(Театр «На Досках», режиссер Сергей Кургинян)
«Я даже думаю, что самое лучшее определение человека — это: существо на двух ногах и неблагодарное».
(Ф. М. Достоевский. «Записки из подполья»)
Первое знакомство с московским театром «На Досках» состоялось, и оказалось оно весьма удачным. Правда, мы с подругой по-умному поступили: уже по описанию спектаклей поняли, что действо нам предстоит увидеть весьма замороченное, к которому нужно будет основательно подготовиться. Как минимум, изучить матчасть.
Но, поскольку приглашение в театр подоспело достаточно быстро, мы решили сходить на нашего любимого Достоевского. Уж его-то тексты мы хорошо знаем. Как-никак, любимый писатель!
Как можно сыграть на сцене «Записки из подполья», целиком являющиеся монологом? Да так сыграть, чтоб не было это похоже на простую читку, и чтобы зрителей текст Федора Михайловича аки арктический холод до костей пробрал?
Задумка режиссера была весьма оригинальна: расщепить одно большое «Я» главного героя на несколько частей. Кои — тоже «Я», и тоже большие.
— Разве такое бывает? — спросите вы.
— Конечно, — отвечу я. — Человек — он ведь та же бесконечность. Разделите ее на несколько частей, и все они тоже будут бесконечностями!
Легко сказать, но нелегко воплотить. Но семеро артистов, проецировавших «миллион терзаний» «человека из подполья» в зрительный зал, справились на отлично. Трагифарс получился что надо, и не в последнюю очередь благодаря тщательно подобранным артистам. Они были... инаковые, настолько разные, что просто диву даваться оставалось, как могли сосуществовать они в одном теле, не разодрав его на мелкие кусочки! И как столь разнообразные, часто полностью противоположные мысли не превратили мозги нашего «подпольщика» в некое экзотическое блюдо, конвульсивно подпрыгивающее на раскалённой сковородке!
Час с лишним, который длилась постановка, зрители следили за происходившим на сцене совершенно по-разному. Кто-то смотрел не отрываясь, как будто боялся пропустить самое важное слово. Иные откровенно скучали, время от времени поглядывая на часы. Искренне восхищаюсь моральной стойкостью (или хронической усталостью) моего соседа, отрубившегося буквально через пять минут после начала и проспавшего практически все действо. Но не завидую ему. Ибо если дана кому возможность заглянуть вовнутрь себя — не следует этим пренебрегать.
— Эй, о чем это ты? — наверняка возмутится кто-нибудь из зрителей. — Это же просто театр, и мы смотрим то, что Достоевский о своём герое написал. А Я-то тут при чем?
Ага, вот и произнесено наконец слово «Я», вынесенное в название спектакля! Не догадываетесь, почему? Да потому, что все, показанное на сцене, всех нас касается. Тех, кто, о себе повествуя, «Я» говорит.
Эти самые «Я», на которые расщеплен разум «человека из подполья», ни минуты не пребывают в покое. Они все время конфликтуют друг с другом. То один из них другого палкой в лунку аки шар бильярдный вгоняет; то белое покрывало, возвышающее свое, любимое «Я» над толпой других (тоже «Я»), стыдливо трансформируется в крылья рядовой мухи...
Читая «Записки из подполья», мы можем удивляться, ужасаться, а иногда и головой чуть ли не укоризненно покачивать: «Ну, Федор Михайлович, при всем моем к Вам уважении, тут Вы загнули...» Спектакль «Я» театра «На Досках» вызывает ощущение... чёрной дыры, безысхода полного. «Я» то поют ангельскими голосами, то вопят и хохочут аки демоны. Они конвульсируют, растут, множатся, и кажется, что ещё немного — и вся эта непобедимая хрень ринется в зал, где ее, как родную, примут в объятия наши многоликие «Я»...
— А при чем здесь, собственно говоря, мы? — не выдержит кто-то из зрителей. — Это у «подпольщика» сплошь и рядом проблемы, а у нас-то все в порядке!
Да, сидя в уютном зале и наблюдая за множеством «Я», носящихся по сцене, мы с трудом представляем себе, как можно жить на свете, будучи раздираемыми такими противоречиями. Но, тем не менее, сами так живем. Не мы ли пребываем в припадке «административного восторга», стоит нам получить малейшее повышение по службе? Не мы ли ссоримся со своими друзьями по поводу и без повода, а оставшись одни, несёмся мириться, сваливая все плохое, что сотворили, на другое свое «Я»? Не мы ли, принимая вид умудрённых старцев, учим жизни других, прекрасно зная, что сами — далеко не образец добродетели?
Не «Мы» ли?
Не «Я» ли?