Так случилось, что сначала был Петруша. Любопытный малый, активный и непоседливый, как и все, собственно, в его возрасте.
Ему доводилось драть до крови коленки и ладошки, получать ремня за ворованный кислый крыжовник и терять зубы в боях насмерть. Без передних зубов, с вечными синяками и царапинами – так и бегал, пока мать позволяла. Время тянулось долго, дел было немерено, но всё успевалось, всё совершалось. Папка трепал за уши и смеялся, пока мама деланно заламывала руки. Воздействия это не оказывало, но руки заламывать было необходимо, без этого и семейные вечера выглядели не по-семейному.
Но как-то так получилось, что время начало ускоряться, руки и ноги болезненно вытянулись и заполонили собой всё вокруг – и ходить, и стоять, и сидеть было неловко и всё получалось неуклюже. Петруша стал читать старых философов и густо краснеть при виде глупой Машки. Она много смеялась и все кривила ярко-красные губы, украдкой и в полутьме намазанные материнской помадой. Под уговоры друзей Петруша решился признаться ей, в чём - и сам не понимал, да и какая разница, о чём она ни попросила – во всём бы признался. Но вместо слов из напряженного горла вышел рваный лай, который сопроводили хохотом и друзья, и глупая Машка. С тех пор появился Петя, обиженный, но с гордо поднятой головой, с презрением смотрящий на девушек и обожающий умные книги.
Петя был нагружен – и учёбой в школе, и после школы, и дома мать не прекращала устраивать представления с заламыванием рук. Потому что надо учиться, потому что сейчас неучи никому не нужны. И чего он добьётся, если будет лишь читать свои книжки, написанные с сотню лет назад? Отец же только посмеивался и прятал глаза в телевизор.
Времени стало не хватать. Чем-то приходилось жертвовать, что-то убирать, что-то сокращать. Из какой-то очередной книги Петя узнал о планировании, и это стало его мечом, его светочем, его Граалем. Появились списки покупок, перечни заданий на день, на два, а после – неделю. Репетиторы – на четверг, олимпиады – на вторник, друзья – на субботу, а может, воскресенье, возможно, даже текущего месяца. Всё важное – в идеально продуманный список дел, остальное или откладывалось на потом или вовсе вычёркивалось из столбиков и пометок.
В столе появилась толстая тетрадь, разлинованная и упакованная в прозрачную обложку. На каждой странице её красовался аккуратный столбец дел на сегодня, каждую неделю начинал общий план, а месяц возглавлял итоговый перечень, возле которого Петя скрупулёзно ставил галочки.
Каждая новая галочка – как очередная победа. Пётр, уже не Петя, нёсся вперёд, болея только результатом, думая только об эффективности. Он взял в свои руки время, которое неумолимо ускорялось, брыкалось и норовило броситься в галоп. Пётр пропадал на олимпиадах, стажировках, конференциях. Мать не могла нарадоваться на своего умницу, который всё реже появлялся дома, хвасталась перед друзьями и родственниками, попрекая в нерадивости мужа – ведь тоже мог так же! Тот только хмыкал и грустно посматривал на сына, несущегося вперёд, как какая-та машина по покорению больших и малых вершин.
Пётр постепенно превращался в Петра Алексеевича, заимел очки, суровый взгляд и кожаный портфель, обрастая званиями и деньгами. Тетрадь заменил дорогой ежедневник, между строчек важно чернели цифры, обозначающие краткие промежутки времени, отведённые под каждое конкретное дело. Галочки ставились солидной ручкой с позолоченными инициалами, и даже завелся отдельный человек, помогающий корректировать расписание.
Планы становились амбициозными, глобальными. Охватывали уже не один год, а порой десятилетия. Как очередная галочка в списке появилась скромная жена, которая, разумеется, никогда не красила губы красной помадой. С ней, с разницей в пару лет, родились дети, которые, не успев накричаться вволю, стали жить согласно чёткому расписанию, составленному отцом. На крики, слёзы и прочие глупости времени не оставалось – всё делилось на ровные ряды марширующих пунктов выполненных дел.
Пётр Алексеевич стал Профессором, значимость его теперь исчислялась количеством встреч с другими такими же важными Профессорами. Он писал сложные статьи и выпускал книги, стараясь обучить других своему видению мира. А мир нёсся, не сбавляя скорости. И вот окончательно отложены встречи со старыми друзьями, а семья стала пересекаться только за ужином, когда все одновременно завершали свои планы на день.
Пётр Алексеевич не приехал на юбилей матери, так как тот не вмещался в расписание, а после и вовсе ограничивался пятиминутными звонками раз в полгода. Мать пыталась заламывать руки, но то, что работало на маленьком мальчике – не действовало на Профессора. Отец же перестал смеяться, ходил задумчиво по дому, перебирая старые фото и книги философов, которые затем сжёг во дворе в дырявом ведре. «Никаких больше философов!» - сказал он и до самой смерти не встречался с сыном.
Родителей Пётр Алексеевич хоронил так же, как и встречал своих новорожденных детей – по чётко установленному плану с перечнем пунктов. Может, так было легче справиться с волнением, а может, - проще и быстрее избавиться от того, с чем не хотелось иметь дела.
К старости Профессор всё так же жил по расписанию, с важностью значимого в чём-то человека, но, скорей уже в силу привычки, чем необходимости. Он смотрел на окружающий мир, живущий как попало, стихийный и необузданный, и отчего-то тосковал. Он рассматривал своих детей и почему-то тревожился за них. Вечерами он пролистывал журналы с написанными им статьями и не понимал их. Что-то было неправильно, что-то проходило мимо него. И Пётр Алексеевич решился – он прожил день без списка дел.
Затем ещё один. И ещё. Он опаздывал на встречи, ходил пить в чай со старыми знакомыми, катался на случайных трамваях и даже выгуливал пса, недоверчиво плетущегося за хозяином, впервые удостоившего его таким вниманием. И Петру Алексеевичу это понравилось. Понравилось настолько, что он испугался. В сильнейшем волнении он брал в руки свой ежедневник и обнимал его, как спасительный щит. С удвоенным рвением он вернулся к соблюдению списков, борясь с приступами панического страха, накатывающего от событий, выбивающихся из установленного плана. Кажется, он что-то осознавал, и осознание это преследовало его по пятам, пока не накрыло полностью особенно тёмной и душной ночью.
На похоронах Петра Алексеевича было много людей. Все шмыгали носами, промокали платками глаза и бубнили заученные речи. Никто не задержался дольше положенного времени, все разошлись по важным делам, которые следовали в их расписании за пунктом «Похороны очередного Профессора».
Жена настояла на памятнике, выполненном в виде силуэта птицы, расправившей в полёте крылья. Для неё это было символом перерождения и продолжения пути. Каменная птица нависала слева от надгробия, на котором крупно высекли инициалы Петра Алексеевича. Она чернела огромной тяжёлой галочкой перед строками дат: «22.08.19**г. – 23.09.20**г.». Единственным списком дел, который имел значение.