========================= 25. Как у людей
За стол сели ближе к вечеру и не расходились до поздней ночи. По словам Анны Феоктистовны, праздник получился как у людей. Витькин отец подливал всем, не жалея, марочный коньяк. Под недовольным взглядом Раи Витькина прабабушка опрокинула налитую внуком рюмку, закашлялась, закусила солёным груздём, закивала одобрительно: «С толком грибочки посолены».
Митяй, скосил глаза на жену, толковавшую о чём-то с Анной Феоктистовной, и налил бабе Липе вторую рюмку, которая мгновенно исчезла в «олимпийской» глотке, так что Рая ничего не заметила. Панна Крися, ревниво следившая за тем, как Олимпиада Никодимовна жевала беззубыми дёснами её грузди, заявила на весь стол, что солить грибы умеют только в Польше, а польский борщ с белыми грибами умеют варить только в её родном Вроцлаве.
Это она — про Нину, которая в прошлую субботу предприняла попытку сварить борщ (до сих пор пробавлялась простецкими супчиками) и была обнаружена панной Крисей на кухне с поличным: мелко покрошенной на разделочной доске свёклой и капустой, которую Нина собиралась бросить в кипящую воду. Панна Крися молча забрала у неё доску, убавила огонь под кастрюлей и произнесла на польском длинную тираду (Нине послышалось змеиное шипение):
— Musze ci urwac rece! Nie wiesz, Jak to zrobic, to nie jest to, co wziates… (Руки бы оторвать тебе! Не знаешь, что делаешь, так не берись). Nie gotujesz swini, gotujesz sobie.
Последние слова были понятны: не свиньям готовишь — себе. Нина хотела оскорбиться и уйти, но панна Крися сноровисто cпустила c доски в "бульон" капусту — без всплеска и брызг. Достала из своего шкафчика баночку с сушёными грибами, захватила щепотью несколько штук, бросила в закипавшее варево. Свёклу кинула на сковородку, которую поставила на свою конфорку, а оторопевшей Нине сунула в руки луковицу:
— Порежь помельче да поджарь с морковкой, чтобы лук прозрачным стал, а морковь золотистой. Сверху мучкой посыпь зажарку. Кто ж так борщ варит? Кто ж кладёт — всё одним разом? — перейдя на русский, причитала панна Крися. И обида уходила, уступая место благодарности. Грибов своих не пожалела, горелку свою зажгла, борщ варить научила.
— Что ж мне, в разных кастрюлях варить… компоненты? — спросила Нина, и удостоилась короткого «Boze, daj mi cierpliwosz!», понятного без перевода. Черпливошч, слово-то какое противное. Терпеливость? Терпение? Панна Крися просила бога дать ей терпения.
Нине стало стыдно, и она замолчала. Панна Крися сварила за Нину её борщ, который оказался необыкновенно вкусным, они съели по тарелке и разошлись, довольные друг другом.
Засыпая, Нина с теплым сердцем думала о Кристиане: вовсе она не крыса, она хорошая. Красивая даже в старости женщина со злой судьбой, одинокая, без друзей, без родины, ей даже по-польски поговорить не с кем… Нину могла бы высмеять, а она — научила готовить настоящий польский борщ с белыми грибами!
В их семье еду готовила бабушка, Нину на кухню не допускали, чтобы не путалась под ногами и не мешала. Да и соседи замечание сделают: девчонка в квартире на птичьих правах, а она — и в ванной, и в коридоре, и в кухне, везде она! Как у себя дома! Раиса так и сказала однажды Нининой бабушке. С того дня девочке не позволяли выходить без надобности даже в коридор, и приходилось сидеть и ждать Витьку, который мог ходить где ему вздумается.
Нина ему завидовала. Но играть одному мальчику было скучно, и он, по определению Раисы, «поселился у Дерябиных насовсем, и не выгонишь, хоть кол на голове теши».
Представлять, как на Витькиной голове тешут топором осиновый кол, было весело. Почему осиновый, оба не знали, но так было интереснее. Раисины попытки выудить Витьку из комнаты успеха не имели: Витька откликался матери (попробовал бы он не откликнуться!), говорил «я щас», обещал прийти «через минуточку», клялся, что «ещё чуть-чуть, доиграем и приду». Наконец Рая не выдерживала и, открыв дерябинскую дверь, говорила:
— Здравствуй, соседушка. Засранец-то наш с самого с утра здесь квартирует, ты бы веником его вымела, коли он слов не понимает!
— Я не сра… не с утра, я после завтрака пришёл, — возражал Витька, копируя мать.
— Ты кого передразниваешь? Ты кого, злодей, передразниваешь? — свирепела Рая. — С матерью шутки шутковать вздумал? Сра, не сра. Вот сейчас и просрёшься, дай только до комнаты дойти, — грозно обещала Рая, ухватив строптивого сына за шкирку и волоча за собой по коридору.
Притихшая Нина вопросительно поглядывала на бабушку. Машико Нугзаровна в ответ улыбалась. Может, Витьке не сильно достанется, и вечером его отпустят к Дерябиным…
Нина сидела за столом и счастливо улыбалась. Её воспоминания никто не отнимет, не увезёт в Мурманск. У неё всё хорошо, просто прекрасно. И отдельная квартира, в которой не будет ни Барониных, ни Зверевых, ни Кристианы, самой лживой и самой противной из всех. Двуличной. И нашим и вашим. Не обломится ей, Нине подселенка не нужна, и муж не нужен, который женится на ней из-за квартиры. Нина торжествующе улыбнулась.
Баронин толкнул жену в бок:
— Нинка-то наша цветёт… А чего ж не цвести, квартёру отдельную дали. Скоро и нам дадут! В новостройке. Уж получше, чем ей. Она одна, а нас четверо, Витька-то, поганец, в Мурманск выписаться намерился, еле его уговорил подождать до расселения. Дадут нам трёхкомнатную, тогда пущай выписывается и шкирдует в Мурманск свой, скатертью дорога… А может, четырёхкомнатную получим? — обмирал от пришедшей в голову идеи Митяй. — Бабуле-то моей девяносто три, комната отдельная положена, старость уважать надо…
Рая кивала, восхищаясь мужем: до чего умный её Митяй, вон чего удумал, про бабку-то. В поликлинике справку взять, что старуха век доживает, помирать скоро, вот и пусть остаток дней в отдельной комнате живёт, барыней…
Раины слова сбылись на следующее утро: перебравшая вечером коньяка и водки Олимпиада Никодимовна на следующее утро была «не в форме». От завтрака отказалась, разрешив себе две чашки крепкого чая, которые и решили исход дела: к приезду «скорой» Олимпиада испустила дух.
Приехавшие на «скорой» врачи утомительно долго (а куда торопиться?) расспрашивали, что покойная ела на завтрак.
— Да ничего не ела, чаю только выпила, две чашки, крепкого. Ей крепкий-то нельзя да рази ей втемяшишь? — мельтешила перед медиками Райка Баронина, не давая мужу вставить слово: боялась, что Митяй сболтнёт про вчерашний юбилей.
— Чифирь, что ли, пила? — уточняли въедливые медики.
— Да какой чифирь, обыкновенный чай.
Вскрытие покажет, — вспомнилась Нине сакраментальная фраза.
— А вечером? — не унимались врачи. — Вечером что ела?
— Да всё, до чего дотянуться смогла, — встрял Митяй. — Мы ордер на квартиру обмывали, вот её. — Митяй указал на Нину толстым пальцем, покрытым рыжими волосками, напоминающими свиную щетину. Выходило так, что во всём виновата Нина: если бы не её ордер, Олимпиада Никодимовна была бы жива.
Мечте Барониных о четырёхкомнатной квартире не суждено было сбыться.
* * *
С похорон Митяй приехал мрачнее тучи. Рая осталась дома: готовила поминальный стол, перетирала тарелки новеньким кухонным полотенцем. Пусть соседи увидят: для такого дела ей ничего не жалко, вот даже полотенце новое. Варила поминальную кутью, щедро добавляя в рис распаренный изюм, обжаренный с сахаром на сливочном масле (Рая заняла на плите все четыре конфорки, но никто ничего не сказал). Бегала в магазин за водкой.
Что-то часто стали праздновать… Тьфу ты! Не праздник, поминки. Подложила Олимпиада свинью, померла не вовремя. А всё Митяша! Сам глаза налил и бабе Липе весь вечер подливал. Даром что ей девяносто три, водку жрать здорова, а тем более коньяк. А тем более дармовый, на Нинкины денежки купленный.
Распаляя себя, Рая ждала мужа. Он и на кладбище напьётся, в автобус на четвереньках вползёт. Обратный-то автобус мог бы не заказывать, это ж не ордер обмывать на чужие деньги — за автобус с кладбища пришлось отдать свои. Всё это она выложила мужу, едва он перешагнул порог.
К её немалому удивлению, Митяй был трезвым. Молча выслушал жену и выдал немудрёную истину:
— Дура ты, Рая. Все бабы дуры.
— А ты уйди от меня. Женись вон на Криське и живи с ней, с умной, — вскинулась Раиса, зная, что ни к кому её Митяша не уйдёт. Кому он нужен?
Митяй, похоже, думал то же самое. Топтался в коридоре и соображал, как решить проблему.
— — Не бзди, Раюха. Витька наш Гальке ребёнка нового заделает, и получим трёшку. Должна же она… это… долг перед родиной выполнить. Двоих проворонила, третьего беспременно родит. Ты это… Витьке телеграммку отстучи.
— О чём? Чтобы Гальке резвее вставлял? Так и написать?
— Дура!
— Сам дурак! Дубина стоеросовая. И Витька такой же, в отца уродился урод, и семя евойное не держится... Люди! Лю-у-уди! Убива… убива-аают!!
На крик никто не вышел: к баронинским «закидонам» все давно привыкли. Раиска могла бы помолчать — в день похорон. Но не смолчала, и Митяй привычно вправлял жене мозги. Ничего страшного, повизжит и успокоится.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2020/02/25/1228