ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ДОМ С ВЕНЕЦИАНСКИМИ ОКНАМИ
============================ 27. В стиле кантри
Два последних месяца Нина жила на деньги, которые скопила сама. Их было немного, и жить пришлось «растягивая удовольствие» — на супчиках-пюре из картофеля и чечевицы, которые Нина заправляла жареным луком, и они получались вкусными. Ещё в меню входили постные щи из капусты и перловки, отварная треска без масла, тушёная морковь и свекольные салаты. Готовила она, когда на кухне никого не было.
Нина где-то читала (она не помнила где), что прошлое надо отрывать от себя как пластырь, одним рывком и сразу. Лейкопластырем маленькой Нине заклеивали ссадины и разбитые коленки. И никогда не снимали рывком, причиняя боль.
«Тихонечко-легонечко, и совсем не больно…» — приговаривала бабушка, придерживая пальцем кожу около пластыря и снимая его понемногу, кусочками, начиная с уголка. Освобождённую полоску кожи бабушка придавливала пальцем и снова медленно стягивала липкую белую заплатку, под которой обнаруживалась почти зажившая коленка. «Остальное на свободе заживёт, на ветерке, телу воздух нужен».
Но бабушки нет, и ей придётся самой. Рывком, иначе нельзя. Бабушка, бабушка, хорошая моя! Ты так обо мне заботилась, так старательно защищала от жизни, что я оказалась к ней не приспособленной, а синяки и ссадины уже не на коленках, а на душе. Их не заклеишь пластырем. Они не заживают.
Нина в последний раз оглядела комнату, прикоснулась рукой к бабушкиным обоям, выглянула из окна во двор. На подоконнике сидел Мишунь, грустно высунув красный язычок — плакал. Коричневые пуговки глаз блестели от слёз. Или это Нина смотрела на него сквозь слёзы?
«Прощай, Мишунь, я не возьму тебя с собой. Прошлое надо отрывать как пластырь, одним рывком. Не грусти, ведь ты останешься с бабушкой Машей, с мамой и… со мной. Мы все останемся здесь, в комнате с рыжими обоями, по которым весь день гуляет солнце и не хочет уходить». Обои мама хотела заменить новыми, но Нина не дала. Не желала ничего слушать, не позволила себя уговаривать и так плакала, что Натэла в тот день опоздала на работу — полчаса просидела с шестнадцатилетней дочерью, обнимая и успокаивая.
Нина поцеловала Мишуня в лобастую башку, в последний раз вдохнула сладковатый запах плюша и опилок, которыми было набито мишкино туловище. И не позволив себе оглянуться, вышла. С тяжёлым сердцем села в машину, кивнула водителю: «Поехали».
Отъехать они не успели: дверь подъезда распахнулась и оттуда — в домашних тапочках и наспех надетой кофте — выбежала панна Крися. Утопая по щиколотку в талом грязном снегу, бросилась под колёса, машина остановилась, шофёр высунул в окошко голову и открыл рот, намереваясь отправить Кристиану по известному адресу. Но вместо этого улыбнулся и широко распахнул дверцу кабины.
— Тшекай! Запомнялащь… Пжиячела своЕго запомнялащь (польск.: «Подождите! Ты забыла… Друга своего забыла»), — Кристиана сунула в руки оторопевшей Нине Мишуня, перекрестила обоих слева направо, как принято у католиков. — Боже допоможь. (Помогай тебе бог).
Нина впервые в жизни видела её слёзы: обильные как роса, прозрачно-чистые.
Искренние. Она больше не верила ничьим слезам. И не удержалась, поцеловала Кристиану в щёку (тоже впервые в жизни), пробормотала «Бэдниэрад. Цхарматэбэби, панна Крися» (груз.: «Счастливо. Удачи вам» и захлопнула дверь. — Поехали».
«Поговорили…» — подумал шофёр и покосился на пассажирку. Девчонка изо всех сил сжимала губы, вцепившись сведёнными пальцами в плюшевого медвежонка.
— Не плачь. Всё сделаем как надо, и мебель поставим, где скажешь. И денег не возьмём. Не плачь. А это… по-каковски вы говорили-то?
Нина ему не ответила. Перехватила поудобнее Мишуня, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
* * *
Шофёр грузовика не обманул: грузчики, от души матерясь и кряхтя, втащили на Нинин четвёртый этаж дубовый комод, кухонный столик с двумя табуретками, обеденный круглый стол с неразлучными венскими стульями, платяной шкаф и кушетку. Диван развалился на части, когда его выносили из комнаты, а абажур Нина забыла, и он остался висеть в пустой комнате, которая как «Титаник» ждала своего конца. Лампочку Раиса деловито вывернула, а абажур снять не посмела: вернётся и скажет: «Зачем взяла?»
Оставленную прежними жильцами мебель бесплатно выносить не будут, поняла Нина. Грузчики не уходили, смотрели выжидательно.
— Выносить ничего не нужно, спасибо.
Мужики мялись в прихожей. С шести пар ботинок натекли на паркет грязные лужицы, и Нина запоздало подумала, что не взяла половую тряпку. Чем теперь пол вытирать? Паркет было жалко — красивый, совсем не такой, какой был у них с мамой. Нина не сообщила ей о переезде, напишет позже, когда устроится. А может, не напишет. Ей ни от кого не надо милостыни. А тряпку всё же надо было взять.
— Ну так, значит, это самое. Значит, довольна, хозяйка? Мебеля занесли аккуратно, ни вмятинки, ни царапинки, всё принесли, поставили где велено, где душа желает…
Не уйдут, пока не получат «на лапу», поняла Нина. Им ведь не объяснишь, что денег почти не осталось, а столько всего надо покупать… Холодильник (старый сломался перед самым переездом). Посуду (коробку с тарелками, чашками и бокалами всё-таки уронили, прощально звякнуло стекло, и у Нины на миг остановилось сердце: бабушкины бокалы! Парень, который нёс коробку, поскользнулся на раскисшем снегу, и винить его было не в чем).
Что ещё? Светильник в коридор (с трёхметрового потолка свисал на длинном проводе чёрный пустой патрон, а лампочку кто-то вывернул и унёс). Вешалку в прихожую. А ещё торшер, о котором она мечтала с самого детства. Торшер был у Зверевых, Нине он казался необыкновенно красивым: на золотом стебле распускались три стеклянных цветка, наклонив головки в разные стороны. Стекло было зелёноватого оттенка, вердепомовое, как сказала Анна Феоктистовна. И добавила с гордостью: «Чешское стекло». Шестилетняя Нина не поняла, зачем покупать стекло в Чехословакии (с 1993 года Чехия), если плафоны продаются напротив их дома, в магазине электротоваров.
Из воспоминаний её выдернул голос бригадира — того самого шофёра, который чуть не задавил панну Крисю. Впрочем, слова относились не к ней.
— Ша, ребята. Строимся в колонну по два и организованной толпой выходим нах, — пошутил бригадир грузчиков. И добавил уже на лестнице: — Что рожами-то приуныли? Откуда у девчонки деньги, ей мебель покупать, привезли-то рухлядь… Тарелки мы ей раскубенили, тоже покупать надо. Полы циклевать надо, половицы гнилые, чёрные почти… А вы магарыч с неё ждёте. Вы лицо её видели? Она ж не знает, с какого конца начинать. И с переездом не помог никто.
Бригадир не знал, что тёмный паркет в коридоре Нининой квартиры, показавшийся ему грязным от натёкшей с шести пар ботинок воды и отсутствия света, был на самом деле эксклюзивным и назывался «состаренный дуб».
Оставшись одна, Нина села на венский стул, с которого ей нечем было стереть пыль (все тряпки остались на старой квартире, ну кто при переезде берёт с собой тряпки?), и долго гладила рукой дубовую столешницу (порода мербау, красный дуб). Внутри разрасталась пустота. Никого не волновала её судьба. Даже маму, которой она написала, что их дом расселяют и начали выдавать ордера.
О том, что ордер Нина уже получила, и ездила смотреть квартиру, она не написала. И про увольнение не написала. Натэла приедет, и она ей всё расскажет, и вместе они что-нибудь придумают. Письмо Нина запечатала в конверт с маркой «авиа», чтобы быстрее дошло. Авиа-конверт стоил дороже обычного, зато письмо летело в Марнеули самолётом, а не тряслось в почтовом вагоне неделю, а то и две.
От мамы пришла телеграмма: «Поздравляю зпт крепко целую зпт желаю счастья тчк мама».
Нина в десятый раз перечитывала пять скупых коротких слов. Наверное, маме не хватило денег, иначе написала бы больше, написала бы, когда сможет приехать. Не написала. Не приедет.
А может, всё не так? Нина получит квартиру, сообщит маме свой новый адрес, и она приедет на новоселье. Может быть, даже вдвоём с Тамазом. Нина купит диван или софу, должны же они где-то спать, не на полу же? А на что она купит? На что будет жить? Деньги таяли как снег в апреле…
Словно в ответ на её мысли из Марнеули пришёл солидный денежный перевод. Хватит на пружинный диван-книжку, и ещё останется… Хватит себя обманывать и придумывать то, чего нет. Никто к ней не приедет, от неё откупились деньгами. Нине стало стыдно, будто она выпросила эти деньги.
Диван («мамин подарок» она купила шикарный, истратив на него всю сумму перевода) вальяжно расположился вдоль стены, горделиво попирая наборный паркет лакированными ножками. «Не очень-то задавайся» — сказала ему Нина. Расплатилась с грузчиками, а когда те ушли, обнаружила в углу большую коробку, туго обмотанную клейкой лентой. Выглянула в окно — слава богу, ещё не уехали, а то самой пришлось бы везти её обратно в магазин! — и крикнула в форточку:
— Подождите! Не уезжайте! Вы коробку оставили, чужую, это не моя!
— А что там? — отозвались грузчики.
— Не знаю, я сейчас посмотрю. Вы только не уезжайте!
Ножницами разрезала ленту, осторожно отогнула картон, стараясь не повредить, не надорвать. Рука нащупала что-то мягкое, бархатно-нежное. Подушка!
— Там подушки! Много! — крикнула она в форточку.
Дверь открылась (Нина забыла её запереть) и на пороге возникла добродушно улыбающаяся физиономия.
— Вы, наверное, впервые мебель у нас покупаете? Это вам подарок от магазина, как миллионному покупателю. Да шучу я, шучу! Они в комплекте с диваном идут, диван-то итальянский, не советский, с подушками. Думки называются. Вы их по дивану раскидайте, красиво будет — посоветовала физиономия. И пожелав Нине: «Хорошо вам устроиться, ждём вас в нашем мебельном, к этому дивану кресла есть такие же, массив сосны», — исчезла, аккуратно закрыв за собой дверь.
Нина подёргала дверную ручку, проверяя. Надо бы записку на дверь наклеить: «хозяйка, не забудь меня запереть».
Подушки ей понравились чрезвычайно: маленькие, в цветных полосатых чехлах с застёжками-молниями, они придавали дивану забавный вид, а главное, гармонировали с обоями, которые тоже были полосатыми, и Нина решила их оставить.
За креслами она отправилась через два дня, прихватив «наследственные» деньги от продажи папиного дома (должно хватить) и удивляясь собственному безрассудству.
Продавец-консультант, услышав, что она переехала в новую квартиру и из мебели у неё только стол, диван и комод, вежливо поинтересовался:
— На какую сумму можно рассчитывать?
— Кому рассчитывать? — не поняла Нина.
— Вам, милая девушка. Ну и мне, конечно. Мы же вместе будем выбирать.
— Выбирать… что?
— Вашу мебель. Вы же не хотите разномастную. Вот и подберём вам… Давайте начнём с каталога. И расскажите мне о вашей квартире: какого цвета полы, обои, мебель… Так сколько у вас денег, я не понял?
Нина обхватила консультанта за шею и прошептала в ухо, сколько у неё денег и что если не хватит, она добавит.
— Оплата после доставки, возможна рассрочка…
— Я знаю, я у вас диван недавно купила, вот этот. — Нина ткнула пальцем в каталог.
— Не слабо. То есть, я хотел сказать, у вас хороший вкус. Как говорят англичане, мы не так богаты, чтобы покупать дешёвые вещи.
Продавец воспрянул духом. Через минуту оба уткнулись в каталог и забыли обо всём.
И теперь в прихожей стояла тумба «Наполи», что по-итальянски означало Неаполь, диван обзавёлся подружками-креслами (старое кресло Нина вынесла на помойку, находчиво вывинтив шурупы, отчего кресло развалилось на вполне удобные части), а на кухне красовался деревянный буфет в стиле кантри (ручная работа, австрийская фурнитура, Нина заплатила не торгуясь).
Обстановку довершала гостиная «Верди», придающая комнате невыразимый шарм. Знала бы баба Зина… Знала бы Зинаида Леонидовна, какой подарок преподнесла на новоселье своей внучке! Нина усмехнулась. Она была довольна собой.
Правда, от бабушкиных денег ничего не осталось, и своих, отложенных «на жизнь», тоже не осталось, но это не страшно: работу она уже нашла. Сбербанк объявил набор сотрудников, высшее образование приветствовалось, Нину взяли контролёром-стажёром. Через два месяца пройдёт аттестацию и будет получать не стажёрскую «стипендию», а нормальную зарплату и премию.
-------------
Иллюстрация - та самая гостиная "Верди", цвет "светлое дерево".
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2020/02/25/1975