Гл.27
Странный я все-таки человек – все время чему-то удивляюсь! Вокруг меня все просто живут, а я удивляюсь. То людям в их разнообразной непохожести, то совпадениям, то совсем абстрактным понятиям. Чужой талант меня не просто восхищает, а именно удивляет, как и чья-то бездарность. Чужой ум, сила духа, которых мне явно не хватает, тоже меня изумляют, как и чья-то хорошая память. Например, помню, как мои однокурсницы на семинарах по марксизму-ленинизму лихо отвечали на вопросы преподавателя о Пленумах Компартии. Господи, они помнили не только все даты всех съездов, но и содержание каждого! А я тряслась от страха, что меня вызовут, а в моей башке полная каша из дат и тем, потому что чихать мне на эти самые мероприятия. И смысла не вижу в заучивании дат! Вот когда и кто из писателей родился и жил, мне интересно, я помню, а на каком Пленуме КПСС приняли решение переименовать улицу Колхозную на улицу Ленина, мне все равно.
А сейчас вдруг удивилась, какие фокусы вытворяет время. Оно то стоит на месте, то бежит, то еле ползет. И скорость его зависит от обстоятельств. Хорошие проходят быстро, плохие тянутся бесконечно, а нейтральные, то бишь промежуточные, шагают в ногу с событиями.
Вот общая по стране эпоха тоже распадается на куски, в зависимости от места своего проживания. У нас, например, застой, и Эпоха топчется и скучает, а в Москве и столицах республик разные диссиденты колеблют воздух смелыми речами, смущая умы рядовых соотечественников. То есть, там непогода, а какой в непогоду покой?
Зато Персональные эпохи без оглядки на Общую живут полнокровно, радуясь или обливаясь слезами, или просто мирно.
Какая у меня нервная Персональная эпоха! Не выдержала, подняла голос:
- Хватит умничать! Ты лучше расскажи о семейном горе! Что ты все увиливаешь? Боишься читателя отпугнуть? Ты не рассусоливай, а просто сразу к концу учебного года переходи! И рассказывай в прошедшем времени, как о пережитом. Не проси меня заглянуть в будущее – оно ни у кого не бывает похожим на радугу. А уж у тебя, с твоим характером, оно может быть только полосатым.
- Черно-белым?
- Нет, цветов будет побольше, а каких – от тебя будет зависеть.
Я тяжко вздохнула, соглашаясь. Да, 77 год позади, теперь о нем можно вспоминать, переживя снова, но уже не так остро и трагически.
Начало 77 года принесло тревогу, а март сделал ее постоянной. Мама слегла и больше не поднималась. Похудела, почти ничего не ела. Рак съедал ее внутренности поочередно, но медленно и пока не добрался до мозга. Она не теряла сознания, а также интереса к жизни своих детей и внуков, родных сестричек – Лены и Лиды - с их семьями. Ее навещали бывшие сотрудники, подруга по имени Вера, набожная старушенция, которая сокрушалась по поводу маминого равнодушия к церкви.
- Шурочка, значит, мы с тобой на том свете не встретимся?! – ужасалась она.
- Ну да, ты в рай попадешь, а меня сразу в ад? – тихо отвечала мама, привыкшая верить в Бога тайно, без походов в церковь.
- - Ты не молишься, праздников православных не отмечаешь, иконок в доме не держишь. Даже крестик на шее не носишь. Это грех страшный, грех! – причитала Вера Яковлевна своим интеллигентным тоном бесконечного терпения.
Она ведь много лет охаживала маму на сей счет – безрезультатно.
С того момента, как мама перестала вставать, я тоже перестала узнавать своих родителей. Не верилось, что можно вот так сосуществовать… Они ведь воевали друг с другом – без победителя и побежденного, зато в постоянных сердечных ранах и вывихах сознания. Мама – по духу вольная казачка, и папа – человек в футляре собственных правил, как в быту, так и в отношениях с людьми.
Папа превратился в няньку – терпеливую, добрую, мужественную. Ни слова упрека, никакого бурчания по мелочам, а только готовность бежать на помощь при малейшем звуке из комнаты, где лежит мама. Он делал все, что положено хорошей сиделке, но не жаловался, не называл капризом маленькие мамины просьбы. Ходил тихо, ночью почти не спал – прислушивался…От прежнего папы остались только слезы, которые он не умеет сдерживать. Но проливал их он своей спальне – тайком от мамы.
А мама…Тихо лежала, стараясь не стонать. Она всегда была терпеливой, но тогда особенно - чтобы не потревожить папу и Наточку, сменяющую его после работы. Она могла бы и покапризничать, пользуясь болезнью, но нет, молчала. Это папа спрашивал:
- Шурочка, может, покушаешь? Скажи, чего тебе хочется? Может, Лене написать? Она приедет…
- Не надо, Сима. У Леночки своих забот хватает. Сможет – приедет…
Тетя Лена приезжала на пару дней, вносила на какое-то время надежду.
- Лена, что у меня? Врачи не говорят. Может, как у Володи?- спрашивала мама.
- Шура, не болтай ерунды, - бодро отвечала мамина сестра. – У тебя ведь не сильно болит? А он чуть ли не кричал от боли.
Нет, весной уже болело, но мама пила таблетки от язвы, считая, что это она проснулась.
- Но почему я такая слабая стала? До туалета не могу дойти? Я помню, твой Володя сам ходил туда, а я…
- Все по-разному болезни переносят! – уверенно врала тетя Лена.- Ты же знаешь Володю. Он такой был гордый, что…
Мне было жалко и Нату, которая стойко несет всю жизнь бремя семейного Ангела-хранителя.
Иногда мне кажется, что эта миссия и есть замысел природы – изначальный. Несправедливый, потому что отнял у нее детство, а потом усложнил юность, но не принес женского счастья. Если бы я верила в Бога, то очень бы усомнилась в его доброте.
Ладно, вспоминаю утро в моем доме, где все живы и здоровы, а умирающа мама и бабушка далеко…Суета, завтрак на ходу. Денис не ест, Витя нервничает, повторяет свою любимую угрозу:
- Сейчас ремня понюхаешь!
- А у нас его нет, - смеется Денис.
Витя тычет пальцем в свой ремень на брюках, а сынок в ответ:
- Если снимешь, джинсы упадут, и ты, папочка, на работу опоздаешь.
- Умный какой! Чего тогда не отличник?
У меня второй урок. Ира уезжает в школу одна. У нее проблем с учебой нет, и в классе теперь своя компания. Хорошо, что есть подружки и два ухажера-соперника – Коля Дыхов и Вова Заморский. Они дружат, так что соперничество носит миролюбивый характер. Мне нравится больше Коля, а доченька моя, красивая да строптивая, пользуется пока этой свитой, не отдавая предпочтений одному из них. Хотя мальчики такие разные: на моих уроках активнее Коля, в остальное время темпераментнее Вова. По-моему, Ира склоняется к нему.
На большой перемене бегу в комнату секретаря звонить папе.
- Доця, - в папином голое слезы, - мама спит. Только что рвала. Так сильно…Чем-то желтым.
- Папа, посмотри внимательно, какого цвета у нее кожа.
- Да желтая, желтая!
Весь день я вела уроки механически, думала: это желтуха, механическая. Значит, опухоль добралась до желчного пузыря. Надо ехать к ним, как-то спасать маму, кому-то звонить, у мамы много знакомых врачей. Папа встретил меня с таким несчастным лицом, шепнул:
- Она, бедная, вся чешется, у нее зуд.
Я опустилась рядом с нею, на постель, взяла ее за руку. Она испуганно шепнула:
- Люся, что у меня?
- Не пугайся, это просто желчный пузырь барахлит. Я вспомнила, что делать! Митя…Он о чистотеле говорил, когда у меня случился приступ холецистита! Подробно описал мне в письме, как заваривать и принимать. Бегу в аптеку!
- Не надо, Митя привез целый пакет разных трав. Скажи папе…
Мой двоюродный брат, Митя, замечательный травник, лечит свою семью только травами, лекарств не признает. Живет он в Днепродзержинске, но к нам приезжает часто. Папа любит своего племянника
К возвращению Наты с работы отвар чистотела был уже готов. Сделала его по Митиной инструкции.
Уже на следующий день зуд почти пропал, кожа мамина посветлела.
…Даже не верится, что выпускные экзамены позади, и наша дочь будет поступать в университет. Выбрала она французское отделение, куда конкурс заоблачный. Нина Ивановна восхищается ее произношением и почему-то уверена, что Ира поступит.
Все лето наша Ирина готовилась к экзаменам: сначала на подготовительных курсах, потом с репетитором. И везде ей ставили высокие оценки, этим обнадеживая всех, кроме меня и папы. Он много лет работал в приемной комиссии и знал всю подноготную вступительных экзаменов. Там, где был высокий конкурс, все решал блат, а не знания. Одни медалисты могли не волноваться…
Мы с Витей в это время пахали на даче, пока папа с Натой дежурили возле мамы, уже прикованной к постели. Иногда я сменяла сестричку, чтобы она отвлеклась на даче.. Ей ведь так нравилось возиться на земле и в саду, и так тяжко было видеть мамины страдания – та уже превратилась в скелет, потому что почти не ела…Но вот чай с клубникой, которая уродилась в этом сезоне, пила с удовольствием. И все расспрашивала нас о своих цветочках…
Конец июля прошел в наших переживаниях.
-Люся, может, к Меньшикову обратиться? Все-таки вы однокурсники, он кафедрой заведует, ему не откажут, - не выдержал напряжения папа.
- Папа, если я обращусь, он с великим удовольствием сделает все, чтобы Иру зарезали. Это еще та сволочь!
- Странно… А со мною он всегда был любезен, когда я работал…
- Пока ты работал, - поправила я.
Меньшиков Игорек… Удачливый бабник, несмотря на свой безобразно курносый нос, самовлюбленный тип (подбородок он всегда держал высоко), но считался талантливым лингвистом. На четвертом курсе женился на нашей однокурснице, хорошей и умной девочке, но изменять ей стал почти сразу, да так демонстративно, что об этом знали все. Почему эта гордая девочка, отличница, внешне симпатичнее своего супруга, терпела его выходки, для меня осталось загадкой.
Они закончили аспирантуру, потом защитили диссертации, теперь она преподает психологию, он заведует кафедрой русского языка. И по-прежнему заводит романы со студентками.
На втором курсе Игорь подбивал и ко мне клинья, но безуспешно. И я знаю, отыграется на моей дочке, если стану за нее просить, потому что он – тип злопамятный.
…Иру срезали на первом же экзамене, по истории. Что такое устный экзамен, я знаю. Доказать что-то невозможно, если задача провалить стояла. Но это было странно: ниже четверки она не могла получить!
Бедный папа! Не знал бы Меньшиков, что Волкова Ирина – это моя дочка, она бы получила свою четверку. Но папа не послушал меня и пошел к Игорю.
Об этом он признался мне уже после экзамена.
- Какая же сволочь – этот Меньшиков! Я ему поверил!– убивался папа. - Он же мне пообещал держать все под личным контролем.
А как горько плакала мама!
- Я так и умру, не увижу Ирочку студенткой!
- Бабушка, я поступлю на следующий год, не плачь! Ты меня увидишь студенткой, ты не умрешь!- утешала ее Ира.
Она держалась молодцом, внешне не показывая своего разочарования. А вначале сентября Ната устроила ее а работу в библиотеку Металлургического института. И здесь не обошлось без знакомства.
В молодости моя сестричка увлекалась парусным спортом, даже участвовала в соревнованиях. Было это в счастливую пору дружбы с Гариком, ее будущим мужем. Он учился в Металлургическом институте, имел среди однокурсников нескольких хороших друзей, тоже яхтсменов. Потом они все переженились, образовалась компания – веселых, спортивных, умных людей, которая долгие годы не распадалась. Я не раз школьницей играла роль няньки их грудных детишек: пока папы и мамы играли в волейбол, я сидела в сторонке с колясками, где спали младенцы, и тыкала соски в рот тем, кто проснулся и готовился заплакать. Среди этих пап был и будущий ректор Металлургического института, Юра Таран. Вот к нему Ната и обратилась. Отказать ей, общей любимице компании, он никак не мог.
В моей семье все потихоньку утряслось. Дениса я перевела в свою школу, Ира работала в библиотеке, и, кажется, ей там было хорошо. Говорю «кажется» потому, что девочка моя стала скрытной, неразговорчивой, словно застряла в подростковом возрасте. Она встречалась с Вовой Заморским. Он никуда не поступал и пошел работать на наш главный завод – ЮЖМАШ, то есть Южный машиностроительный.
…День маминой смерти я никогда не забуду. В конце ноября она уже теряла сознание несколько раз в сутки. Ната взяла отпуск и сидела возле нее, я после уроков ехала не домой, а к родителям, сменяла Нату. Но на ночь меня отправляли к семье:
- Люся, у тебя Денис, он еще маленький, Витя после работы устает, Ирочка тоже. Ты там нужнее. Завтра приезжает тетя Лена.
А в тот день мне позвонила Фаня Ароновна, давняя приятельница, жившая в соседнем дворе нашей прежней квартиры, и пригласила на свой юбилей. Я решила съездить, поздравить и тут же ухать. Нас связывали долгие и странные отношения. Именинница многие годы помогала мне, когда я в этом нуждалась. В общем, отказать я не могла…
Я не успела переступить порог, как раздался телефонный звонок. Ната прошептала в трубку: « Люся, поскорее приезжай» и заплакала. А я сунула Фане Ароновне в руки хризантемы вместе с хрустальной вазой, чмокнула ее в щечку и умчалась.
Ната и Ляля ждали меня в кухне, обе заплаканные. Я все поняла: не успела! И закричала, а потом отключилась, упав на руки испуганных сестричек.
… После похорон Ната рассказала мне, как мама, уже не приходившая в сознание несколько часов, вдруг открыла глаза и по очереди посмотрела на папу, тетю Лену и двух своих дочек, словно пересчитывала провожающих ее на небеса. А меня там не было, не было!
Я еще долго убивалась – не могла себе простить этого…
.
Продолжение http://www.proza.ru/2020/03/01/1162