Большое и малое

Александр Фефилов 2
        Пётр-эмигрант хорошо знал культуру страны, в которой он когда-то получил вид на жительство. Во всяком случае ему так казалось до определенного времени. Его второй Родиной стала Германия (Deutschland) - буквально страна народа. Сегодня он по праву причислял себя к этому народу, поскольку довольно сносно изъяснялся на немецком языке и ориентировался в социальном пространстве.
Поначалу, конечно, было как-то странно осознавать, что у немцев столько несуразностей в понимании элементарных вещей. Первое, с чем Петру пришлось столкнуться, это то, что немцы не различают "горшок" и "кастрюлю" и называют эти предметы одним словом - Topf (топф). При посещении немецкого супермаркета Пётр обнаружил, что ночные горшки намного дешевле кухонных кастрюль, хотя по форме те и другие мало чем отличались друг от друга. Пётр не упустил выгоду и приобрёл себе ночной горшок, для того чтобы варить в нём свой любимый украинский борщ. Ну, подумаешь, какая мелочь - у горшка одна ручка, а у кастрюли две!
Когда Пётр пригласил к себе знакомых немцев, он стал угощать их своим, собственноручно приготовленным борщом. Как полагается, поставил топф на средину стола, расставил тарелки... Но немцы почему-то вежливо отказались от угощения. Ну, что поделаешь - дело привычки. Пётр унёс топф обратно на кухню. Выставил на блюде бутерброды с колбасой. Достал из холодильника шматок сала и аккуратно нарезал его маленькими кусочками, разложив их на мелкой мисочке. "Мисочку" он приобрёл в собачьем магазине. Она мало чем отличалась от "блюда" и стоила значительно дешевле. Зачем бросать деньги на ветер! Удивительные эти немцы, не мгли придумать для такой посуды разные имена, а использовали всего одно - Schale (шале). Он ещё подумал тогда, что название походит по звучанию на русское слово шаль. Не зря у этих средневековых немецких бюргеров на портретах вокруг шеи и на груди болтается что-то похожее на круглое белое блюдо, с дыркой внутри, чтобы голова пролезла, когда надевают на шею. Ну, что поделаешь, культура такая была! Сегодня эту шале называют жабо. Походит на русскую жабу.
Пётр предложил гостям выпить русской водки. Немцы пригубили, но закусывать не стали. Как-то странно переглядывались и шушукались. Пётр не сразу понял, почему такая реакция. А когда понял, не стал убиваться. Подумаешь, какие условные! Он убрал сало - не одному же его из мисочки вилкой вылавливать. Ну не хотите, не надо!  Принес покупную немецкую закуску и дело как-то сразу пошло на лад. Гости развеселились, хрустели солеными палочками и чипсами и быстро захмелели.
С тех пор прошло довольно много времени. Пётр больше и не пытался "приучать" своих знакомых немцев к русской кухне. Он нашел работу и больше уже не экономил на предметах быта. Но пока Пётр привыкал к чужим нравам, он не переставал удивляться. Какой всё же странный этот народ! Немцы, или как они себя называют - германцы (вроде как подлинные немцы), не отличают большие и малые предметы. Вместо записной книжки могут продать амбарную книгу. Такую в карман не засунешь. Ну, какая это записная книжка? Это скорее книга бухгалтерского учёта. Такие Пётр видел у своей бабушки в глубоком детстве. Она их заполняла, когда работала в колхозной конторе. Кстати, бывшее немецкое слово бухгалтер означает не что иное как "тот, кто ведет учет в книге". Немецкое название Buch (бух) - одно, что для "книжки", то и для "книги".
Пётр тогда подумал, вот у нас, русских, всё понятно - если уж маленький предмет, так маленький, например, бутылка на столе, грибки на закуску, аптечка для чего-нибудь, бирка на ноге, крышка гроба. У немцев же бутылки от бутылей не отличаются. И, кстати, пьют не меньше, чем русские, только преимущественно по ночам в ресторанах, а днём виду не показывают.
Петра поначалу даже раздражало - как можно не отличать аптечку от аптеки! А гриб в лесу и грибок на ноге? Для них всё едино, что крыша дома, что крышка домины.
В магазине вместо дамской сумочки могут предложить женскую сумку. На демонстрациях размахивают флагами, а не флажками, катаются не на санках, а на санях. Примеров подобного рода великое множество. Взять хотя бы такие строения как дом и домик. Вроде бы разница налицо. Бедные русские покупают себе домики за городом. Как немцам объяснить, что это не дом; по их, германским меркам.
Конечно, весь мир знает, что Германия страна маленькая, а запросы большие. Без всякой войны всю Европу прибрали с помощью больших евро. Военные карты поменяли на банковские карты. О продовольственных карточках вообще ничего не помнят. А русские помнят - недавно были такие, когда с социализмом прощались и оплакивали коммунизм, как несбывшуюся мечту.
Вспоминая о своей бывшей Родине, Пётр с горечью думал о том, что русская копейка рубль не сберегла. Вот и страна развалилась. Можно сказать, дальше разваливается. Как из маленьких скрепок сделать большие скрепы, чтобы страну скрепить, никто не знает и знать не хочет. Вот и ему, Петру, работы в большой России не нашлось. Пришлось попытать счастье в маленькой Германии.
Там на бывшей Родине некоторые маленькие люди творят большие дела, и делишками, вроде бы, больше не занимаются. Большие же люди наворотили в своё время столько маленьких дел, что долго ещё разгребать придётся. Ни от больших, ни от малых дел лучше жить не стало. Народ по привычке работает на кого-то, но только не на себя. В общем - счастья мало.
А, вот, у немцев даже в языке нет понятия горе.  У них есть слово несчастье (Ungl;ck). Понимается буквально - как отсутствие счастья. Ну, нет этого счастья и нет. Живёшь и не знаешь, что это такое. Пётр ощутил это на себе, когда постепенно превращался из Петра в Петера (Peter). Вроде всё есть - сыт, одет, обут, ни в чём не нуждаешься... А счастья нет.
Русские счастье познают на контрасте с горем. Они начинают понимать, что такое счастье, только тогда, когда переживут горе. Петр продолжал внутренне гордиться жизнестойкостью своих соотечественников и богатством родного русского языка. По-русски горе всегда горькое. Русские клин клином вышибают - когда у них горе, они пьют горькую. Это русская водка. Горе долго внутри держать вредно. Нутро начинает от горя гореть. Вот и приходится его заливать. Нет, не в смысле - тушить. Горе не потушить обычной жидкостью, например, водой. От воды лицо пухнет, глаза слезами наполняются. Слёзы из глаз ручьём бегут. Но... горю слезами не поможешь. Когда внутри горит, нужно подливать в огонь горючую жидкость - ту, что на спирту, чтоб внутри быстрее всё перегорело и не мучило больше.
Да. Немцы своё отсутствие счастья, свой унглюк, вином не заливают, а пьют для того, чтобы испытать радость. Русские же, когда на смену горя к ним приходит радость, усиливают эту радость тем же способом - заливают горячительным - чтобы довести её до уровня счастья. Как-то от своего давнего русского друга Пётр услышал, что превращение радости в счастье с помощью водки необходимо истинному русскому человеку для остроты ощущений.
Неправда, что русские пьют, чтобы напиться! Бывают, конечно, переборы. На поминках, к примеру, иному человеку становится так легко, что хочется не только пить, но и петь. Кстати, покойника русские обмывают дважды - первый раз водой из шланга в морге, второй раз водкой в какой-нибудь столовой, на стенах которой ещё висят украшения и шуточные надписи с недавно сыгранной свадьбы.  Первый раз обмывают тело, второй раз - душу. Все согласно сложившейся традиции.
Вспоминая русскую действительность, Пётр пытался объяснить себе, почему обмывание так распространено в России. Известно, что русский человек обмывает не только покойников, но и новорожденных. Когда в семье пополнение - например, родился второй ребенок, отцы, привычно приняв на себя, начинают пускать слёзы от привалившего счастья - скоро в семье появятся реальные деньги, т.е. материнский капитал. Кормящим матерям, известное дело, пить нельзя. Они радуются молча. А как не радоваться! - За первенца государство ничего не дало, а за второго ребенка, хоть что-то когда-то выплатят.
Если русские радуются, то они радуются искренне. У немцев с этим делом по-разному.  Немцы не различают два события - рождение и смерть. Они буквально празднуют (feiern) и то и другое - говоря точнее, проводят торжества по случаю появления человека на свет и по поводу ухода человека в иной мир. Мероприятие связанное с кончиной, так и называется - праздник по случаю траура (Trauerfeierlichkeit, Trauerfeier). Пётр привыкал к этой нелепице с трудом. Для себя объяснял это тем, что немцы много воевали, т.е. убивали,  поэтому они рассматривают смерть как что-то привычное, неизбежное. Русские воевали не меньше, но чаще защищались, приносили себя в жертву или становились жертвами, поэтому ни в мыслях, ни в языке  они не связывают смерть с праздником.
Конечно, для русского человека как-то странно слышать, что организуется торжество, отмечается праздник, посвященный кончине близкого родственника или государственного деятеля. Русские поминают, немцы празднуют. Можно с трудом предположить, что немцы в принципе могут радоваться кончине своих близких родственников. Ну, если, к примеру, им от этих родственников привалило по завещанию большое наследство...
Если бы у русских были богатые родственники, завещавшие им огромное наследство, а такие случаи, пожалуй, скоро будут происходить чаще, стали бы они плакать на похоронах своих богатых усопших? - Конечно! И очень громко! С одной стороны, с внешней, чтобы все увидели, как убивается от горя бедный родственник. С другой стороны, с внутренней, душа их обливается слезами от предвкушения неожиданно свалившегося на них богатства. Двойной плач - особый плач. Это что-то похожее на истеричный крик, когда трудно различить, плачет человек или смеётся.
Что касается проводов государственных чиновников и политиков в последний путь, то здесь как у немцев, так и у русских всё одинаково. Все настороженно гадают и тревожатся - кто же придёт усопшему на смену, и как будет управлять народом на отведенном ему государственном участке. Как бы хуже не стало!
Обычно на смену одному усопшему деятелю приходит другой потенциально усопший деятель. Власть - тяжёлая штука. Руководители долго не живут. Водить или разводить руками - работа нервная. Вжившись в общественно-политическую жизнь, Пётр обнаружил, что у немцев в этом плане трудностей больше, чем у русских. К примеру, в немецком правительстве канцлер принадлежит к одной партии, а министр иностранных дел - к другой. Министр постоянно разрывается - думает одно, говорит другое, а делает по указке сверху третье. Какие нервы нужно иметь, когда тебе хочется выругаться, а приходится улыбаться.
Пётр, конечно, понимал, почему по поводу любого ухода любого политика люди радуются. Они надеются, что придёт новый, вероятно, более покладистый, более успешный не только для себя и для заграницы, но и для своей страны, для народа вообще. Лишь бы он трудился не только для своего народа. Каждый приглашенный на траурные торжества, мелкошажно передвигаясь в процессии, думает о том, как бы ему попасть в клан под названием свой народ. Но есть и такие, которые серьёзно думают о переменах и связанных с ними надеждами на светлое будущее. Особенно в России. К сожалению, будущее по определению не может быть светлым ни для русских, ни для немцев. Оно скорее всего серое, туманное, потому что не прогнозируемое. Его попросту нет, зачем самообманываться! Вот он, Пётр и уже наполовину Петер (Peter), можно сказать, новый немец, живёт настоящим. Ну, не всегда, конечно. Вот только мысли треклятые уносят его иногда в прошлое.