Коля не помнил точно, когда это началось, но кажется, в феврале. Хотя, может, и в марте. Он тогда пошёл на кухню чего-нибудь попить спросонья, взял одну из двух целых кружек и оторопел! Кружка была совершенно новая, в мелкий синий цветочек, с тонкой витиеватой ручкой. Это и не кружка была уже, а чашка фарфоровая, если иметь смелость взглянуть в лицо действительности! А до этого была кружка. С отколотой ручкой и жирной красной надписью The Boss. Коля её припёр с последней работы полгода назад. В качестве трофея, в отместку за увольнение. Больше из диспетчерской припереть было нечего.
А тут чашка! Нелепость какая-то! Откуда?! Может, Вован вчера приволок...Жене в отместку, скажем...Но Николай не умел долго помнить о суетном и потому уже назавтра спокойно пил из новой чашки, как из родной. Как из Босса.
Но чашкой дело не закончилось. Оно ей только началось. Через пару дней, пытаясь найти в шкафу свежее полотенце, Вася обнаружил упаковку носовых платков. Кружевных. С вышитой буковкой Л на каждом. Он с удовольствием раздербанил их все и осмотрел. Он любил открывать новые пачки и коробки, но это с ним случалось нечасто в последнее время. Он даже начал забывать, что когда-то это любил. Он много чего начал забывать. Как будто заново родился, но прошлая жизнь не отпускала. Платки были мягкие, паутинные, почти прозрачные. "Батист", почему-то подумал Коля. И опять перестал о них размышлять, бросив их поверх обычного хаоса белья и футболок в шкафу.
Дальше было больше. Сначала в комнате стало светло, как днём, когда день. Коля понял, что помыты окна. Последний раз их мыла мать, за год до смерти, то есть пять лет назад. Он с опаской подошёл и глянул во двор. Двор глянул на Колю тоже, глазами сидевшей на дереве облезлой вороны. Двор Коле не понравился, и он задёрнул шторы...Шторы?! Какие, к лешему, шторы?! Откуда?! Но тем не менее, вот они, плотные тёмные гардины, да ещё и тюль имеется! Ну, это уже, знаете ли...это уже ни в какие ворота!!!
Коля выбежал из квартиры и бросился к консьержке:" Петровна!!! Ты не видела, я вчера один домой возвращался?! Чего-то не помню сам..."
Петровна жалостливо посмотрела на бедолагу. Знала ведь с детства, с матерью подругами были. Ведь и парень-то не пьющий, так, если только пивка себе купит, а вон, видать, от одиночества и безработицы совсем умом тронулся. " Один, Коль! Один! С кем тебе быть-то?! Женился бы, может, а?!"
Коля опрометью бросился назад, предчувствуя недоброе, и точно! Вот она! Ваза с семью пионами на столе! Чуть светлее гардин. Коля как-то сразу увидел, что их именно семь, хотя потом зачем-то ещё много раз пересчитывал...Ему хотелось размахнуться этой фарфоровой, как чашка, вазой, да в мытое окно её! Чтоб одни осколки! Но было как-то неудобно...как будто кто-то где-то внезапно вздрогнет, услышав этот звон. Вздрогнет и поморщится...и передёрнет тонкими нервными плечами, укутанными белой шалью в голубой цветочек...А Коле уже не хотелось, чтобы этот кто-то уходил. Не обязательно же понимать, можно просто получать удовольствие.
Как-то раз той же весной Коля сидел на кухне и чистил картошку. Не потому, что хотел картошки, а просто, ну надо же что-то есть. Картошка была нехорошая, морщинистая уже и проросшая белыми, похожими на жирных опарышей, ростками. Потому и пора было её съесть. Или выбросить.
Промыв плоды своего труда, Коля потянулся за стоявшей на плите кастрюлей. На автомате. Он давно всё делал автоматически, не обращая внимания на мелочи своего незамысловатого быта. К чему?
Кастрюля не поддалась. Автомат пришлось переключить на ручное управление. Щёлк! "Наверное, кашу в ней забыл,"- размышлял Коля,- " вот блин! Как же я так?! Теперь не отдерёшь, небось!" Он брезгливо поднял крышку, и в нос ему ударил ароматный пар. Кастрюля была до краёв полна свежесваренной ухой из...ого!...из осетринки! Блёстки рыбьего жира закружились на поверхности вместе с былинками укропа в стремительном танце, спровоцированном Колиным движением. Это озеро было почти прозрачным, так что все сокровища, спрятанные на дне, было прекрасно видно. " Однако!!!,"- подумал Коля, и ещё почему-то,- "В тихом омуте черти водятся".
И вдруг понял, что ужасно голодный! До обморока буквально! Схватил ложку и...и передумал. Аккуратно налил в чистую тарелку два половника. Расчистил на столе, заваленном книгами, солидное пространство, сел и начал есть. Неторопливо, с чувством, с толком, с расстановкой. Как мама учила. Даже когда ужасно голодный, не бросайся на еду, как животное. И уха эта тоже была, как у мамы. Только посолена чуть больше, как любил Коля.
Он всё ещё ел, когда в дверь позвонили. С сожалением отрываясь от тарелки, Коля впустил суетливого и холодного Серёгу, соседа по двору.
- Ну, так! Нашёл я тебе, вроде, покупателя на гараж. Он много не даст, конечно. Тридцатник максимум, но и гараж-то доброго слова не стоит. Развалюха дырявая. Да и тебе-то не до жиру! Вон, картошку одну жрёшь...
Взгляд гостя упал потом на кастрюльку ухи. Серёга подошёл и ловко зацепил со дна разваристый кусочек осетринки. Принюхался недоверчиво, посмотрел на Колю.
- Это чего?
Коля молча налил и ему пару полковников во вторую чистую тарелку. Серёга на удивление молча сел напротив, и они молча стали есть вдвоём...И только у Коли в голове тихо пел какой-то приятный женский голос. Какую-то старую русскую песню...
Начать продолжать невозможно, не переименовав моего героя ещё раз. Ну, судите сами- может ли Вася или Коля получить филологическое образование и стать редактором журнала, навсегда похоронив в себе зачатки мощного животного мачизма, так притягивающего хороших девочек, женщин и блондинок?! Вот. Не может. А Боря смог. Он всегда немного боялся женщин и сильно их стеснялся. "Удушливой волной" краснело у него всё в организме от любого обращённого на него взгляда, тем более обращённого к нему слова. Но, в силу выбранной стези, ему приходилось буквально купаться в этом море глаз, волос и рук. Скрепя сердце, Борис смирился и внешне не казался больше угловатым подростком, теребящим пуговицу рубашки, хоть внутренне им и был. Мог ли союз такого человека и пышнотелой жизнерадостной коллеги по цеху Маринки длиться всю жизнь? Не мог. Вот и продлился два с половиной года, после чего остались фото свадьбы, где Маринка занимает центральное во всех отношениях место, пахнущая Маринкой кофточка в жутких рюшах, да открытка из Сочи. В ней Маринка размашисто и кратко написала, что не вернётся. С другой стороны на открытке было почему-то Ласточкино гнездо, и, честно говоря, Борис выдохнул. Его гнездо не опустело, потому что там никогда и не было места женщине таких масштабов. В его гнезде всё было гораздо скромней. Стол, стул, да пишущая машинка, теперь перевоплотившаяся в компьютер, составляли физическую необходимость его бытия. Странно было слышать слова сочувствия от знакомых, но Борис не спорил, не объяснял. Он говорил "Спасибо. Да. Ну, что ж...бывает." И шёл дальше.
И жизнь тоже шла дальше. Не мимо, а рядом. И в то утро, когда на облупившемся подоконники кухни появился синий горшок с цветком, Борис не сразу его заметил. Подслеповат и рассеян, как большинство деятелей буквенного искусства, он, к тому же, только проснулся. А куда теперь было вставать в семь, раз журнал закрылся? Он не умел обрастать связями, так что никто его никуда больше не позвал, а шевелиться самому было непривычно. Не хотелось.
Цветы в горшках, конечно, остались от мамы, но это были вечно умирающие на корню традесканции или алоэ, упавшие щупальцами в и без того многодетную семью кактусов, где на одном висели ещё семеро, смешно растопырив не достающие до земли глуповатые зачатки корней. Неизвестно вообще, как они тут выживали, ведь Борис почти не поливал их. Не по злому умыслу, а от абсолютного безразличия. Они ему были не нужны, но выкинуть не поднималась рука. Мамины же!
А цветок в синем горшке...он цвёл. Над юбкой жирных листьев на длинных салатовых ногах перебирали лепестками розовые фламинго. Девять штук, зачем-то снова посчитал их Борис, как до этого пионы. Птиц Борис не любил за их способность летать, трепещущую суетность крыльев и ничего не выражающие глаза. Но это же не птицы! Эти всего лишь ещё один цветок в горшке, успокоил он себя, как мог, взял стоявшую рядом с растением бутылку и полил его. Потом очнулся и понюхал содержимое. В бутылке-таки была обычная вода. Которую, правда, он туда не наливал. И боржоми не пил лет сто, а бутылка была из-под боржоми. Почему-то именно эта бутылка, а не цветок, поразила Бориса особенно неприятно. Неужели он сходит с ума? Хотя...а почему бы и нет, задорно хохотнуло внутри. Чего терять-то теперь?
Снег валил огромными белыми ошмётками, как будто на небе выметают остатки зимы изо всех углов. Ходит там баба Маня с веником, ругается незлобно и метёт, метёт, метёт...Уходи зима, надоела ты! Пора тут грозовым облакам садиться, пора Илью-пророка на царствие. В такую котовасию не видно даже стен старого института, мшелых и дырявых, но всё равно с мотками ржавой колючей проволоки поверху, отчего у двора всегда тюремный вид. А сегодня вот нет.
Борис налил себя чаю, если так можно назвать кипяток с плавающим в нём пакетиком чего-то тёмного, и сел думать. Думать нужно было обязательно, у кого какая утренняя гимнастика, у Бори для ума. Много лет назад, в юношеском запале, когда кажется, что нет и не может быть никаких препятствий, он начал писать роман. Вроде бы, выходило даже неплохо. Он читал маме, читал другу. Им нравилось! Мама что-нибудь готовила на кухне, какие-нибудь соления, скажем, а Боря читал. Мама любила слушать всё, что читал ей сын. И роман тоже. Потом, конечно, жизнь и работа наступили роману на горло, выдавили его всеми семью главами в пыльное тело антресоли и почти уже поставили крест на этом холмике жёлтых листов, местами отмеченных тараканьими пробежками. Но Борис помнил, где почил роман. И недавно эксгумировал творение. Перечитывать, однако, не стал- лень, да и, наверное, сейчас он написал бы совсем другое и совсем не так. Это ясно. Но роман теперь лежал на кухонном столе, есть не просил, но как-то как будто корил...за бесцельно прожитые годы. "Не дописываешь меня, напиши другое! Но что-нибудь делай уже!"- казалось, шелестел этот труд. Так и вышло, что по утрам теперь, на свежую, как говорится, голову, Борис думал, чем он может ответить себе бывшему, чтоб эта куча бумаги стыдливо замолчала. Не так-то это просто, как хотелось бы!
Он снова представлял себе первые строчки:" Снег валил, как из ведра, из огромного ведра космоса." Чёрт. Чушь какая-то, ведь так? Нестройный ход мысли прервал звонок в дверь. Борис давно никого не ждал, не ждал и сейчас. По-стариковски шаркая растоптанными тапками, он пошёл открывать. Посмотрел в глазок, просто потому что, чего не посмотреть, раз он есть. Увидел две двери напротив и поблекшую зелень стены. Никого. Ну, правильно! А кого ты ждал? Никого. Он вернулся уже было на кухню, когда в дверь снова позвонили. На этот раз открыл, не глядя. Сквозняком мгновенно втянуло табачный дым вперемешку с запахом жареной картошки с луком с рыбой с котлетами с луком. Никого!
Никого не было, пока вгляд не упал ниже. Намного ниже, на старом коврике, по которому шли кошачьи лапы, сидел котёнок. Сидел и смотрел на Бориса, не мигая, круглыми и безразличными, как у птицы, голубыми глазами. Был он невероятно бел и настолько же пушист, с синим, насыщенней глаз, бантом на шее. Он так невероятно контрастировал с заплёванной серостью подъездной плитки, что казалось, видно свечение, лучистую ауру кота.
"Кот!"- прошептал Борис.
"Рау!"- пискляво заметил котёнок и, не получив официального приглашения, встал на шаткие лапы, обошёл Бориса слева и внёс приличное на вид пузо в прихожую. Борис закрыл дверь, чтоб не надуло кого ещё, и сел прямо на пол.
"Кот!"- повторил ещё раз, убеждая самого себя.
"Рау!"- с готовностью ответил котёнок и принялся нюхать борисов тапок. И немного, пробно, нежно пока когтить...
В конце массажа кот( пусть он уже кот, а не котёнок, буквы надо экономить, особенно ё) отёр тапок мордой со всех сторон и пошёл обследовать свою территорию, а в том, что она его, не усомнился бы уже никто. Наоборот, похоже было, что кот вернулся домой после длительной командировки, может, даже плавания, где семь футов под килем, как раз, и сыграли злую шутку с его походкой. "Когда идёт, его качает, словно лодочку", улыбнулся Борис. И теперь этот морской волк в кошачьей шкуре хотел проверить, всё ли на месте в родном дому. Борис встал и пошёл за котом. Ему хотелось знать, как придётся жилище этому комку пуха на лапках.
В большой комнате кот с трудом и потом, но всё же забрался везде, где планировал, на всё, что вызывало интерес. По дивану на старое пианино изучить доисторический музыкальный центр и сбросить на пол пару давно вышедших из моды дисков дискотечной попсы. На подоконник, там нужно было срочно подолбить лапой несколько наглых листьев, чтоб не зарывались. Тут только бокс, это знает каждый кот. Можно ещё погрызть алоэ, облегчить кактусу жизнь, отфутболив пару кактусят куда подальше, чтоб мамку не мучили, и, представив, что традесканция осока, постричь ей малость шевелюру на манер "я упала с самосвала, тормозила чем попало". Вполне удовлетворившись осмотром лишь тогда, когда понял, что страшный жёлтый медведь с огромной деревянной головой и одним ухом игрушечный, стало быть, не опасней когтедралки, кот направился на кухню, обнюхал каждую засохшую каплю на линолеуме, звучно чихнул и уселся у холодильника.
- Рау! Маааау-а!- потребовал, глядя на Бориса.
- Кот, ты хочешь есть?! Но у меня нет тебе еды!- честно признался Борис и в доказательство открыл холодильник. Где стояла коробочка с баночками паштета для котят на самом очевидном месте.
- Мааааааау-а!- взвыл кот уже требовательно. Он бы показал себе на живот, если б знал, что голос голода идёт оттуда. А так, для убедительности и выражения нарождающихся чувств, кот потёрся о Борисову ногу почти круглой головой, как-то по-козлячьи, с разбегу и на задних лапах. Борис взял с пола синюю кошачью миску, неловко открыл одну из банок под пламенный мотор включённого котом урчания, вывалил вкусную на вид и запах смесь в миску и начал смотреть, как кот насыщается. Долго смотреть не вышло, полминуты и...в ход пошла вторая банка. С курицей.
В мае, когда черёмуха у балкона заневестилась душистой фатой, повсюду скакали деловые дрозды, яростно нападая на нахальных ворон и подавляя их количеством и храбростью, когда целый день до ночи сидеть бы на лавке и смотреть, как расползается по двору покрывало из одуванчиков, давая посадку пчёлам и шмелям, и неуклюжим, но эффектным божьим коровкам, когда слышно, кажется, как растёт лист каштана мохнатой по малолетству лапой, в мае Борису позвонил его бывший главный редактор Илья Петрович.
- Борис! Здравствуй! Как поживаешь? Впрочем, к делу. Ты нашёл работу? Нет? Отлично! Извини, но это прекрасные новости! Понимаешь, мне дали новый журнал, Паспорт в новый мир. Мы печатаемся на английском для заграницы. Ну, на международных рейсах ещё будут его читать. Так вот, деньги тут дают хорошие, очень хорошие, поэтому навязали мне кучу чьих-то детишек и прочих родственников- не пришей кобыле хвост. Не знаю, что они там кончали, но не соображают ни одним местом. Я тут один, Борис! По сути, я тут совсем один! Есть пара толковых корректоров, но это всё! А материалов завал, ведь мы пишем обо всём и сразу, политика, культура, светские новости. Ты мне нужен, Борис! Отказа не приму.
Да какой уж тут отказ?! За время своего вынужденного бездействия Борис так истосковался по своей работе, что даже газет в руки не брал. Его раздражали ошибки и убожество подачи материала, он знал, как надо. Он не мог видеть непрофессионализм. Он бежал к Илье Петровичу уже на следующий день, одевшись в лучшее, как на свидание, улыбаясь так откровенно, что в метро на него стали поглядывать. Некоторые с опаской: семь утра, тут и глаз не продрать ещё толком, а этот улыбается, вот-вот захохочет! Сколько психов развелось!
- Замом тебя сделать не могу пока, замом у меня сидит сын владельца. Но, по слухам, это ненадолго. Малыш скоро собирается податься в Америки, тогда и сядешь. Вот тебе вёрстка номера, посмотри, что у нас делается. Давай! Вникай, да побыстрей.
И дальше уже Борис не видел черёмухи, дроздов и одуванчиков. Не помнил, что май. Он был совершенно счастлив от навалившихся текстов, некоторые из которых приходилось писать чуть ли не заново, потому что нанятые корреспонденты-американцы не заботились о грамотности, передавали только главный смысл события, которому надо было создать достойную международного издания форму. Он совершенно погряз, утонул, пропал. Он наслаждался.
Пока не пропал Кот. Борис не сразу заметил пропажу. Придя с работы, он привычно сварил себе кофе и готовился проверять принесённое на дом. Но чего-то не хватало в воздухе. Чего? Точно! Никто не встретил его у двери, не посмотрел пустыми глазами, не стал тереться о ноги, метя своего человека. Нет Кота! "Но нет кита, но нет кита, но нет кита- не видно!"- глупо и гнусаво пропела память детскую песенку. Борис позвал, залез под диван, в шкаф, под ванну. Он чувствовал, что делает это зря. Кота нет в квартире. Балкон, как всегда в мае, открыт. Второй этаж даёт Коту все шансы беспрепятственно уйти восвояси. Борис кинулся во двор, побегал вдоль тюремных стен старого института, посидел на пне у ухмыляющейся дыры забора. Кота нет!
Странное дело, до этого момента Борис не знал, что Кот ему нужен. Или так бывает всегда? Да. Так бывает всегда. Есть и есть, и, вроде, не велика б пропажа. Комок мягкой шерсти на лапках. Что уж такого мы теряем? Есть и есть, есть и будет. Конечно, это относится не только к котам, а вообще ко всему на свете. Родным, здоровью, воздуху. Старому тополю во дворе, который вдруг раз, и спилят. К лавке, на которой с детства нацарапано: Вася+Аня=Л. Вот зачем было ставить другую лавку?! И к Коту это относится тоже, значит, Борис успел к нему привыкнуть. Это страшное слово "привязанность"! Ты привязан к тому, чего может не стать. Не стало, а ты всё равно привязан, и верёвку не отрежешь, ведь её нет.
Борис бросился потом домой, от руки написал несколько объявлений, приклеил их на двери, деревья, лавки, столбы, остановки...клеил до поздней ночи. Потом лёг и стал ждать утра.
Мысль о Коте не покидала Бориса даже среди рабочего беспредела, даже перед сдачей журнала, когда наступил полнейший аврал и статьи известных и начинающих авторов лились на него лавиной до поздней ночи. Тогда из подсознания всё равно выплывал Кот, мягко улыбаясь розовой чеширской улыбкой, обнажавшей кончики жемчужных клыков. Почему?!
До сего дня Борис был уверен, что любит только собак. Как-то раз, лет уже двадцать назад, мать привела домой приставшую к ней псину неопределённого возраста и породы. Чувствовался там лабрадор, но только по морде и хвосту, а так...рыжее безобразие клокастое. Назвали Ружей и очень полюбили. Собака была умная на редкость, добрая и благодарная. Смотрела совершенно человеческими глазами, всегда немного грустными, особенно на Бориса, сразу приняв роль матери по отношению к нему. Так же ворчала, когда поздно возвращался, но так же точно радостно вела его на кухню кормить ужином. Мать в ней души не чаяла и, конечно, отдавала лучшие кусочки. Специально покупала у знакомого мясника мозговые кости из-под полы, варила супы из сердца, но и конфеткой обожала угостить. В результате, Ружа в рекордные сроки нарастила на рёбрах жирок и остаток дней своих больше всего напоминала прямоугольную низенькую кушетку на ножках, от чего, впрочем, не страдал никто из семейства. Только увеличилась поверхность живота с тёмными сосками, которую нужно было чесать каждый раз, когда Ружа хотела показать максимальное доверие людям. Или просто брюхо чесалось. Борис до сих пор помнил, как пахнут руки после этой ласки. Псиной, сытостью, вкусно.
А теперь кот какой-то! Совсем чужой, по факту, зверь с ничего не выражающим взглядом, уговаривал себя Борис, продолжая слушать шорохи под дверью, звуки двора, продолжая ждать звонка. И дождался!
- Добрый вечер. Борис? Я звоню вам потому, что ваш кот у меня. Как я понимаю, мы соседи. Могу принести его завтра вечером,- сообщил далёкий женский голос. Странно знакомый, с коричными нотками речной гвоздики на кончиках звуков.
А завтра, которое наступило ранним допетушиным утром, голова Бориса больше всего похожа была на диктофон или автоответчик, где прокручивают одно и то же короткое сообщение бесчисленное количество раз, раскладывая его на мельчайшие элементы звука и вновь собирая в слова. На месте "До завтра!" Борис, видимо, густо краснел, потому что сидевшая напротив, сердобольная, как все почти одинокие редакторши на выданьи не первый и не последний десяток лет, Оленька Сергевна, предложила ему последовательно папазол, Цитрамон и "капельки", выписанные ей её "гомеопатом именно для таких случаев". Борис только успевал отмахиваться и делать вид, что что-то делает. На самом же деле(автор не знает, как отделаться от корня "дел", но попробует) он плыл в запахе гвоздики, которой заложили любимое место в книге, прежде чем нырнуть в волосы водорослей жарким подмосковным летом. Он плыл в вечер.
Дожив до него и до дома, Борис достал белую, хоть ты в ней в последний путь, рубашку, брюки со стрелочками и галстук, в котором его когда-то женили. Галстук был развязан. Галстук Борис выбросил, а рубашку надел. И брюки. Помните, как у Стругацких? Есть такое место, где живут книжные герои в том, в чём их писатель родил. Например, по улице шла женщина в соломенной шляпке с алым бантом. Так она теперь там и ходит, в этом параллельном мире. С бантом. Борис, поэтому, был ещё в носках, в часах, в трусах и в новых кожаных тапках, которые нашёл в прихожей на месте старых. Борис был натянут, как та избитая струна, которая вот-вот зазвенит без прикосновений. Борис слушал шаги, с улицы, лестницы, лестничной клетки. Он был уверен, что узнает их, когда услышит.
Когда раздался звонок в дверь, Борис курил на балконе, непроходящим тайком, потому что мама так и не умерла, мамы вообще не умирают, и мама всегда была против, очень мягко, но очень грустнела, если заставала Бориса с папироской в зубах. Борис бросился к двери, притормозил у огромного зеркала, к которому привыкал добрых недели две, ничего там не увидел, не смог, и дёрнул засов, как чеку гранаты, запомнив пальцем до молекулы.
На пороге снова, как в первый раз, сидел Кот, совершенно не изменившимися, пустыми глазами глядя в душу хозяина. Как будто ему нет никакого дела, есть ли жизнь на Марсе, на Земле, во вдыхаемом воздухе, да и что такое жизнь, если поразмыслить. Не болезнь ли?
- Ты вернулся, - выдохнул Борис.
- Мммдау,- заметил Кот и посмотрел в сторону окна на пролёт ниже. Там стояла женщина. Стояла и светилась, как пушинка на закате, добрая примета хороших новостей, если сумеешь поймать. Лица было не разобрать, только эти подсвеченные солнцем волоски-нимб вокруг. Но Борис знал уже всё- как она улыбается, будто гладя тёплой ладошкой щёку с мороза, как хмурится, не опуская уголков губ, как она видит в тебе тебя, а не себя или бывшего. Как она любит.
Кот, а коты суеверны без меры, тоже знал, что семя чертополоха лучше поймать, не пустив путешествовать по ветру. Уверенным шагом от бедра он спустился к женщине, позмеил хвостом ей по ногам и сел на туфель( туфлю?!) якорем, показывая, чей это человек. Борис не видел, но знал, что женщина смутилась.
- Иди же домой, Тиша! Извините, я не знала, как его зовут, - заговорила речная гвоздика горьковатой пыльцой счастья.
- Идёмте пить чай, - сам себя поразил Борис. Господи, как же он посмел?
Женщина подхватила Кота и поднялась. Наверное, удивляясь этой лёгкости начала не меньше хозяина. Да больше, чувствовал Борис.