Ворота за спиной с грохотом захлопнулись. Она не могла сдвинуться с места, не до конца веря тому, что случилось – она действительно свободна. Она посмотрела на серое с проблесками синевы небо, лесок из голых серых деревьев, жирную грязь со следами широких шин. Эти следы поворачивали к заасфальтированному пятачку перед воротами. Порыв холодного ветра распахнул телогрейку и поднял подол застиранного платья. Она очнулась. «Нужно бежать отсюда, бежать быстрее, - пронеслось в голове. Она почувствовала панику. Сунув узелок под мышку и запахнув руками телогрейку на груди, она бросилась бежать вправо, к дороге, где ей послышался гудок поезда. Разбитые толстые ботинки не давали бежать. Она бежала всем своим существом, но понимала, что еле движется по грязной, расползающейся под ногами, дороге. Ягодицы и бедра болели нестерпимо, при каждом шаге грубая ткань задевала за раны, снимая слой тонкой кожи, не успевшей окрепнуть на местах ожогов. «Господи, а если догонят, - пронеслось в голове, - а если просто, чтобы помучить» «Нет, - отвечал другой голос, - тебя же выпустили, ты же подписала о неразглашении» «Да, - отвечала она, - но всего пять дней назад они сажали меня на печку и требовали, чтобы подписала, что муж – польский шпион и что в нашем доме явка. Боже, и говорить было нечего. Где же Петя, где же дети...» Сердце стучало так, что она слышала удары в голове и груди, они сотрясали ее. «Главное, нужно добраться до дома, добраться до дома... - твердила она.
Станции, как таковой, не было. Стояла какая-то покосившаяся хибарка и горел тусклый фонарь. Она спряталась в кустах, что росли почти у самого полотна. Казалось, поезда здесь вообще не ходят. После полутора часов сидения на какой-то прогибающейся ветке и бесплодных мыслей о том, как можно отсюда выбраться, она услышала слабый стук колес. Она вылезла из кустов и стала в полутора метрах от шпал, напряженно вглядываясь в темноту. Наконец, показался огонек, который стремительно приближался. Поезд пронесся мимо и потоком поздуха ее отбросило на кусты. Поднимаясь она поняла, что поезд не остановится. Со звуком режущей пилы проносились один за другим вагоны. Поезд был пассажирским, мелькал свет в окнах и силуэты людей. Казалось вся жизнь, недоступная ей, проносится мимо. Когда стих стук колес, она тяжело опустилась на землю. Она чувствовала себя в ловушке. Она свободна, но невидимыми цепями прикована к этому проклятому месту. «Может, поэтому и выпустили, -устало подумала она. «Так что же, ты вернешься? - со злобной насмешкой спросил какой-то чужой и незнакомый голос. «Ни за что, лучше умру, - сорвалось у нее с губ.
Она задремала, скорчившись, поднянув колени к подбородку и закрыв их полами фуфайки. Было почти тепло, только снизу, от сырой земли тянул холод. Ей казалось или она себя убедила, что это даже хорошо – охлаждает раны. Гудок она услышала сквозь сон и тут же подскочила. Вдали уже были видны огни, поезд тяжело пыхтел. «Товарный, - решила она и вышла на открытое место. Вагоны медленно проплывали один за другим, двери были наглухо закрыты засовами. Вдруг она услышала «Эй, ты, политицкая?» К ней приближались две мальчишеские головы, высунувшиеся в приоткрытую дверь вагона. Она растерянно махнула головой. «Давай сюда, залазь!» Она бросила им узелок и уцепилась за край платформы. Они схватили ее за руки и втащили в вагон. «Спасибо», срывающимся голосом сказала она. «Спасибами не отделаешься, - буркнул один. Они задвинули дверь. «Куда едешь? - спросил чернявый. «В Тобольск мне надо» «Это скоро, часов через пять» Три верхних окна слабо освещали вагон. «Так что нужно успеть расплатиться, - оскалился лысый с широкими скулами. «Сколько ж ты сидела?» «Полгода» «Мало значит, за мужиками не соскучилась. Или под вертухаев ложилась?» «А счас все и посмотрим, - скуластый посмотрел на чернявого, - по очереди будем, чур я первый» «Вы что, ребята, да я старше вас раза в три, у меня два сына такие, как вы, - она вжалась в дверь вагона. «А нам, мамуля или бабуля, и такие сгодятся. Отрабатывай! – злобно добавил он, направляясь к ней. Она начала подниматься, цепляясь за вырывающиеся стенки раскачивающегося вагона. Чернявый грубо толкнул ее на пол: «Так-то лучше, дура, - он полез ей рукой под юбку, наваливаясь всем телом. Извиваясь, толкая руками и ногами, кусая руку, закрывавшую ей рот, она билась, не ощущая боли, в ней поднималась злоба и ненависть, этот наглый недоросток стал для нее сосредоточением всего того зла, насилия и боли, которые она претерпела за последние полгода. Она сопротивлялась неистово, а он рвал на ней одежду и бил ее. Хватаясь за стенки и пытаясь освободиться от него, ее рука вдруг наткнулась на что-то холодное гладкое и скругленное. Она схватила это что-то и тут же поняла, что это металлический прут, загнутый с одного конца, который обычно вставляют в петли двери товарного вагона, чтобы закрыть их изнутри. Не раздумывая, с трудом вытянув руку, она ударила прутом вертящееся на ней тело. Он взвыл от боли и откатился в сторону. «Убью, - закричала она надтреснутым голосом, садясь спиной к двери вагона, -убью, твари». Скуластый вопил: «Она мне что-то поломала, сука. Убей ее, я не могу встать» Она, обдирая раны и не чувствуя своего тела, ни на секунду не выпуская их из виду, поднялась в полный рост, крепко держа прут в руке. Чернявый двинулся к ней. Она, глядя ему в глаза, прошипела: «Убью, не подходи. Мне терять нечего» Чернявый остановился, махнул рукой и зло сплюнул. «Это ты захотел ее взять,потрахать эту суку бешенную». Он сплюнул еще раз и сел, повернувшись к ним спиной.
Когда по ее расчетам прошло часа три, она, осторожно двигаясь вдоль двери, нашла петлю и толкнула дверь. Стоя на ветру, который пробирал насквозь, она посматривала наружу, надеясь увидеть знакомые места и понять, когда ей нужно будет спрыгнуть с поезда. Скуластый зашевелился, ругаясь: «Закрой дверь, б-дь» «Терпи, а то могу и по голове стукнуть кочергой что б успокоился»
Когда показались колокольня и сам Свято-знаменский храм, когда-то синий и золотозвездный, а сейчас облезлый с полуразрушенной крышей, она поняла, что нужно присматривать место для прыжка. На горизонте уже был виден Тобольский кремль, а она все не решалась. Но тут показался любимый лес – тайга, запахло чем-то родным и близким, обочина была покрыта старой жухлой травой. Она собралась и бросив последний взгляд на темное нутро вагона, отбросила прут и сжавшись в комок, прыгнула вниз. Она очнулась, когда поезд, отгромыхав, пронесся над нею.
Бревенчатый дом стоял почти на опушке леса. Огромный кедровый сад, его окружавший, плавно переходил в тайгу. Дрожащими руками Мария открыла калитку и на негнущихся ногах направилась к крыльцу дома. Пошарила рукой под первой ступенькой. Ключ был на месте, спасибо Галине, все сделала, как просила. Мария открыла дверь, вошла в темную комнату и тяжело опустилась на стул у порога. Она сидела несколько минут неподвижно, уставившись в темноту остановившимся взглядом. Глаза наполнились слезами и рыдания наконец вырвались наружу. Она плакала горько и отчаянно, по загубленной жизни, по детям, по мужу. Они вырывались с надрывным воем из груди. Она не хотела ничего помнить, но память настойчиво подсовывала ей то арест мужа с ударом прикладом по спине, когда его выводили, мальчишек, испуганно жавшихся в углу. Старшие молчали, а младший, двухлетний Эдик рыдал неудержимо. Она прижимала его к груди, целовала, но он, напуганный криками ночью, чужими людьми в кожаных куртках и шинелях, не мог остановиться. То, в память лезла сцена ее собственного ареста. Она боялась, что что-то такое может произойти и попросила Галину, двоюродную сестру, наведываться к ним. Если всё-таки это страшное, непонятное и необъяснимое, произойдет, позаботиться о детях. Когда ее забирали, она произносила только одно слово: «Дети, дети, - не состоянии вымолвить ничего другого. «Не беспокойтесь, - вежливо сказал главный, - государство о них позаботится». «Наверное, они у Гали, - подумала. Все тело нестерпимо болело. Весь этот день, с надеждой на свободу, с борьбой в поезде, с прыжком из него, с болью в плече, спине и ногах, двухчасовой ходьбой по лесу, навалился на нее разом. Она доплелась до постели и рухнула на нее почти в беспамятстве. Проснулась в темноте, не понимая, который сейчас час и где она. Но постель, на которой она лежала в одежде и грязных башмаках, напомнила ей, что она дома. «Ставни закрыты» Она встала, ощупью добралась до окна и открыла ставни. Было еще очень ранее утро, начало слегка сереть. Она вышла, закрыла дверь и положила ключ под ступеньку. Галя жила на другом конце города. «Нужно успеть пока не рассвело, - она шла быстро, как только могла. «Часа за два дойду» «Здравствуйте, Мария Тимофеевна, - на нее удивленно смотрел молодой человек в кепке. «Здравствуйте, - пробормотала она, спеша мимо. «Кто же это, из какого класса, - мелькало в голове, - а, да это же Сережа Дегтярев, три года назад закончил школу». «Мария Тимофеевна, у Вас все в порядке? – догнал он ее. «Все хорошо, все хорошо, Сережа. Спасибо» Старый мир, ее мир, со школой, учениками, их делами, оценками, судьбами, напомнил о себе. Он появился как-то так, невзначай, когда ей было совсем не до него. Напомнил о ее обычной, привычной и когда-то интересной жизни. Это воспоминание и встревоженный взгляд молодого человека вдруг придали ей уверенность, мысли и воспоминания перестали прыгать и копошится в голове, пропала внутренняя дрожь, которая не оставляла с момента, когда закрылись ворота за спиной. Она почувствовала, что обретает былую уверенность в себе. Она уже знала, что ей надо делать.
В окне светился слабый огонек, она тихонько постучала и тут же увидела широко раскрытые глаза Галины. Та метнулась к входу, они обнялись: «Маня, Маня, как ты?» Слезы стояли в её глазах и она не могла произнести ни слова. «Все хорошо, Галя, нормально. Где дети? – она бросила взгляд в комнату, - где они?» «Манюся, - Галя сжала ее руку, - я их не видела» «Как?!» «Когда я пришла, дверь была распахнута и детей не было» Мария закрыла глаза и сжала рот. «Я пошла в ГПУ и там сказали, что в таких случаях детей отправляют в детские дома и непрямым родственникам сведений не дают. Манечка, мы пойдем сегодня вместе, мы их найдем». Мария стояла неподвижно. «Давай покушаем и пойдем» «Я пойду, - Мария открыла глаза. «Послушай, поешь, когда ты кушала последний раз?» «Давно» Галя осторожно взяла ее за руку: «Пойдем, -она усадила ее у стола.
В ГПУ дежурный равнодушно на них посмотрел, но начал лениво перелистывать какую-то книгу, она была густо исписана именами: «Журавские... Сколько их?» «Пятеро» «Так. Иосиф, это ваш?» «Да» «Самаровский детдом номер пять. Так, Юлий, ваш? Имена все какие-то не наши» «Мой» «В Тюмени он, детдом номер девятнадцать. Станислав?» «Мой» «Этот близко, в Абалаке. Там в монастыре детдом для малолетних. Так, Константин?» «Нет, не мой» «Что-то больше не видно, а вот есть, Петр» «Мой» «Этот в седьмом здесь, в Тобольске. Всё?» «Нет, еще Эдуард» «Эдуард... Нет такого» «Как это может быть, они же все были вместе, проверьте еще раз» Дежурный стал с раздражением листать книгу: «Нет такого. Сколько ему лет?» «Два с половиной» «Это проблема, сам он свою фамилию не помнит. Ищите этих, а потом, может быть, что-нибудь прояснится».
На улице были почти сумерки, небо заволокло тучами, срывался мелкий колючий снег. «Еду прямо сейчас за Петей» «Поедем вместе, -Галя сжала ее руку, согнутую в локте. Они двинулись к остановке. Порывы ветра становились все сильнее, колючая холодная крупа стегала по щекам. «Может заедем домой, Маня, тебе бы переодеться, пальто, ботинки надеть» «Нет сначала в детдом»
Детдом был мрачным двухэтажным зданием на окраине Тобольска. Они долго стучали в наглухо закрытую дверь. Наконец послышались шаркающие шаги. «Чего стучите, что вам надо?» «Откройте, пожалуйста, сын у меня здесь» «Сын, сын, раньше нужно было приходить, шесть часов уже, - низкий женский голос звучал раздраженно. «Откройте, я его забрать должна». «Не открою, завтра приходи, мамаша, до трех часов» Шаркающие шаги стали удаляться. «Откройте! - Мария обоими кулаками стала бить в дверь. «Я сейчас милицию вызову, чтоб тебя в кутузке подержали чтоб не буянила». Мария опустила руки, слезы катились у нее по щекам. «Пойдем, Манечка, пойдем, завтра заберем его, - Галя обняла Марию и повела ее в темноту, скудно освещаемую слабыми редкими фонарями.
«Петр Журавский? - военный холодно на нее посмотрел, - паспорт и справку об освобождении» Мария протянула документы. «Сколько сидели?» «Полгода» Он что-то отметил в толстом журнале и бросил на стол ее документы. «Ждите, его приведут» Он поднял трубку: «Федор, Журавского с вещами на выход» Мария сжала руки, стараясь не показывать своего волнения. Наконец, открылась дверь и она увидела своего Петю. Она бросилась к нему, тот от неожиданности выронил узелок, что был в его руках: «Мама!» «Сыночек, - она обняла его, - пойдем отсюда быстрее» Обнимая его она поняла, как он вырос за эти полгода, она едва доставала ему до плеча. Она схватила его за руку и потащила к двери. «Стойте, - военный встал, -дверь закрыта. Распишитесь сначала» Мария, не глядя расписалась в указанной графе. «И число поставьте. Сегодня 15 октября 1937 года» Мария послушно написала. Когда они вышли на улицу, она так крепко его держала, что Петя погладил ее по руке: «Мама, я с тобой»
В доме было очень холодно, изо рта шел пар. «Я пойду наколю дров» «Поздно, темно, посмотри в поленнице. Может остались» Петя пришел с большой охапкой дров: «Есть еще, но не много, завтра наколю» Разомлевшие в тепле, они проговорили допоздна. Рассказывал Петр, Мария молчала. Когда он спросил: «Как ты эти полгода, мама?» «Ничего, тяжело, но терпимо. Все ждала, когда увижу вас» Петя рассказал, как пришли ночью, приказали всем одеться, взять теплую одежду. Эдик плакал перепугано. Петя одел его, собрал одежду ему и Стасику и их повели в машину. Куда везли видно не было. Потом остановились и ему сказали выйти, машина уехала дальше, а его, здоровый дядька повел в здание, в полутьме завел в какую-то комнату, подвел к кровати и сказал ложиться спать. Он лег, вокруг слышались дыхание и сопение спящих. Наутро он увидел, что в комнате спят человек тридцать подростков. Он лежал и думал о маме, о папе и куда увезли братьев.
Жизнь в детдоме была размеренная. После подъема и умывания линейка. Все выстраивались в зале и начальник – военный с непонятными лычками на воротнике делал перекличку. Перекличку повторяли и вечером, перед сном. Иногда ее делали неожиданно в середине дня и горе тому, кто на нее не приходил, его ждал карцер с хлебом и водой. Днем были занятия, классов было три – седьмой, восьмой и девятый, в каждом из которых было по тридцать – сорок человек. После скудного обеда, учили ремеслам – столярному или токарному. Разговаривать между собой запрещалось. Он узнал одного мальчика из параллельного класса в школе. Его отец был начальником электростанции. На Петю он даже глаз не поднимал.