Не смотря на свои более, чем зрелые годы, он до сих пор верил и знал, что цифра семь принесёт ему удачу. Верил и знал это с того момента, как тридцать два лета назад, одна из двоюродных родственниц разложив на его судьбу карты Таро и сверив полученный результат по книге с иудейским названием «Каббала», заявила. – Жизнь твоя будет руководится цифрой семь, вся удача жизненная через неё будет.
Он, же будучи по своему складу натурою мнительно-мечтательною воспринял это руководством к действию и управлению своею жизнею. Сказанные его кузиной слова попали на сдобренную почву. Увлечённый хотя и поверхностно с юных лет эзотерикой и находясь под влиянием произведений Лавкрафта, он как- будто только и ждал этих слов, что бы с готовностью предать им свою судьбу. Нет он не был фаталистом, наоборот, он верил в то, что каждый творит свой фатум сам. Однако для этого не помешали бы и инструменты, для него таким инструментом, верил он станет семерка. Проживая свою жизнь, он не мало убедился в том, что эта цифирь действительно имела на него силу влияния.
Один из случаев, который повлиял на его дальнейшую жизнь произошёл, когда он в возрасте двадцати одного года будучи молодым повесой, со свойственным этому возрасту щёгольством и тягой, к разного вида кутежам, отправился к общему приятелю в удалённое имение. В тот день наполненный ярким и синим в цвет безкрайне раскинувшегося неба морозцем, он подъехал на нанятом экипаже, к красивому украшенному искусной каменной кладкой особняку. Здесь уже судя по другим приезжавшим и отъезжавшим экипажам различным фаэтонам и двуколкам собралось не менее тридцати человек примерно его возраста и образа жизни.
День в шумной, наполненной праздной энергией и магнетизмом молодых людей компании, пролетал не заметно. Не малое количество выпитого шампанского и прелестных фигур и головок молодых кокеток вливало в это общество, и без того распираемое могучей энергией, ещё больше игривой безшабашности.
Конечно же и он выпил сколько -то бокалов шампанского, которое своими золотистыми пузырьками снимало с разума скрепы. Но ещё жарче и пьянее делалось от присутствия стольких молодых особ. Он не помнил, со сколькими из них яростно отдаваясь тому дню, танцевал.
Закончился для него тот день, неожиданно досрочно, скомкано и зло. Вышла ссора. Причиной стала, юное создание с именем Жаннет и не возможность поделить её внимание.
Даже сейчас по прошествии стольких лет, его память, не сохранившая в себе и оттиска её лица, выкинула на свою поверхность её имя. Кроме этого имени, вызывавшего к его удивлению по сию пору тёплое копошение в груди, организм отреагировал фантомной болью в тех местах, где раньше были пальцы ног. Плата за танцы в тот день.
После возникшей тогда из-за Жанетт размолвки с одним из бывших там грубиянов, которому он, не смотря на то что их разнимали другие участники импровизированного бала, успел дать хорошую пощёчину, он в сердцах негодуя на всё собравшееся там общество, сорвался домой. Схватив в прихожей своё темно- коричневое польто с чёрным цигейковым воротником и шапку, подбитую кроличьим мехом, распахнул дверь и вырвался с клубами тёплого, пьяного воздуха на морозную, набрякшей готовностью впустить в себя темноту ночи, свежесть.
В порыве горячности, он спешил уйти как можно дальше от этого места светившим ему в спину заиндевевшими и от этого казавшимися хрустальными окнами. Он шёл по дорожному снегу, утоптанному копытами коней, через пространство в которое из перелесков заползала ночь. Ночь, которая подарила ему ярких и мерцающих немых свидетелей- звёзды и резкое понижение температуры воздуха. Замерзающий нос он защитил, тем что поднял воротник польто, руки укрыл в карманах, но стужа находила их и там, пощипывала их за покрасневшую кожу, но им было ещё терпимо. И только ступни ног, обутые в тонкой выделки кожу немецких штиблет, спрятать и укрыть было негде и не чем. Упрямая злость отрезала пути к возвращению и гнала его вперёд. От долгой ходьбы, ноги его, не привыкшие к столь утомительному занятию устали. Не смотря на мороз ему захотелось спать, от пальцев ног в верх по ногам пошло тепло. Вспоминая события того дня, он ни тогда, ни сейчас не мог понять, как он оказался подле не большой, пушисто присыпанной снегом ели, сидя в не высоком сугробе обнимая свои занемевшие колени и погружаясь в страшно-сладкий сон. Уйти в него окончательно не дал звон дужных бубенцов на двуколке, спасительно выехавшей из ночи. Да, если бы не купец Овраксин и его возничий, то свой путь по этой земле он закончил бы подле этой ели. Сначала отвезли его в дом купца, где была светлая печь, отдающая тепло и горячий брусничный чай из пыхтящего, толстощекого самовара. Позже, когда уже с трудом мог сдерживать раскалённую, пронзающую каждую кость его ног боль, доставили к уездному доктору, проживающему в том селе. Тот, худощавыми руками, поблёскивая пенсне с трудом извлёк его распухшие ноги из штиблет, которые пришлось в нескольких местах разрезать. Сделав осмотр и обратившись к нему и присутствующему там же Овраксину сказал – Сильное обморожение. Пальцы не спасти. Нужно оперировать.
Следом была состоящая из плотных огненных жгутов, перевивших всё его тело ниже спины, боль. Она терзала разум пока не пришло спасительное забытие от морфия.
На следующий день, доктор с сочувствием и неким укором в голосе оповестил, пришлось ампутировать и облегчить его ноги на семь пальцев. Три на левой и четыре на правой. Заметил так же, между прочим, что их могло быть и восемь, но большой палец на левой ноге, он-будучи умелым, давно практикующим хирургом, отстоял и теперь всё пойдёт на лад. Так и вышло, он быстро поправился. Но фантомные боли и шевеление отсутствующих частей тела с возрастом стало происходить чаще.
Вот и сейчас, вспомнив этот эпизод своей жизни, он обратил внимание, что уже давно покинувшие его тело пальцы начали чесаться.
Возвращаться к каким- то моментам своей отчасти прошедшей жизни, он любил, сидя в кресле, отороченном красным бархатом, местами вышерканном и продавленном, в одной из комнат, арендуемой им квартиры. Аренда была не дорогой, под стать его более чем скромным финансам, состоявших из не большого дохода от имения, оставшегося от отца, где он не появлялся уже более двадцати лет, и крохотного выходного пособия от должности управляющего в одной из контор занимающихся бумажной волокитой. Квартира располагалась на улице Астраханской, имеющей выход на Новобазарную площадь, в доме на два подъезда. И стоял дом под номером семь. Фасад имел внушительный, покрытый заковыристой лепниной и искусной резьбой, но был уже потёрт и обношен, как и большинство жильцов этого дома. Кто кого больше характеризовал и оказывал влияние сложно сказать. То ли дом на своих жильцов, то ли жильцы здесь собирались таковы, что дом делался похожим на них.
Проживал, он в этаком месте протягивая свою жизнь, третий год. Менять пока ни чего ни собирался и тихо ждал магического влияния от своей цифры. Вид имел понурый, что сказывалось на не хитрой обстановке в арендуемой квартирке. Периодически сокрушался своим мизерным доходом, и упорно продолжал ждать. С течением времени, его нрав и психическая составляющая перешли в вяло текущую зависимость, от всего что было связанно с его цифрой. Однако желание иметь на много более крупный доход финансов исподволь подтачивающий его душевные силы, не побуждал его к действию, а наоборот в этом желании он уповал на семёрку. Должно же когда–ни будь свезти. У него было семь женчин к которым он ненадолго испытывал бурную страсть и болезненную влюблённость. Не одной из них он не решился доверить свой фатум и управление своею жизнею. С последней из них он расстался ещё до того, как ему объявили назначенный свинцовословым судьёй приговор. Семь лет каторжных работ в Сибири, где–то в комарином крае, близ холодной и страшной для него реки Амга. В состоянии пограничном полоумию, он уронил голову на руки,громкие стенания вырвались из его горла сами собой. В его случае это было простительно – он был не виновен. Это в одночасье его состарило сделало резким и желчным.
Пребывая сейчас у себя на квартире, он не хотя бередил свои старые раны. Вспоминаемый период жизни отнял у него не мало душевных сил в следствие чего пошатнулось и физическое здоровье.
Тот злополучный день выдался хмурым и выцветшим. Колючий и какой-то льдистый ветер октября, загонял всех в свои жилища или заставлял укрываться в конторах, не выказывая от -туда без крупной надобности носа. Вышедших же по какой- либо весомой причине или нужде продувал наскрозь, выветривая всё припасённое теплишко из любого потаённого уголка, менее чем за минуту.
Ему, не смотря на такую слякотно-сумрачную непогодь, надо было идти в банк, нужно было платить за аренду жилья. Жил он тогда на более широкую ногу и тратил более половины всех своих средств на съём красиво обставленной пяти комнатной квартиры. Условия аренды были для него, как он тогда считал хороши и что бы лишний раз потрафить хозяину, платил день в день без задержек.
Запахнувшись поглубже в своё, модного кроя тех лет польто, вышел в неприветливую ветреную осень. Пройдя пару кварталов, продрогший с замерзшим носом и продутыми стылым ветром ушами, вбежал в вестибюль банка. Почти одновременно с ним в этот же вестибюль поместились два среднего роста господина. У одного в правом глазу был моноколь, другой имел русую клинышкообразную бородку. Отойдя в сторону, тем самым пропустив их вперёд, расстегнул польто, достал из бокового кармана плотного сюртука носовой платок и промокнул им слезившиеся от ветра глаза. Глянул в сторону стойки с банковскими служащими, там двое пропущенных им господ, чинили грабёж. Клинышкобородый спокойно помахивал в воздухе револьвером, другой протягивал совсем ещё юному служащему холщовый мешок, понуждая его складывать в него денежные средства и имеющиеся от ломбардной деятельности украшения.
Эта выхваченная его глазами сцена в сером, рассеяном свете октября выглядела до нельзя буднично- муторной. У него разболелась голова, горячечно за пульсировали виски, обдало липким жаром.
Он не стал долго раздумывать и каким-то спокойным образом шмыгнул к двери, тихо приоткрыв её, протиснулся на улицу. Даже промозглый ветер, после сцены, где он был не вольным свидетелем показался ему заслуживающим радостных эмоций.
Не успел он сделать от двери и двух шагов, как она, основательно раскрывшись, выпустила из банковских недр господ- грабителей. Только сейчас он заметил, стоявший почти на тротуаре фаэтон. Экипаж явно ожидал тех двоих. Человек с моноклем ловко запрыгивал внутрь того экипажа, а клинышкобородый, тот который с револьвером, вспомнил он, как-то единым махом оказался подле его лица. Глаза русобородого глядели на него серым совершенно безсердечным образом. Не было в них ни жалости, ни суеты просто решимость. Он понял – этот человек не дрогнет и спокойно воспользуется револьвером. -Вякнешь и мы тебя найдём.
Услышал обращённые к нему слова, но их смысл уловил ещё раньше, потому как шевелились почти безкровные тонкие губы этого человека.
Он не нашёлся, что сказать или подумать в ответ, по правде говоря и искать сей ответ было не где, в голове была лишь гудящая пустота, в которой метрономом раздавался звук его пульса. И лишь где-то на втором или третьем уровне мыслей, которые обычно на дне сознания, шелестело – Если и умирать, то только не так...
Но нет и в этот раз его фатум подарил ему ещё один шанс. Шанс на переосмысление.
Клинышкобородый таким же ловким прыжком отскочил от него и запрыгнул, в уже трогавшийся с места фаэтон. В следующую секунду, экипаж резво начал набирать скорость увозя воровского ремесла людей и награбленное добро. В его же ноге в районе колена и ниже распускался огненный бутон боли. На прощание и в напоминание грабитель сильно и точно рассчитанным движением пнул его в район коленного сустава. Не успел скрыться за поворотом экипаж налётчиков, а он перевести дух и успокоить боль, а из банка выскочили три деловитых молодца, скрутили его и затянули в вестибюль. Дальше,были господа дознаватели с темными не зависимо от цвета радужной оболочки глазами. Позже он подметил ещё одно общее свойство их глаз. Все они были как будто подбиты изнутри толстым слоем войлока, глушившим всё, что творилось в их головах и душах.
Как эти дошлые, зацепистые господа вели дело, как он запирался и отнекивался от всего, что они хотели ему приляпать. Как в конечном счёте после приговора, его всё же оправдали и он более двух месяцев переживая все эти события не выходил из дому…
Он не любил это вспоминать, вот и сейчас дойдя до этой части воспоминаний остановил их течение и решил пойти распорядиться что б ему принесли чаю. Подойдя к двери, он поправил свой несколько заношенный пиджак для курения или как их стали называть современные щёголи - визитку. – Что за вздорное именование! – подумалось ему.
Неожиданно раздался стук в дверь. Судя по силе и звонкости стука, производивший его скорее всего был молод и горяч. Стук проникнув в квартиру хотел было разгуляться, раскинуться бодрым эхом по насупленной внутренности комнат, но не тут- то было. Неприветливая сумрачность быстро погасила его пыл, вобрав в себя.
ОН раздражённо вздрогнул и отомкнув верхний замок, открыл дверь. За ней стоял молодой посыльный и протягивал ему пакет.
- От господина Штраубе. – сказал посыльный и улыбнулся.
Взяв у него конверт, повернулся к нарочному спиной и закрыл дверь. Молодой человек постоял не которое время на площадке возле двери, в надежде что ему вынесут пятак на чай. Не дождавшись, презрительно глянул на неприветливую дверь и скорым шагом удалился. Его молодость не была злопамятной и ещё не накопила желчи. Вскоре он забыл об этом случае, с суровым не выразительным субъектом.
Подержав конверт и переложив его из руки в руку, в третий раз прочитав на нём своё имя с опаской открыл.
В пакете было письмо, в тексте которого, господин Штраубе – нотариус просил его подъехать к нему в три часа пополудни по важному делу касающихся дальних родственников.
Он глянул на резной циферблат больших напольных часов, их огромный маятник отсекал у его жизни секунды, минуты, часы. Безпристрастно и неумолимо. Стрелки показывали на половину второго, а это значило, что у него есть время не спешно собраться и к назначенному часу быть на месте.
Штраубе, немец по национальности, но уже давно ещё в третьем до него поколении обрусевший, содержал нотариальную контору, которая так и называлась Штраубе и Ко. Снискал о себе в городе мнение, как о человеке хватком, ответственном и пустым бумагоморательством не занимающимся. Так что, если к себе приглашал Штраубе, дело было как минимум интересным и как максимум надёжным.
Одевшись, он вышел из квартиры, запер её на два английских замка. Опираясь левой рукой на трость спустился по скрипящей, с массивными, на половину облупившимися от белой краски балясинами и поручнем лестнице до парадного, а из него прямо на улицу. А там…
Там, был летний день, который брызгал солнцем во все тёмные закоулки, высветляя всё что в них притаилось от после полуденного, но умеренного жара. Прогревал, напитывая теплом солнца стены домов. Наполняя своим запахом людей, лошадей, сидевшие на крепких корнях, вдоль улицы большелистные хрупкие тополя.
Взмахом трости остановил кабриолет. С кряхтением поместил в него своё похоже на семёрку скрученное артритом тело. Усевшись сказал адрес, стукнул об пол экипажа тростью, тем самым давая сигнал к отъезду. Пока кабриолет с бородатым возницей, вез его к нотариусу, он размышлял, прикидывал, что могло его ожидать. Но в любом случае, какое-то предвкушение удачи наполняло его. И ещё он думал о том, что семёрка в этот раз должна сработать. Должна сыграть в его жизни решающую роль.
Извозчик остановил кабриолет у конторы Штраубе и Ко, он расплатился, сделав не довольную гримасу, с трудом, словно по частям извлёк свое тело из не очень удобного экипажа. Махнул тростью ямщику, мол свободен. Поднялся по истёртым сотнями ног, принадлежавших удачливым и не очень людям, несущих свою судьбу в скаредные руки нотариуса, ступеням. Он так же, как и они предстал перед массивными, окантованными бронзой дверьми. Ручки на них заменяли головы бронзовых же львов, державших в своих пастях кольца. По центру левой створки была табличка гласившая, что здесь проживает и трудится И.Ф. Штраубе. С правой стороны висел золотистого плетения шнурок от колокольчика. Дёрнул за него. За дверьми раздался перезвон и через не которое время их открыл средних лет, в новом сюртуке и пушистыми бакенбардами привратник. – Мне к господину Штраубе назначено. – сказал он и вместо пропуска показал письмо. Лакей даже не взглянул в сторону письма, пригласил жестом за собой.
Пройдя по коридору, на стенах которого в изобилии висели картины с изображенными на них разного пола и возраста людях, попали в кабинет, где за столом из орехового дерева сидел сам Штарубе. Как всякий уважающий себя нотариус перебирал лежавшие на столе бумаги. Оставив их одних в кабинете, швейцар вышел, прикрыл дверь.
- Добрый день, вы мне назначили на три часа по какому-то важному делу. – начал он волнуясь.
- Если вы Вениамин Афанасиевич Мокшин, то да, вас я и хотел видеть! – сказал Штраубе вставая из-за своего массивного, блестящего тёмным лаком стола. Обойдя его, подошёл и протянул руку. Мокшин ответил. Обратил внимание, что сам Штраубе не был ни массивным, ни крупным, а был он щуплым, ниже среднего роста, обладал какими – то мышиными усами и острыми маслянистыми глазами.
- Я вот по какой причине отвлекаю вас от дел. Знакома ли вам Ржева Лара Михайловна, что проживала в городе Семишахтске.
Мокшин хотел было ответить отрицательно, однако в памяти пошли не ясные образы юности. Лара, Лара- Лира, так звали его кузину, которая занималась Таро! И припомнилось ещё, как они иногда по ребячьи с другими юнцами говорили ей - Лира Ржева ты из Ржева… И подумалось ещё, что вряд ли она когда-нибудь бывала в одноимённом с ней городе.
-Да знал, но мы с ней более двадцати лет не общались и даже не писали друг другу. А в чём вопрос?
- А вопрос в том уважаемый Вениамин Афанасиевич, что она оставила вам завещание.
- Мне?! Дык ведь она и помнить то меня должна с трудом. Ну то есть помнила. – поправился он смутившись.
-Ну не то что бы она указывала именно вас, просто так случилось, вы единственный из её родственников. Да-с.
- Так как же, не ужели никого, кроме меня? – он не мог понять, куда подевались все эти в своё время многочисленные кузены и кузины. Да, у своих родителей он был единственным отпрыском, но по двоюродной линии…
- Вы единственный. За мужем она не была, детей нет. Умерла в полном одиночестве в своём имени в выше означенном городе. Так что- с, вы сударь мой единственный претензиат на наследство, которого там ни много, ни мало, а семь тысяч рублей. Сумма внушительная.
У него потемнело в глазах в голове эхом отдались слова нотариуса: «Сумма внушительная». Кажется его качнуло, потому как Штраубе, придержав его за локоть, начал усаживать в кресло.
После долгих, нудных, но несомненно нужных для общества, где совершение каких- либо дел без присутствия нотариуса почиталось дурным тоном, процедур, они распрощались и он вышел на улицу. С тех пор, как он поднялся по этим ступеням, минуло чуть более двух часов, а как изменилась его жизнь. Придавленный и оглушённый спустившимся практически с неба не чаянным даром. Он тихо говорил.
- Надо же как свезло!
Не сразу он понял, что крики и посвисты были адресованы ему. Когда же сообразил, было уже поздно. Его сшибла, затянув под себя тройка лошадей влекущая за собой тяжёлый фаэтон. Их понесло. Причиной тому стал озорной мальчишка, лет семи отроду. Он издал из армейского горна, который подарил ему любимый дед, звук и как раз в тот момент, когда эта тройка проезжала мимо него. Получилось у мальчонки это так звонко и громко, как не получалось ни до, ни после. От этого виртуозного звука, кони прянули в сторону вздыбились и перешли в галоп, мальчонка же испугавшись вставших на дыбы коней, рванул во внутренние дворы и там средь белоцвета и Иван-чая затерялся, на ведомых только детворе тропах.
Вот под эти колёса и копыта угодил Мокшин Вениамин Афанасиевич.
Лёжа на пропитанной, растёкшимся за летний день солнцем, брусчатке с перемолотым позвоночником он угасая думал.
- Как же так, а его жизнь, не ужели это всё, ведь и не жил толком… Всё ждал подходящего случая, стечения обстоятельств. Не хочу уходить вот эдак. Нет! Ведь только улыбнулась удача… И ни чего уже не изменить. Ни чего! Будь ты проклята семёрка!
Когда к нему подбежал люд разного роду племени, он был уже мёртв. Лицо его выражало не поддельное, искреннее недоумение. Все, кто его видели отворачивали взгляд. Оно, как будто вопрошало у них – За что, а? Ведь жить бы ещё…
Его отходившая и воспаряющая душа, глядя с верху в низ на бывшее своё пристанище, скрюченное там, среди людской суеты, увидела, что тело её, не когда бывшее Мокшиным больше напоминала сейчас цифру восемь. И эта цифра показалась душе более полной и осмысленной. - Надо же было прожить жизнь, уповая не на то. Однако поднявшись ещё выше, душа увидела, что это уже не восьмёрка, а символ безконечности. В тот же момент по ней пробежал искрящийся озноб, она вспомнила и поняла тайну и магию цифр и чисел.
- Так вот оно как… В следующий краткий миг, она покинула пределы нашего мира, не имея возможности раскрыть эту тайну нам. 17.02.20