Черубина

               






               
               
               
Санкт-Петербург. Конец 19 столетия. Осень. Маленькая церковь Спаса - на крови. Утренняя уже отошла, но небольшая кучка людей толпится возле правого придела храма. Здесь же стоит гроб с покойным. Началось отпевание. Маленькая девочка, на вид 6-7 лет, стоит возле гроба. Девочка пытается встать на цыпочки, ухватившись  за гробовой полог. Из-за чрезмерно маленького роста она почти не видит покойного. Её одергивают за недостойное поведение. Возле неё стоят еще дети, постарше. Ведут они себя как подобает. Это её сестра и брат. Девочке дают в руку свечку. Она крестится, горестно вздыхает, смотрит вверх на иконы. Затем убедившись, что на неё никто не смотрит,  снова подходит к гробу. Заглядывает в него. Девочка разговаривает  мысленно, но мы слышим её вздохи: « Кто я такая? Маленькая бедная  девочка, потерявшая своего отца?». Она трогает ручкой щеку покойного. « Какой холодный! Интересно, а дьявол действительно есть?» Её снова отводят в сторону, берут за руку, заставляют стоять спокойно. В это время хор поет « Вечная память!» Девочка снова осматривается кругом. Её голос: «Интересно, когда я умру, будут ли меня помнить вечно? Что такое вечно? Вот бы посмотреть! На Бога или дьявола! Все равно, лишь бы было интересно! Но на Бога, конечно лучше – он же добрый!». Гроб с телом поднимают и готовятся вынести из церкви. Чей-то голос из толпы:  «Кого хоронят?». – «  Учителя словесности какого-то». Между тем процессия двинулась из храма. Девочка как завороженная, остается стоять на месте. Она смотрит туда, где только что стоял гроб. В глазах у неё слёзы. Голос девочки: « Никто и никогда не будет любить меня так, как любил меня папа. Никогда!». Девочку зовут Елисавета Васильевна Дмитриева. В дальнейшем – Лиля. За ней возвращаются. Лиля уходит.
      
Лиля лежит в кроватке у себя дома. Волосы её растрепаны. Но она слишком для этого занята. Она рассматривает альбом с красавицами. Снова слышен её детский голосок: «Когда я была совсем маленькая, я любила мечтать. Лежишь так себе в постели,  кашляешь и мечтаешь, …  а ещё я очень хотела быть красивой. Может быть, когда я вырасту, я буду выглядеть так?» - смотрит в альбом – «Или так? Что будет, если я больше никогда не буду болеть? Стану ли я красивее?».  Лиля встает, подходит к зеркалу, поднимается на стул, рассматривает себя. Из зеркала ей вдруг улыбается господин, горбоносый, светлобородый. Лилины зрачки в ужасе расширяются. Она закрывает глаза и соскальзывает со стула, чудом не упав. Лиля стоит перед иконами, висящими в красном углу, и шепчет: « Младенец Пантелеймон, помилуй младенца Елисавету ! Младенец Пантелеймон! Исцели младенца Елисавету!». Лиля успокаивается, а природное любопытство берет вверх над страхом, и она снова ковыляет к зеркалу, заглядывает в него, но ничего в нем не видит кроме своего раскрасневшегося лица. Прихрамывая идет к дивану. По дороге поднимает игрушки, у некоторых из них отсутствует одна нога. Лиля берет куклу  с одной ногой и прикладывает к ней вторую, валяющуюся здесь же на полу. Лилин голос: « Вообще,  с моей хромотой вышла такая история. Я очень люблю сказки. Страшные сказки. Мой брат  такой мастер их рассказывать. Но за это он всегда чего-нибудь требует. Как бы в жертву.  А однажды он потребовал, чтобы я собрала для него милостыню. Я собрала. Но он её выбросил. Зачем просил?!».
               
Брат и Лиля идут к сараю.  Лиля все время улыбается. Брат отвечает ей тем же, но снисходительно.
Лиля. Ещё! Расскажи ещё!
Брат. Давай  завтра, Елизавета!
Лиля. Нет, сейчас! Прошу тебя! Прошу!
 Здесь Лиля еще имеет здоровые ножки и подпрыгивает.
Брат. Ну, хорошо! Только надо будет прыгнуть!
Лиля. Прыгнуть, прыгнуть!
            Лиля и Брат идут к сараю во дворе.
Лиле немного страшно и она остается снаружи. Брат заходит в сарай, осматривается, кругом лежит сено, много сена. Тут в нерешительности в проеме появляется Лиля. Вдруг мальчик смотрит вверх и видит небо в дыре, образовавшейся на крыше.
Брат. Надо попробовать. Ты боишься?
Лиля. Нет.
Лилин голос: « Конечно, мне было страшно.  Но все таинственное привлекало меня больше, чем страх. Так  сладко было прыгнуть туда в темноту, в неизведанное.»
Лиля и Брат прыгают с крыши в сено. Снова и снова. Обнимаются, смеются.
Брат. Дело в том, что я узнал одну потрясающую вещь! Взрослые об этом еще и не догадываются!   Представляешь, дьявол победил бога и запер его в чулан!
Лиля. Как?!
Брат. Теперь надо подумать,  не стоит ли перейти на сторону дьявола, он всех тех, кто останется с богом, будет убивать и мучить!
Лиля: Но я не хочу с Дьяволом!

Лилин голос: « Однажды прошел сильный дождь, и сено намокло».
Брат и Лиля снова идут  к сараю. Брат рассказывает Лиле историю Эдгара По. Лиля замирает от сладкого ужаса. Они заходят в сарай.  Брат подталкивает  Лилю к лестнице.
Лилин голос. « Я прыгнула на мокрое сено и повредила ногу. И вот с тех пор я и хромаю. Сказалась врожденная болезнь. Правда, иногда, это бывает почти незаметно … стоит ли говорить, что меня снова надолго уложили в постель… однажды моя старшая сестра читала мне сказку про Морскую Царевну, которой тоже было больно ступать. И с тех пор, когда я иду  и мне больно, я всегда невольно думаю о Морской царевне и радуюсь тому, что я – хотя бы не немая!.. Люди, воспитанные на болезни, совсем иные, совсем особенные, иногда я радуюсь, что я – такая! И пусть у моих кукол отрывали ноги».
Лилины Брат и сестра играют вместе с Лилей в гостиной. Лиля прихрамывая, идет куда-то в угол за любимой куклой. Приносит её. Сестра вырывает куклу из рук Лили.
Сестра. Раз ты хромая, то у тебя и куклы должны быть такими. Давай сломаем ей ногу!
Лиля. Нет! Не надо! Прошу тебя!
Сестра. Надо! Так будет справедливо!
Сестра  отрывает ногу  у куклы.  Сначала Лиля заливается слезами, но затем внезапно успокаивается.
Лиля. Ну и пусть! Всё равно я самая среди вас образованная!
Лилин голос: « Когда оборвали ноги всем моим куклам, брат и сестра решили принести в жертву щенка, которого сами же и подобрали на улице».
               
Детская девочек. Они сидят возле разожженного  весело потрескивающего камина. Возле девочек мирно дремлет наигравшийся  за день щенок. Входит Брат Лили немного нервничает, глаза его подернуты астенической дымкой. Он потирает руки.
Брат. Так. Сегодня необходимо сделать жертвоприношение. Я читал… Сегодня именно такой день, … так что бы нам  такое сделать?
   Лиля и сестра возле камина играют с проснувшимся щенком. Брат подходит к ним, берет на руки собаку, получает порцию любви прямо в нос.
Брат. Ничего не поделаешь. Придется принести в жертву его.
Сестра. Ты шутишь?
Брат. Отнюдь.
Лиля не верит намеренью, поэтому не сопротивляется, а просто стоит рядом. Щенок тянется к ней на руки. Брат передает ей щенка со словами: «Подержи».
               Лиля гладит животное.
Брат. Сначала надо произнести заклинание.
Брат несет какую-то абракадабру, затем вырывает щенка из рук Лили и кидает в огонь. Раздается страшный визг, которого Лиля уже не слышит. Она теряет сознание. В комнату влетают взрослые, кидаются к камину, достают оттуда обгоревшего, но живого щенка. Щенок страшно визжит. Мать бросается к Лиле.
Мать. Ну, ну, девочка моя! Ну, очнись, очнись, моя хорошая! (сыну) Что стоишь, остолоп! Беги за доктором!
Сестра. Подумаешь, какие мы нежные! Чуть что и в обморок!
               
Лиля лежит в кровати. Рядом с ней находится маленькое забинтованное существо, которое скулит и тычется забинтованной мордочкой в Лилину ладонь. Это и есть чудом выживший Лилин питомец. Лиля счастлива.
Лилин голос: «Мое самое первое воспоминание. Это возвращение к жизни после длительного обморока. Наклоненное лицо мамы с яркими янтарными глазами и колокольный звон.   И все-таки детство мое, мое горькое детство, полное болезней и забытья с длинными ночами и красной лампадкой перед образами, я полюбила, как двор августа с его желтыми листьями и спелыми яблоками.  Оно было для меня вопреки всему прекрасным,  но не успело быть полным так, как закончилось одним днем…».
 Далее звучит голос уже повзрослевшей Лили: « Лет с тринадцати я почувствовала в себе некую силу, привлекающую к себе мое сознание и  своим огненным дыханием и  пугающую меня …  намного позже, я поняла,  что эта удивительная и страшная сила притянула к себе историю, которой и закончилось мое детство, и началась совсем   другая жизнь».
               
   Утро. Лиля собирается в гимназию. Одевается за ширмой. В её кровати лежит Он. Очень схож лицом с тем типом, который привиделся маленькой Лиле когда-то в зеркале. Высок, светловолос, горбонос. Лиля выходит из-за ширмы в гимназическом платье. Платье не застегнуто. Лиля молча поворачивается к нему спиной. Тот поднимается, чтобы застегнуть платье. Смотрит на нее в зеркало,  перед которым она стоит.
Он. Подними!
Лиля (очень тихо). Что?
Он. Платье подними! Выше! Выше!
          В исступлении бросается на Лилю.
Он. Люби! Люби меня! Скажи что-нибудь!
Лиля. Я опоздаю.
Он. Люби! Люби!
Лиля. Больно, мне больно!
 
В соседней комнате Лилина мать разливает утренний чай. В комнату вбегает растерзанная Лиля.
Лиля. Мама! Он берет  меня силой,  затем требует признаний! (Плачет). Мама, мамочка! Что же это такое?
Мать. Потерпи,  Лизанька!  Потерпи! Я поговорю с ним.
Лиля.    Что это значит?! Я хочу, чтобы ты положила этому конец!  Мама! Мама! Я больше так не могу!.. Мамочка! (трясет её, бьётся в истерике).
Мать. Прекрати! Прекрати истерить! (дает ей по щекам,  уходит в другую комнату).
               
В комнате стоит Он. Бросается к ногам только что вошедшей матери, целует ей руки.
Он. Прости меня! Прости!
 Он поднимается, начинает целовать её в шею. В это время в квартире слышен какой-то шум. Дверь комнаты распахивается. На пороге появляется сильно разгневанная дама. Он отскакивает от матери.
Он. Катя? Катя, что ты здесь делаешь?
Дама. Что я здесь делаю? Что ты здесь делаешь? Где она? Где она?
             Мать испуганно смотрит на дверь.
Дама бежит к двери. Он переграждает ей дорогу. Дерутся. Лилино лицо в другой комнате. Не понимает, но напугана. Дама тем временем вырывается, бежит в Лилину комнату, закрывает дверь на ключ. С другой стороны двери продолжаются крики, дверь дергают изо всех сил. Дама приближается к Лиле, почти шипит от злости.
Дама. Змея! Слышишь, ты змея!
Лиля. Что? Кто? Кто вы?!
Дама. Я тебе покажу, кто я! Я тебе сейчас покажу!
Дама хватает с полки вазу, разбивает её о стенку. Рука дамы в крови.  Она продолжает с осколком в руках надвигаться на девочку. Лиля кружит по комнате, надвигаясь на стул, падает. Дама заносит осколок над её лицом. В это время дверь открывается. Влетает Он. Обнимает даму за талию,  тащит вон. Она упирается и кричит: « Изменщик, изменщик! Пусти меня!». Выносит даму из комнаты, а затем из квартиры. От пережитого Лиля падает и погружается в забытье.
               
Лиля без памяти лежит у себя на кровати. Над ней склонилась мать. Она только что протерла ей лоб, а сейчас занята тем,  что считает пульс. Он стоит рядом.
Мать. Это может продлиться несколько часов.
Он. Что с ней? Что с ней? А? Когда она очнется?
Мать не обращает на него внимания, меняет одну влажную салфетку на другую.
Он. Может быть за доктором? Я – мигом!
Мать (повторяя его слова как эхо, не вникая в их смысл). Может быть.
Затем мать поднимает на него глаза и говорит очень тихо, но явственно:  «Вон. Пошел вон!»
               
 Лиля одна в своей комнате. В квартире тихо. Она недавно пришла в себя после продолжительного обморока. Лиля смотрит на образ Богородицы в углу. Поворачивает голову,  то вправо, то влево, шевелит пальцами, то ног, то рук. Затем потихонечку поднимается. Подходит к образу и шепчет молитвенно, вставая на колени. Даётся это ей уже нелегко.
Лиля. Господи! Помоги мне! Спаси от них, от них всех! Я вырвусь! Я должна! Я бывала злой, это правда! Да, я не была у святого причастия с трех лет! Я много болела, даже ослепла в девять! Но я никогда не роптала, ты знаешь! Я желала быть иной, ох, как желала! Но я и в монастырь хотела! Я хотела стать святой, а вместо этого… отдала на поругание свое тело! Все ради тебя, все ради тебя, Господи! А сейчас мне бы только гимназию закончить и не сойти с ума!
Лиле 13 лет.               
               
Париж. 1907 год. Чердак, наскоро отделанный под мастерскую молодого художника  Себастьяна Гуревича.
Он делает наброски к портрету  уже двадцатилетней Лили, которая расположилась возле окна и с интересом, поглядывает на улицу. На улице балаган. Фокусник или клоун, ярко разодетый завладел вниманием мужчин и женщин,  прогуливающихся по бульвару. Вдруг прямо перед окном  останавливается пролетка. Из неё выходит молодой человек с тонкими усиками, в сюртуке и  цилиндре. Франт. Франт поднимает голову и смотрит наверх прямо в Лилино окно. Улыбается, приподнимает цилиндр. Лиля отходит  от окна. Между тем скоро раздается звонок в дверь. Гуревич не сразу откладывает кисть. Звонок повторяется.
Лиля. Вы ждете кого-то?
Гуревич. Возможно. Одну минуту.
Гуревич  идет открывать. Лиля подходит к зеркалу.

Гуревич возвращается  с Гумилевым. Он совсем молод, почти мальчишка, на вид не более двадцати. Разговор продолжается на  французском.
Гумилев. О, здесь дама!
Гуревич. Мадемуазель, позвольте вам представить моего давнего товарища - русского поэта Гумилева.
Гумилев кланяется.
Гуревич. Елизавета Ивановна Дмитриева — Николай Степанович!
Лиля благосклонно наклоняет голову.
Гумилев. Что русская барышня делает в столице столиц?
Лиля. Слушаю курс древне-французской литературы в Сорбонне. А что пишет русский поэт?
Гумилев нежно смотрит Лиле в глаза, бережно берет её руку, подносит к губам.
Гумилев. Скорее, русский охотник.
Лиля удивленно поднимает брови.
Гуревич. Эту зиму Николя провел в Африке, где им были убиты, а затем употреблены в пищу несколько сотен змей!
Лиля. Это правда?
Гумилев. Правда, сударыня, заключается в том, что их было убито несколько тысяч. И в память  о них я засушил одну  и привез с собой в Париж! Минуточку! Где же она? ( Роется в карманах сюртука) А вот, кажется, здесь!
Гумилев вынимает откуда-то маленькую голубую змейку, сделанную из бисера.
Гумилев. Примите в дар, сударыня!
Лиля сначала испугалась потому, как решила, что ей сейчас вручат настоящую засушенную змею. Но когда увидела, что её разыграли, весело рассмеялась.
Между тем Николай Гумилев подошел к мольберту Гуревича.
Гумилев. Э, брат! Да ты своим рисованием совсем девушку утомил! А не выйти ли нам куда?
Гуревич засомневался, так как был  не при деньгах.
Гумилев. Я приглашаю вас, господа! Выйдем в кафе! Выпьем вина! Как вы, сударыня?
Лиля. Даже не знаю… Я еще никогда не пила вина…
Гумилев. Ну, пришло время попробовать, Елизавета Ивановна! Это же Париж!

               
На улице все тот же фокусник, завидев, молодых людей и Лилю, выходившую с ними, тут же преподносит ей последней букет маленьких белых гвоздик. Гумилев кидает ему монету, которую он с ловкостью хватает на лету…
               
1909 год.  Санкт-Петербург. Начало февраля. Квартира  Дмитриевых. Лилина комната решена вся в лиловых тонах от цвета обоев до засохших цветов на этажерке. На стене её комнаты висят различные портреты и фотографии. Среди них есть семейные фотографии, но есть и художественные портреты европейских красавиц, которые она коллекционирует. Лиля стоит в хорошем настроении, пудрит носик. Она только  что вернулась из женской гимназии, где устроилась преподавательницей. Из прихожей раздается звонок в дверь. Слышен голос прислуги.  Входит горничная. Держит на подносе конверт.
Горничная. Вам письмо, барышня!
Лиля. Спасибо, Глаша.
Девушка выходит.
Лиля берет письмо, вскрывает его и читает: «  Дорогая Елизавета  Ивановна! Буду рад видеть Вас сегодня в Санкт-Петербургской Академии художеств на моей лекции в 17-ть часов пополудни. Ваш Максимилиан Волошин».
Лиля снова смотрится в зеркало. Примеряет одни серьги, другие. Затем открывает шкаф, начинает прикладывать к лицу различные платья.
       Вечер того же дня. Большое академическое собрание, где выступает Максимилиан Волошин. Он выступает со своей лекцией « Аполлон и мышь». Лиля присутствует там же. На ней кокетливая шляпка, в руках цветы.
Волошин. Дамы и господа! Рад видеть вас на своей лекции «Аполлон и мышь». Речь здесь пойдет о связи пространства и времени путем искусства, в частности искусства эллинической поры.  Единственная связь между временем и пространством – это мгновение. Сознание нашего бытия доступно нам лишь в пределах мгновения…
Голос из толпы.  Вы хотите сказать, что мы можем осознавать себя только одно мгновение в один отрезок жизни? Но мы живем гораздо дольше, что же мы живем неосознанно?
Волошин. Я только хотел сказать, что время – вечность напряженная и вечно движущаяся сфера внутренних и интуитивных чувствований, которое нашему сознанию представляется огромной горой тьмы и хаоса… Гора рождает мышь так же, как вечность рождает мгновение.
Голос из толпы. Ну почему именно мышь? Почему вы склоняетесь к такой аллегории?
Волошин.  И самому ясному русскому поэту в минуты бессоницы являлась мышь. Вот, например, «Парки бабье лепетанье, жизни мышья беготня,  что тревожишь ты меня?». Присутствие мыши еле уловимо и, с первого взгляда, кажется случайным и неважным. Но во время бессоницы, когда напряженное ухо более чутко прислушивается к малейшим шума ночи, так естественно слышать тонкий писк, шорох и беготню мышей. Таинственность мышей подчеркивается ещё и тем непобедимым, священным ужасом, который вызван одним присутствием мыши, скажем, в темной комнате. Страх мышей представляет собой загадку человеческой души. Для тех, кто подвержен этому страху во всем объёме, достаточно, чтобы во время сна мышь лишь не слышно проскользнула по комнате, чтобы вдруг проснуться от её присутствия.
                Голос снова перебивает.
Голос. А причем здесь, позвольте спросить, Аполлон?
Волошин. Одни объясняют связь этого зверька с Аполлоном тем, что Аполлон на некоторых греческих островах как, например, на Тенедосе, являлся истребителем мышей, хотя и сам заслал их в эту страну …  Мышь не является постоянным спутником Аполлона, как лавр или как змей, но присутствие её, едва уловимое, то здесь, то там чувствуется в аполлинистическом искусстве…
В это время дверь зала открывается.  Входят опоздавшие господа, среди них и Николай Гумилев. Гумилев садится на свободное место, окидывает глазами залу. Его взгляд останавливается на Лиле. Гумилев щурится, морщит лоб, пытаясь вспомнить,  где он мог видеть это лицо.
               Между тем Волошин продолжает.
Волошин. Известна так же статуя Аполлона работы Скопаса, где солнечный бог изображен, наступившим пятой на мышь.  И есть сведенья, что в некоторых городах Троады под алтарями Аполлона жили прирученные белые мыши… Мир же самого Аполлона – это прекрасный сон жизни. Жизнь прекрасна, лишь поскольку мы воспринимаем её как своё сновидение…
Гумилев продолжает разглядывать девушку в шляпке и с цветами в руках. Под его взглядом Лиля оборачивается в его сторону, но не узнает его. Лектор объявляет перерыв  и сходит со сцены. В зале раздаются аплодисменты. Волошина окружают поклонники и журналисты.
Журналист. В наше время  художественная интеллигенция Петербурга переживает увлечение Константином Бальмонтом. Просматривается ли в его лирических произведениях приведенная вами аллегория?
Волошин. Конечно. Могу привести почти академический факт! Когда Бальмонту было двенадцать, на его письменный стол пришла белая мышь. Он протянул ей руку, и она без страха взбежала на его ладонь.
Господин. Волошин! Перестаньте фантазировать, сейчас перерыв и вы не на сцене.
Волошин. Это не фантазия. Бальмонт вспоминал об этом трагическом для мышки случае… Дело в том, что мышка приходила к нему неоднократно и, когда он садился за стол,  она садилась на задние лапки и начинала петь своим тоненьким голосочком. Эта мышка и была его музой! Но вот однажды, опершись о стол в задумчивости, он её раздавил.
Журналист. Можете ли привести на память стихи Бальмонта, в которых звучит тема мыши?
Волошин. Да, могу! В углу шуршали мыши. Весь дом застыл во тьме. Шёл дождь, и капли с крыши  стекали по стене…
       Круг возле поэта расширяется, раздаются аплодисменты с выкриками «Браво! Браво, Волошин!» Но кто-то и свистит. К нему подходят литераторы Сергей Маковский, Вячеслав Иванов, Александр Блок и  Михаил Кузьмин. Лиля скромно стоит у стенки. Волошин выбирается из толчеи, подходит к Лиле, знакомит её с литераторами. С Лилей раскланиваются.
Волошин. Елизавета Ивановна! У нас собирается компания человек десять, может быть больше, хотим поехать в « Вену» на ужин. Позвольте пригласить вас!
Лиля. С удовольствием!
Тем временем Гумилев, оттесненный толпой и стоящей у противоположной стенки, по привычке своей  « пока не вспомню – не успокоюсь» продолжает смотреть на Лилю,  стоящую в кругу поэтов. Гумилев хлопает себя по лбу. В это время его замечает  Кузьмин. Кузьмин делает ему знаки, но Гумилев их не понимает. Тогда Кузьмин кричит.
Кузьмин. Николай! Встречаемся в «Вене»!
                Гумилев кивает в ответ.
Гумилев. Вспомнил! Париж седьмого года! Это она и есть!
         Гумилев усмехается и машет рукой Кузьмину.
               
Тот же вечер. Ресторан « Вена». Шумно. Весело. Нарядно. Входят Волошин, Лиля и вся компания литераторов, бывших в Академии на лекции « Аполлон и мышь». К компании тут же подлетает официант со словами: « Добрый вечер! У нас есть  для  Вас свободный стол! Прошу!» Господа идут к  столу, по ходу раскланиваясь со знакомыми.
Навстречу им спешит Михаил Уткин, совладелец ресторана.
Уткин: Господа! Господа! Рад встрече!
Уткин подмигивает, делает различные пассы выглядывающим из-за его плечей половым.
Уткин. Господин Волошин! Как прошло выступление? Наслышан, наслышан!
Волошин. Благодарю! Недурно!
Уткин. Сергей Константинович! Как ваше здоровье? Что нового в мире литературы?
Маковский. Михаил Федорович! Благодарю! Вот о литературе я и хотел бы с вами перекинуться парой слов! Ву контроме! Так сказать! Хочу издавать новый журнал!
Уткин: Поговорим! Поговорим!
Маковский: Ни в редакции, ни в конторе не переговоришь так с нужным человеком…
Уткин. А как хотите назвать ваше детище?
Тут Маковский смотрит на Волошина. Волошин на Маковского.
Маковский. Аполлон.
Уткин. Ну что ж, … вполне современно. В духе времени, так сказать. Прошу садиться, господа!
Между тем в бокалах уже шампанское. Первый тост за хозяина ресторации,  который стоит тут  же. Волошин декламирует. Остальные  «подпевают».
Волошин. Губитель птичьих душ, убийца многих мяс,
         Всех православных друг, но друг и иудеев
         В заботах кухонных ты с головой увяз!
Кузьмин. Художников, певцов и прочих темных лиц
         Поистине собрал музей ты раритетов!
Блок. От имени мужчин, и дам, девиц
      Богема шлет тебе шестьсот и шесть приветов!
Хором. Нет! «Вена» все-таки столица из столиц!
Все весело чокаются. Уткин благодарит. Лиле очень хорошо, хотя она впервые в такой компании. Она находится в ожидании чего-то чудесного.
Лиля. Господа! Здесь так чудесно!
Уткин. Мадемуазель впервые в нашем ресторане?!
Лиля. О, да!
Уткин. Быть причастным к литературе и не побывать в «Вене», все равно, что быть в Риме и не видеть Папы Римского!.. Позвольте откланяться. Дела!
                Уткин уходит.
Лиля. Кто же придумал такой гимн, господа?
Волошин. Куприн, Лилечка! Куприн, собственной персоной!
Лиля. Александр Иванович? Не может быть!
Маковский. Помнится, у Корецкого в его журнале «Пробуждение» вышел скандальный случай с Александром Ивановичем!
Кто-то из дам. Расскажите, расскажите нам, Сергей Константинович!
Маковский. Ну, всем известно, что этот господин завлекает выгодными посулами неопытных авторов, а потом платит им гроши… у «генералов от литературы» Корецкий выклянчивает хотя бы маленький рассказец.
Некто из дам. Но как он сумел провести такую акулу, как Александр Иванович?
Маковский. А никак. Смотря кто, кого провел, … Корецкий просил Куприна хотя бы миниатюру в 200-300 слов. Куприн дал согласие.
Блок. Не может быть!
Маковский. Может. Куприн преподнес Корецкому два рассказа «с пылу – с жару», так сказать. Получил свой «корецкий» гонорар. Ну а потом тут же сознался, что рассказы были старые…  Года за три перед тем, напечатанные в «Севере»!
Кузьмин. Вот шельмец!
                Дамы смеются.      
Маковский. История эта случилась здесь в « Вене». Наш делец был вне себя от горя и выпитого вина. Но Куприн его быстро утешил. Пообещал к Пасхе что-нибудь действительно новенькое. Но за соответствующий гонорар, разумеется!
Снова общий смех, гомон. Появляется Гумилев. Он быстро и грациозно, обходит углы уже совершенно заполненных столов, кое-с-кем раскланиваясь на ходу.
Кузьмин. Коля! Мы здесь!
Кузьмин. Дамы  и господа! Для тех, кто не знаком с Николаем Степановичем! Разрешите представить!
   Гумилев знакомится с неизвестными ему дамами. Доходит очередь и до Лили.
Лиля не узнала Гумилева, но ей кажется, что она где-то его уже видела. Неожиданно она напряглась как струна.
Кузьмин. Елизавета Ивановна Дмитриева! Начинающий поэт. Наш друг – поэт Гуми…
Гумилев. Пусти. Я сам представлюсь!
Кузьмин. Веди себя прилично, Николай! Гумилев целует Лилину руку, проникновенно смотря ей в глаза.
Гумилев. Вы не помните меня, Елизавета Ивановна?
Лиля (растерянно.) Нет…, хотя,… ах, вспомнила, вспомнила!
Гумилев. Мастерская Себастьяна Гуревича… Париж. Вы тогда слушали лекции по древне-французской литературе.
Лиля. Точно. Мастерская Гуревича… Сорбонна… надо сказать, что лекции я слушала недолго, пережила некоторое разочарование.  Здравствуйте, Николай Степанович!
Гумилев. Какого рода было ваше разочарование, позвольте  спросить?
          Лиля неопределенно пожимает плечами.
Лиля. Кажется в день знакомства с вами я впервые пила вино! Как я могла вас забыть?!
   Гумилев присаживается к столу прямо напротив Лили.
Гумилев (тихо). А я вот – нет. Я вас помнил!
Лиля. Когда появляетесь вы,  Николай Степанович, у меня всегда, что-нибудь неожиданное происходит!
                Гумилев поднимает брови.
Лиля. Понимаете, я ведь в первый раз в ресторане! Тогда в Париже в первый раз – вино. А сегодня – ресторан! И тоже впервые! И вот вы!
Гумилев. Ну что ж, за это полагается выпить!
            Волошин снисходительно улыбается.
Волошин. Николай Степанович! Расскажите нам о Вашем путешествии по Африке!
Волошина поддерживают и дамы и мужчины. Со всех сторон раздаются голоса:  «Просим! Просим!»
Гумилев. Ну, господа… я, право, не знаю, с чего начать…
Маковский. Начните с начала,… например, как вы добирались до…
Одна из дам. А, правда, Николай Степанович, что вы скрывали ваше путешествие от родителей?
Гумилев. Истинно так, сударыня!
Та же. Как же вы тогда решились на такое?
Гумилев. Начал путешествие как нелегал, в трюме с некоторыми из паломников, спешащих в Мекку… разделял с ними их скудный хлеб,… затем в Тронвилле  меня чуть не снял с судна капитан, узнавший о моем незаконном пребывании на корабле. Да тут вступился православный батюшка, внесший значительную часть лепты за мой билет. Остальное я отрабатывал сам.
Чей-то голос. Позвольте узнать, что же вы делали?
Гумилев. Позволяю. Драил палубу.
                За столом пронесся шепоток.
Та же дама. А что было дальше?
Гумилев. А дальше была Африка, господа! Черный континент!
Дама. Там действительно у всех черные …лица?
Гумилев. Не только лица, но и тела! Чернее ночи. Мужчины одеты в леопардовые шкуры.  Крупны и высоки. Охотятся на страусов, отрубая им на скаку головы. Женщины под стать им пасут днем верблюдов. А старики отпаивают умирающих змей парным молоком, заботясь о них словно о детях!

Лиля. Чего не скажешь о Вас. Помнится, в Париже вы рассказали нам, что убивали змей!
Гумилев (интимно). К вам вернулась память, мадемуазель … Я тронут чрезвычайно! Должен сознаться, что приходилось убивать не только змей, господа! Однажды нам  пришлось переплывать реку, сидя в тростниковых корзинах. Река была не глубока, но кишела крокодилами, как наше среднерусское болото жабами в майскую ночь. Пришлось защищать свои жизни.
Маковский. Каким образом? Неужто с помощью копья?
Гумилев. И копья! И топора! И даже огнестрельного оружия. Мы экономили патроны.
         Опять за столом слышны вскрики, да охи.
Лиля. Боже мой! Боже мой! Как же так! Нельзя было убивать крокодилов! Нельзя!
Гумилев. У нас не было другого выхода, Елизавета Ивановна!
Лиля. Все равно нельзя!
Гумилев смотрит на Волошина. Лиля смотрит на Гумилева.
Гумилев. Она, что всегда так говорит?
Волошин (очень серьезно). Да. Всегда.
Жена Блока. Николай Степанович! Почитайте нам что-нибудь об Африке!
          Её поддерживают мужчины. Гумилев тем временем почти безотрывно смотрит на Лилю. Через некоторую паузу он соглашается. Все смотрят на него, а он читает, как будто бы для неё одной.
Гумилев. Оглушенная рёвом и топотом,
         Облеченная в пламя и дымы,
         О тебе, моя Африка, шепотом
         В небесах говорят серафимы.
         И твоё раскрывая Евангелье
         Повесть жизни, ужасной и чудной,
         О неопытном думают ангеле,
         Что приставлен к тебе, безрассудной!
Гумилев (наклоняясь к Лиле). Давайте уйдем отсюда, Елизавета Ивановна!
Лиля. Уйдем? Но как?.. Я право, не знаю, меня Максимилиан Александрович пригласил!
Гумилев. А мы  у него спросимся. А?
      Волошин усмехается, затем еле заметно кивает. Воспользовавшись общим замешательством застолья, Гумилев с Лилей выходят из залы. Идут к гардеробной, одеваются. Выходят на воздух. Им легко дышится, легко думается. Весело и беззаботно, как и бывает в двадцать лет. Гумилев кричит извозчику: «К Васильевскому! Успеешь к разводу!». Извозчик кивает. Они садятся  в сани. А над ними, над начинающейся почти весенней вьюгой звучат и дальше гумилевские стихи.
            Дай за это дорогу мне торную,
            Там, где нету пути человеку,
            Дай назвать моим именем черную
            До сих пор не открытую реку.
            И последняя милость, с которою
            Отойду я в селенья святые,
            Дай скончаться под той сикиморой
            Где с Христом отдыхала Мария!
               

Квартира Алексея Толстого, где он проживает со своей женой Софьей Дымшиц-Толстой. Квартира эта находится этажом ниже квартиры Вячеслава Иванова, именуемой «Башней». В квартире Толстых и гостит Максимилиан Волошин. 
Волошин сидит за столом что-то пишет. Напротив него на стене тикают часы. За стеной раздается стесненное женское рыдание. Успокаивающий голос Толстого.  Женский тонкий голос что-то тихо причитает.  Волошин поглядывает на дверь, из-за которой доносились рыдания, затем на часы, сверяет их с часами в кармане. Входит Толстой.
Толстой. Макс. Что делать с Софьей? Опять расстроилась. Да было бы из-за чего!
Волошин. Что случилось, Алеша?
Толстой. Господин Егорнов вчера на собрании молодых живописцев не очень удачно отозвался о новаторском искусстве наших прелестных живописец... досталось и Софьюшке. Она смолчала. А сегодня вот… Может быть, ты симпровизируешь  для неё что-нибудь? Настроение поднять… а то плачет и плачет.
Волошин. Нет, Алеша. Все-таки муж у нас - ты!
Толстой. Да ничего в голову нейдёт! Разве, что-нибудь из старого?
Толстой роется в шкафу, выбирает один сборник с вложенными туда листочками, выходит.
           Звонок в дверь. Голоса в прихожей.
Горничная. Максимилиан Александрович, к вам барышня!
Волошин выходит в коридор. Там стоит Лиля. Она немного растрепана.
Волошин. Елизавета Ивановна! Лиля! Рад вас видеть!
Лиля. Простите. Немного опоздала. Шла пешком… Мне очень надо поговорить с вами, Максимилиан. Я долго не решалась,… но теперь…
За спиной Волошина слышны голоса.  В дверях стоит Софья Дымшиц-Толстая.
Она одета по-домашнему, в руке у нее платочек, глаза покраснели. Софья глубже запахивает пеньюар.
Софья. Добрый день, Елизавета Ивановна! Макс, почему ты держишь гостью в коридоре?  А впрочем, чего от вас мужчин можно ожидать? Проходите! Проходите ко мне!
Лиля в нерешительности снимает пальто. Софья, поддерживая её за талию, проводит в свою комнату, на ходу сталкиваясь с мужем и делая ему знаки рукой, которые должны означать «не сейчас». Лиля, оборачивается к Волошину. Тот разводит руками. Лиля оказывается в будуаре Софьи.
Лиля. Вы чем-то расстроены, Софья Исааковна?
Софья. Вот, послушайте, что написал мне Алексей. Рыдаешь ты!  В слезах, горячая и белая! Прижмись ко мне, дитя несмелое,  И плачь и плачь! Страданью счастье суждено!
            Софья снова начинает всхлипывать.
Софья. Ну, разве это поэзия? Что это такое? Как вам кажется?
                Софья дает Лиле листочек.
Лиля. Мне кажется, он вас очень любит.
Софья вздыхает, передергивает плечами, запахивает сползшую с плечиков шаль. Настроение  её внезапно меняется. Она подмигивает Лиле.
Софья. Ну, хватит, всё-всё! Раз страданью счастье суждено, будем его ожидать, надеюсь, что не очень долго! А пока,…пока, надо припудриться и привести себя в порядок!.. Скажите, Елизавета Ивановна, вы были у Вячеслава Иванова «На Башне»?
Лиля. Ещё нет.
Софья. Сейчас  я оденусь, (звонит в колокольчик)  и мы пойдем на «Башню». Вот, где вы услышите настоящую поэзию!
               
Квартира Вячеслава Иванова, именуемая «Башней». В большой полукруглой комнате расположились гости. Меж них выделяется высокая чуть сутулая фигура Александра Блока. Среди них же находится и Николай Гумилев.
Блок. Это стихотворение  я написал недавно под влиянием нашей петербургской зимы. Посвящаю его своей жене Любе… и господа, прошу не судить меня слишком строго!
  В это время заходят Волошин, Лиля, Толстой с женой. Заходят тихо, почти на цыпочках, рассаживаются. Причем Лиля  занимает свободный стул возле Гумилёва.
Блок. Под шум и звон однообразный
      Под городскую суету
      Я ухожу, душою праздный,
      В метель, во мрак и в пустоту.
      Я обрываю нить сознанья
      И забываю, что и как…
Блок прерывается, кашляет. В дверях столовой стоит подруга покойной жены Вячеслава, Мария Федоровна.
Вячеслав. Маша…
Мария Федоровна. Простите, Александр Сергеевич! Простите великодушно! Вячеслав, я хотела сказать. Закуски поданы.
          Блок продолжает читать свои стихи.
Гумилев. Я вас жду здесь уже битый час!
Лиля. Здравствуйте, Николай Степанович!
Гумилев. Я хотел вас видеть!
Лиля. Ну вот, мы и увиделись!
Гумилев. Перестаньте со мною кокетничать, Елизавета Ивановна, вы прекрасно меня понимаете! И опять вы не одна, а с этими господами!
Гумилев бросает яростный взгляд на Волошина, который ему кивает в знак приветствия.
Лиля. Но я вас об этом предупреждала.
Лиля хочет встать и отойти, ей неудобно. Блок все еще читает.
Лиля. Здесь  жарко. Пожалуй, я бы выпила лимонаду…
Гумилев. Простите меня, … когда же, наконец, мы увидимся?
                Лиля молчит.
Гумилев. Вам нравится мучить меня, Елизавета Ивановна?
Лиля неожиданно кладет свою руку поверх его руки, сжимает её.
Лиля. Позже.
Блок закончил чтение. Ему аплодируют. Поднимается Вячеслав Иванов.
Иванов. Господа! Прежде чем мы перейдем в столовую, хочу объявить о возрождении нашей Академией поэзии старой традиции «Стих в альбом»! И первому поэту, готовому возродить эту традицию сейчас же, я готов подарить вот этот альбом! Кто хочет попробовать, господа!
Волошин. Позвольте, я.
Волошин встает, некоторое время молчит, собираясь с мыслями, затем читает.
Волошин. Любить без слез, без сожаленья
         Любить, не веруя в возврат,
         Чтоб было каждое мгновенье
         Последним в жизни. Чтоб назад
         Нас не влекло неудержимо,
         Чтоб жизнь скользнула в кольцах дыма,
         Прошла, развеялась… и пусть
         Вечерне-радостная грусть
         Обнимет нас своим запястьем.
         Смотреть, как тают без следа
         Остатки грёз, и никогда
         Не расставаться с грустным счастьем,
         И подойдя к концу пути,
         Вздохнуть и радостно уйти.               
В комнате воцарило молчание. Лиля слушает как завороженная. Она совсем забыла о Гумилеве. Первой готова встать и пожать руку Волошину. Тут очнулся Иванов, который вдруг стал задумчив. Раздались аплодисменты.
Иванов. Как хорошо, Макс! Как правильно! Но как хорошо! Держи! Альбом твой!
     Входит Мария Федоровна. У неё в руках поднос с шампанским. Она обносит им гостей. Лиля берет бокал с шампанским и шагает к Волошину. Волошин внимательно смотрит на Лилю.
Лиля. Как были хороши эти стихи! Я хочу сказать, что когда слушала вас, слушала сердцем и понимала, что именно так и нужно. Это, вероятно, было посвящение?
Волошин. Вас что-то тревожит, Елизавета Ивановна?
Лиля. В некоторой степени. Я бы хотела поговорить с вами о личном, очень личном. Мне не с кем, но очень нужно.
Волошин. Я слушаю вас.
Лиля. Знаете ли вы, что такое галлюцинации? Посещали ли они вас когда-нибудь?
Волошин. Может быть, вы хотите сказать видения?
Лиля. Да.  Можно и так. Когда я ложусь спать, то слышу разные голоса. Сначала звон, но не колокольный, а стеклянный какой-то. У меня при этом чувство радости в душе поднимается необъяснимое. А затем голоса… Я их спрашиваю, они отвечают. Правда, перед тем я должна целый день молчать. У вас бывало такое, Максимилиан Александрович? Меня эти состояния порой тревожат.
Волошин. Скажите, Елизавета Васильевна, вы увлекаетесь оккультизмом?
Лиля. Нет.
Волошин. Вы читали какие-нибудь книги об оккультизме?
Лиля. Не припомню. Но я изучаю санскрит.
Волошин. Значит, вы не могли не читать трудов Елены Блаватской?
Лиля. Скорее слышала о них. Но помимо голосов бывают еще, действительно, и видения. Так, например, ко мне с детства приходит один и тот же человек. Правда иногда он бывает коричневым, а иногда в окружении сияния. Появляется всегда перед какими-то важными событиями.
Волошин. Возможно, вы являетесь мистиком от рождения, Лиля! А может быть, над вами потрудились внешние обстоятельства жизни. Ваш дух на грани сна и бодроствования спокойно переходит мир иной. Вот вопрос: нужно ли это вам? Это трудный путь. Часто скорбный. Вы давно не были у причастия?
Лиля. Давно. Возможно, я просто больна? И мне нужен врач?
Волошин. Вы уверены, что хотите исцелиться от этой вашей  «болезни»?
Лиля. Не знаю. Чаще – нет, чем – да! По-разному.
Волошин. Вы могли бы отмолить себя в церкви.
Лиля хочет что-то сказать. Но Волошин ей не дает это сделать.
Волошин. В любом случае здесь неподходящее место для подобного разговора. Подумайте хорошо. Приходите ко мне, там и поговорим. У меня есть и Блаватская, в случае необходимости.
Лиля молча кивает, ставит бокал на подоконник. Волошин задумчиво смотрит ей вслед. Затем окликает её.
Волошин. Елизавета Ивановна! Держите! Это для вас! Пишите! (вручает ей альбома Иванова).
Лиля. Благодарю!
          Лилю задерживает  недовольный Гумилев.
Гумилев. О чем вы так долго толковали с Максом, позвольте спросить?
Лиля. О стихах, разумеется.
Гумилев. Я бы хотел…
Лиля. Я знаю.
          Какое-то время смотрят друг на друга.
Гумилев. Вы уверены?
                Лиля наклоняет голову.
Лиля. Позвольте мне пройти!
Гумилев. Я измучен твоим упорством.
Лиля (через паузу). Хорошо.

               
Лиля и Гумилев на улице, идут под руку. Останавливаются возле какого-то особняка. Смотрят вверх на ротонду. У Гумилева чуть не слетел котелок. Он придерживает его одной рукой, другой обнимает Лилю.
               
          Лиля и Гумилев возле Лилиного дома.
Лиля. Мама уехала к брату. И я совершенно одна.
Гумилев. Разве это может помешать вам дать мне вашего Бодлера?
Лиля. Я отпустила даже горничную.
Гумилев. Тем лучше! Могу я попросить у вас чашечку чая? Клянусь, я готов сам его заварить!
          Лиля испытывающе смотрит на Гумилева.
Лиля. Ну, что ж. Извольте!
                Входят в подъезд.
Квартира Лили. Лиля, не снимая пальто, проходит на кухню. Роется в шкафу.
Лиля. Не знаю, … не уверена, что у меня, вообще, есть чай, Николай Степанович!
       Гумилев, дует на озябшие руки, подходит сзади.
Гумилев. Меня бы устроил и кипяток!
Лиля поворачивается к Гумилеву. В руках у неё чайник. Они смотрят мгновение друг на друга. Под пристальным взглядом Лили Гумилев пододвигается ближе, еще ближе. Поцелуй. Вдруг Лиля как-то обмякла в его руках. Гумилев подхватывает её.
Гумилев. Елизавета Ивановна! Лиля! Что с вами?
Лиля. Ничего, ничего, сейчас пройдет!  Отнесите меня в комнату!
               
Раннее утро. Комната Лили. Лиля лежит на кровати. Над ней склоняется Гумилев. Лиля открывает  глаза, приподнимается в постели, натягивает на себя плед.
Гумилев. А чай я у вас все-таки нашел! И даже заварил!
Лиля. Николай Степанович! Расскажите, что со мною было!
                Гумилев смотрит на Лилю.
Гумилев. Вам вчера стало нехорошо на кухне,… я отнес вас сюда,…любимая! К чему это все! Я – теперь счастливейший из людей!
Лиля. Я опять потеряла сознание.
Гумилев. Елизавета…  Лиля, к чему эти предрассудки?
Лиля. Мне стыдно. Я ничего не помню!
Гумилев. Ты любила меня, а я любил тебя, какой здесь стыд!.. Вот послушай, что я записал тебе в альбом: Не смущаясь и не кроясь, Я смотрю в глаза людей! Я нашел себе подругу. Из породы лебедей!»
              У Лили из глаз текут слезы.
Лиля. Подойдите! Подойди сюда! Обними меня! Так! Так! Я хочу это помнить! Да, да!
Гумилев. Вы станете моей?
Лиля. Я – ваша!
Гумилев. Я хочу, чтобы ты стала моей женой!
Лиля. Я помолвлена.
Гумилев. Ты помолвлена? С кем?
Лиля. С Владимиром Васильевым. С Волей.
Гумилев. Откажись.
Лиля. Не могу.
Гумилев. Откажись. Ведь ты меня любишь.
Лиля молча прижимает  к плечу голову Гумилева.
               
Наконец-то в Петербург пришла весна. Она уже давно не вьюжит, давно раздроблены ею лед и сосульки на крышах. Она повсюду пустила легкий свой ветерок, благодаря которому трамваи и конки звенят веселее, а выбившиеся из-под шляпок локоны барышен на проспектах завиваются как-то по-особенному. Весна не забыла и Лилино окно, звонко поигрывая его форточкой,… Лиля в своей комнатке  в Петербурге. Постель убрана. Лиля тщательно причесана, сидит за бюро. Она пишет письмо.
«Дорогой Макс! Письмо Ваше пришло сегодня, длинное и ласковое. Я была рада красному клочку бумаги, точно Вы прислали мне немного весны. Теперь уже взяты билеты и вот как все будет. 25-ого мая в понедельник мы с Гумилевым едем к Вам! Теперь уже скоро! Гумилев напросился, я не звала его. Но, так как мне не здоровится, пусть. Думаю о Вас много и очень скучаю от здешнего. Уже больше писем не будет, а будет Коктебель! Я Вас очень хочу видеть. Лиля».
                Коктебель. Лето 1909 года
Прямо на дорожке перед домом Максимилиана Волошина и его матери Елены Оттобальдовны в Коктебеле остановились дроги. Из них весело выходят Николай Гумилев со спутницей Елизаветой Дмитриевой. В это время в дверях появляется Софья Толстая и с радостным криком: «Приехали! Макс! Приехали! Я же говорила, что сегодня будут!» бежит по лестнице к вновь прибывшим гостям. В дверях появляются Макс, Елена Оттобальдовна, Алексей Толстой. Спешат приветствовать, обнять, расцеловаться, пожать друг другу руки и,наконец, снять нагруженные дроги, чтобы отпустить извозчика.
Елена Оттобальдовна. Здравствуйте, дорогая! Вашу комнату только что подготовили. А для Николая все готово было еще вчера! Здравствуйте!
Лиля. Макс, я  привезла вам все ваши книги, которые вы мне давали!
Волошин. Прочитали?
Лиля. Все до единой! Очень благодарна Вам! У меня теперь так многое переменилось!
Волошин. Вижу, не слепой! Даже больше, чем я ожидал!.. Господа! Прошу всех в дом! Сейчас будет чай!
Елена Оттобальдовна. Макс, дай гостям время передохнуть с дороги! Объявляю время для чаепития – 16.30!
Гумилев (Лиле). Похоже, здесь все живут по жестокому расписанию, заведенному хозяйкой!
Лиля. Похоже.
Гумилев. Чуть больше свободы нам бы не помешало, как вам кажется?
Лиля ничего не ответила. Молча прошла в дом.
               
         Раннее утро в Коктебеле. По коридору  гостеприимного дома  шагает Гумилев, не очень заботясь о том, что все еще спят. Он останавливается возле двери и  стучит. Из-за двери слышен голос Лили: «Сейчас, сейчас!». Дверь открывается. В дверях стоит  Лиля в легком белом платьице.
Гумилев. Я так соскучился по тебе.
Лиля. Войди!
Лиля сворачивает плед, полотенце, пытается возле зеркала соорудить тюрбан на голове. Гумилев хочет её обнять.
Лиля. Ты мне мешаешь.
Гумилев. Мы не виделись целую ночь!
Намеренья его становятся понятны, но это никак не устраивает Лилю, которая собралась на пляж.
Лиля. Мы идем купаться! Не зря же я встала в такую рань!
Гумилев. Конечно, не зря!
Гумилев. Что ты читала?
Гумилев берет с этажерки какую-то книжку.
Гумилев. Гейне? « Путевые заметки»?
Лиля. Еще не читала. Только приготовила.
Гумилев. Конечно, не читала! Скучала?
Лиля. Гумми, прошу тебя, отстань! Лучше возьми!
     Лиля дает ему плед и выталкивает за дверь.
               
Лиля в хорошем расположении духа спускается с лестницы, под которой стоит Гумилев и курит.
Лиля. Опять вы за свое! Здесь такой воздух! Зачем курите?
Гумилев выбрасывает папиросу.
Гумилев. Я готов вас нести на руках, сударыня!
Лиля. Не валяйте дурака, я – тяжелая!
Гумилев. Ну, какая вы тяжелая, мы знаем! Держите! (вручает ей плед  и поднимает на руки).
Лиля. Прекратите, Николай Степанович! Поставьте меня на место!
Гумилев. И не подумаю! Вы - легкая, смотрите, я добегу с Вами до самого синего моря!
Гумилев бежит с Лилей на руках к морю. Отпускает её уже в воде. Лиля не успевает ничего сказать, так как её крепко целуют, затем увлекают за собой в море.
Гумилев. Держитесь за меня, Елизавета Ивановна! Хватайтесь за шею! Не пожалеете!
               
Гумилев и Лиля на пляже. Мокрые и довольные. Лиля, благодарная за морскую прогулку, рассеянно  перебирает волосы Гумилева.
Лиля. Гумми, когда будут готовы «Капитаны»?
Гумилев. Будут.
Лиля. Почитай!
Гумилев отказывается.
Лиля. Ну, я прошу, пожалуйста!
Гумилев перекатывается на спину, потягивается и вдруг обхватывает Лилю за плечи. Лиля поднимает голову и видит,  как кто-то приподнимает оконную занавеску.
Лиля. Николай, перестань,  на нас смотрят!
Гумилев. Вероятно, Макс.
Лиля. Вероятно!
Гумилев. Да, пусть!  Не смущаясь и не кроясь я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей!.. Не смущаясь, видишь, … а ты…
            Тем временем занавеска опустилась.
Лиля. Мне кажется теперь, что мы опоздаем на завтрак! Вставайте! Вставайте, лежебока! Я есть хочу!
               
Лиля снова в своей комнатке. В хорошем настроении приводит себя в порядок после купания. Хочет умыться, над умывальником висит маленькое зеркальце, в которое она пытается себя рассмотреть. Вдруг в зеркале появляется горбоносое лицо «того человека». Лиля хочет повернуться и не может. Причем за дверью слышны голоса супружеской четы Толстых, спрашивающих о погоде и отвечающего им Гумилева, который говорит, что только что вернулся с пляжа, где был вместе с Елизаветой Ивановной. Софья Дымщиц переспрашивает о температуре воды, затем смеётся. Лиле дурно, она хочет расстегнуть ворот платья и не может. В ушах у неё шум, который постепенно заполняет собой всю комнату. Сквозь этот стеклянный  шум Лиля и слышит голос «Того человека».
Голос. Меня снова прислали. Но это последний раз, когда я прихожу к тебе…это очень важно. Я должен сказать тебе, что планы переменились. Тебя отдали хозяину, совсем отдали! Вы будете с ним близки. У тебя может быть маленькая дочь Вероника, но она умрет в  детских годах… Вероника,…  Вероника, тебе нравится это имя?
          Лиля пытается спросить какому хозяину.
Голос. Высокому темноволосому человеку. Он теперь твой. Но ваша с ним затея безумна. Она закончиться безумием, полным безумием. Вы все сойдете с ума, и дочь тоже. Надо на это решиться или … отказаться… Выбор сегодня за тобой!
Стеклянный шум усиливается, затем исчезает. Вместе с ним исчезает и Лилина скованность тела. Она, наконец, рвет свой воротничок,  затем хватает стакан с водой, жадно пьет и только потом поворачивается к «посетителю». Посетитель, расположившись в кресле напротив, держит в руках книгу, которую Лиля собиралась читать на ночь.
Посетитель. Гейне? «Путевые заметки»? Похвально, похвально. Только вот надолго ли?
Перелистывая страницу за страницей, Он читает вслух: «Как хороша была маленькая Вероника, когда лежала в своем маленьком гробе… Горящие свечи бросали отсвет на её бледное улыбающееся личико, на красные шелковые розы и на шуршащие блёстки, которыми разукрашены были её голова и белая рубашка…»
Посетитель захлопывает книжку.
Посетитель. Вот так!
            Посетитель смотрит на Лилю печально.
Лиля (сквозь онемевшие губы). Какая Вероника?! Причем здесь… какому, какому хозяину?!
   Ответа нет. Лиля вновь поворачивается к зеркалу. Потом резко развернувшись назад:
Лиля. А Гумилев?!
Кресло опустело. Из коридора вновь доносится эхо веселых голосов, к которым присоединился и бас Волошина.
Лиля, пошатываясь, идет к кровати, садится на неё, обнимает себя руками.
Лиля. Какому хозяину?! Какая дочь?! Всё безумие…, а Гумми?! Причем здесь Гумми?!
Встает, умывается, плачет в полотенце, висящее на гвозде. В дверь стучит Елена Оттобальдовна.
Лиля. Войдите!
Елена Оттобальдовна. Лиличка, что с вами? Вы плакали! Что случилось?
Лиля. Нет. Я умывалась холодной водой.
Лиля пытается улыбнуться. Елена Оттобальдовна смотрит на нее с сомнением.
Елена Оттобальдовна. Ждем только вас! Завтрак на столе!
Лиля. Я сейчас. Сейчас. Простите меня!
       Дверь за Еленой Оттобальдовной закрывается.
Лиля подходит к креслу, берет книжку и читает вслух: « Как хороша была маленькая Вероника, когда лежала в маленьком гробе. Горящие свечи, уставленные кругом, бросали отсвет на её бледное улыбающееся личико, на красные шелковые розы и на шуршащие золотые блестки, которыми были разукрашены и её головка и белая рубашка…»
Прервав чтение, Лиля уставилась немигающими глазами в стену напротив.
               
За столом, накрытом на веранде, сидят гости, с удовольствием уплетающие манную кашу. Входит опоздавшая Лиля.
Елена Оттобальдовна. Макс, и не проси, не получишь! Тебе всегда мало!
      Волошин делает умоляющее лицо. Все смеются.
Лиля. Елена Оттобальдовна, отдайте мою порцию Максу! Я не хочу есть. Только чаю.
От Гумилева не укрылось изменившееся вдруг настроение Лили.
Гумилев. Елизавета Ивановна! Что с вами? Полчаса назад, как мне кажется, у вас был зверский аппетит?
Лиля. Прошел.
Елена Оттобальдовна. В любом случае нагуляете снова. У нас предполагается прогулка после завтрака. Пойдем смотреть на Карадаг!
          Гумилев озабоченно поглядывает на Лилю.
Гумилев (почти про себя). Но в мире есть иные области, луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести они навек недостижимы…
Софья. Что вы там бормочете, Никки?
Гумилев делает непонимающее лицо и разводит руками.
Софья. Неужели эта гора действительно так напоминает профиль Макса?
Толстой. Дорогая, все увидишь своими глазами. Кстати, господа, а как с вашими боями?
Софья. Какими боями?
Елена Оттобальдовна. Тоже мне затея. Собрали пауков и решили на них драться.
Волошин. Мам, ну почему нет? Николай поделится со мной своими.
Елена Оттобальдовна. Ставлю на то, что ты проиграешь!
                Гумилев усмехается.
Гумилев. Я тоже ставлю на этот кон, Елена Оттобальдовна!
               
Гости и хозяева гуляют по пляжу. Собирают разноцветные камешки, которыми так богат киммерийский берег. Между тем задумчивость Лили заметна. Она идет, чуть отставая от остальных. К ней подходит Гумилев.
Гумилев. Смотрите, что я для вас нашел! Это хризолит…
Лиля. Благодарю.
Гумилев. Лили, можно узнать причину такой резкой смены настроения?
Лиля. Вы знаете, я терпеть не могу, когда меня называют «Лили».
Гумилев. Простите. Два часа назад ваш смех звенел, как колокольчик. В чем дело? Любимая моя? Кто вас обидел? Я?
Лиля. Вы должны выполнить одну просьбу.
Гумилев. Все, что угодно, красавица моя!
Лиля. Это очень серьезно.
Гумилев. Я слушаю, но все же, любимая, смените ваш трагический оборот!
Лиля. Вы готовы выполнить то, о чем я вас попрошу?
Гумилев. Слово дворянина.
Лиля (с усилием). Вы должны уехать отсюда. Немедленно.
Издалека доносятся голоса: «Господа! Господа! Что вы там остановились? Идите сюда, господа!».
Гумилев. Не знаю, в чем дело, но это неудачная шутка!
Лиля. Это серьезно, Николай!
Гумилев. Может, ты мне объяснишь?!
Лиля. Без объяснений! Ты дал мне слово!
Гумилев. Посмотри на меня! (почти кричит). Посмотри на меня!
Лиля отворачивается. На глазах у нее слезы.
Гумилев. Хорошо. Хорошо. Без объяснений.
Гумилев, слегка пошатываясь, отходит от Лили. Между тем вприпрыжку по пляжу назад бежит Софья.
Софья. Елизавета Ивановна, я к вам! Куда вы дели Никки?
Гумилев идет обратно в сторону дома. Волошин, внезапно обернувшийся,  смотрит ему вслед.
               
Вечер того же дня. Солнце на закате террасы. Лиля тихо забилась в уголок на стоящем там соломенном табурете. Между тем Софья и Елена Оттобальдовна убирают со стола чайную посуду.
Елена Оттобальдовна. Дуэль, дуэль! Ох, мальчишки!
Софья. Да полноте вам, Елена Оттобальдовна! Пускай! Мне даже интересно!
Как это пауки будут драться! Алёша говорит, что Николай привез это обычай откуда-то с Южного континента.
Появляется Гумилев с банкой, полной каких-то не то жуков, не то тараканов, размеры их довольно внушительны. С ним тут же находятся Толстой и Волошин.
Гумилев. Правила нашей дуэли такие… держи, Макс, это твоя банка, тебе отобрал лучших!
Толстой. А самка где?
Гумилев. Тут у меня в спичечной коробке. Значит так, господа! Высаживаем самочку! И выпускаем по тарантулу из двух банок. Это твой, Макс, держи! Давай выпускай и его на свет божий! Одного из них выбирает самка. Так, так, смотрите! Так, так, смотрите! Второй не отстает, хоть его и не выбрали! Он пытается повергнуть соперника!
     Все с интересом следят за происходящим на столе.
Софья. А правда, что самка съест в конце своего избранника?
Гумилев. Это только после оплодотворения.
Софья. Клеопатра…
Гумилев. Смотрите, смотрите, что делает мой самец! Мой… мой…  победил твоего, Макс! Да, да! Победа!.. Макс, хочешь, ещё сыграем?
Волошин не откликается. Он смотрит на стол. Но видит совсем иную картину… Грязное предзимье. Много талого снега. И две фигуры,  стоящие друг против друга на снегу… Пистолеты. Одна большая фигура кажется растерянной…
Макс пытается понять, кто это. Но видит холодный полный ненависти взгляд другой. Волошин проводит рукой по вспотевшему лбу.
Толстой. Макс, что с тобой?
Волошин. Простите,… задумался.
Гумилев. Макс, ты играешь?
Волошин. Что? Нет, Коля. Я признаю свое полное поражение.
Гумилев. Ну что ж, всё было по правилам.
Гумилев закрывает банки, собирая уже выпущенных пауков.
Гумилев. Должен вам сказать, господа, что завтра вынужден отбыть в Петербург.
Елена Оттобальдовна. Как так? Вы ведь только что приехали!
Гумилев. Дела …  получил письмо, отзывают. Разрешите откланяться сегодня пораньше. Надо успеть сложить чемоданы.
     Все кроме Лили смотрят на него с недоумением.
Елена Оттобальдовна. А что нам делать с вашими пауками?
Гумилев. Выпустите их, Елена Оттобальдовна, просто выпустите и всё!
       Гумилев  уходит. Первой опомнилась Софья.
Софья. Вот уж,  не ожидала… все-таки, как-то грустно и непонятно…
Толстой. М-да… ну, раз так, разрешите и мне уйти сегодня пораньше. Хочу поработать. Софьюшка, ты остаешься?
Софья. Нет. Я с тобой. Спокойной ночи, Елена Оттобальдовна!
Елена Оттобальдовна. Спокойной ночи!
Софья. Доброй ночи, Макс! И вам,  Лиля… и все-таки, как неожиданно!
Елена Оттобальдовна. Ну что ж, чему быть,  того не миновать! Зато к нам едет Андрей!
Елена Оттобальдовна покидает террасу вслед за Толстыми.
Совсем стемнело. В углу белеет платье Лили, которая за всё это  время не вымолвила ни слова. Волошин встает, подходит к перилам террасы, смотрит в рано опустившуюся на землю южную ночь.
Волошин. Зачем вы прогнали Гумилева?
Лиля. Думаю, у него есть веские причины для такого скорого отъезда.
Волошин. Не лукавьте со мною, Елизавета Ивановна. Я уже знаю вас немного, … скажите правду.
Лиля (не сразу). Хорошо. Я приехала к вам, Максимилиан. Мне надо многому, научиться, многое понять…, я затем и ехала сюда,… А Николай, он слишком влюблен, чтобы правильно оценить это…
   Лиля встает, подходит к Волошину, берёт его за рукав.
Лиля. Вы не прогоните меня? Не оставите меня одну?
  Волошин смотрит на неё, её волнение передается и ему.
Волошин. Не ожидал такого поворота…
Лиля. А теперь вы лукавите со мной, Макс… Сегодня ко мне вновь приходил «Тот человек». Он разговаривал со мной. Он сказал, что я должна сделать выбор между Николаем и вами. Даже предрекал будущее,… оно  не несёт нам счастья,…  но он сказал, что я могу сделать этот выбор сама… и я выбрала вас, Максимилиан! Вы – мой бог! Я готова молиться вам! Я не хочу, чтобы между нами кто-то был,…  я так решила, … это было нелегко.
         Лиля подносит его руку к своим губам.
Лиля. Буду с вами до тех пор, пока вы не прогоните меня. Это моё слово.
Волошин. Сделаю всё возможное, чтобы не разочаровать вас, Лиля… нет. Лиля, встаньте, так нельзя…
Лиля, склонившись к его плечу, тихо плачет. Волошин прижимает её к себе.
Лиля. Я правильно поступила? Правильно?
Волошин. Бедная моя девочка! Но я знаю, что может исцелить тебя! Ты должна писать, писать, как можно больше, каждый день, пока не выгорюешь всю свою боль! Я знаю это по своему опыту.
Лиля. Писать? Но мне слишком больно сейчас.
Волошин. Тогда мы будем делать это вместе, до тех пор пока ты не почувствуешь себя снова сильной!
Лиля. Правда?
Волошин. Даю слово, так и будет!

Солнечный полдень Коктебеля разморил всех  гуляющих  по берегу моря людей. Но больше всех недавно приехавшего поэта Андрея Белого. Никто не решается лезть в воду, так как по заведенной здесь  традиции, сигнал к купанию должен дать хозяин дома и планет бог Юпитер. Так решили назвать этим летом Макса.
Белый. Макс, я просто изнываю от жары!
Волошин. Сейчас будет мыс Мальчин. Там  и привал!  Пришли, господа. Юпитер благословляет наше купание!
Все с криками « Ура!» и « Наконец-то!» разделяются на группы: мальчики «налево», девочки отходят подальше, « направо». Причем Лиля кричит издалека: « Хвала сыну Зевса богу богов Юпитеру!» И машет благодарно рукой. Волошин ей отвечает тем же, улыбаясь. Ей вторят хором мужчины:  «Хвала! Хвала!». Софья уже в воде декламирует: «Миром Юпитер владел – серебряный век народился! Золота хуже он был, но желтой меди ценнее!» Её голос подхватывают: « Лето с зимою создав, сотворив и неверную осень, с краткой весной разделил он четыре времени года!». Долгожданное купание началось. Белый разделся и сразу же полез в воду. Волошин остался на берегу, присев на камень и наблюдая за купающимися. Какое-то время он сидит на берегу один. Затем Белый, выходя на берег, спотыкается обо что-то, больно ударившись ногой.
Белый. Чёрт! Чуть не упал!
Белый прыгает на одной ноге, растирая другую руками. Волошин встает посмотреть, обо что так неудачно споткнулся Белый.
Белый. Коряга какая-то!
Волошин поднимает корягу, рассматривает.
Волошин. И правда, виноградная коряга, а на черта похожа!
Белый. Макс, да выброси, ты её!
Волошин продолжает рассматривать « корягу».
Волошин. Надо бы дать ей имя!
Белый. Какое имя?!
           Тут из воды выходит и Толстой.
Толстой. Я всё думаю, Макс! О твоем переводе. Не послать ли его Маковскому? Пусть опубликует в « Аполлоне».
Волошин. Нет, Алеша, позже. Сейчас ему стихи нужны.
Толстой. Я всё-таки считаю, что стоит попробовать, а? Перевод замечательный! Возьмет! Вот увидишь!
Волошин. А я признаться, думаю о Лиле. Стихи её бывают хороши, ты знаешь!
Толстой. Не спорю, насчет стихов, но… Маковский и Елизавета Ивановна, как бы это сказать, вещи несовместимые…
Белый. Почему? Если она пишет хорошие стихи, то не может быть опубликована?
Толстой. Потому что наш папа Мако предпочитает дам из марьинского кордебалета! А Елизавета Ивановна не балерина, она - учительница!
Белый.  То есть ты хочешь сказать, что если бы её стихи отправила Маковскому балерина…
Волошин. То они бы имели большой успех!
Толстой. Вне всякого сомнения!
Белый. Не понимаю, что за человек, этот ваш папа Мако! Да что ты все держишь в руках эту чертовщину, чуть ногу о неё не сломал!
Волошин. А это и правда, черт! И у него есть имя! Его зовут Габриах!
Толстой и Белый. (хором) Как? Как?
Волошин. Габриах, то есть чёрт,  охраняющий от злых духов!
Белый. Тьфу  ты!
Толстой. Вечно ты всех мистифицируешь!
Белый. Вероятно, так и полагается Юпитеру!
Волошин смеётся, затем становится вновь задумчив, продолжая вертеть в руках Габриаха.

Санкт-Петербург. Начало сентября 1909 года. Квартира редактора и будущего издателя журнала «Аполлон» Сергея Маковского. Хозяин её сильно простужен. В теплом халате и с завязанным горлом пьет чай, сидя в постели, рядом с которой в кресле расположился граф Алексей Толстой.
Толстой. Нет, что не говори, Серж, а работа издателя и редактора в одном лице должна была сильно утомить тебя!
Маковский. Вы давно вернулись?
Толстой. Раньше Макса на пару недель. Были в Москве. Софья тебе кланяется!
Маковский. Благодарю. Жена здорова? Времени, Алёша, в обрез. Журнал должен выйти через месяц с небольшим. А почта все идет и идет. Пока решил публиковать из молодых одного Гумилева. А так все известные. Бальмонт, Брюсов, Сологуб. Ну и Анненского, конечно. У Иннокентия предполагаются не только стихи, но и статья. Кстати, вот недавно получил по почте одно занятное письмо. Женщина. Поэтесса. С какой-то печальной, я бы  даже сказал, загадочной судьбой.  И, понимаешь, пишет так, как будто проговаривается о себе, ненароком… где оно? Вот почитай!
     Толстой берет какой-то темный конверт, вертит его в руках, вынимает листки.
Толстой. Vae victis?! Горе побежденным?!
      Граф разворачивает листок и читает про себя. Затем вслух. Удивлён изрядно.
Толстой. И я умру в степях чужбины,
         Не разомкну заклятый круг.
         К чему так нежны кисти рук?
         Так тонко имя Черубины?.. Да это же…
Маковский. Что, понравились?
Граф ничего не успевает ответить, так как в это время в передней квартиры Маковского раздается шум, затем топот, и в комнату вваливается Волошин.
Маковский. Макс Александрович! Рад вам! Садитесь сюда, пожалуйста! Поближе!
Маковский звонит в колокольчик и просит у вошедшей горничной ещё чаю, в том числе и для только что пришедшего господина. Сев поближе Волошин замечает в руках у Толстого необычные траурные листки. Волошин отрицательно качает головой.
Маковский. Признаться, вы пришли как нельзя кстати! Мы с графом только что обсуждали новую поэзию! Обратите внимание, Макс  Александрович, какие стихи мне прислали сегодня с утренней почтой!
         Толстой отдает листочки Волошину. Тот читает.
Волошин. Прекрасные стихи! Кто автор? Здесь нет подписи.
Маковский. Неизвестная пока дама.
           На столе возле кровати зазвонил телефон.
Маковский. Слушаю Вас!
Женский голос. Здравствуйте, Сергей Константинович!
Маковский. Кто говорит?
Голос. Дело в том, что ваш телефон я нашла в справочнике. Долго не решалась…
Маковский. Кто вы?
Голос. О-о-о, простите! Забыла представиться! Это от волнения, что слышу вас! Меня зовут Черубина! Черубина де Габриак! Я хотела бы узнать получили ли вы мое письмо?
Маковский. Да. Получил. И не только получил, но в данный момент дал читать своим сотрудникам! Я ничего не делаю, не посоветовавшись с ними!
Маковский (прикрывая трубку, рукой) Это она!
Толстой. Кто?
Маковский. Поэтесса.
Женский голос. Означает ли это, что мои стихи вам  пришлись по душе?
Маковский. Сударыня, Черубина де…
Голос. Де Габриак.
Маковский. Черубина де Габриак – ваш псевдоним?
Голос. Нет. Это моё настоящее имя.
Маковский. Вы – иностранка?
Черубина. Отчасти, да. Я – католичка.
Маковский. Вы хорошо пишите, мадемуазель! Знаете, как-то необычно!
Черубина. Благодарю. Я – инфанта!
Маковский. Но мало что рассказываете о себе!
Черубина. Разве это необходимо?
Маковский. Знаете, я умею определять судьбу и характер человека по его почерку. Хотите, я расскажу вам всё, что узнал по вашему?
Черубина. Очень!
Маковский. Минуту. (Волошину) Дайте, пожалуйста!
                Волошин отдает письмо.
Маковский. Ваш отец – француз! При чём, из Южной Франции.
Черубина. Верно! А кто была моя покойная мать?
Маковский. Вы опередили меня. Ваша мать действительно умерла. При чем, давно… она была – русская! Но вы не помните её!
Черубина. И это верно! А что ещё вы можете рассказать обо мне?
Маковский. У вас совсем необычная судьба! Вы выросли в монастыре…в Испании…, кажется, в Толедо.
Черубина. И это верно! Я изумлена, Сергей Константинович! Откуда у вас такие познания в тайнописи?
Маковский. Надеюсь, теперь вы сочтёте возможным, навестить меня в моей редакции? Через пару недель? Ведь только моя болезнь заставляет меня работать дома!
Черубина. Как это грустно.
Маковский. Благодарю.
Черубина. Грустно… дело в том, что я сейчас никуда не выхожу без благословления моего духовника. Обещайте мне, что скоро будете здоровы!
Маковский. Обещайте и вы, прислать мне ещё ваших стихов!
Черубина. Я должна подумать. В любом случае позвоню вам еще раз! Прощайте!
             В трубке слышны гудки отбоя. Маковский кладет трубку, очень доволен собой.
Маковский. Какое совпадение! Иностранка. Зовут её действительно Черубина де Габриак.
Волошин. Наверняка, псевдоним!
Маковский. Похоже, это её настоящее имя!
Волошин. Более чем, странно!
Толстой. Сергей Константинович! Мне пора!
               Толстой встаёт наконец.
Маковский. Спасибо, что проведали меня, граф!
                Пожатье рук. Толстой уходит.
Маковский просит Волошина задержаться, тот  с радостью соглашается.

Пару недель спустя. Редакция «Аполлона» на Мойке. В редакции находятся Маковский, Толстой, Гумилёв, Гюнтер, Кузьмин, Волошин, Аненнский и Лидия Брюллова. Последняя несколько взволнована, поглядывает на часы.
  Маковский сидит за столом, на котором стоит телефон. Остальные сотрудники расположились кто – где. Хотя столов в редакции достаточно, есть и кресла и диваны. Атмосфера царит творческая.  Телефон звонит. Маковский берет трубку, разговаривает, а затем:
Маковский: Лидия Карловна! Вы не могли бы сегодня встретиться с господином Лукомским в Академии художеств?
Брюллова. С удовольствием!
Маковский. Он будет ждать вас часам к шести! Можете взять извозчика или машину. Редакция оплатит. Отберите что-то из его работ, будем делать выставку!
Брюллова радостно кивает, спешно собирается уходить, Волошин, читающий какие-то заметки, время от времени поглядывает на нее.

Брюллова на улице, озабоченно смотрит на свои часы. Останавливается пролетка.
Извозчик. Вас подвезти барышня?
Брюллова. Да, ты очень кстати, дружок. Давай к Академии художеств, что…
             Пролетка трогается с места. 
Брюллова. Стой, стой! Я передумала, разворачивайся в другую сторону! Здесь недалеко!
    Проехав совсем немного, Лидия Брюллова выходит из пролётки возле подъезда жилого дома, расплачивается,  заходит в подъезд и бежит вверх по лестнице. На третьем этаже она останавливается,  переводит дыхание.
Брюллова. Ты? Давно здесь?.. Еле успела!


      Редакция « Аполлона» на Мойке. Снова звонит телефон на столе Маковского. Маковский смотрит на свои карманные часы. То же самое делают и другие сотрудники журнала. Часы на комоде отбивают пять. На это раз Маковский не спешит брать трубку, проводит рукой по безукоризненному пробору и только затем:
Маковский. Слушаю вас! Да, это я! Кто у телефона?
          В трубке слышен кокетливый женский смех.
Сотрудники «Аполлона»  вдруг стали взволнованы. Один только Аненнский сохранил спокойствие. Да и еще, пожалуй, Толстой.
Трубка. Вы опять не узнали меня, Сергей Александрович? Или только сделали вид, что не узнали?..
Маковский.  Черубина Георгиевна!
Трубка. Да! Это я! Скажите мне… так, вы действительно всякий раз не узнаете меня? Скажите мне правду!
Маковский. Графиня! Не ожидал,… вы необыкновенно прямолинейны! Я сконфужен… прошу меня простить!
Трубка. А вот это уже лишнее. Меж тем у меня к вам дело. Вы получили мои стихи по почте?
Маковский. Да, ваше второе письмо произвело необыкновенный фуррор! Я бы даже сказал, вызвало бурю эмоций! Мы все в восторге и решили…, решили вас печатать!
  С этими словами Аненнский поверх очков уставился на Маковского. Остальные члены редакции стали поддакивать, хотя и не все сразу. Дело в том, что в редакции хоть и читали свежее письмо Черубины, но не все. Маковский только что принял самоличное решение. Аненнский берет со стола конверт в траурном обрезе, достает оттуда листки, читает.
Трубка. Это радостная новость!
Маковский. Когда вас ждать?
Трубка «замялась».
Трубка. Сергей Александрович! Я знаю, что это против ваших правил…, и вы все оказываете мне большое доверие и честь, но, в самом деле, у меня только одна возможность быть напечатанной в вашем журнале - это моя полная анонимность…
Маковский. Но Черубина Георгиевна, у нас действительно существуют строгие правила и устав, каждый из новых авторов должен присутствовать на заседаниях редакции, участвовать в её жизни, так сказать…
Трубка. Мне это, к сожалению, никак невозможно.
Маковский. Но почему? Почему вы так прячетесь от нас?!
Трубка. Это семейные обстоятельства.
Маковский. Но как же, позвольте, графиня… позвольте, графиня, куда нам отсылать ваш гонорар?
Трубка. Гонорар?
Маковский. Ну да, ваш гонорар за напечатанные стихи!
Трубка. Ах, это! Меня не интересуют деньги. Если невозможно быть напечатанной анонимно, то  вероятнее всего, нам нужно прекратить нашу переписку! По-другому  мне нельзя! Мне очень жаль…прощайте, Сергей Александрович! Жаль, что вы не можете сделать исключение для меня!
Маковский. Подождите! Подождите ради Бога! Не вешайте трубку! Редакция готова рассмотреть вашу просьбу об анонимности, да-да, редакция готова,… не вешайте трубку, пожалуйста! Мы обсудим это на завтрашнем заседании!
             «Трубка» сразу же повеселела.
Трубка. Ну, тогда, до завтра. Сергей Александрович!
Маковский. До завтра! Подождите… во сколько вы позвоните мне завтра?
Трубка. Как и обычно, в пять!
        Отбой. Маковский кладет трубку. Он сильно взволнован.
Маковский. Просит публиковать анонимно! Вне всякого сомнения, её надо публиковать! Уверен, это будет  открытие года! Но какая женщина! Она просто выбивает шпагу из моих рук! Какая женщина!
Аненнский. М-да, господа! Новая поэзия, шутка сказать, поди ж разберись в этом море!
Волошин. Что вы имеете в виду?
Аненнский. Я читал все её стихи, и даже перечитывал!
Маковский. А стихи, стихи-то как хороши!
Аненнский. Безусловно. Но там есть одна деталь.
Маковский. Деталь? Какая деталь?
Аненнский. Она – иностранка, так ведь? А пишет так, будто думает по-русски! Нет, что в этой Черубине не так! Да вот, извольте, посмотрите сами!
Кузьмин и Гумилев подходят к Аненнскому, он отдает им листки. Кузьмин читает вслух.
Кузьмин. Моя любовь твоей мечте близка
         Во всех путях, во всех её касаньях,
         Твоя печаль моей любви легка,
         Твоя печаль в моих воспоминаньях.
         Моей любви печать в твоем лице
         Моя любовь в магическом кольце… и так далее, что скажите, господа?
Гумилев. Красиво! Дайте взглянуть!
Аненнский. Что бы там ни было, а думает она по-русски, иностранка ваша!
Маковский. Все верно! Её мать была русская!
Аненнский. Кто вам сказал?
Маковский. Я… то есть она…, нет, я! Я первый угадал её тайну!  С первым же письмом!
Аненнский. Она писала вам об этом?
Маковский! Нет, конечно! Я определил это по её почерку и только!
Аненнский. По почерку? И только?!
Маковский. Ну да!
 Все присутствующие заулыбались, каждый  по-своему.
Маковский. Господа, господа! Что скрывать – я влюблен! В эйфории до некоторой степени,  господа!
Гумилев. А я бы такую женщину покорил, клянусь!
Аненнский. А не отужинать ли нам у «Кюбо» сегодня?
 
      Лиля стоит в передней комнате своей квартиры. На ней уже надета шляпка и перчатки. Звонок дверь. Лиля поспешно её открывает. На пороге стоит Волошин.
Волошин. Лиля, куда же ты собралась?
Лиля. К вам, милый Максимилиан Александрович!
Волошин. Мы же могли разминуться! Как я соскучился!
         Волошин привлекает Лилю к себе.
Лиля. Прости, я просто больше не могла ждать! Как всё прошло?
Волошин. Великолепно! Лучше и не придумаешь! А сейчас нам пора к «Кюбо»!
Лиля. Зачем?!
Волошин. Папа Мако зовет всех сотрудников редакции. Деловой ужин.
Лиля. Я не пойду! Я не справлюсь!
Волошин. Справишься,  моя красавица, еще как справишься! И потом, ты должна привыкнуть, так теперь будет всегда!
Лиля. Всегда?!
Волошин. Ну да! И помни, я рядом!
              Волошин подает Лиле пальто.
Лиля. Мы зайдем за Лидой?
Волошин. Лида не сможет. Она в Академии художеств. Но это отличная мысль! Её надо увидеть!
 
Ресторан « Кюбо». За большим столом сидят все «аполлоновцы», включая Аненнского, там же Вячеслав Иванов и присоединившиеся к нему дамы, среди них и Лиля Дмитриева, которая пришла вместе с Волошиным, нет только Лидии Брюлловой. Идет оживленная беседа. Видимо, деловая часть ужина уже подошла к концу, многие из присутствующих уже выпили, говорят почти все одновременно, много смеха.
Иванов. Но позвольте, господа! Оставаться незнающими, когда познание возможно, это грех перед божественным назначением человека!
Некая дама. Но в Евангельи сказано, «не ешьте от древа сего, ибо будете как боги!» Ева не послушалась и съела, и этот поступок,  возможно, изменил весь ход мировой истории…
Иванов. Но послушайте, сам Мировой Дух вложил в нас  силу стать знающими! Вот вам другой пример из Библии.  Одна страдающая женщина коснулась одежд Христа и тут же получила исцеление. Он же почувствовал тот час, как некая сила вышла из него. И увидел среди двух тысяч человек, окружавших его, именно эту женщину!
Некто. Верно. Так это был сам Христос!
Иванов. И простой человек в его божественной природе может делать то же!
Некто. Не всякий готов к такому восприятию мира!
Иванов. Задача оккультной науки и заключается в глубоком проникновении в суть вещей! Ведь даже наши органы, такие как головной и спинной мозг, помогают нам в этом!
Некто. Насколько мне известно, животные тоже обладают головным мозгом! Они что же, по вашей теории, могут проникнуть в суть вещественного мира?
Иванов. Скорее мира невещественного, всем нам известно, как у некоторых видов развита, интуиция или  чувство опасности. Иногда им может позавидовать и сам человек!
Аненнский. Да-с, а что же у нас с литературой?
Аненнский поднимается и проходит к другому концу стола. Присаживается на освободившийся стул. Здесь во всю разглагольствует Сергей Александрович Маковский.
Маковский. Я как редактор журнала подтверждаю перед господами, что готов печатать стихи Черубины де Габриак на её условиях. Во-первых, это необыкновенно талантливая поэтесса! Во-вторых, это выгодно для самого журнала! Подумать только у нас будет второй номер и такое открытие! Нам станут завидовать и «Весы» и … Иннокентий Фёдорович, что скажете?
Аненнский. Ну что здесь скажешь, господа,… слово так долго находилось в кабале и послушании, что же тут мудреного, что, наконец, почувствовав свою силу и ценность, оно требует, чтобы с ним пококетничили его вчерашние падишахи! Да и страсть к декорациям, донимающая нас не первое десятилетие, не может сейчас не сыграть таланту  на руку…,возможно, вы правы! Простите меня, старика, Сергей Константинович!.. Мне пора! Прощайте, господа!
       Аненнский  вздыхает, поднимается и уходит.
Волошин. И все-таки он обижен!
Маковский. Отойдет, у него доброе сердце и предисловие напишет. Уже слово дал! А вы, Максимилиан Александрович, все же были неправы!
Волошин. О чем вы?
Маковский. Вы слишком мало обращаете внимания на светских дам!
Волошин. Если вы имеете в виду вашу инфанту, то она скорее исключение из правил!
Маковский. И все же!
               Тут к столу подходит официант.
Официант. Господин Маковский! Вас просит  управляющий!
Маковский. А  в чем собственно дело?
Официант. Господин управляющий  просит вас пройти к шеф-повару. Кажется, вам позвонил кто-то на кухню!
Маковский. Мне?! Сюда?! Куда-куда?!
    Маковский в сопровождении официанта в полном недоумении ступает на кухню. Здесь пройдя через ряды плит, и боясь испачкаться, он видит, наконец, телефон, стоящий на столе у шеф-повара. Тот, поклонившись, уступает ему свое место. Сам же отходит. На кухне очень шумно.
Маковский. Слушаю! Кто это?!
Трубка. Это Черубина!
Маковский. Вы?! Но как вы меня нашли? И почему здесь?
Черубина. Мои друзья видели вас, когда вы заходили в ресторан.
Маковский. Но позвольте,  сударыня…
Черубина. Инфанта!
Маковский. Позвольте, инфанта, почему вы звоните на кухню?!
                Черубина смеётся.
Черубина. Это единственный телефон, который я нашла в справочнике!
Маковский. А что случилось с вашим голосом?
Черубина. Что-что?
Маковский под впечатлением тоже зачем-то переходит на шепот.
Маковский. Почему вы говорите шепотом?
Черубина. Я не одна в доме.
Маковский. Инфанта, но это действительно вы?! Я никак не могу поверить!
Черубина. Я!
Маковский. Что-то случилось?!
Черубина. Сергей Константинович, мне показалось, я вас расстроила сегодня днем. Вот я и решила…
               На кухне стоит адский шум.
Маковский. Что?!
Черубина. Я решила сказать вам одну вещь. Завтра…только дайте мне слово, что выполните мою просьбу, какой бы она не была!
Маковский. Вашу просьбу? О, любую су…, простите, инфанта, слово дворянина!
Черубина. Вы действительно так хотите увидеть меня?
Маковский. О, да! Неужели это стало возможным?!
Черубина. Так слушайте, завтра днем, я буду кататься на Верхнем Острове. С друзьями! С 12-ти часов …
Маковский. А как я узнаю вас, сударыня?
Черубина. Не сомневаюсь, вы узнаете меня! Ваше сердце подскажет вам! Слушайте его!
Маковский. Слушаю…
Черубина. Но вы не должны подходить ко мне при всех! Это моя просьба!
Маковский. Но, су…, инфанта, это несправедливо, в конце концов! Я теряю терпение!
Черубина. Наберитесь его, еще совсем немного, дорогой Сергей Константинович… и помните: вы дали слово! Вы не заставите меня пожалеть о соделанном?
Маковский. Нет, конечно, но как я могу!
Черубина. Тогда прощайте! До завтра!
Маковский. До завтра!
В приподнятом настроении  Маковский покидает кухонный зал. По дороге к своему столу он подзывает официанта и со словами: «Запишите это на счет редакции» дает ему рубль. Затем подходит к столу, спешно прощается и покидает зал. Сидящие за столом «аполлоновцы» обескуражены таким поведением своего редактора.
Гумилев. Ну и что все это значит, господа? Куда на ночь, глядя побежал наш папа Мако?
Гюнтер. Ты задаешь нескромные вопросы, Николай!
Гумилев. И все-таки, согласитесь, Иоганн, это странно выглядело, почти бегство!
Волошин. Да, похоже на то. Сначала ему позвонили в ресторан, а потом он…
Гумилев. Женщина!
Тут обнаружила себя Лиля, которая весь вечер была молчалива.
Лиля. Конечно, женщина! И имя ей – Черубина!
                Лиля начинает хохотать.
Гумилев. Это право, совсем не смешно, Елизавета Ивановна!
Лиля. От чего же? Я так не думаю! Вы всей редакцией сумели влюбиться в женщину, которой и не видели никогда!
Иванов. Я попросил бы вас, Елизавета Ивановна, не причислять меня к влюбленным в эту даму. Я не ломаю комедий!
Лиля. Как можно, Вячеслав Иванович, я не о вас. У вас, вы простите меня, хватило рассудка, не влюбляется в призрак!  Я говорю об этих господах, которые теряют самообладание по меньшей мере раз в день, а именно где-то часов в пять пополудни! Она ведь в это время звонит вам редакцию, не так ли?
Гюнтер. Послушайте, Елизавета Ивановна, вы сейчас просто перегибаете палку, так нельзя!
     Но Лиле отчего-то очень весело  и она продолжает.
Лиля. Отчего же? Разве вы не клялись давеча покорить её? А? А это были не вы! Простите меня, пардон! Это был Николай Степанович!
Гумилев (покраснев и, тем не менее с расстановкой). Елизавета Ивановна, я бы просил вас очень, выбирать выражения!
Лиля. Ну… не буду,… не буду. Хотя правда всегда глаза режет!
Волошин (сконфуженно). Лиля!
Лиля. Да и вы Макс Александрович! Не составляете исключения в этом коллективе буйно помешанных на творчестве этой Габриак!.. Вы не согласны со мной, господин Кузьмин?
Кузьмин. Я? Я лучше промолчу!
Лиля. И правильно сделаете! А если серьезно, господа, то я хотела вас спросить вот  о чем…
Лиля открывает сумочку, лежащую у неё на коленях, достает оттуда сложенный листок, разворачивает его и продолжает:
Лиля. Наш издатель дал мне переписать одно из полученных им от неё стихотворений. По моей большой просьбе, разумеется! Я переписала его, затем прочитала, прочитала раз, прочитала два и знаете, что поняла? Она смеётся над вами, да-да, именно смеётся. Это какая-то пародия, но вот на что  пока не пойму! Послушайте!.. Вы, конечно, читали это, но все же послушайте!  Душа как инфанты Поблекший портрет.(Она ведь, кажется, так себя называет?) В короне бриллианты. А счастья всё нет. Склоненные гранды. Почтительный свет. Огни и гирлянды. А принца всё нет! Ну что это такое, по-вашему?
Волошин. Я думаю, молодая девушка разочарована в своих ожиданиях…
Лиля. М-да? И она, вот так, и решила об этом написать?
Волошин. Ну да, она искренне…
Лиля. Боже мой! Вы не принимали сегодня опиум,  Макс? Нет? Это же каррикатура! Неужели вы не читали других её стихотворений? Они очень отличаются от этого! Что вы думаете, Вячеслав Иванович?
Иванов. Я же сказал, я – пас!
Лиля. Ну, хорошо, простите, забыла! А вы, господин Кузьмин? Ну, скажите вы, что-нибудь! Кто-то же должен вразумить этих господ!
Кузьмин. Я думаю, вы – правы, Елизавета Ивановна!
Лиля (поднимая палец к верху).О-о!
Отсмеявшись, Лиля поднимается из-за стола. Вместе с ней встает и Волошин.
Волошин. Позвольте проводить вас, Елизавета Ивановна!
Лиля. Позволяю.
Гюнтер. Елизавета Ивановна! Без вас мы будем скучать!
Лиля. Я тоже! Но, увы! У меня завтра урок с утра. Прощайте! 
              Дмитриева и Волошин уходят.
Когда Лиля Дмитриева ушла, Николай Гумилев совсем помрачнел. От Гюнтера не укрылось его изменившееся настроение.
Гумилев. Иоганн, ты ведь в « Риге» живешь?
Гюнтер. В «Риге».
Гумилев. У тебя дома есть что-нибудь выпить?
Гюнтер. Ну, бутылочка бальзама точно найдется. Хочешь?
Гумилев. Хочу.
Гюнтер. Тогда, зачем дело стало? Поехали!
Гумилев. Поехали!
Друзья прощаются с оставшейся за столом публикой, выходят на улицу. Садятся в остановившуюся возле ресторана карету. Гумилев мрачен, думает о чем-то своем. Гюнтер хочет отвлечь его от тягостных мыслей, заставить посмотреть на жизнь с другой стороны.
Гюнтер. Ты бы женился!
Гумилев. На ком?
Гюнтер. На Дмитриевой!
Гумилёв. Как ты на неё напал?!
Гюнтер. Да как напал! Она же всё время пред глазами. Неординарная девица!  Вы составили бы с ней прекрасную пару. Как Роберт Браунинг и его Елизавета! Бессмертный союз поэтов!
Гумилев. Думаешь?
Гюнтер. Конечно! Ты должен жениться  только на поэтессе!
Гумилев. Почему?
Гюнтер. Потому что только настоящая  поэтесса может понять тебя и стать вместе с тобой великой! А Дмитриевой это под силу!
                Гумилев смолчал.
Кучер. Отель «Рига»! Приехали, баре!
Гумилев нехотя выходит из кареты. В ней было тепло, и ему в его легком смокинге совсем не хотелось снимать с плеч плед. Тем не менее, пришлось выйти.
Гумилев. Как холодно!
Кучер. А то! Скоро придет заморозок!
Гюнтер. Войдем! Согреешься!
Расплатившись,  они входят в мебелированные комнаты  «Риги».

   Редакция журнала « Аполлон». Вся мужская часть штатных сотрудников уже в сборе.
Это Волошин, Толстой, Гумилев, Гюнтер, Зноско-Боровский, Кузьмин. Нет только почему-то главного редактора. Между тем дело уже близится к пяти часам вечера. На столе Маковского звонит телефон. На лестнице где-то слышен топот. Телефон звонит.
Гюнтер. Может быть, всё-таки ответить?
Кузьмин. Не вздумайте!
Гюнтер. А если, это она?
Кузьмин. Тем паче!
  В редакцию врывается Маковский, за  ним барон Врангель. Маковский поспешно снимает трубку с рычага.
Маковский. Слушаю вас!
Черубина. Добрый день, Сергей Константинович!
Маковский. Здравствуйте, Черубина Георгиевна!
Черубина. Я отвлекаю вас? Вы заняты?
Маковский. Ни в коем случае!
Черубина. Что с вашим голосом? Отчего вы так тяжело дышите?
Маковский. Немного запыхался, пока поднимался по лестнице.
Черубина. Пока поднимались по лестнице…о-о-о! это означает, что вы торопились…о-о-о, неужели я стала тому причиной, вернее мой звонок в условленное нами время?! Сергей Константинович! Вам нужно беречь ваши легкие и сердце! Вы недавно перенесли плеврит! Я настаиваю!
Маковский. Вы настаиваете, сударыня? Приятно это слышать! Должен вам сказать, что я совершенно здоров! Вам нет нужды беспокоиться обо мне, графиня!
Черубина. Инфанта. Ну, в таком случае, я должна сообщить вам, что полностью одобряю ваш вкус!
Маковский. Что вы имеете в виду, сударыня?
Черубина. Я имею в виду ту, даму в собольих мехах и красной шляпке. Хотя, на мой взгляд, более спокойный тон был бы ей больше к лицу!
Маковский. Я заинтригован вами, сударыня, более чем, когда-либо.
Черубина. Отчего же?
Маковский. Вам очень идет ваша шляпка!
Черубина. Но вы ошиблись, сударь! Это была не я! Я не ношу красный цвет и не езжу на автомобилях. Я люблю лошадей!
Маковский. Любите лошадей?.. но позвольте, где же тогда были вы?!
Черубина. Рядом, совсем рядом! И, честно говоря, наслаждалась вместе с вами и вашим другом бароном Врангелем (кажется?) зрелищем этого автомобильного экскорта. Кстати, должна сообщить вам, что один из юношей, сопровождавших эту даму её жених!
              Черубина звонко смеется.
Маковский. Почему же вы не подошли ко мне, сударыня?!
Черубина. Инфанта!
Маковский, Простите, инфанта!
Черубина. Вы забыли мое условие? Не подходить ко мне на людях?
Маковский. Нет, но все-таки…
Черубина. Условие само по себе не может быть односторонним!
Маковский хочет возразить. Черубина вдруг переходить на шепот. В трубке слышен какой-то посторонний шум.
Черубина. Сергей Константинович! Я вынуждена прекратить разговор! Позвоню завтра! Прощайте!
Маковский. Но, постойте…, прощайте, а вернее, до свидания!
Несмотря на прерванный разговор, Маковский находится в очень хорошем расположении духа.
Маковский. Господа! Должен сообщить вам прелестнейшую вещь! Мы нашли её!
Гюнтер. Кого?!
Маковский. Нашу поэтессу! Мы с бароном сегодня провели так называемый обыск всех дач на Верхнеосотровском  и знаете, что обнаружили?
             Присутствующие в редакции насторожились.
Маковский. Она – внучка графини Нирод!
Гюнтер. Кто?
Гумилев. Какой графини?
Врангель. Графини Нирод.
Маковский. Мы тоже вначале опешили, а потом все разрешилось. Нашли старого дворецкого, который служил в их семействе с младенческих лет,  и он нам за четвертной все и рассказал.
Кузьмин. Осторожнее, Сергей Константинович! За четвертной и я вам такого порасскажу!
Врангель. Именно так и было, господа!
Волошин. Очень интересно!
Маковский. Тем не менее. Говорил как на духу. У меня, знаете ли, на такие дела нюх тонок. Так вот, у графини две внучки. Одна из них сейчас находится с ней за границей. Ну, а вторая здесь, в Петербурге… в отсутствии семьи может позволить себе подобные экскапады! Но это еще не все, дворецкий сообщил, что домашние зовут оставшуюся в городе каким-то странным нерусским именем, а каким он не мог сразу назвать. Когда же мы спросили, не Черубиной ли? Он тот час вспомнил и сказал, что именно так!
                Повисла пауза.
Волошин. Ну а, что было сейчас?
Маковский. Сегодня я встретил изумительную женщину, господа! Можно сказать, красавицу!
Кузьмин. Где же?
Маковский. Да все там на Верхнеостровском. Теперь остается выяснить, какое отношение она имеет к нашей инфанте! Графиня, конечно же, заявила, что это была не она. Но она так тонко её описала, что чувствую я…
Волошин. Что? Что вы чувствуете?
Маковский. Мы уже совсем близки к встрече с ней, господа…
Пока главный редактор пребывал в мечтательном настроении, сотрудники редакции засобирались домой, так как день их службы подходил к концу. Заметив, наконец, их ожидание,  Маковский отпускает всех по домам, но просит задержаться одного Волошина.
Маковский. Максимилиан Александрович! Как вы знаете, у нас открывается выставка картин Лукомского. Хотел вас просить осветить её вашим даром художественного слова, проведите пожалуйста пару ознакомительных экскурсий для публики!
Волошин. С удовольствием, Сергей Константинович!
Маковский. Мне ещё нужен ваш совет. Вот, посмотрите здесь у меня несколько пригласительных, какой из них больше подойдет для графини Черубины де Габриак?
        Волошин рассматривает открытки, выбирает.
Волошин. Думаю, вот этот.
Маковский.  Спасибо! Я тоже так подумал! Мы с бароном собираемся отужинать где-нибудь, не составите нам компанию?
Волошин. Благодарю. Но я уже обещался.
Маковский. Как жаль! Может быть, откажетесь как-нибудь?
Волошин. Это дама.

Лиля у себя дома расхаживает в нетерпении из угла в угол.  Она не зажигает электрического света, может быть в целях экономии. На столе стоят горящие свечи. Лиля решает поправить несколько растрепанную прическу и берет подсвечник, ставя его на зеркальную полку. Быстро взглянув на себя в зеркало, она решает еще раз причесаться. Дальше она совершает такие привычные ей действия, уже не глядя в зеркало. И вот когда прическа почти готова,  она снова смотрит на себя и замирает со шпилькой во рту. Из зеркала на неё смотрит высокая худая девушка, смотрит испытывающе. Лиля замирает от ужаса, зажмуривается. В это время раздается звонок в дверь. Лиля открывает глаза. Видение исчезло. Лиля идет к двери. На ощупь включает свет в прихожей. В дверях стоит веселый и румяный Волошин. От него попахивает первым неверным морозцем. Он обхватывает Лилю. Смеётся.
Волошин. Девочка моя, ты – такая умница! Ты даже не представляешь, какой переполох сегодня вдруг случился в редакции!
Лиля. Макс! Я только что видела её!
Волошин. Кого?
Лиля. Черубину!
Волошин. Да-ну! Вы сегодня как сговорились, что ли? А? Папа Мако тоже её сегодня видел!
Лиля. Как?!
Волошин. Вместе со своим другом бароном Врангелем, они устроили обыск по всем дачам на Верхнеостровском. И тоже нашли Черубину! Правда, разговаривали они не с ней, а с её дворецким. Но он как будто бы подтвердил, что она внучка графини Нирод! Вот так!
                Волошин зашел в комнату.
Волошин. А почему здесь так темно?
Лиля. Боже мой, Боже мой,  Макс ты понимаешь, что сейчас сказал? А что если она действительно существует?!
Волошин. Она, конечно, существует, Лиля! Вне всякого сомнения.
      Волошин с большой нежностью смотрит на Лилю.
Волошин. Мне предложат в этом доме хотя бы чаю? Я отказался от званого ужина, между прочим!
Лиля. Максимилиан! Ты можешь говорить серьезно?
Волошин. Могу. Если  ты действительно видела её в зеркале, то дело приобретает интересный оборот! Сегодня вечером  в редакции, когда все разошлись, Маковский показал мне новое письмо от Черубины, и я был изрядно удивлен!
Лиля. Что ты имеешь ввиду?
Волошин. Дело в том, что насколько мне кажется, внучка графини Нирод не могла отправить этого письма!
          Волошин с интересом смотрит на Лилю.
Лиля. Но ты же…
Волошин. Я такого письма ранее не видел.
Лиля. Скажи, там были стихи?!
Волошин. Нет. Хотя почерк был тот же, что и всегда!
Лиля. Макс! Макс!  Ты понимаешь, что ты сейчас сказал?!
            Лиля начинает трясти Волошина. Этим она выводит его из задумчивости.
Лиля. Голем…
Волошин. Голем? Похвально! Хотя как-то сомнительно…
Волошин смотрит на Лилю. Её бьёт мелкая дрожь. Обнимает её.
Волошин. Ну-ну, успокойся! Будем думать, что это твои расстроенные нервы. Кстати, половина Петербурга из-за этой истории имеет нервные припадки!
                Волошин улыбается.
Волошин. У тебя были нелегкие дни. И ты так любишь этот полумрак,… думаю, что тебе надо отдохнуть от этой  … кутерьмы какое-то время. Я займусь этим! Но завтра большое собрание «На Башне».
Лиля. Я не пойду.
Волошин. Мы сейчас выйдем на воздух, погуляем, твое настроение изменится. Завтра ты должна быть в форме. «На Башне» тебя тоже ждут!
Лиля. Я не могу…
Волошин. Можешь, Лиля, можешь, ради меня,… а потом ты отдохнешь! Я обещаю!
           Волошин крепко прижимает Лилю к себе.

Вечер на « Башне». Шумно, весело, необыкновенно много гостей. Среди поэтов встречаются, и художники, и артисты, и люди смежных профессий. Здесь и Мейерхольд. И Блок. И Белый, приехавший из Москвы вместе с женой Асей Тургеневой. И другие. Гости расположились по разным комнатам группками, иногда они переходят от одной группы к другой, от одной комнаты в другую.
Фёдор  Сологуб встает на какой-то табурет, готовится к декламации.
Сологуб. Господа! Вчера вечером меня осенило!  Я, кажется, узнал тайну имени Вячеслав! Слушайте же, господа! Что звенит? Что манит? Ширь и высь моя! В час дремотный перезвон Чьих-то близких мне имен Слышу я! Вящий? Вещий? В сочетаньи вещих снов,  В сочетаньи гулких слав, В хрупкий шорох ломких трав, В радость розовых кустов Льётся имя Вячеслав! Ну, как, господа? Как тебе, Вячеслав?
Иванов. Спасибо. Спасибо. Не всё, правда, понял, но… если ты меня не «заколдовал», то в общем, неплохо!
В это же время в зал входит высокая  рыжеволосая девушка в темной накидке, ни с кем не здороваясь, она пересекает залу и исчезает в глубоком проеме стены.
Между тем в другом углу этой же залы выступает Мейерхольд. Возле него столпилось много народу.
Мейерхольд. Совершенно необходимое свойство для настоящего актёра это его способность к  рефлекторной возбудимости. Вот, к примеру, актер изображает испуг. Что происходит в современном театре? Актер пугается вначале, то есть изображает испуг, а потом бежит. А должно быть как раз наоборот, сначала необходимо бежать, а потом уже пугаться от этого!
Некая дама. Но Всеволод Эмильевич! Вы вашими упражнениями ставить всё с ног на голову!
Мейерхольд. Не могу с вами согласиться. Так как, по моему представлению, актер, играющий хромого, не должен хромать на каждом шагу. Достаточно хромать в надлежащий момент.
Завязывается спор. Лиля, которая стояла тут же, решила отойти, ища глазами Волошина,  нашла его в другом конце залы, о чем-то оживленно беседующем с Маковским и Аненнским. Направилась  к ним. Но увидев в руках у Маковского какой-то темный конверт, передумала. Тут её внимание привлек  шум, доносящийся из соседнего помещения, и она пошла туда. В комнате собрался полукруг в центре, которого стояла  Анна Алексеевна Тургенева, или Ася, которая приехала в Петербург вместе со своим мужем Андреем Белым. Ей и аплодировала публика со словами:  «Просим! Просим!». Недолго думая, она картинно прошлась по кругу, затем остановившись в центре сняла со стриженных волос черные бусы, надела их на ноги, таким образом прижав юбку, и затем легким движением вскинула ноги вверх, опираясь при этом на руки. Получилась фигура,  напоминающая вазу. Ей бурно зааплодировали. Когда же Белый, прикурив, воткнул  папиросу в её полураскрытые губы,  и Ася продолжала стоять вверх ногами, пока не докурила, публика пришла в бешеный восторг. Этот цирковой номер очень понравился Лиле.  И не только ей. Он заставил улыбнуться и рыжеволосую девушку в накидке, появившуюся в самый разгар представления. Лиля нечаянно задела её плечом и, не обернувшись, пробормотала: «Простите!». Она опять принялась искать глазами Волошина, но вместо него наткнулась на задумчивый взгляд Гумилева, стоящего возле камина с Гюнтером и Кузьминым. Ей показалось, что речь шла о ней. Или почудилось? Нервно поведя плечами, а Лилю весь вечер знобило, она услышала, как её зовут.
Софья Толстая. Елизавета Ивановна! Идите к нам! Сюда!
Софья махала ей рукой. Стояла в  проеме, ведущем в переднюю. Рядом находилась жена поэта Валериана Бородаевского Маргарита. Лиля направилась к ним. Там возле большого сундука, наполненного яркими тряпками, стоял  сам Валериан Бородаевский, полураздетый и несколько сконфуженный.
Софья. Маргарита, а это Елизавета Ивановна Дмитриева – внештатный сотрудник журнала Сергея Константиновича.
                Дамы жмут друг другу руки.
Бородаевская. А этот полураздетый павн мой супруг и  поэт Валериан Бородаевский. Мы решили с Софьей… сделать живую картину. Представить Валериана в виде библейского пророка. Тем более, что в этом сундуке столько цветных материй! Не поможете нам его обернуть?
Лиля. Обернуть? Но как?!
Софья. Я позаботилась  об этом. Я все-таки художница. Срисовала из Библии один костюм. Вот, держите!
Софья вынимает откуда-то из-под рукава рисунок, выполненный собственноручно.
Софья. Пророк Хавакук. Восьмой из двенадцати. Тот самый, что предсказал разрушение Иерусалима халдеями…
Лиля. Авакуум…
Софья. Ну да, тот  самый.
     Валериан с Маргаритой склонились над раскрытым сундуком. Маргарита достала материю, Софья вручила Лиле  рисунок, затем стала поворачивать Валериана то вправо, то влево. Наконец, его обернули темно-синей материей. Получилось достаточно эффектно. Осталось соорудить чурбан. Стали снова рыться в сундуке, спорить.
Бородаевсакий. Не слишком ли ярко для такого мрачного пророка?
Маргарита. Нет. Погоди. Это тебе как раз к лицу! Ну, просто вылитый иудей!
Софья. Держите, Валериан, ознакомьтесь пока. Это древнееврейское приветствие к народу. Вам требуется его огласить на публике.
                Валериан читает.
Лиля. Прошу  меня извинить. Но мне надо найти Макса Александровича.
Лиля  возвращается в большую комнату. В это время с противоположной стороны зала снова появляется высокая рыжеволосая девушка в темной накидке. И хоть сегодня «На Башне» принят маскарад, на нее начинают обращать внимание. Лиля ввиду большого количества народа поначалу её не замечает, по-прежнему беспокойно вертит головой в поисках Волошина. Наконец, она замечает Волошина, стоящего рядом с Ивановым и какой-то дамой. Хочет протиснуться к ним сквозь толпу гостей и тут…,  наконец, она видит девушку, похожую по её представлению на… Черубину. Лиля приросла к полу. Между тем вокруг неё что-то происходит, вновь раздается голос Мейерхольда.
Мейерхольд. Господа, господа! Давайте делать слона!
Его идею радостно подхватывают, тут же срываются с диванов серые пледы. Мейерхольд, уже накрытый одеялом, радостно пританцовывает, изображая передние ноги и хобот, сзади уже его поддерживают,  слон полностью пускается в пляс. Кузьмин садится за рояль. В это же время появляется  «библейский пророк» Хавакук. Его появление очень красочно и кстати.  Хавакук забирается на слона и произносит несколько слов на иврите, обращаясь к присутствующим. Полная ажиотация…
Между прочим, девушке в накидке, эта «картина» понравилась. Но когда слон с пророком переместились в другое помещение, её и след простыл… Лиля пришла в себя и рванулась к Максу, который по-прежнему очень оживленно беседует с Ивановым и стоящей рядом с ними дамой. До Лили почти не доходит смысл их разговора.
Иванов. Я – крёстный этого Павлика. И как кум Бородаевского должен сообщить родителям об этом печальном гороскопе.
Волошин. Может быть, все-таки ошибка?
Дама. Ошибки быть не могло. Мальчик умрет, едва минует десять! Сколько ему сейчас?
   Волошин замечает «встрепанную» Лилю и чтобы её, как то утешить предлагает ей шампанского.
Лиля молча подходит. Затем пьет. Умоляюще смотрит на Макса. Тот  кивает с пониманием. Вдруг подлетает сама Маргарита Бородаевская.
Маргарита. Вам понравилось, господа? По-моему, Валериан был великолепен! Да и слон пришелся весьма кстати!
Дама. Сколько лет вашему сыну?
Маргарита. Которому, младшему? Семь!
Дама. Он родился 22-ого декабря, верно?
Маргарита. Нет, 23 –его! Что происходит, господа? Что происходит? Что-то неладное?
          Валериан Бородаевский зовет свою жену.
Иванов. Нет, Марго! Ничего страшного! Мы с Анной Минцловной составили для твоего Павлика гороскоп, но он оказался неверным!
     Иванов рвет бумагу. Бородаевский снова зовет жену.
Маргарита (легко). Да? Так все в порядке? Я пойду. Валериан - там.
   Маргарита уходит. Лиля воспользовавшись, паузой берет под руку Волошина, отходит с ним в сторонку.
Лиля. Макс! Я только что видела её!
Волошин. Кого, Лиля?
Лиля. Черубину! Я не шучу! Она здесь!
         Волошин смотрит на Лилю, затем смеётся.
Волошин. Так это же хорошо!
Лиля. Ты мне не веришь!
Волошин (серьёзно). Верю. Но ты должна преодолеть испуг. Это необходимо. Так бывает, что созданный тобою фантом…
Лиля. Макс, ты понимаешь меня?! Я боюсь! Я уже видела её на улице!.. и дома!..
     У Лили вновь округлились глаза. Бросив Волошина, она бежит к Иванову.
Лиля. Вячеслав Иванович! Вячеслав Иванович! Кто эта дама?
Иванов. Где?
Лиля. Вон. Возле Гумилева.
      Иванов оборачивается. Рядом с Гумилёвым стоит Городецкий.
Иванов. Елизавета Ивановна! Но это не дама!
Лиля. Она только что была там! Вы не могли бы узнать у Николая Степановича, как её зовут?
Иванов. Елизавета Ивановна, не могли бы вы сами решить всё с Николаем Степановичем?
Лиля. Нет. Никак не могу.
Иванов. Хорошо.
    Идёт. О чём-то говорит с Гумилёвым. Лиля стоит уже неподалеку.
Гумилев. Она ушла,не представившись.
Иванов. А где она сейчас?
Гумилев. Её вызвали. Кажется, к телефону.
                Иванов делает шаг к Лиле.
Иванов. Вы слышали?
Лиля. Где он?
Иванов. Кто?
Лиля. Телефон.
Иванов. В  кабинете.
Лиля, ничего не спрашивая, направляется в сторону кабинета. Там никого нет. За то вслед за Лилей в кабинет заходит Гумилёв. Гумилев стоит, прислонившись к закрытой двери. Лилю он не выпускает.
Лиля. Николай Степанович! Откройте дверь!
Гумилев. Что за цирк вы устроили? Вы что, ревнуете?
Лиля. Что? Нет.
Гумилев. Сознайтесь, ревнуете!
Лиля. Да нет же, говорю, вам!
Гумилев. Тогда, что это было такое сейчас?
                Лиля молчит.
Гумилев. Отвечайте!
Лиля. Меня последние дни преследует призрак, женский призрак. Эта дама была него похожа.
Гумилев. И всё?!
    Лиля молчит, нервно вертит на руке голубенький браслет. Гумилев смотрит на её руку и внезапно широко улыбается.
Гумилев. Так! А это что такое?
              Гумилев берет Лилю за руку.
Гумилев. Вы носите мою змейку!
Лиля. Ну и что с того?
Гумилев. Как что с того?! Вам по-прежнему нравиться играть мной! Ну что ж, я к вашим услугам!
       Гумилев обнимает Лилю. Она не сопротивляется.
Гумилев. Но вы не можете не понимать, что я - мужчина, который очень долго  скучает!
Лиля. Вы думаете, что я забыла, что вы – мужчина?
Гумилев. Вы не забыли!.. По глазам вижу, что не забыли!       
                Лиля отворачивается.
Гумилев. Хотите избавиться от призраков?!
Лиля. Моя откровенность – не повод для шуток!
Гумилев. А я и не шучу! Зачем вы носите мой браслет, если вы так равнодушны ко мне?! Вы боитесь призраков? Я готов защищать вас с помощью  шпаги, а еще лучше с помощью руки и сердца!
Лиля. Николай Степанович! Оставьте вы это, пожалуйста!
Гумилев. Нет! Вы только что доказали, что неравнодушны ко мне!  Поэтому я повторю свой вопрос. Готовы ли вы, наконец, стать моей женой?
 От беспомощности Лиля начинает плакать. Гумилев обнимает её, целует в голову, в шею. На мгновение, кажется, что она обмякла в его руках. Гумилев рад, почти доволен, он почти победил, но здесь…
Лиля. Оставьте меня! Оставьте! Я никогда не буду вашей! Никогда!
Гумилев. Никогда?!
Лиля. Никогда! Да, опомнитесь вы, наконец! Я уже давно не ваша! Вот, заберите!
 Лиля снимает с руки браслет и кидает его в лицо Гумилеву.
Гумилев стоит с побелевшим лицом. Его как будто ударили.
Лиля. Ну, что? Что вы сделаете со мной? Убьёте, что ли?
Сквозь слезы у неё готова проскользнуть нехорошая усмешка.
Гумилёв. Ну что ж, тогда вы узнаете меня!
 Резко завернувшись и, наконец, отпустив дверь, Гумилев выходит, Лиля в изнеможении опускается на пол. Сидит какое-то время. Потом встает, собирается с силами. Хочет сообщить Волошину, что на объявленный уже ужин она не останется, а  пойдет домой. Она тихонько выходит из кабинета и идет снова в центральную комнату, граничащую со столовой, которая имеет стеклянные двери. Там уже собралась большая часть гостей. Во главе стола сидит Иванов. Рядом с ним Аненнский, Маковский. По другую руку, Волошин, Толстой. Волошин время от времени, поглядывает на вход, видимо, обеспокоен её длительным отсутствием. Маковский держит по-прежнему в руках траурный конверт, на этот раз достает оттуда листок.
Лиля (тихо) О-о, нет! Только не это!
 Между тем за Лилей уже некоторое время наблюдает какая-то фигура из полутемного коридора.
     Лиля спряталась за статуей, стоящей  при входе в столовую.
Маковский. Дамы и господа! Честно говоря, я думал, стоит ли сегодня читать вслух еще одни стихи загадочной  Черубины де Габриак. Тем более, что у нас выходит второй номер «Аполлона» с целой подборкой её стихов. Но все-таки решился. Толчком к этому послужило то обстоятельство, что конверт этот пришел сегодня утром в первый день новой луны.
Аненнский. А может быть, мы вначале поужинаем, Сергей Константинович? Стихи – дело толковое, затянуться может.
Волошин. Лично я бы не возражал против прочтения. А вы – Иннокентий Фёдорович, кушайте на здоровье!
Маковский. Тогда прошу вас, Макс Александрович их и зачитать!
Волошин. С удовольствием! Но может быть, лучше Софья Исааковна, стихи-то женские!
Толстой (тихо). Макс, кончай, это добром не кончится!
Толстая. Отчего же нет? Все о ней только и говорят! Прочту!
    Маковский передает улыбающейся Софье листок. Та вначале просматривает его. Затем читает звонким голосом. Аненнский все же приступает к еде. Остальные слушают.
Толстая. В слепые ночи новолунья
         Глухой тревогою полна,
         Завороженная колдунья,
         Стою у темного окна.
Чей-то голос. Конверт, конверт, покажите!
         Маковский передает кому-то конверт.
Софья продолжает читать. Лиля понимает, что в столовую она уже не пойдет и выходит обратно в коридор. В коридоре она неожиданно сталкивается с Гюнтером.
Гюнтер. Елизавета Ивановна, рад вас видеть! Я хотел раньше к вам подойти, но…
Лиля. Я уже ухожу, господин Гюнтер!
Гюнтер. Так  скоро?
Лиля. Да!
   Лиля пытается самостоятельно влезть в рукава своего пальто.
Гюнтер. Позвольте вам помочь!
               Гюнтер подает Лиле пальто.
Лиля. Благодарю!
Гюнтер. Позвольте проводить вас в таком случае.
Лиля. Я бы поехала на извозчике.
Гюнтер. Я готов!
        В тот момент, когда Лиля с Гюнтером покидают «Башню», Софья Толстая заканчивает читать стихотворение Черубины со словами:
Толстая. Но окон темная вода
         В  своей бесгласности застыла
         И с ней, что душу истомила
         Не повстречаюсь никогда.
Прислонившаяся к колонне при входе в залу рыжеволосая незнакомка в темной накидке тоже покидает «Башню».               
Входная дверь так сильно истомившей в этот вечер Лилю «Башни» закрывается…
В пролётке на открытом воздухе она почувствовала себя гораздо лучше. И когда пришла пора прощаться с Гюнтером, так любезно вызвавшимся проводить её, она высказала пожелание пройтись немного пешком. На что Иоганесс с легкостью и согласился.
Лиля. Расскажите что-нибудь о себе, господин Гюнтер. Вам нравится Петербург?
Гюнтер. О, да! Очень! Признаться,  порою склоняюсь переехать сюда навсегда! Я очень ценю и люблю молодую русскую поэзию  и хочу создать ей имя! Это моя цель!
Лиля. Ваша цель?!
Гюнтер. Хочу, чтобы русская поэзия заняло то место в мировой литературе, которое отведено немногим и которое она, безусловно, заслуживает!
Лиля. Объяснитесь, пожалуйста!
Гюнтер. Не смотрите на меня  так, Елизавета Ивановна! Я, еще находясь за границей, получал от самого Брюсова его «Весы» и, познакомившись с русскими поэтами, вот уже  несколько лет занимаюсь переводами. Надо добавить, достаточно успешно!
Лиля. И кого же вы переводили, дозвольте спросить?
                Гюнтер улыбнулся.
Гюнтер. Разных поэтов. И Белого, и Блока, и Гиппиус, и Бальмонта.
Лиля. И Бальмонта?!
Гюнтер. Да. И Федора Сологуба, вы так удивлены, Елизавета Ивановна, что смущаете меня…
Лиля. Лиля. Называйте меня просто Лилей!
                Лиля берет Гюнтера под руку.
Лиля. Вы действительно ошеломили меня! Как вы, вообще, пришли к русской литературе, да еще с такой любовью, с таким знанием дела? Ведь вы родом из Курляндии, кажется?
Гюнтер. О-о, все решил случай! Поверите ли, Елизавета Ивановна, простой случай! Первым моим стихотворением,  переведенным  на немецкий, было стихотворение Лермонтова.
Лиля. Да?! Ну, раз так, позвольте узнать, а что вы думаете о стихах Черубины де Габриак? Только правду, Иоганн, ведь мы не в редакции, и здесь нет Маковского!
Гюнтер. Черубина де Габриак, таинственная незнакомка, которую никто никогда не видел!.. Знаете, кем бы она ни была в действительности, она пишет потрясающие стихи!
Лиля. А вы бы стали её переводить?
Гюнтер. Об этом можно только мечтать, как вы понимаете!
Лиля. Не понимаю, как можно столько времени посвящать женщине, которую никто из вас не видел!
Гюнтер. Да вы, ревнуете!
Лиля. Как женщина – нет! Возможно – как поэт!.. А что вы скажите о моих скромных стихах?
Гюнтер. Ваши стихи необыкновенно талантливы, Елизавета Ивановна!
Лиля. Лиля.
Гюнтер. Лиля. Почему вы не отдадите их в «Аполлон»?
Лиля. Мой хороший знакомый и друг, известный так же и вам, уже обещал позаботиться об этом!
Гюнтер. Это Николай Степанович?
Лиля. Нет. Это Макс Александрович. 
                Гюнтер изображает удивление.
Лиля. Не удивляйтесь! Мы вместе с Николаем Степановичем были летом в гостях у Макса.               
Гюнтер. Так вот,  почему вы бесконечно преследуете вашим остроумием бедную де Габриак!
Лиля. Почему же?
Гюнтер. Потому что ваши друзья Макс и Гумилёв влюблены в эту испанку!
                Лиля вдруг остановилась.
Лиля. Сказать вам правду?
Гюнтер. Скажите.
Лиля. Сказать?! Вы действительно хотите этого?
     Лиля  тяжело задышала, её вновь охватила нервная дрожь.
Гюнтер. Что с вами, Елизавета Ивановна?
                Лиля хватает Гюнтера за руку.
Лиля. Я скажу вам, но вы должны об этом молчать. Обещаете?
           Лиля еще крепче сжимает руку Гюнтера.
Гюнтер. Я не понимаю вас…
Лиля. Это – я!
Гюнтер. Не понимаю.
 Лиля. Я и есть Черубина де Габриак!
        Гюнтер оступился. Улыбка сползла с его лица.
Лиля. Черубина де Габриак – это я!
Гюнтер. Вы смеетесь надо мной?
Лиля. Вы мне не верите! Но вам известно, что Черубина  звонит каждый день в редакцию после пяти. Завтра я позвоню Маковскому и спрошу его о Вас!.. Я спрошу об иностранных сотрудниках и,  если он назовет ваше имя, то я опишу вас и спрошу, не тот ли это человек, с которым я познакомилась в поезде три года назад в Германии, не назвав ему своего имени!
Гюнтер. Лучше два года назад! Тогда я был в Мюнхене!
Лиля. Хорошо. Два года назад в поезде между Мюнхеном…
Гюнтер. Между Мюнхеном и Штарнбергом!
Лиля. Хорошо. И если я все это скажу, вы поверите мне?
Гюнтер.  Мне придется вам поверить, сударыня!
Лиля. Завтра в пять всё окончательно разъясниться для вас, сударь! Но помните, вы дали слово!.. В семь часов буду ждать вас у себя к вечернему чаю! О. не переживайте вы так! Будет и моя подруга Лида Брюллова, я знаю, как вы очарованы ею!
           Лиля даже позволила себе улыбнуться.
Лиля. И мы продолжим наш разговор о поэзии! До завтра, господин Гюнтер!
               
    Редакция журнала « Аполлон». Сотрудники редакции и издатель находятся на своих местах. Как  будто бы обычный рабочий день. Если присмотреться по  внимательнее, то один из штатных сотрудников журнала ведет себя как-то необычно. То он становится задумчивым, уходит в себя, то наоборот, ерзает, не может сосредоточиться, рассеян, поглядывает на часы. Это и есть Иоганнес фон Гюнтер. Ровно в пять часов звонит телефон. Раздается радостный голос Маковского.
Маковский. Добрый вечер, Черубина Георгиевна! Очень, очень рад вас слышать! Да! Кто? Как вы говорите? Да, есть. Но почему вы спрашиваете?
Черубина. Мне вдруг стало интересно, если среди ваших сотрудников мои соотечественники?
Маковский (лукаво улыбаясь). Если вы имеете ввиду, Толедо, то таких нет! Но у нас есть иные, например, молодой выдающийся поэт и переводчик Иоганнес фон Гюнтер, родом из…
Черубина. Как вы сказали? Фон Гюнтер? А не тот ли это молодой человек, с которым я познакомилась в поезде в Германии, два года назад? Высок, чисто выбрит, носит светлые волосы с пробором, погодите,… да с правым пробором. И у него есть одна особенность. Когда он чем-то очень увлечен, то начинает часто-часто моргать глазами. Это так?
Маковский. Вылитый Иоганн! Но как  точно вы его описали! Ведь прошло уже с только времени!
Черубина.  Меня ещё тогда поразило его знание русской литературы и особенно современной поэзии. Кажется, он  увлекается Бальмонтом?
Маковский. Истинно так! Но как вы угадали спросить?!  Уж не специально ли вы это подстроили, графиня?
Черубина. Что вы имеете в виду?!
Маковский. Это большая неожиданность для всей редакции! Оказывается, вы все-таки, не так неуловимы, как кажется на первый взгляд!
Черубина. Ах, вы это имеете в виду! Ну, Сергей Константинович, не знаю, что и сказать вам…
Маковский. За то, я знаю, что ответить вам, любезная графиня! У нас на днях состоится в редакции заседание  Академии любителей стиха. Рад буду вас видеть и никаких отговорок не приму! Посылаю вам приглашение!
Черубина.  Приму с удовольствием! Вот только я немного простужена. Когда состоится заседание?
Маковский. Восемнадцатого.
Черубина. Постараюсь быть! Прощайте!
                Черубина вешает трубку.
Маковский. Господа! Наша инфанта,  наконец, откроет нам свое лицо! Не могу поверить в это, господа!
Кузьмин. Вы пригласили её на заседание Академии?!
Гумилев. И что она согласилась?!
Маковский. Да! Прошу всех восемнадцатого одеть смокинги! Она почти покорена!
Кузьмин. Покорена?
Маковский. Да! Иначе бы не согласилась! Но вот в чем штука, благодарить мы должны за это нашего Иоганна!
Гюнтер. Меня?!
Маковский. А вы, хитрюга, скрывали от нас столько времени, что знакомы с инфантой!
Гюнтер. Но я не знаком с ней!
Маковский. Как же, как же! А в поезде два года назад по дороге из Мюнхена в этот как его… ну вы знаете…
Гюнтер. Штарнберг?
Маковский. Вот именно! Она описала вас вполне натуралистично! Знаете ли!
Гюнтер. Господа! Я не знаю Черубину де Габриак! Не знаком с ней лично!
          На Гюнтера все смотрят с сомнением.
Гюнтер. Да половина Мюнхена ездит купаться в Штарнберг, господа!
Маковский. Покорена… покорена… иначе бы не решилась!
Гумилев. Но это мы еще посмотрим кто кого! Сергей Константинович! Мы здесь все не лыком шиты!
       Маковский растерялся. Аненнский и Волошин обменялись ироничными взглядами. Хотя каждый из них подумал о  своём.

Лиля сидит в своей комнате за бюро и пишет письмо, которое начинается словами: «Дорогой Макс!..» Далее она идет в переднюю одевается и выходит на улицу. Лиля гуляет по Петербургу, такому любимому ей с детства. На прогулке она ведет монолог с отсутствующим Волошиным, который и был запечатлён в её письме. Итак, Лиля: «Дорогой Макс! После звонка в редакцию я заходила к тебе домой, но не застала тебя, любимый! Мне было совсем грустно. Где ты? Мы стали меньше видеться. А если встречаемся, то в основном, на людях. Мне тебя очень не хватает, сейчас когда все стало так  нелегко… Черубина обещала быть на собрании на днях, но, как  известно, она туда не пойдет. Я должна взять паузу. Я очень устала. Эти ежедневные звонки совершенно измотали меня. И то, что раньше представлялось   забавным, теперь не вызывает ни малейшего удовольствия. Слишком далеко все зашло, тебе не кажется? Я скажусь больной. Я уже слегка намекнула на это обстоятельство, но ликование  было слишком велико, меня не услышали. Надеюсь, ты устроишь болезнь Черубины наилучшим образом. Что до меня касается, я действительно чувствую себя неважно  особенно этими одинокими вечерами. И еще каждый вечер я жду тебя. Твоя Лиля».
    Лиля заходит в подъезд и отдает письмо консъержу.
Лиля. Господину Волошину, лично!


    Квартира Сергея Константиновича Маковского. Хозяин её находится в душевном волнении, что отразилось даже на его безупречной прежде внешности. Рядом с ним расположился Волошин в большом вольтеровском кресле. Волошин пьет чай, предложенный ему хозяином. Маковский же ничего не пьет, он нервно расхаживает по комнате.
Маковский. Я так рад вас видеть Макс Александрович! Вы не представляете, как рад! Кто мог подумать еще вчера, что случиться такое несчастье!
Волошин. Сергей Константинович, я вновь взываю к вашему рассудку, пока ничего страшного не случилось!
Маковский. Она не звонила два дня. Мы все уже начали сильно беспокоиться. А сегодня вместо неё звонит какая-то дальняя родственница, княгиня Дарья и сообщает, что у инфанты воспаление легких в очень тяжелой форме!
Волошин. Сергей Константинович, вы сами недавно пережили плеврит, и слава Богу, живы-здоровы!
Маковский. Да, но вы не знаете подробностей. В тот вечер, когда она согласилась приехать к нам в редакцию, она посетила своего духовника этого отца Бенедиктина и, вернувшись от него, со слов княгини, была чем-то очень сильно расстроена. Она говорила ранее, что не выходит никуда без его благословления…
        Маковский расстроился вдруг еще больше.
Маковский. Мне страшно подумать, что мое приглашение сыграло такую роль! Кто бы мог подумать!
         Маковский хватается за голову.
Волошин. О чем вы, Сергей Константинович?
Маковский. Мы с бароном, когда обыскали все дачи и наткнулись на дворецкого графини Нирод, в тот же день ездили и в костел…
                Волошин насторожился.
Маковский. Но этого отца Бенедектина там не застали. Теперь я думаю, что этот старый дьявол держит её в железных рукавицах и никуда не выпускает! А здесь она решилась, понимаете? 
                Волошин кивает.
Маковский. Она решилась выйти без его благословления, не спрося его. Наверняка вызвала его праведный гнев. Ведь ей всего восемнадцать!.. Княгиня сказала, что она молилась всю ночь, а утром её нашли без сознания на каменном полу возле  комнаты! И сколько она пролежала на этом полу, неизвестно! Чёрте, где они там живут!
Волошин. Что это вы имеете ввиду, не пойму?
Маковский. На дворе двадцатый век, а у них там каменные полы!
Волошин. У кого?!
Маковский. У старухи Нирод, разумеется!
Волошин. А вы в этом уверены? Я хочу сказать, вы уверены, что это все-таки внучка графини Нирод?
Маковский. Абсолютно. Я еще несколько раз встречался с этим дворецким. Он был у меня в редакции.
              Волошин снова насторожился.
Маковский. Он, между прочим, описал внешность Черубины. Должен вам сказать, что ваш гороскоп очень даже верен! Но бедная девочка! Пролежать столько времени на каменном полу…
Волошин. Вы уверены в том, что у нее в особняке каменный пол? У вас, между прочим, паркет, если я не ошибаюсь!
Маковский смотрит под ноги, затем  ничего не говоря падает в кресло.
Маковский. Об одном вас прошу, милейший Макс Александрович, завтра откройте заседание, боюсь, что я… буду не совсем в форме.
             Волошин с пониманием кивает.
 
18-е ноября. Парадное заседание в  Обществе ревнителей художественного слова. Зал с кафедрой, уставленный цветами. Присутствуют все члены редакции «Аполлона». Много приглашенной нарядной публики. Вячеслав Иванов держит слово о мифе и сказке в женской поэзии. Слушают его внимательно, затаив дыхание. В первом ряду сидят Маковский с Аненнским, которые время от времени о чем-то тихонько переговариваются. Сзади них расположились Дмитриева и Волошин. Причем кажется, что Волошин прислушивается к тому, о чем говорят в первом ряду.
Иванов. И под самый конец своего выступления я сберег для вас два женских имени, с которыми меня соединяет какое-то неопределенно жуткое чувство. Два имени, два лиризма, вовсе не похожих друг на друга, но страшных оба! Чувство это говорит о том, что будущее мира принадлежит Женщине. Женщине, властной и сильной, пусть иногда даже и покинутой. Женщине, которой сейчас нет места в мире мужчин, но которая туда и не стремится, потому что знает, что мужчина сам к ней придет! Эти два имени сегодня перед вами. Это приехавшая  к нам  Любовь Столица и Черубина де Габриак.
  Раздаются аплодисменты. Поэтесса Любовь Столица встает со своего места и кланяется.  Публика замирает  в ожидании. Столица читает свои стихи певуче, тихонечко проходя по залу.
Любовь Столица. Вечера приплывают неслышные, розовые
                В талом сквере напротив аллеи березовые
                Облекаются фиолетовой ризою…
                Колокольчикам конки грачи откликаются.
               
Аненнский. Нет никаких вестей?
Любовь Столица.  Чу! Колышатся вздохи церквей богомольные…
Маковский. Нет. С утра звонила княгиня. Доктор расценил состояние инфанты как кризисное.
Аненнский. Держитесь, Сергей Константинович! Будем молиться…
Маковский. Я просил княгиню в случае новостей звонить в любое время!
Столица.     У оконной маркизы
             Копошусь в узком ящике, землю раскапывая…
Волошин кладет незаметно руку на Лилино запястье. Лиля нервничает. Слабо улыбается в ответ.               
Столица.  Серебристое семя
          Уж зарыто землей влажно черною, плюшевой.
          Прислонюсь к окну руки солнцем, осушивая.
          Чуть лиловые шевелятся березы…

          Поэтесса подошла к кафедре Иванова.
Иванов. Любовь Столица страшна мне яркой чувственностью, осязаемостью своих видений!
Столица поднимает руку и заканчивает свои стихи.
Столица. В этот миг зарождаются в сердце махровые грезы!
Иванов. Должен вам сказать, господа, что рифмы - ассонансы с ударением на четвертом от конца слоге здесь естественны и необходимы! А понимаете ли вы, господа, что означает здесь  серебристое семя? Знаете, что это такое? Это подсолнухи, те самые сорные, которые щелкают! Это серебряное… в нем есть осязаемость, вкус, смех, задор… Что-то наше родное! И не советую вам ограничиваться красками этих фиолетовых или чуть лиловых берез! Это скорее холодок нашего апрельского после-обеда. И вся наша северная весна тут, то есть физически ощутимая, городская весна! Которая и пощипывает, и покалывает и сулит нам что-то! А нам все мало… вы, конечно же, хотите выдумки. Вот и она – махровые грезы! Давайте же поаплодируем поэтессе!..
    Аплодисменты. Столица кланяется, получает букет, садится.
Иванов. Теперь о Черубине де Габриак. Эта девушка,  безусловно, талантливая, отчасти русская. В её стихах сильна северная стихия. Кроме того, чувствуется и старая культура, и хорошая кровь. Мы думали, что она только всё смеет, а она, кажется, все знает и все передумала. Это дитя, рано обиженное жизнью.
     В  это время к Маковскому подходит некий человек и что-то тихо-тихо говорит ему в ухо. Маковский вздрагивает. В знак поддержки  Аненнский жмет ему руку. Волошин ерзает на своем стуле. Лиля сидит как вкопанная. Маковский выходит.
Иванов. Должен вам сказать, господа, что ранний возраст имеет свои права и над преждевременно умудренной душой… Мне сообщили сегодня, что Черубина де Габриак отсутствует здесь по причине острой болезни. Воспримем этот факт как истину, господа! И тут я должен сказать вам, что меня вовсе не обижает, а радует, что эта юная поэтесса играет с Любовью и Смертью удивительно легко,… Лишь раз один как папоротник я Цвету огнем весенней пьяной ночью. Приди за мной к лесному средоточью, В заклятый круг приди, сорви меня! Люби меня! Я всем тебе близка! О, уступи моей любовной порче. Я как миндаль, смертельна и горька. Нежней, чем смерть, обманчивей и горче!.. И даже, если эта поэтесса только мираж, то я все равно боюсь этой инфанты, я боюсь этого папоротника, этой черной фигуры с веером, склоненной возле исповедальни! А теперь я вернусь к тому,  с чего начал! Я боюсь той, чья лучистая проекция, обещает нам наше будущее в виде Женского будущего…   Я боюсь её сильной, хоть теперь и бесконечно далекой от меня! Такова для меня Черубина де Габриак!
     Здесь в зал заходит Маковский с перевернутым  заплаканным лицом. Аненненский, а затем и Волошин приподнимаются со своих мест.
Маковский (не помня себя от радости). Она будет жить!!! Мне только что сообщили, что Черубина де Габриак будет жить, господа!
 Зал встает. Зал аплодирует, стоя. Не понятно кому, Иванову или известию Маковского. Но аплодисменты раздаются бешеные. Иванов спускается со своей кафедры.
Воспользовавшись замешательством, Лиля с Волошиным покидают зал. Здесь на самом выходе их останавливает Иванов.
Иванов. Вы знаете Максимилиан, как я высоко ценю поэзию Черубины де Габриак, но если это мистификация- то это гениально!
  Иванов отходит. Лиля с Максом в коридоре. В зале продолжаются аплодисменты.
Волошин. Ты слышишь, Лиля? Это твой триумф!
Лиля. Это надо остановить, Макс!
Волошин. Ну-ну, маленькая моя, это такой триумф!
Лиля. Ты так думаешь?
Волошин. Разве ты этого не хотела?!
Лиля. Хотела. Очень хотела. Но теперь мне страшно.
   У Волошина радостно блестят глаза. Дверь снова открывается. Из неё выходят трое. Это Гюнтер, Кузьмин и Гумилев. Гумилев сразил Лилю испепеляющим взглядом. Все трое, еле кивнув в их сторону, покидают собрание.

«Башня» Вячеслава Иванова. На этот вечер здесь собрались только свои. Это несколько мужчин. Хозяин дома. Кузьмин, проживающий тут же, а также Гумилев и очень таинственный Гюнтер. Сидят в гостиной, пьют вино.
Иванов. Иногда бывает хорошо отдохнуть от этого бесконечного театра и его действующих лиц.
Кузьмин. Надолго ли, Вячеслав Иванович? Поди уже завтра снова соскучишься?
Иванов. Зато сегодня покой и тишина.
На каминной полке бьют часы. Из них вместо кукушки показывается филин.
Гумилев. Когда в полночной тишине
         Мелькнет крылом и крикнет филин,
         Ты вдруг прислонишься к стене
         Волненьем сумрачным осилен.
 Гумилев, и правда, прислоняется к стене, закрывает глаза.
Кузьмин. Коля, брось. Давно пора забыть.
Иванов. А Маковского просто становится жалко, до чего он влюблен!
Кузьмин. И не он один!
Гумилев. В Киев, что ли податься? Бросить здесь все, хотя бы на несколько дней… Аню навестить…
Кузьмин. Не плохая мысль!
Иванов. Ох, Коля, Коля, согласен и я с Михаилом, надо тебе сменить обстановку, а то…
Гумилев. А то, что?
Иванов. Ты - неисправимый романтик, Коля. И если ты говоришь стихами…
Кузьмин. Значит, настала пора сменить предмет посвящений!
Иванов. А все-таки неплохо я сегодня закончил эту речь, господа, не правда ли? Я имею в виду эту невиданную никем Черубину. Черт его знает, существует ли она на самом деле, и хотя стихи её прекрасны, у меня такое странное ощущение, господа, будто в воздухе висит скандал!
             Тут Гюнтер, наконец, и решился.
Гюнтер. Это так. Я все думал, имею ли я право выдавать чужую тайну, доставшуюся мне довольно легко. Но, кажется, у меня нет другого выхода.
Кузьмин. Ты о чем?
Гюнтер. О Елизавете Ивановне Дмитриевой.
Иванов. Только не говорите, Иоганн, что она и вас присушила!
Гюнтер. Нет. Меня, слава Богу, нет! Но Николай, не единственно пострадавший в этой истории.
Гумилев открыл глаза.
Кузьмин. Какой истории?
Гюнтер. Истории с переодеваниями, маскарадами и стихами.
Кузьмин. О чем ты?
Гумилев. Вероятно, о Максе. Только он не пострадавший, для этого он слишком любит маскарады!
Гюнтер. Так ты все знаешь? От кого?
Кузьмин. Господа, о чем вы?!
Гюнтер. Я все о той же Елизавете Ивановне, которая не без посторонней помощи, являла нам собой прекрасную незнакомку, имя которой…
Кузьмин. Черубина де Габриак!
Гумилев. Что?!
Иванов. Это становится интересным! Впрочем, я и подозревал, что-то подобное! Но как они смогли свести с ума такое количество народа! М-да, это вызывает восхищение!
Заметив на себе неподобающие восхищению взгляды, Иванов умолкает.
Гумилев. Но как она могла?!
Гюнтер. Успокойся, мон шер, в неё была влюблена вся редакция, не ты один!
Гумилев. Я?!
Кузьмин. Бедный Маковский! Ему надо все рассказать!
Иванов. Не надо, пусть доиграют свою прекрасную пьесу!
Гумилев. Как она могла?!
Гюнтер. Хорошо. Пусть доиграют, будет интересно посмотреть финал!
Гумилев неожиданно бросается на Гюнтера, хватает его за лацканы сюртука.
Гумилев. Скажи мне, что ты шутишь! Ты шутишь?!
Гюнтер  (вырываясь). Нет, Николай, я не шучу! Я провожал её на днях отсюда. В тот день, когда здесь был Мейерхольд со своим слоном, помнишь? Она не осталась на ужин, сослалась больной.
Гумилев (с болью). И? Что она тебе рассказала?
Гюнтер. Я проводил её и по дороге, она во всем созналась!
Гумилев. Ты давил на неё?!
Гюнтер. Каким образом, мон шер? Я даже и не подозревал её в сочинительстве. Я немного прогулялся с ней и только…
Гумилев. И только?!
Кузмин. Коля, остановись!
Гумилев. И прекрати называть меня, мон шер!!!
Иванов. Господа! Господа! Будьте сдержаннее, прошу вас!
Кузьмин. Больше всего, в этой ситуации мне жаль нашего папу Мако!
          Иванов усмехнулся. Гюнтер тоже.
Гумилев. Хотелось бы знать, что ещё тебе рассказала Елизавета Ивановна!
Гюнтер. Рассказала много чего.
Гумилев. Прогулка вышла долгой?!
Гюнтер. Да. Но не думаю, что я вправе пересказывать все о чем, она мне говорила…
Гумилев. От чего же? Ведь ты уже начал…
Гюнтер. Ну, хорошо. В частности она говорила  о тебе, о вашей совместной поездке в Коктебель к Волошину.
Гумилев. К Волошину! (готов снова взорваться).
Кузьмин. Господа! Прекратите! Это пошло, в конце концов!
Иванов. А я, господа, предлагаю выпить  последнюю, ночную, и на боковую! Утро вечера мудренее! Господин Гюнтер, вы останетесь с нами?
Гюнтер. Нет. Благодарю. Я – домой!
Иванов,подумав, наливает себе водки вместо вина. То же делают и остальные. Выпивают. Затем поднимаются со своих мест, исключая Гумилева. Жмут друг другу руки.
Гюнтер сам подходит к Гумилеву, протягивая ему руку для прощания.
Гумилев. Я не могу подать вам руки, господин Гюнтер.
                Гюнтер остолбенел.
Иванов. Вы хорошо подумали, Николай Степанович?
     У Гюнтера от такой обиды на глаза набежали слезы.
Гюнтер. Коля, у неё же талант к массовому обману…
  Кузьмин по-тихоньку выпроваживает Гюнтера к двери со словами: ««Пойдем, пойдем! Завтра сам извиняться будет, не видишь, он не в себе!»
Гумилев. Извиняться не буду.
Гюнтер (уже выходя). Не стоит она этого! Я все равно тебе прощаю!
                Гюнтер выходит.
Кузьмин. Коля! Зачем ты так с ним?
Гумилев. Я не могу пожать руку человеку, раскрывшему тайну женщины.
Кузьмин. Ты дважды был ею одурачен!
Иванов.  Вот вам и скандал!
       
Квартира Брюлловых. В гостиной накрыт  изысканный стол, за который только что присели две подруги. Это Лида Брюллова и Лиля Дмитриева. На Лиде черное шелковое платье, на Лиле наоборот бархатное зеленое. Обе взволнованы, но особенно нервничает Лиля, лицо её покрыто красными пятнами, которые она сейчас тщетно старается припудрить. От резкой трели в дверной звонок, она вздрагивает и встаёт.
Лида. Оставайся здесь!
Лида выходит в коридор, открывает дверь. На пороге стоят двое. Это Гюнтер и Гумилев.
Лида. Здравствуйте, господа! Рада вас видеть!
Гумилев, едва кивнув Брюлловой, с порога видит Лилю и сразу направляется к ней. Лицо его непроницаемо и темно не означает для неё ничего хорошего.
Лиля стоит натянутая как струна. Гумилев не стал с ней даже здороваться.
Гумилев.  Мадемуазель! Вы распространяете ложь, будто я собирался жениться на вас. Вы были моей любовницей. На таковых не женятся! Это я хотел вам сказать!
Лиля. Вы - лжёте!
Гумилев нехорошо усмехнулся. Лиля тихо вскрикнула и выбежала из комнаты. Круто развернувшись на каблуках, Гумилев ни слова не говоря, покидает квартиру Брюлловых, громко хлопнув дверью. Первым опомнился Гюнтер.
Гюнтер. Я должен догнать его, Лидия Карловна. Попробую его вернуть. Чтоб извинился!
Лида. Да-да! Вы правы!
                Гюнтер хочет выйти.
Лида. Нет, подождите! Стойте!
Лида берет клочок бумаги и что-то быстро пишет на нем.
Лида. Господин Гюнтер! Иоганн! Я прошу сейчас об одном, чтобы сказанное здесь осталось между нами!
Гюнтер. Ну, разумеется!
Лида. Вот мой номер телефона. В любом случае сообщите о вашем разговоре с Николаем Степановичем!
Лида протягивает листок. Гюнтер берет его, какое-то недолгое время смотрит на листочек, коротко кивает и сбегает по лестнице.
Лида заходит в комнату, в которой скрылась Лиля.
Лида. Этот Гюнтер производит хорошее впечатление. Он будет молчать!
Лиля. Он оскорбил меня, понимаешь? Оскорбил! Да … как!  Он позавчера делал мне предложение! Веришь?! Я отказала ему, как я теперь могу… ты же знаешь.., он… он… поклялся, что будет мстить!
Лида. Лиля! Надо подождать. Возможно, он одумается! Иоганн обещал сделать все возможное!
Лиля. Иоганн?! А что если это Иоганн! Нет, не может такого быть!
Лида. Успокойся!
Лиля. Лида! Ты не всё знаешь про Иоганна! Надо всё  рассказать Максу! Немедленно!
Лида. Успокойся, Лиля! Куда ты?! Ночь – на дворе!
               Лиля быстро надевает пальто.
Лиля. Максу обо всем надо знать срочно! Это единственно правильный выход! Я сейчас к нему пойду!
Лида. Лиля! Остановись!
Лиля. Нет, Лида, я буду завтра у тебя! А пока – прощай!
                Лиля спешно уходит.
Тем временем Гюнтер  уже выбежал на улицу. Оглядывается по сторонам.
Пробежал немного в сторону Невского.
Гюнтер. Да куда же он подевался? Николай! Коля!
 На него обратил внимание околоточный.
Гюнтер. Да не кричать же, в самом деле!
Гюнтер вытирает рукой вспотевший лоб, уже после, вспоминая о платке в кармане и записке, которую он так и держит в руке. Разворачивает её. Задумывается.
Гюнтер. В редакцию? Нет, нет, нельзя!  Тогда к Кузьмину! Извозчик! Угол Невского и Таврической!
           На ходу запрыгивает в коляску.

 Между тем жизнь в квартире Вячеслава Иванова «На Башне» идет своим чередом. Сегодня в обществе любителей русского стихосложения присутствуют дамы, для которых Вячеслав Иванов и читает свою позднюю лекцию. Сюда он сегодня и пригласил Максимилиана Волошина, необходимого для дам  развлечения занимательными историями в перерывах.  Вячеслав был уже готов давно объявить «антракт».
Иванов. Итак, дорогие дамы! Речь у нас  сегодня   идет о рифме. Рифме в стихосложении. Должен вам сказать, что я против случайного выбора рифмы. Выбор рифмы должен являть собой ключ строки. Я также выступаю против и жонглирования рифм. Вот, например…
 В дверь квартиры звонят. Но присутствующие на вечере не слышат этого обыкновенно. Дверь открыл кто-то из приходящей прислуги, которую Иванов все-таки нанял после смерти жены. В квартиру заходит Лиля. Она быстро проходит в гостиную и делает какие-то знаки Волошину. Тот только разводит руками. Затем она вновь показывает ему знаками, что будет ждать его за ширмой в углу. В дверь снова позвонили. В квартиру заходит Иоганн Гюнтер. Он идет по  длинному коридору в сторону комнат, которые занимает «На Башне» Михаил Кузьмин. Путь его лежит мимо гостиной, откуда раздается голос Иванова: « А теперь я предоставляю  в ваше распоряжение Макса Волошина, слово которого одинаково глубоко отзывается и в поэзии, и в живописи!»
     Раздаются аплодисменты. Гюнтер идет дальше.
Волошин. Милые дамы! Последние слова Вячеслава, сказанные о живописи, полностью подтверждаю! Так как поэзия – это говорящая живопись, а живопись  - это немая поэзия!
Лиля, понимая, что Макс сейчас же не придет, какое-то время ждет его в нетерпении, расхаживая из угла в угол.
Одна из присутствующих. Уж коли речь зашла о художественной стороне, не расскажете ли вы нам о гороскопе Черубины де Габриак? Говорят, он вышел вместе с её стихами буквально вчера!
           Другие дамы поддерживают просьбу.
Волошин. Гороскопы для поэтов всегда относительны, но стихи самой Черубины де Габриак таят в себе драгоценности редкие, и темперамент, и характер, и страсть!
  Гюнтер, остановившийся на мгновение возле арки, ведущей в гостиную, только усмехнулся и отправился дальше. Лиля, не выдерживая напряжения, выходит из-за ширмы, идет прямо к Вячеславу Иванову.
Лиля. Вячеслав Иванович! Я понимаю, что это против всех правил! Но мне сейчас, сию же минуту нужен Макс!  Это очень серьёзно! Прошу вас, пожалейте меня!
Иванов. Хорошо, хорошо! Елизавета Ивановна, только успокойтесь! Сейчас!
Кто-то из присутствующих. А какова внешность этой Габриак? О ней ходят совершенно противоположные слухи!
Волошин. Должен вам сказать, что рожденные под этим знаком, отличаются красотой, бледностью лица и особым блеском глаз. Они среднего роста. Стройны. Волосы их темны, но имеют рыжеватый оттенок.
   Иванов подходит к Волошину и говорит ему в ухо.
Иванов. Максимилиан! Там Елизавета Ивановна, не понимаю, что с ней! Требует вас! (а затем уже громко) Думается мне, что господин Волошин сумел отвлечь вас на некоторое время от моих «терций», в русло которых я собираюсь вас сейчас вернуть!
    Иванов рисует на доске схемы, поясняет их, за ним записывают.
Гюнтер тем временем стучит в комнату Кузьмина. Ему открывают.  Гюнтер прямо с порога:
Гюнтер. Я только что от Дмитриевой! Мне дали телефон Черубины де Габриак!
Кузьмин. Как это вышло?
Гюнтер. Практически случайно. Она пользуется телефоном Лидии Брюлловой. Надо сообщить в редакцию!
Кузьмин. Завтра! Ты знаешь, она здесь!
Гюнтер. Кто?
Кузьмин. Черубина твоя! Пришла сама не своя!
                Гюнтер усмехается.
Гюнтер. Лучше будет, если ты сообщишь об этом Маковскому сам. Вот, возьми!
Кузьмин. Да, дело довольно деликатное, тебе завтра не надо приходить в редакцию!
Гюнтер. Верно! Но и сегодня мне нет нужды встречаться с Елизаветой Ивановной!
Кузьмин. Так выйдем через черный ход. Я провожу!
 Между тем Лиля объясняется с Волошиным все за той же ширмой в гостиной.
Лиля. Макс! Произошло большое несчастье. Я разоблачила себя! Я больше так не могу, Макс!
Волошин. Ну, что ты, что ты, девочка моя, зачем же? Когда? Тихо, тихо.
Лиля. А затем  меня смертельно оскорбил … недоброжелатель!
Волошин. Кто? Какой недоброжелатель? Что он сделал?
Лиля. Николай Степанович. Он в присутствии Лиды и Иоганна говорил очень интимные невозможные  слова. И принудил меня ко лжи! Вышел скандал! Я не знаю, что теперь будет дальше!
Волошин. Так, погоди, ты сказала, что разоблачила себя? Ты рассказала о себе Николаю?
Лиля. Нет. Гюнтеру. Несколько дней назад. Пойми, мне уже это стало невыносимо! И потом я просто, боялась, что Её встречу!.. Он клялся, что будет молчать! И вот!.. Мне почему-то кажется, что он каким-то образом спровоцировал на эту гнусность Гумилева!  Гюнтер вначале сообщил мне, что Николай распространяет обо мне здесь какие-то слухи… ну и… Макс, Макс, я не знаю, что мне делать… я боюсь теперь даже выйти отсюда, а…
Волошин. Я понял тебя, Лиля. Я разберусь. Обещай, что больше ничего не предпримешь.
                Волошин задумался.
Лиля. Я никогда не могла и предположить, что… Гумми может быть таким жестоким!
Тем временем выяснилось, что чёрный ход, по которому Кузьмин хотел вывести Гюнтера оказался закрыт. Пришлось идти  им обратно по этому же коридору. Проходя в потемках мимо гостиной, Гюнтер задел ногой табурет. Раздался приглушенный  шум, на который обратил внимание один Волошин, задумчиво рассматривая из-за ширмы проем в стене. Волошин увидел какие-то тени, но кто это был, так и не узнал.

Раннее утро следующего дня. В редакции «Аполлона» находится один Иоганнес фон Гюнтер, имеющий немецкую привычку  приходить ранее остальных. Работа всегда стабилизировала Гюнтера. И сейчас, он готов был простить обиду, нанесенную вчера  Гумилевым, которого почти любил. Его более беспокоило его неприглядное участие в сложившейся ситуации,  обдумывал он и разговор с Елизаветой Ивановной, который вероятнее всего, был неизбежен. А тут еще прислал ему записку сам Волошин с просьбой увидеться наедине. Вообщем, Гюнтера мучили и угрызения совести, и его личная репутация, и русские поэты вообще с их такими непонятными для его курляндского сердца  страстями, непонятными, но от этого еще более привлекательными…  Вот и пришел Макс Александрович Волошин, с которым Гюнтер не был  на « ты», поскольку принадлежал к «другому лагерю»,  но о близости Волошина с главным редактором он, конечно, знал. Волошин смотрит на Гюнтера исподлобья. Взгляд его, обычно ироничный, сегодня неприветлив, серьезен и глубок. Лицо непроницаемо. Гюнтер внутренне съёжился.
Волошин. Доброго утра вам, Иоганн! Кажется, я опоздал?
Гюнтер. Здравствуйте, нет, это я пришел сегодня рано.
Волошин. Я хотел говорить с вами…
Гюнтер. Вы хотели поговорить о Елизавете Ивановне, не так ли?
Волошин. Именно так. Мне стали известны некоторые обстоятельства, произошедшие не так давно и в которых вы принимали непосредственное участие. И я, как близкий ей человек, счел необходимым вмешаться.
Гюнтер. Слушаю вас.
Волошин. Прежде всего, я хотел бы спросить, какова  была ваша цель?
Гюнтер. Не понимаю.
Волошин. Хорошо. Я объясню. Вы вошли в доверие к женщине. Она раскрыла вам свою тайну, которую, как мне теперь известно, вы хранили, как честный человек (ведь, вы - честный человек, не так ли?) несколько дней.
Гюнтер хочет что-то сказать. Волошин не дает ему этого сделать.
Волошин. Вы даже вошли с ней, если можно так выразиться, в сговор. Когда подтвердили Сергею Константиновичу, что были знакомы с ней и раньше.
Гюнтер. Но это не совсем так, господин Волошин. Я только сказал, что возможно видел её…
Волошин. Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду!
Гюнтер. В чем вы подозреваете меня? Вы затеяли с Елизаветой Ивановной игру, в которую вовлекли не только  «аполлоновцев», но и половину Петербурга… при всем моем уважении к вам лично и Елизавете Ивановне, в особенности, я должен вам напомнить, что некоторые наши знакомые пострадали от вашей мистификации. Взять хотя бы…
Волошин. Оставим мистификацию. Я говорю с вами о реальной женщине и её репутации, которой был нанесен урон! Какова ваша роль в произошедшем, господин Гюнтер?
                Гюнтер сильно покраснел.
Волошин. Не бойтесь, я не собираюсь вызывать вас.
                Гюнтер краснеет еще больше.
Волошин. Так почему вы изменили свою позицию?
Гумилев. Я хотел помирить их. Я не знал тогда…
Волошин. И только?
Гюнтер. Николай – мой друг!
          Волошин выразительно смотрит на Гюнтера.
Гюнтер. Я приехал в Россию, так как был очень увлечен русской поэзией. Я не мог предположить, насколько в вашей стране русская  поэзия близка к русской жизни. В Европе не так.
        Волошин поднимается с кресла, в котором сидит.
Волошин. Ну как, в Европе обстоят дела, мы знаем. Бывали. Я удовлетворен. Прощайте!   
Гюнтер. Макс Александрович! Я готов принести свои извинения…
Волошин. Прощайте, вы уже и так сделали всё, что смогли!
   Волошин выходит. У Гюнтера от пережитого унижения на глаза навернулись слезы. Он тихо ругается по-немецки.

  Редакция « Аполлона». Вечер того же дня. В редакции находятся двое. Это сам Маковский и  граф Алексей Толстой. Оба сидят, каждый за своим столом, что-то пишут, просматривают и тому подобное. Дело близится к пяти часам вечера. В редакцию входят Михаил Кузьмин и Вячеслав Иванов.
Маковский. Рад сообщить вам, господа, что дела наши идут,  совсем неплохо. И тираж следующего третьего номера может быть увеличен.
Речь Маковского обрывает трель телефонного звонка. Маковский хочет взять трубку. Но Кузьмин вдруг резким движением поднимает телефонную трубку первым и опускает её снова на аппарат. Маковский замер. Ошеломлен.
Маковский. Что вы делаете, Михаил Алексеевич?
Телефон снова звонит. Кузьмин не отходит от стола, держит руку на аппарате.
Маковский. Михаил Алексеевич! Позвольте, наконец! Это же княгиня Дарья, кузина…
Кузьмин. Дело зашло слишком далеко…
Маковский. Господин Кузьмин, не понимаю вас, но хочу напомнить, что вы находитесь у меня в редакции и что…
Кузьмин. Пора положить конец недостойной игре! Вот номер телефона вашей инфанты! Звоните хоть сейчас, вам ответит так называемая Черубина! Да вы, пожалуй, и сами догадываетесь кто она? Это поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева, школьная учительница и приятельница Макса, а её так называемая, кузина – Лидия Брюллова, из её квартиры обе  вам и звонят.
          Кузьмин кладет перед Маковским листочек с номером телефона.
Маковский. Это что, шутка?
Иванов. Нет, Сергей Константинович, мы все были очарованы этой поэтессой. Но пришла пора знать правду.
Маковский. Не понимаю, с чего вы вдруг это взяли? Это все-таки шутка, господа? Зачем вы решили сыграть со мной эту злую шутку, да еще в тот момент, когда я жду звонка от инфанты!
Кузьмин. Граф Толстой! Скажите вы ему!
Толстой. Это правда, Серж!
Маковский. Правда, что?
Толстой. Правда заключается в том, что Черубина - это поэтесса Елизавета Ивановна Дмитриева. Она действительно преподает в женской гимназии.
Маковский. Как?! Черубина - внучка графини Нирод, может преподавать в женской гимназии?! Что за чепуху вы несёте, господа! Я знаю, что последнее время над ней насмехаются, я слышал об этом! Не думайте!
Иванов. Сергей Константинович, нет никакой внучки графини Нирод!
Маковский. Как это нет! Когда она мне только что звонила! А вы не позволили мне взять трубку! Плести интригу против женщины, это так низко господа! Не ожидал от вас!
Кузьмин. Позвоните же, Сергей Константинович, позвоните! Позвоните сейчас сами! Телефон вашей пассии перед вами.
Иванов. Позвони, Серж! Да не бойся ты так! Я буквально давеча здесь на лекции восхищался мистическим эросом этой никем невиданной Габриак! А она оказывается у меня, почитай, каждый вечер в гостях сидела! Вот, дурак!
 Иванов смеётся, но под взглядами окружающих замолкает.
         
Маковский. А я позвоню, я сейчас же позвоню! Не знаю, чего вы добиваетесь, но вам будет очень стыдно, господа!
        Маковский набирает номер телефона, записанного на листке. Руки его при этом сильно дрожат. Раздаются  долгие гудки. Затем голос Черубины.
Черубина. Слушаю вас! Алло? Кто говорит? Говорите!
Маковский. Черубина Георг…Елизавета Ивановна! Добрый… добрый вечер!
Лиля. Вы?! Кто вам сказал?
Маковский. Неужели вы думаете, что я,… что я не был в курсе… вашей,…вашей интриги? Я просто хотел, чтобы вы дописали свою поэму до конца,…а теперь,… теперь я прошу вас быть сегодня вечером у меня. Расставим все точки над «и». Адрес найдете в телефонной книге. Буду ждать вас к десяти, Черубина.
    Вопреки обыкновению Маковский первым положил трубку.
В редакции повисла тягостная пауза. Маковский закрыл глаза.
Иванов. Убедился?
Маковский. Черубина. Это испанское произношение от херувима. Херувим - это ангел с огненным мечом, охраняющий путь к древу жизни после изгнания из рая… Алёша, ты давно знал?
Толстой. Давно.
Маковский. И молчал.
                Граф опускает глаза.
Маковский. Ну и правильно. Я был в раю. А сегодня,… сегодня я был изгнан из рая, господа.

Квартира Сергея Константиновича Маковского. Хозяин её выглядит очень грустным  и уставшим. Красивое лицо его осунулось и постарело. Звонок в дверь. Маковский смотрит на часы. Часы показывают половину десятого. Входит горничная.
Горничная. Сергей Константинович, вам прислали письмо.
Маковский бросает взгляд на конверт в траурном обрезе. Чуть улыбается.
Маковский. Кто доставил?
Горничная. Не знаю. Посыльный чей-то.
Маковский. Положите здесь (кивает на столик). Он не торопится вскрывать конверт, медлит, понимает уже, что никакого свидания не будет.
Маковский. Может оно и к лучшему.               
 Маковский берет письмо, вскрывает конверт. Из конверта доносится такой уже привычно знакомый и родной, а теперь уже бессмысленный и безвозвратный острый запах духов. Наконец, он разворачивает письмо, садится в кресло. Читает вслух.
Маковский. Вы должны простить меня. Если я Вам причинила боль, то во сколько раз было больнее мне! Ведь я-то знала, кто Вы, встречала Вас, вы не были моей тенью.
   Сергей Константинович остановился. Вздохнул. Оценил, возможно, в последний раз необычный почерк с наклоном  влево. Снова вздохнул.
        Далее уже звучит голос самой « Черубины».
«Черубина». Как жестоко я искупаю свой обман, ведает только Бог. Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя. Умерла та единственная выдуманная мною я, которая позволяла себе в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Ч., я похоронила себя и никогда уже не воскресну.
Письмо подписано не было. Из закрытых глаз Сергея Маковского по щеке скатилась крупная слеза.
  Ателье художника Головина в марьинском театре. В мастерской полно гостей. Это художники и литераторы, среди которых Волошин и Маковский, Гумилев и Толстой, Кузьмин, Зноско-Боровский. Присутствуют также Анненский, Иванов. Хозяин мастерской собирается писать групповой портрет членов редакции «Аполлон». Он просит их то присесть, то пройтись. Всё это время откуда-то снизу доносится голос Шаляпина, поющего «Заклинание цветов». Наконец, Головин куда-то выходит. Гумилев довольно весело общается Толстым. Оба смеются. Волошин, возле которого стоит и Маковский,  напротив напряжен, красен  лицом, в ответ на многочисленные приветствия прибывающей публики только кивает. Так поздороваться  с ними подходит  только что поднявшийся снизу Вячеслав Иванов. Между тем Гумилев и Толстой тоже подошли к Иванову. Поздоровались, отошли. Слышен голос Гумилева: «Так что, за что стреляться, Алёша, если не за женщин и за стихи?». После этой реплики Волошин неожиданно делает шаг в сторону Гумилева и резко наотмашь бьёт его по лицу. На мгновение в ателье стало тихо. Гумилев вне себя от бешенства бросается с кулаками на Волошина. Их разнимают тут же подоспевшие «аполлоновцы». Среди них Кузьмин и Зноско- Боровский.
Волошин. Вы поняли?
Гумилев. Понял!
Гумилёв уже пришел в себя, стоит, заложив руки за спину, с ледяным лицом. За его спиной сомкнулось кольцо сторонников, среди которых первыми выступают Кузьмин и Зноско- Боровский. Рядом с ними находится и Иванов.
Волошин (Маковскому). Вы недовольны мной?
Маковский. Вы слишком хорошо развиты физически, Максимилиан Александрович! В этих случаях достаточно символического жеста!
Волошин. Да. Не соразмерил!
Гумилев. Господа! Прошу вас быть моими секундантами!
Зноско-Боровский и Кузьмин тут же подтверждают  свою готовность.
Иванов. Макс! Я, конечно, узнаю твой характер! Но взвесил ли ты, насколько слова, сказанные о Коле, могли быть правдой?
Волошин. Вячеслав! Мне кажется, дело вовсе не в том, чтобы проверять слова господина Гумилёва, если он говорит правду, то от этого становится только хуже!
В это время в мастерскую поднимается князь Шеваршидзе. Волошин тут же бросается к нему.
Волошин. Я прошу тебя быть моим секундантом!
Шеваршидзе (опешив). Что? Что случилось?!
К нему подходит Толстой.
Толстой. Здесь дуэль, князь. У вызывающего лица господина Гумилёва уже есть секунданты!
Кузьмин и Зноско- Боровский откланиваются.
Шеваршидзе. Я готов!
Толстой. Макс! Я и князь. Мы с тобой! Обговорим условия, господа!
Гумилев. Стреляться до смерти! На пяти шагах!
 По залу разносится возмущенный говор, многие из присутствующих спешат покинуть скандальное собрание. В это время на вышку поднимается все это время отсутствующий Головин. Не понимает, что происходит.
Головин. Господа! Господа! Куда же вы? Что происходит, господа?
Анненский. Дуэль.
Головин. Дуэль?! Какая дуэль?
Анненский. Достоевский прав! Звук пощёчины действительно мокрый!

                Дуэль.               
   В предрассветной мгле недалеко от Новой Деревни едва различимы силуэты людей, которые пытаются вытащить застрявший в снегу автомобиль. Это секунданты Гумилёва  Кузьмин и Зноско-Боровский. Шофёр машины из-за всех сил жмет на газ.
Кузьмин. Погоди, кажется, едет кто-то.
  Действительно, по дороге идёт еще один таксомотор, в котором сидят Максимилиан Волошин, граф Алексей Толстой и князь Сергей Шеваршидзе. Машина останавливается. Из неё выходят. Осматриваются. Волошин в шубе и калошах, замечает Гумилёва, который стоит поотдаль и не принимает  никакого участия в происходящем. Где-то возле него болтается и добытый с трудом доктор.
Шеваршидзе. Застряли?
Кузьмин. Да уже минут десять пытаемся сдвинуться с места и никак! Пистолеты?!
Шеваршидзе. Добыл у барона!
Кузьмин. У Мейендорфа?
Шеваршидзе. Да.
Кузьмин. Всё, Женя! Больше не могу, надо идти за дворниками!
Зноско-Боровских. За дворниками?! Куда?
Шеваршидзе. Да и где их найдешь в такую рань!
Шеваршидзе снимает пальто. Наваливается на машину вместе с Зноско-Боровским.
Шофер. Господа, подождите, подсоблю!
Глядя на их безрезультатные усилия к ним присоединяется и граф Толстой.
 Волошин, по примеру Гумилёва, тоже отошел было в сторону, пытаясь что-то рассмотреть впереди себя. На машину навалились уже в пятером.
Кузьмин. Безрезультатно. Может кончиться газ.
Шеваршидзе. Макс! Тут без тебя, видимо, никак!
Толстой. Не по правилам, князь! Нельзя!
Волошин. Если следовать правилам, то так можно и конного патруля дождаться. Не в моих это интересах, господа!
 Волошин слезает с сугроба, на котором стоит. Подходит. Просит выйти шофера из машины и вместе с князем Шеваршидзе пытается приподнять машину спереди. Им это удается. Машину сдвигают с места.
Зноско-Боровский. Коля! Всё! Поехали!
Гумилёв с отрешенным видом садится в машину вместе со своими  секундантами, которая тут же и отъезжает.
Толстой. Ну, что господа, ждем пять минут и едем!
Волошин. Да. Отдышаться, возможно, напоследок!
Волошин отходит опять к сугробам, стоит, смотрит вверх. Откуда-то  с деревьев слетает стая разбуженных галок. Потоптавшись немного на одном месте, возвращается к машине.
Волошин.  Я готов! Поехали, господа!
   Машина противника уже стоит на поле. Подъехал и автомобиль, в котором сидят Волошин,  Толстой, Шеваршидзе и доктор. Выходят. Волошин поскользнулся.
Толстой. Место какое-то болотистое!
Волошин. Господа! Я потерял калошу!
Шеваршидзе. Что? Какую калошу?
Волошин. На мне была калоша. Я потерял её, видимо, когда вытаскивали машину или чуть раньше.
Шеваршидзе. Надо поискать.
Толстой. Серёжа! Мы не будем возвращаться!
Шеваршидзе. Да?
Волошин. Господа! Я не могу стреляться в одной калоше!
Толстой. Так ты просто, сними её, Макс! Хорошо? Вторую калошу сними! Возвращаться – плохая примета!
Волошин послушно снимает калошу и кладет её в карман своей необъятной шубы.
Толстой направляется прямо через поле к  стоявшим, на нем противникам.
Шеваршидзе следует за  ним. Увидев это, секунданты Гумилёва направляются в их сторону. Сходятся. Совещаются недолго. Затем расходятся каждый в свою сторону.
Толстой. Серёжа, давай сюда пистолеты!
Шеваршидзе подает ящик с пистолетами,  найденными  накануне у барона Мейендорфа. Толстой вынимает их из коробки, проверяет.
Толстой. Князь! А где пыжи?
Шеваршидзе. Разве их нет?
Волошин. Господа! Я все же не вполне готов стреляться без…
Толстой. Без чего?
Волошин замолчал. Толстой смотрит на него, затем на его ноги, замечает на нем тонкие ботинки. Волошин переминается с ноги на ногу. Ему очень неудобно стоять на выступающей из снега кочке.  Толстой заряжает пистолеты, при этом рвет свой платок пополам и засовывает его куски в пистолеты вместо пыжей.
В это время доктор, все-таки вышедший из машины, направляется было к стоящим на поле секундантам. Лет доктору уже немало, он невысок и кругл, сделав пару шагов, он чуть не провалился в талую воду. На помощь ему приходит Кузьмин.
Кузьмин. Давайте мне ваш ящик!
Толстой тем временем, прыгая с кочки на кочку, бегом направляется к Гумилеву с пистолетами в руках. По дороге проваливается по пояс в болотце, занесенное снегом. Поднимает коробку с пистолетами как можно выше, выбирается. Гумилев с виду очень спокоен. Толстой подбегает к Гумилеву, подает оружие. Гумилев берёт пистолет почти, не глядя.  Его безотрывный взгляд устремлен на Волошина. Затем Толстой направляется к Волошину, стоящему широко расставив ноги, уже в совершенно мокрых ботинках. Волошин берет пистолет у Толстого.
Толстой. Я предлагаю вам помириться господа! Одумайтесь!
Гумилёв. Я приехал драться, а не мириться!
Доктор. Я буду в машине, с вашего разрешения!
Толстой. Как распорядитель дуэли вынужден еще раз сообщить противникам, что они стреляются на расстоянии пятнадцати шагов и до…
Гумилев. Начинайте, граф!
                Толстой отмеривает шаги.
Гумилев. Не делайте таких неестественно широких шагов,  граф Толстой!
    Толстой начинает сначала. Отмерил ровно пятнадцать шагов. Отметил места встречи противников.
Толстой. К барьеру, господа!
        Гумилев и Волошин встали друг напротив друга.
Толстой. Я начинаю счёт, господа! Раз, два…
В это время Кузьмин, у которого сдали нервы, громко охает и садится в снег, закрыв лицо медицинским ящиком доктора.
Толстой. Три!
     Гумилев нажимает на курок. Грохот выстрела.  Красная вспышка света. Волошин остался на ногах. Вдруг у него в ушах начинается какой-то «стеклянный» шум. Волошин нажимает на курок. Выстрела не происходит.
 Гумилев. Я  требую, чтобы этот господин стрелял!
Волошин. У меня была осечка!
Гумилёв. Я требую второго выстрела!
    На этот раз Волошин долго целится. «Стеклянный»  шум усиливается, покрывая собой всё видимое пространство. Волошин смотрит на Гумилёва и видит … летний стол своего дома в Коктебеле, по которому ползают тарантулы, улыбающиеся лица друзей, Гумилёва, возбужденного игрой и что-то спрашивающего у него, свою маму Елену Оттобальдовну и Лилю с перевернутым лицом. Лилю он видит очень хорошо,… внезапно он опускает пистолет.
Волошин. Вы отказываетесь от своих слов?
Гумилёв. Нет!
Волошин поднимает пистолет. Снова целится. И на этот раз достаточно долго. Нажимает на курок. Глухой звук второй осечки.
Гумилев. Я требую третьего выстрела! Я требую этого!!!
Шеваршидзе. Алёша! Хватай скорее пистолеты!!!
Шум в ушах у Максимилианна Александровича усиливается, а затем совсем пропадает.
Толстой бежит к Волошину, выхватывает из его руки пистолет, стреляет в снег, гашеткой ему обдирает палец. Капли крови на снегу.
Шеваршидзе. Кончено!
Зноско-Боровский. Кончено! Кончено!
Кузьмин. Кончено!
   Гумилев поднимает брошенную им ранее в снег шубу и, ни на кого не глядя, направляется к автомобилям. Шеваршидзе облегченно крестится.
Гумилев уже сидит в машине между своими такими преданными ему друзьями, бледный, спокойный, отрешенный. Он смотрит в окно отъезжающего таксомотора и почти не слышит, что они ему говорят.
Кузьмин. Ну вот, слава Богу, все и закончилось. Без крови.
Доктор. Да уж.
Кузьмин. Вот, возьмите ваш ящик, доктор! (Передает доктору ящик). А я,  знаете ли, господа так этими инструментами грудь себе отшиб! Не посмотрите ли, доктор?
                Доктор согласно кивает.
Доктор. От чего же нет? Приедем  и осмотрю!
Кузьмин. Коля, ты то как? Что всё молчишь?
   Гумилев печально улыбается, затем смотрит в сторону. В окно, затем немного поворачивается назад, так как в машине тесно. Он видит отъехавшую другой дорогой машину противника. С тоской смотрит в окно. Он зачем-то  лезет в карман и вместо платка  достает оттуда голубенькую змейку-браслет. На мгновенье зажимает его в кулаке. Затем кулак разжимается, и змейка летит в грязный снег.
Тем временем «противник» после всего пережитого не сразу сел в таксомотор. Несмотря на убеждения секундантов покинуть место дуэли немедленно. А спустя несколько минут. А когда сел, то захотел вернуться к тому месту, где он с князем вытаскивал машину Гумилева, под предлогом найти пропавшую калошу. Вид у него был очень растерянный. Несмотря на всю нелепость просьбы, ему уступили. Когда же вернувшийся на «место данного происшествия» Максимилиан Александрович вышел из машины, то никакую калошу он, конечно, искать не стал. А пошел зачем-то на тот самый мокрый сугроб, на котором он стоял до тех пор, пока его не позвал  на помощь вопреки дуэльному кодексу князь Сергей Александрович Шеваршидзе. Волошин поднял голову вверх и подставил лицо, вдруг посыпавшемуся сверху снегу… тот же самый снег  щедро сыпал и на окно таксомотора, в которое смотрел и Николай Степанович Гумилев. И вместе со снегом откуда-то сверху почти с небес посыпались и его гумилевские стихи.
               Ещё не раз вы вспомните меня
               И весь мой мир, волнующий и странный.
               Нелепый мир из песен  и огня,
               Но меж других, единый не обманный.
               Он мог стать вашим тоже  и не стал
               Его вам было мало или много.
               Должно быть, плохо я стихи писал
               И вас не праведно просил у Бога.
               Но каждый раз вы склонитесь без сил
               И скажите: Я вспоминать не смею.
               Ведь мир иной меня обворожил
               Простой и грубой прелестью своею.
               
                ФИНАЛ.
               
   Лиля идет по улице. В Петербурге никак не закончится оттепель. Выпавший было снег осел плотным туманом в воздухе. Со всех сторон слышится «Гей, гей!» или «Посторонись!». Но Елизавете Ивановне Дмитриевой, молодой женщине двадцати двух лет, самой яркой частью которой стала иная, имя которой Черубина де Габриак, всё равно. Она идет близко-близко к стоящим на улице домам, пытаясь удержать себя за равнодушные их стены и не обращая никакого внимания на карету, медленно ползущую вослед. Лиле плохо. Она разговаривает сама с собой.
Лиля. Если кто-нибудь скажет мне, кто я такая? Если кто-нибудь сумеет разгадать мою тайну, то пусть мне об этом скажет, пусть скажет!
Лиля остановилась, смотрит на вверх и видит ту же ротонду, которую видела в феврале месяце с Николаем Гумилевым. Лиля начинает плакать. Из кареты выходит высокая молодая рыжеволосая девушка в темной накидке, напоминающая лицом Черубину. Жестом она отпускает стоящую рядом карету с горестным гербом «Vae victis». Подходит к Лиле. В руках у  Черубины лиловая роза. 
Лиля. Вы?!
Молодая дама молча вытирает платком мокрое лицо Лили.
Лиля. А я вас так боялась!
Молодая дама нежно смотрит на неё. Отдает ей свой цветок и быстро уходит в петербургский туман… Опомнившись, Лиля, почти бежит, насколько ей позволяет больная нога вслед за незнакомкой. Заворачивает за угол. Натыкается на какого-то господина.
Лиля. Простите, вы не видели здесь барышню в темной накидке?
Господин (пожимая плечами). Нет.
Лиля кидается к паре, идущей по другой стороне улицы.
Лиля. Простите? Вы не видели сейчас рыжеволосую девушку, в руках у неё был цветок?
   Пара останавливается. Мужчина смотрит на Лилю.
Мужчина. Как и у вас?
Лиля. Нет. (смотрит на цветок в руке). То есть, да! Она мне только что его отдала! Высокая рыжеволосая девушка в темной накидке!
Мужчина. Никого не видели!
               Пара поспешно удаляется.
Лиля. Но как же! Она только что завернула за угол! Кажется, я схожу с ума!
  Лиля оглядывается по сторонам. Клочья тумана по-тихоньку рассеиваются. Лиля видит впереди себя великолепный костел Святой Екатерины. Лиля идёт в костёл.
    В костёле пусто и полутемно. Ни одного посетителя. Лиля различает белеющий воротничок старого ксендза, стоящего возле алтаря. Завидев её, он заходит в исповедальню. Лиля идёт следом. Плачет.
Ксендз. Что случилось с вами?
Лиля. Я очень виновата перед несколькими близкими мне людьми. Не могу разобраться в своих чувствах…
Ксендз. Я никогда не видел вас раньше.
Лиля. Это так, я православная.
Ксендз. Дитя моё, вам нужен ваш батюшка!
Лиля. Нет, святой отец! Выслушайте меня! Я давно не была на исповеди.
Я очень вас прошу!.. Очень!
Ксендз. Хорошо. Я слушаю вас. Говорите!
Лиля. Слышали ли вы о графине Черубине де Габриак?
Ксендз. Нет. Никогда.
Лиля. Вы совсем не читаете литературных журналов?
Ксендз. Я священник. Читаю Библию. Говорите о том, что касается лично вас.
Лиля. Не знаю, чего хочу на самом деле… я… дело в том, что я пишу стихи с тринадцати лет. Теперь мне кажется, что я больше не смогу писать, и мне от этого очень больно…
Ксендз. Сколько вам лет сейчас?
Лиля. Мне двадцать два года.
Ксендз. Вы замужем?
Лиля. Я помолвлена с одним человеком, … но мне кажется, я не люблю его! Он – инженер. Сейчас отбывает воинскую повинность ... ах, я всё не о том!
Вы, действительно, ничего не слышали о Черубине де Габриак?
Ксендз. Среди моих прихожанок нет  женщины с таким именем.
Лиля. Но она существует реально! Я только что видела её… по дороге сюда или мне показалось?.. Она отдала мне свой цветок, который я держу сейчас в руках!  И я предполагаю, что именно она привела меня сюда к вам!
Ксендз. Успокойтесь! Я только сказал, что не знаю её!
Лиля. Дело в том, что Черубина де Габриак это еще и я!.. Не пугайтесь! Это мой литературный псевдоним, под которым один журнал издавал мои стихи.
Ксендз. И именно этот факт вас так расстроил, дитя моё?
Лиля. Нет …, то есть, да… Я и мой друг, с которым мы вместе придумали это, стали замечать реальные признаки существования этой женщины…, понимаете?.. Мне приходилось от её имени звонить редактору журнала, а также посылать стихи в специальном конверте с гербовой печатью. И вот кто-то, но не я и не он, стал отправлять от имени Черубины другие письма, точно в таком же конверте…
Ксендз. Вы не задумывались над тем, что вас переиграл злоумышленник?
Лиля. Нет. Это мне  приходилось водить за нос большое количество людей, знакомых с моими стихами. Я сама была злоумышленником для других!
Ксендз. Вы совершили большой грех! Сказано в Писании: не лжесвидетельствуй!
Лиля. Это не единственный мой грех, отче! Несколько дней назад из-за меня стрелялись! Двое близких мне мужчин! Была дуэль! Но, слава Богу, никто не убит!
Ксендз. Вы сказали, двое близких вам мужчин! Поясните, о какой близости вы говорите?
Лиля. Я говорю вам о том, что в заповедях вы называете прелюбодеянием…
Ксендз. Прелюбодеяние – является одним из смертных грехов. Вы хотите покаяться?
Лиля. Я не могу прямо ответить на этот вопрос. Все гораздо сложнее…весной этого года я познакомилась с молодым человеком, который полюбил меня. Мне казалось тогда, наше чувство взаимно. Мы стали встречаться. Все дни были вместе и друг для друга.  Он много раз звал меня замуж, но я ни когда не соглашалась на это, так как была уже помолвлена. Надо сознаться, что я не любила моего жениха, я только его жалела… Он же  видел моего жениха и очень  ревновал. У него, знаете ли, было особое упрямство и железная воля, а у меня желание  мучить!.. В мае мы вместе поехали в Коктебель. Там все изменилось… Судьбе было угодно свести нас троих вместе, … и я сделала выбор в пользу другого. С ним, другим и была придумана Черубина. Но это было позже…, а пока я попросила первого уехать, ничего ему не сказав, … он счел это за каприз, но уехал. Я же жила в то время лучшие дни моей жизни. Вернувшись в Петербург, я обнаружила неожиданно для себя, что и тот первый остается для меня странно близким… Мне все казалось, зачем выбор, хочу обоих!.. И, конечно же, вновь принялась мучить первого. Вот, в этом, пожалуй, я и раскаиваюсь! Безумие! Всё безумие… и я была безумна,… меня предупреждали …, когда я устала от напряжения, которую привнесла в мою жизнь эта играми со стихами, затеянная в начале, как безобидная шутка, я сама разоблачила себя,… первый почувствовал себя дважды одураченным и решил отомстить мне так, что второй вызвал его на дуэль!!! А теперь, когда они стрелялись, и чудом не убили и друг друга, я совершенно сделалась больной…, я чувствую, что источаю только яд!
Ксендз. А где все это время был ваш жених?
Лиля. Какой жених?  Ах, Воля… Он добрый, очень добрый. Это я … я, … всё, к чему я прикасаюсь, становится ядовитым. Вот, в чем состоит мой тяжкий грех. Понимаете?! Я не делала этого намеренно, я просто хотела быть любимой! Вероятно, я уйду от Максимилиана, но я сейчас не могу думать о Воле!
Ксендз. Вы должны понять, что вы не только жертва собственного честолюбия, но и соучастница. Страсть человека ведет к гордыне, гордыня к жадности. Вам необходимо осознать это … для этого  нужно время  …, что же касается вашей мистификации, то подобного рода маскарады происходили и в другие времена, но мало кому удавалось выйти из них без духовного поражения,… вы обманывали, … и обманулись сами…, вот печальный итог вашей игры … у вас есть семья? Подумайте о ней! Вы не можете выйти замуж за человека, вместе с которым сотворили ваш псевдоним, унизив, если я правильно вас понял, этим другого. И если это так, то вы никогда не сможете переступить эту черту, иначе вас не было бы здесь сегодня …, подумайте о вашем женихе, с которым вы помолвлены,… подумайте о нем. Хотите ли вы еще причинить кому-то боль?
Лиля. Нет! Это я твердо знаю! Нет!!! Это, пожалуй, единственное, что я сейчас понимаю, …  но Черубина, она как сестра мне… она – лучшая я…
Ксендз. Она уже тоже часть вашего прошлого. Сотворили вы её или  только миф о ней. Не важно! Вам сейчас нужен покой. Эмоциональный покой.
                Лиля хочет что-то возразить.
Ксендз. Ваша игра зашла слишком далеко…и чуть не привела к трагедии. Удалитесь от неё сами! Удалитесь! В наше время мне встречались люди, опьяненные поэзией, больше чем вином. Вы - тонки эмоционально, впечатлительны и неуравновешенны. Вы понимаете это? Мне кажется, что нет.
Лиля. Поэзия для меня самое святое, что есть в жизни. А еще любовь… всё, что вы называете грехом.
Ксендз. Но вы и есть грешница, дочь моя.
Лиля. Простите. Но почему вы называете меня так? Я просила вас выслушать меня… Я – теософ.
                Ксендз вздыхает.
Ксендз. Мне показалось, вам нужен совет. Вы пришли ко мне, просили выслушать вас. Я выслушал. И как священник я не могу не указать вам на причину вашего тягостного состояния. Вы больны грехом.
Лиля. Хотите, я прочту вам одно моё стихотворение?
                Ксендз молчит.
Лиля. Моя любовь – трагический сонет.
      В ней властный строй сонетных повторений.
      Разлук и встреч и новых возвращений.
      Прибой судьбы из мрака прошлых лет.
      Двух девушек незавершенный бред.
                Ксендз печально кивает.
Ксендз. Вот именно. Бред.
        Лиля его уже не слышит. Она продолжает.
Лиля. Порыв двух душ, мученье двух сомнений,
      Двойной соблазн небесных искушений,
      Но каждая сказала гордо: «Нет!».
      Вслед четных строк нечётные цертеты
      Пришли ко мне возвратной чередой.
      Сонетный свод сомкнулся надо мной.
      Повторены вопросы и ответы:
      «Приемлешь жизнь? Пойдешь за мной вослед?
      Из рук моих причастье примешь?» - «Нет».
     У Лили перед глазами замелькала её прошлая жизнь. Её  первая встреча с Гумилевым,  их прогулки, свидания, разлука, встреча с Максом в Коктебеле. Её счастливое лето. Её счастливое лицо. Его лицо. Её глаза. Глаза Макса. Его лицо укрупняется и заполняет все другие Лилины образы, в то время как её губы шепчут: « Нет!». Ксендз молится. Лиля замолкает, а затем…

Лиля. Что? Я безнадёжна?
Ксендз. Мне остается только молиться за вас, дитя мое.
Лиля. И всё-таки, это не жадность была. Это тоже была любовь. Теперь я точно знаю, что во мне есть две души. И одна из них любила одного, а  другая – другого!
Ксендз. Это заблуждение, большое заблуждение. Душа человеческая бессмертна и неделима! Такие ощущения и приводят к расстройствам психики. Послушайте меня!.. Вы…
Лиля. Прощайте, святой отец! Благодарю, что выслушали меня! Мне очень нужно было, чтобы меня кто-нибудь выслушал! Мне теперь многое прояснилось, … прощайте … и ещё раз благодарю!..
  Лиля встает, кладет цветок на скамеечку,  вытирает вновь набежавшие слезы и выходит из исповедальни. Идёт к выходу. Ей стало лучше. Но сильно разболелась нога, и она хромает. Ксендз, сотворив молитву, смотрит ей вслед. В дверях Лиля оборачивается. И тут в приоткрытую дверь костела вихрем влетает не то морозная пыль, потому что оттепели пришел конец, не  то остатки седого тумана. Облик Лили неудержимо меняется. И пред старым ксендзом в дверях  стоит прекрасная рыжеволосая незнакомка в темной накидке. Ксендз  невольно крестится. Печально улыбнувшись, она покидает костёл.

P.S. Через неделю после состоявшейся между ним и Максимилианом Волошиным дуэли, Николай Гумилев делал третье по счету предложение руки и сердца юной поэтессе Анне Горенко в Киеве. И неожиданно получил согласие на брак, который и состоялся 25-ого апреля 1910 года. Видимо, в Киеве тоже читали петербургские газеты.
Максимилиан Александрович Волошин в самом конце января 1910 года, оставив все свои обязанности в редакции журнала «Аполлон», покинул Петербург. Истинной причиной такого отъезда в разгар зимнего сезона являлись его расстроившиеся личные отношения с Елизаветой Ивановной Дмитриевой, которая в марте этого же года просила его, когда он находился уже в родном ему Коктебеле, прекратить с ней вообще какую-либо переписку… Спустя время они возобновили дружественные отношения в письмах. И сохранили их до конца её жизни. Виделись же они после всего случившегося между ними всего два раза. Последний раз в уже в 1926 году. Сама же Елизавета Ивановна всё-таки вышла замуж за своего жениха Волю или Владимира Васильева лишь в мае 1911 года. Женился и Сергей Константинович Маковский. Он остался верен самому себе. Любитель красивых женщин из кордебалета марьинского театра увел красавицу-жену у  поэта Владислава Ходасевича. Случилось это примерно через год, после описанных выше событий.
За несколько месяцев до своей смерти Николай Гумилев все-таки простил своего обидчика Максимилиана Волошина и подал ему в знак примирения руку. Эту случилось в 1921 году в Крыму.


 Автор предлагает данную версию как фильм полного метра, так же как и двухсерийный фильм для телепроекта под названием «Иверни». Иверни – это расколотые кусочки единого и целого, камушки или ракушки, лежащие в беспорядке. Отсюда и происхождение идеи самого сериала, не вмещающей в себя историю жизни Максимилиана Волошина от «А» до «Я», а являющей собой разные и беспорядочные на первый взгляд периоды его жизни.  Серия первая одноименная « Черубина». Серия вторая « Марина». Об отношениях Максимилиана Волошина и Марины Цветаевой, а также и о самой Марине. И две - четыре серии о самом Волошине, включающие в себя самые интересные факты его биографии, начиная с раннего детства.