В мою голову летела судовая печать. Я сидел в радиорубке, пытаясь ткнуть пальцем правой руки в правильную клавишу судового компьютера, а левой рукой изо всех сил держась за слегка выдвинутый ящик стола, чтобы минимизировать колебания личного тела, создаваемые волнами взбесившегося Баренцева моря. Кто придумал эти почти никому не нужные ежедневные донесения судовладельцу и оператору?! Почему каждый капитанский день должен начинаться с «доносов»? Понятно, если бы донесения составлялись в полдень – тогда и время есть для их составления, и капитанские глаза к обеду уже полностью открываются после ночной дрёмы, потому что сном всенощное ёрзанье по постели при имеемых снаружи 10 баллах от мистера Бофорта назвать никак нельзя.
В мою голову с верхней полки , на которой не очень плотным рядком стояли увесистые папки с информациями об остойчивости и непотопляемости, инструкциями по перевозке контейнеров и рефрижераторных грузов летела судовая печать и уклониться от встречи с ней у меня не было никакой возможности. Кто-то из разгильдяев штурманов засунул её между папками в буквальном смысле на мою голову.
Почему-то вспомнилось, как мне когда-то было лет пять и мои сестра и брат взяли меня купаться на таёжную речку. Они шли быстрым шагом, а я по причине своего маленького роста гнался за ними вприпрыжку. Я скоро устал, а до речки было ещё далеко, но брат и сестра и не думали подождать меня, а уж про кратковременную передышку я и не мечтал. В боку, не помню в каком, ужасно кололо, короткая чёлочка прилипла к моему вспотевшему лбу и мне уже совсем не хотелось купаться. Мне хотелось… Мне хотелось, чтобы из леса вышли два не очень голодных волка и съели только брата и сестру, а я бы шагом вернулся домой и мне больше бы не пришлось бегать за старшими родственниками там, где они ходят просто быстрым шагом.
В третьем классе я и ещё два моих одноклассника спёрли у дяди Вовы Ломако чекушку водки и распили её «на троих» на пилораме. Сёстры Сапожковы нас тогда выследили и наябедничали классной руководительнице. Нас на следующий день вызывала директриса и долго читала нам мораль и пыталась выпытать, кто именно из нас украл у дяди Вовы чекушку, но мы не проболтались. Мы же не девчонки Сапожковы, а нормальные мужчины – сыновья своих отцов-фронтовиков! А если честно, то бутылку спёр я чисто ради интереса.
В четвёртом классе я и Ромка Игишев, дурачась на перемене, разбили окно. Разбил его я локтем и даже не поранился, а Ромке досталось больше, ему осколком сильно поранило лицо и пришлось вызывать скорую помощь, то есть мою маму. Она обработала Ромке рану и у него остался на лице шрам. Ромка тогда сказал, что это он разбил стекло, а я промолчал, хоть и знал, что это моя вина.
У дяди Вовы Сапожкова росла яблоня и он за ней очень ухаживал. Наверное потому, что в наших краях яблони не очень приживались. Но дядя Вова ещё и похвастался, что он вывел какой-то особый сорт яблок и назвал его «сапожок». Вокруг яблони он наставил растяжек с звуковыми зарядами, чтобы никто не смог тайно приблизиться к яблоне. Я и Пашка Остапенко смогли и дядя Вова сильно расстроился, когда увидел несколько сиротливо торчащих яблоневых веток. Нам его было жалко, но мы не признались в содеянном.
В мою голову летела судовая печать, но я уже не представлял возможным отругать штурманов за их халатность.
Когда мне стукнуло тринадцать лет, я впервые познал вкус жевательной резинки и, познав, швырнул её тщательно разжёванную в голову однокласснице, в которую был безнадёжно влюблён. Вернее, влюблён не во всю её, а в её чудную косу. Больше ни у кого в классе не было такой косы! Мне показалось, что я удачно пошутил, а одноклассница ужасно расстроилась, безуспешно пытаясь вычесать резинку из своих волос. Она плакала, а мы смеялись. На следующий день она пришла в школу без косы и я её сразу же разлюбил.
В девятом и десятом классах я часто пропускал уроки. Мы называли такие пропуски «сачковать» или «бастовать». Я был опытным сачком или забастовщиком, но родители об этом даже не догадывались, потому что мы жили в двух десятках километров от школы и они заезжали в школу очень редко.
В мореходке ходили драться с местными, а потом прятались от дежурных по училищу и начальника судоводительского отделения, а если и попадались, то врали о своих синяках напропалую и очень изящно, потому что вариант «упал, очнулся – гипс» был не в почёте.
А сколько нерадивых работников я списал с судна, будучи капитаном! И не счесть!!! Да, они нерадивые, да, многие из них алкаши или бесталанные, но я ведь их списывал и этим закрывал для многих море навсегда!
Боже мой, сколько бед я натворил за свою долгую и наверняка вот-вот прервущуюся жизнь! Каюсь, прости меня, Господи!
Печать пролетела мимо моего уха, лишь слегка его коснувшись. Не больно. Потому что пластмассовая…
Надо же, какие глупости в голову лезут… Пойти выпить, что ли?
22.02.2020
Клайпеда, у причала в ожидании улучшения погоды