности…
Да, Наташке любовь как раз таки не противопоказана. Наоборот, Наташа рождена была для любви. Любви полноценной, неподдельной, такой любви, чтобы цепенеть страстью… Не то что эти пошлые спекуляции допотопным целомудрием и неоправданной нравственностью.
Басни о мужских идеалах, преподнесенные Ниной Харитоновной, украли у Натальи счастливое беззаботное бытие.
Нина Харитоновна, не ведая о самовозгораемых пожарищах, беснующихся в душе медсестры, по-старчески простенько рассказывала Наташе о том, что если Богу не угодно подать девушке мужа, то беспутная жизнь не заменит супруга, тем более не принесет удовлетворения в чужих ласках сначала посторонних парней, а потом ворованных залетных мужей.
Наталья Валентиновна знала наперед каждое слово, которое произнесет отвратительная старуха, и любое из них только подтверждало невыносимое старушечье морализаторство. Если во дни юности «Нинки-санитарки» блюли девственность и носились с нею как курица с яйцом, почему современная Наташка должна поклоняться перед этой устаревшей целомудренностью?
— Что же ваш бог не подал вам мужа — героя-офицера, когда вы были молоды? — с ехидцей спросила Наталья Валентиновна. И, не дав ответить, едко попыталась укусить ее еще раз. — Если вы такая верующая богомолка, почему тогда всю свою трудовую жизнь просидели в тепленьком кабинете за счётами и калькулятором, а не работали на сквозняках уборщицей городских туалетов?
После всех этих неотвязно гложущих совесть поучений пациентки Наталья Валентиновна сказала лечащему врачу Нины Харитоновны о своем нежелании посещать старуху на дому.
— Разве она старуха? — размышляла вслух врач Елена Николаевна. — Ты видела, какая у нее прямая спинка? Старческая сутулость ей не грозит. Густая коса, завернутая «корзиночкой», с годами не высыпалась. Глазки ясные… с грустинкой... Здоровый румянец как у девушки… Повторные анализы пришли — не подтверждают онкологию. Видно с кем-то перепутали… или ошиблись. Будем еще раз дублировать забор… — уткнувшись в экран монитора, Елена Николаевна разговаривала в кабинете уже одна.
Наталья Валентиновна не желала обременяться скудоумными старческими рассуждизмами и, позвонив соцработнику Татьяне, уведомила, что к Нине больше ходить не надо, потому как «вредной старушенции» пунктуально доставляют из общины крупы и картошку, причем «целыми вагонами».
Татьяна ответила, что не может по собственной воле решить такую задачу, и как подчиненный сотрудник должна будет посещать подшефную, пока не получит другое указание от начальства.
Наталья злилась. Все окружающие словно сговорились против нее. И лечащий врач! И соцработник! И весь мир встал горой за эту «целомудренную развалину».
— Девственница в девяносто лет! Какая невидаль! Карга-неудачница… Чванливая лицемерка с гонором! Ханжа, брезгующая людьми противоположного пола, — выкрикивала Наталья в безлюдье пустыря, не понимая, откуда появилась эта охватившая ее злоба.
После окончания поста пациентка понемногу начала выходить из квартиры на прогулки. Нина Харитоновна наведалась в поликлинику на внеплановый осмотр и принесла «своим девушкам» — врачу Елене Николаевне и медсестре Наталье Валентиновне — по коробке конфет к чаю.
Медики были рады ошибочному отчету предыдущих исследований.
Наталья Валентиновна осваивала геронтологию и больше не злилась. В ее страждущее неспокойное сердце вселился тяжелый помысел. Привязался. Докучливо прилип! Жена, мол, или подруга жизни вдруг да захворает, и выходит по Наташкиному распорядку жизни, что и муж-бойфренд свободен, как и она сама, от обязательств поддержки. Сожительство, где нет сострадания и взаимоуважения — это никакая не любовь, не дружба и не семья, а сумасбродство. Да и старость все ближе с каждым днем, как себя ни омолаживай слоем бронзирующего крема.
Неприязнь к Нине как-то сама собой стерлась и растворилась.
У Наташки был новый кавалер, чувства и намерения которого, а заодно и свои, решено было осмыслить и проверить.
Нина Харитоновна вместе с Еленой Николаевной слушали рассказ о новом ухажере медсестры. Окрыленная предчувствиями, Натали по ходу своего повествования вошла в азарт и в заключение настоятельно рекомендовала Нине Харитоновне оставить допотопные предрассудки и жить нормальной человеческой жизнью.
Пациентка, улыбаясь своей лучезарной улыбкой, ответила:
— Все нам позволено, но не все полезно…