мемуары коммуниста

 Мемуары коммуниста.

Так как я вырос под крылом матери коммунистки, причём коммунистки, а не просто члена партии, у меня первоначально и сомнений не было, что сейчас вот я комсомолец, а потом вступлю в партию.       Это даже не обдумывалось, это само собой подразумевалось.
Конечно, в семье у нас говорили и о репрессиях 37, и о голоде 33, и о всякого рода нынешних несправедливостях, но я свято верил, что это   «кое где у нас порой», а вообще то мы под руководством КПСС  идём  к победе коммунизма.
Сейчас я даже не помню, когда я осознал невозможность находиться в рядах КПСС.  В тисизе я не мог чувствовать абсурда нашего производства.     Разрыв между изысканиями и строительством невелик, степень ответственности весьма высока, поэтому за качеством информации, добросовестностью исполнителей следили внимательно, на контрольные выработки в случае каких то сомнений не скупились. Это я потом узнал, что требуя добросовестности от исполнителей, стремясь исключить любые приписки со стороны полевиков, руководство геолотдела само занималось приписками, актируя скважины, пробуренные шнеком, как  пройденные змеевиком и ложкой, что стоило намного дороже.
Другое дело в Нерудке – там для приписок было широкое поле. И хотя отказался участвовать в приписке объёмов, что могло повлиять на качество информации, я и не подумал вступать в борьбу, разоблачать приписки иного рода –ширина канав, крепление,  сечение шурфов и т.п.
Видимо понял, что это система, я один и бороться бессмысленно, но никаких терзаний по этому поводу я не испытывал –наверное, я конформист по натуре.
Однако, когда Миша    Берендеев, который привозил каждый вечер пробные мешки с лессовидной супесью, которую он отбирал из обрывов, а потом рисовал скважины, пооткровенничал мне, что он кандидат в члены  КПСС, это царапнуло мне по сердцу.
Я, правда, тоже агнцем не был, но мы, с   Толей Медведевым, в самом деле бурили скважины и опробовали песок, который мог оказаться пригодным, а мог и нет.     Другое дело, что мы бурили стаканом с рук, а писали бурение с копра бригадой из четырёх человек, но информацию то мы добывали.    А Миша то рисовал скважины, а пробы отбирал из отложений, в которых песка заведомо быть не могло, тем более –пригодного для строительных работ.
Помню, я спросил  его – а зачем тебе это надо, имея в виду его заявление о приёме в партию. Идеи коммунизма тебе до лампочки,   так ради чего себе на шею лишние хлопоты вешать?
-Э-э-э! –сказал он. – Теперь то меня не так то просто с должности начальника убрать.
И мне стало что называется «западло» быть на него похожим.
Правда, через несколько лет он загремел под суд за неподтверждение запасов.      Но может, членство в партии и помогло ему отделаться условным  сроком.
Но  и там, где работы велись добросовестно (точнее -по установимшимся правилам), хватало дебилизма. Ну вот, были горняки профессионалы, которые без труда могли вырабатывать больше своих 200 кубов канав.         Спросил – а почему не  даёте больше?
- А зачем?  Раз заработаешь – и расценки срежут. И не только мы пострадаем, а и остальные работяги.
Спрашивается, зачем резать расценки?   Ведь увеличение выработки не связано ни с внедрением новой техники, ни с применением новых технологий -  те же кайло и лопаты.
В конце концов у меня сложилось убеждение,  что советское общество в социальном тупике, верхи сознательно или несознательно тормозят наше движение к коммунизму ради собственного спокойствия и благополучия. Но я был убеждён также, что хотя мы находимся в застое, откатное движение, возврат в капитализм невозможен, так же, как я не видел сил, способных изменить ситуацию.
Надежду я видел вне страны –национально-освободительное движение, рост числа стран социалистической ориентации в «третьем мире» подорвёт экономическую базу капитализма, в развитых странах произойдут революции, а это приведёт к общему прогрессу, в том числе и у нас в стране.
Типичный троцкизм, хотя я тогда этого и не знал.
Но выработав для себя подобное мировоззрение    я получил и удобное оправдание пассивности: вступив в партию, я обязан буду обнародовать свои взгляды, выступить в их защиту, а это неминуемо приведёт к исключению из партии. Стоит ли огород городить?
Но в конце семидесятых стыд за наше руководство и  положение в стране стал нестерпимым и появился зуд хоть что то делать.
Я сочинил два стихотворения, с критикой Брежнева и режима, читал их в нерудке.                Ав 15 районе, где я тогда работал, не рискнул. Нерудка отличалась неким фрондёрством, а гидроспецгеология, просматриваемая КГБ, к фронде не располагала.
Стал я подумывать о распространении листовок.  Пока вне конкретных намерений – а что если…
Первый вопрос – как размножать. На машинке или светостоле? Но это всё равно, что ставить на листовке подпись – изготовлено в геологоразведочной партии.
Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы я напоролся на дурака порешительней да посмелее, но пока я в одиночку колебался между стыдом и страхом, произошло вторжение советских войск в    Афганистан и я вздохнул с облегчением.
Нельзя же, в самом деле, вредить режиму, который ведёт войну, которую я считаю справедливой.
Интересно, что стыдясь за Брежнева, в какой то мере его презирая, я, узнав о его смерти, испытал не радость или облегчение, а тревогу, какую то подавленность и совершенно искренне выступил на траурном собрании в Нерудке, сказав о завершении эпохи и призвав к объединению вокруг  КПСС и его центрального комитета.
Перемен ждали все.  Но каких?
Отмечу такой случай – я ехал домой на троллейбусе. Стемнело, за окнами троллейбуса чернота и вот, на остановке  «крытый рынок» какая то женщина средних лет остановилась в проходе, выпрямилась и изрекла:           запомните – через три года после смерти Брежнева начнётся война.
 И вышла.
Я запомнил.       Дав, вроде бы через три года войны не было, но это как посмотреть. Через три года к власти пришёл Горбачёв и началась перестройка, которая плавно переросла в перестрелку.
Но это уже потом, а пока после Брежнева стал Андропов. Помню, в поле, когда я работал на «ступе»(установке вибрационного бурения), в одном из совхозов услышал от его директора выражение – один андроп- единица измерения страха.
Но и говоривший и вообще большинство населения восприняли   Андропова и его меры с надеждой.
Брежневское разгильдяйство надоело всем и как знак протеста, акт фронды, на ветровых стёклах автомобилей появились портреты Сталина. При этом люди отлично понимали, что хотя рыба гниёт с головы, чистить её начинают с хвоста, и те же шофера, клеившие портреты Сталина на стекло, понимали, что наведение порядка может и по ним стукнуть, по левым рейсам, калымам и припискам.
Ведь то, что я, в конце семидесятых, склонялся к необходимости действий – это ведь не только моё настроение. Просто – не знали что делать. Демократическое диссидентство а ля сахаров тогда отвергалось  подавляющим большинством, а коммунистической оппозиции не было.
Поэтому тогда в молодёжной среде появились нацистские группировки. Было ли это стихийное движение, или кто то его специально организовывал, но психологическая подоплёка понятна. Раз ты отвергаешь режим и его святыни, то уж надо брать то, что не признаётся, а отвергается, проклинается теми, кто поклоняется святыням.
Разумеется, в стране, где война с фашизмом затронула, в той или иной мере, всех, это вызвало шок, о нацистах узнали, заговорили, недоумевали.      Но это был именно всплеск, сколько ни будь массовым и долговременным это движение не стало.
  О забастовках, о каком то рабочем сопротивлении слышно не было, но это не значит, что его не было.
Так, зимой 1981-1982 года в Майско-Бердском отряде не завезли хлеб. Были там и другие трения между начальством и буровиками, но отсутствие хлеба  очень удобный повод обострить ситуацию. Коля Зулин организует забастовку и ночная смена на работу не выходит.           Сразу нашлись и бензин и время, ночью начальник выехал в село и к утру хлеб был. Утрясаются и другие спорные вопросы, и утренняя смена выходит на работы.   Всё полюбовно, вот только идёт рапорт начальнику партии    и   Зулин   «со товарищи»  получает выговор за прогул.
Видимо – это была общая схема –быстрое удовлетворение требований, наказание зачинщиков и замалчивание происшедшего.
Моё вступление в политическую борьбу, если это можно так назвать, связано с геологией.
Сергей  Троицкий писал тогда отчёт по ревизионным работам на имеющихся месторождениях и проявлениях нерудного сырья, при этом он анализировал и экономическую составляющую работ и с удивлением обнаружил, что экономические показатели предприятия не улучшаются, что неуклонно возрастают затраты на единицу разведанных запасов.
Он обнародовал свои наблюдения  в нижней камералке, а там масла в огонь подлил                Гелий Сергеевич Трофимов, отлично разбиравшийся в экономике.
Я уже не помню в чём дело, но разъяснения  Трофимова вызвали в нас возмущение – сколько денег выбрасывается зря, хотя очень просто всё было сделать по уму.
Мы не связывали это с существующей экономической системой и считали, что главные виновники – это руководители нашей нерудной партии, а посему решили добиваться перемен, подав соответсвенно аргументированное письмо руководству объединения.
Подстрекателем и зачинщиком, заварившим кашу, был Верещагин, он сбил с пути истинного  Троицкого, ну а я, если и недостаточно смел, чтобы стать первым, слишком нерасторопен, чтобы стать вторым, то уж стать третьим никогда не откажусь.
Более того, я добавил ещё один пункт в  «обвинительное заключение».
Материалы, подобранные Троицким и Трофимовым касались нерационального размещения месторождений, переразведки месторождений общераспространённого сырья, отказа от разведки месторождений с более качественным и выгодных для добычи сырьём  в пользу худших по качеству, но более простых для организации буровых работ.
Я добавил соображения по методике: считается, что агрегат вибрационного бурения даёт стопроцентный выход керна, но на деле в очень плотных глинах при бурении малым диаметром            в   «стакан» набивается 50-60см глины и далее буровой наконечник работает как зонд, раздвигая глины и не забирая материал.
 А  отбор полузаводских проб с помощью куста скважин вовсе не является полностью представительным, так как наблюдается загрязнение нижних слоёв верхними, а в глинистых породах мягкопластичной, а тем более, текучепластичной и текучей консистенции нижняя часть разреза остаётся, по сути, недоопробованной.
В основном, конечно, письмо составили Троицкий и  Трофимов.     Но вот с подписание вышла заминка.  Первая троица определилась быстро – Верещагин, Троицкий, Лобанов.
А вот  Трофимов заменжевался и только под давлением Верещагина – что ты боишься, тебе же всё равно через несколько дней на пенсию- письмо подписал.  Прошли по камералкам, но дополнительно подписали только  Ванифатьев и  Вера Ильиных. Кто то забоялс, а кого то из потенциальных бунтарей на месте не оказалось – поле, командировка, больничный.
А тут, как назло, в партию приехал отраслевой геолог объединения по нерудному сырью      Сычёв.  И кому то, по моему, Вере Ильиных, пришла в голову идея показать письмо Сычёву. Я был категорически против.     Если письмо отдать письмо Сычёву(а значит и руководству Нерудки), то Сычёв и компания подготовят контрдоводы, проведут предварительную обработку начальства объединения и эффекта от него не будет.   Но Юрий   Львович Верещагин заговорил об этике, что негоже действовать исподтишка, мы правы и нам скрывать нечего.
Короче, состоялось обсуждение письма в кабинете начальника. Присутствовали геологи и техники(разумеется, что в тот момент были не в поле и не в отгулах, а в камералке), руководство партии и Сычёв.   Письмо зачитал я, потом началось обсуждение. Перед каждым руководителем лежал текст письма, но Шкандыбин, главный инженер, всё пытался заглянуть в экземпляр  Сычёва, пытался придвинуть его к себе,  тот недоумённо отодвигал и, в конце концов, сказал – у тебя же свой есть.       А Ванифатьев шепнул мне на ухо:    Шкандыбину не текст нужен, он хочет знать кто подписал.
Ну, в общем то, всё кончилось так, как я и ожидал – ничем. Но вряд ли что изменилось, если бы письмо попало прямо в объединение. Впрочем, нельзя сказать, что уж совсем ничем.    Напоследок руководство партии сделало таки пакость    Трофимову – отказало ему в законном праве работать два месяца получая одновременно пенсию и оклад.
Я отделался пустяком – Сычёв  «пнул» мой проект на поисково оценочные работы на Луговском и Ревнёвском месторождениях.         Проект отдали на переделку Троицкому,  но  Сычёв и его первоначальный вариант отверг и всё, в конце концов, вернулось к тем мерам, что предлагал я.
История с письмом произошла зимой   1984-85 гг.   время Черненко. Вроде всё притихло, отпустили арестованного при Андропове начальника ОРСА     Лозового, замолкли про другие громкие дела, но все были уверены, что это временная заминка –шёл период  «пышных похорон»
Полина фомина, одна из наших геологинь подрабатывала техничкой и речь     Горбачёва услышала в коридоре, когда пол мыла.
Первая  её мысль была – что  мужик мелет? Его же посадят.
Почти все тогда восприняли   Горбачёва на  «Ура» и я тоже.   А почему? Думать и анализировать были не приучены –голосуй сердцем.      Пришёл лидер, которого  «никто не поддерживает», который сам ходит и говорит правду.
А что значит – правда? Особенно для политика такого уровня. Ведь самая главная правда в том что сказал Андропов –надо разобраться, что из себя представляет наше общество и где мы находимся,   
А Горбачёв сразу стал топить истину в мелких правдочках о надоях коров.       Если раньше истину топили в победных реляциях(а эти победы не были ложью), то  Мишка- меченный начал топить правду  в критике, вытаскивании на свет  божий недостатков.
Но это было позднее.  В  январе я «влип»  в трезвенное движение.    Сергей Троицкий принёс в камералку магнитофон и включил лекцию   Жданова. Жданов был инженером или научным сотрудником в каком то физическом институте, но дело не в этом. Говорил он не о физике, а о пьянстве.  Но это была не обычная лекция о вреде алкоголя, он вопрос ставил в другой плоскости- то что спирт губит твоё здоровье –это твоё личное дело. Но он губит здоровье нации и бросать пить надо не для того, чтобы  прожить дольше на две недели или на два года. А для того, чтобы не вовлекать в пьянство других, для того, что если не спасать нацию от алкогольного вырождения, то не прилагать своих личных усилий для её погибели.
Я списался с институтом, получил материалы, стал их распространять, вовлёк в это движение единомышленников.  Как это ни парадоксально, но трезвенное движение было раздавлено антиалкогольными мерами     Горбачёва. Одно дело, когда общество трезвости образовывается в порядке самодеятельной инициативы, и совсем другое, когда  его приказывают создать.
Но трезвенное движение –это вне    Нерудки, в Нерудке я единомышленников не нашёл.
Но в партии наша компания смутьянов осталась неудовлетворённой. Само собой продолжился сбор материалов по геолого-экономической политике, а также сбор компромата на начальство.      
Мы накатали новое письмо, и пошли с ним в комитет партийного контроля при центральном райкоме партии.   Результатом было открытое партийное собрание в присутствии представителей райкома. Секретарь парторганизации(по моему- Колосков)   сказал, что собрание должен вести такой то, но в силу таких то(каких –не помню) причин вести собрание поручается Мамакину.     Но он то был ас, он знал, кому дать слово, а кого не заметить. Не дать слово подписантам он не мог, но мы получали возможность выступить по разу, а наши противники по два и более. Помню,  Галактионов с заднего ряда шипел на нас - вы что, крови хотите?
Перед собранием я предлагал договориться, кому и что говорить, о чём помалкивать. Но опять же    Верещагин –наше дело правое, что хитрить, мы их правдой задавим.
В результате ожидаемого эффекта не получилось.   И многое испортила Вера Верещагина, которая свела конфликт на бабско-бытовой уровень.
Естественно, наши противники знали значительную часть наших обвинений, чего не знали –догадывались, а мы зачастую повторялись, а что то забыли сказать. Короче, если бы не вмешательство райкомовских работников, нас бы размазали по стенке. И результат был весьма заметный, но совсем не тот, на который мы рассчитывали.  Начальник,  Борисов Михаил Тимофеевич, ушёл на пенсию, выплатив за два куба пиломатериалов, потраченных на личные нужды( с какой иронией я вспоминал эти два куба, когда воровали заводы), ушёл на пенсию и       Шкандыбин, а их места заняли молодые, Иванов и Тишелович, но всё осталось по прежнему.
Словом, мы убедились, что дело не в личностях, дело в системе.
Восемьдесят шестой и восемьдесят седьмой годы –это годы  антиалкогольной кампании, буровые вахты приезжали трезвые.        Казалось бы –только радуйся.      Но радовались не все –пьяным народом легче управлять. Вот в 1987 году Череватов без предварительной договорённости, не имея земельного отвода привёз отряд на участок, думал –тяп –ляп и в дамки. А ему в отводе отказали.     В другое время элементарно – спровоцировал пьянку и можно ругать бичей, срывающих работу.      А тут отряд стоит, буровики трезвые и головотяпство начальника как на ладони.  После того памятного собрания  я как то отошёл от общественной жизни.    Троицкий уехал в Афганистан, а Верещагин и примкнувшая к нему  Колоскова  всё больше скатывались от борьбы за идею,  против каких то конкретных порядков к борьбе против определённых личностей.    
По моему, даже характер у них стал меняться в худшую сторону.  Благородный и неунывающий Верещагин вдруг стал подозрительным и непримиримым,   а в спокойной Людмиле появились какие то истерические нотки, возможно потому, что как раз в то время её муж, зам начальника по хозчасти ушёл к другой, нашей завскладше.  Здесь как раз в связи с изменением штатного расписания Галку Куценко  перевели из геологов в техники и она подала в суд на восстановление.     В конце концов, она была мать троих детей, но дети уже подросли, и от выезда в поле она не отказывалась, автором отчётов она тоже была и стаж за плечами приличный.
Хотя почему именно её –тоже понятно.   Работала она своеобразно – вроде бы весь день разговаривает на посторонние темы, но отчёты, тем не менее, сдаёт в срок.         Кроме того, в конфликтных ситуациях она взрывалась и резала правду –матку(или то, что она считала правдой –маткой)    в глаза, независимо от того, независимо от того, где она и кто перед ней.
Я выступал на стороне истицы, стараясь защитить свою старую подругу, доказать её профессиональную пригодность, а Верещагин с Колосковой, по моему, совсем забыли об интересах  Галки и старались превратить  гражданское дело в политический процесс.
Ну вот зачем разоблачать начальство, говорить о делах, которые совершенно не касались рассматриваемого дела? Я же построил выступление на том, что ещё будучи молодым специалистом, оставшись на участке одна, она самостоятельно выбрала участок для бурения и именно опоискованный ей участок оказался лучшим и на нём провели разведку. А для этого необходимо и знание геоморфолологии и просто чутьё.      И если она обладала этим в начале карьеры, не стоит думать, что за эти годы она стала хуже.  Словом,  Галку восстановили и вместо неё никого в техники не перевели, как ни странно.
Эстафету борьбы от геологов перехватили буровики, и заводилой был Коля    Зулин. Тот самый, что организовал забастовку в майско- бердском отряде.  К тому времени он заочно окончил техникум, стал мастером и начал бороться за внедрение бригадных методов организации труда. Он даже в КПСС вступил, чтобы легче было проводить свои идеи.
87,88 годы – это пик перестройки, когда расширение гласности, демократизации, экономических свобод ещё не выламывалось за пределы социалистического выбора. Мы же не знали, что в 1987 году были приняты законы, заложившие мину под социализм.
Были, конечно, настораживающие факты – в то время, как демонстрации под красным флагом, требовавшие передачи власти от парткомов советам ещё разгонялись, организация  «память»  действовала совершенно свободно, проводя, фактически, антисоветскую и антисемитскую пропаганду.   Да ещё произошла серия странных катастроф, ни до, ни после такого их скопления не было. Уже много позже  я услышал мнение, что взрыв  вагона с промышленной взрывчаткой в Арзамасе мог произойти только в одном случае – если в вагоне были детонаторы, а капитан и штурман теплохода Суворов в здравом     уме не могли направить  судно в пролёт, не предназначенный для прохода судов.
Даже появление первых буржуев как то прошло мимо внимания – ну, кооперативы, следом за кооперативами –малые предприятия.  В 1989 году я работал на одного такого директора малого предприятия –интеллигентный, из торговых начальников, по моему.
В отгулы я съездил на  солонешенское проявление мраморов, провёл его предварительную оценку.    Затратил три дня, за что господин  Устинов мне небрежно выложил из кармана 200 рублей. Мой тогдашний месячный заработок(без учёта квартальных премий и тринадцатой зарплаты) составлял 220 рублей с полевыми и 150 –без.   Конечно, в принципе я был против буржуев, но не против таких денег.
А частные предприниматели, освобождённые от налогов, поставленные в выгодные условия, да ещё занимавшие ниши, которые неповоротливое государство занять не удосужилось,  платили тогда работникам очень хорошо, и это было действенной пропагандой за капитализм.
 Тогда же, в 1989 году страну потрясли шахтёрские забастовки.    Фактически на какое то время в шахтёрских городках установилась диктатура пролетариата.     Всё закачалось, неясно было только в какую сторону упадёт. Ведь первоначальные шахтёрские требования были социалистические. Я помню, смотрел по телевизору встречу шахтёров с   Гобачёвым – михаил сергеевич, стукните кулаком по столу, вы сверху, мы снизу…
Но    Горбачёв не хотел рабочего самоуправления, его идеалом была социал-демократическая Швеция.
Но желание перемен и жажда действия охватывала всех.  Мы, в  Бурлинском отряде(с подачи Зулина, конечно, обсчитавшего как и что это выглядит в деньгах) потребовали паритетного договора с администрацией партии. То есть начальство забирает у нас не произвольный процент, а конкретно обсчитанную сумму за методическое руководство, за снабжение, и если по вине партии мы несём убытки(как это было в случае поставки лодочных моторов, оказавшихся непригодными для работы в рапе) они несут материальную ответственность. Руководство Нерудки, а также других подразделений Запсибгеологии обратилось  с аналогичной инициативой в ПГО.
Помню, приезжал  к нам Шаров осенью  1989 г, говорил, что они, в принципе, с этим согласны и, в свою очередь, передали свой план  организации управления в министерство.    Видимо, на этом уровне всё и сломалось.   Министерству то не к кому было апеллировать, оно лишалось свободы, им надо было уже не руками водить, а работать на равных с нижестоящими.
Видимо, такая ситуация была не только в министерстве геологии и с того времени началось массовое бегство номенклатуры и околономенклатурной интеллигенции на сторону противника. Конечно, и группа Горбачёва подсуетилась  коммерческие банки, в с которыми были завязаны партработники, обязанность парткомов заниматься коммерческой деятельностью, а уж про комсомольские кадры и говорить нечего.
А чтобы запудрить мозги простому обывателю с цепи спустили СМИ, которые враз стали из советских антисоветскими. А чтобы не вздумали сомневаться, выпустили экстрасенса                Чумака и психотерапевта  Кашпировского.
Утром Чумак   заряжает крема и воду(так и говорил –я через  телевизор заряжаю целебной энергией) а вечером Кашпировский  заглаживал шрамы и убирал седину.
Психотерапевты были в ужасе.  Психотерапевтический сеанс по телевизору- это всё равно, что хирургическая операция, проводимая одним хирургом над несколькими пациентами с помощью мнипулятора.       Ведь каждый человек индивидуален, и что одному целебно, для другого может а смертельно.
Но ухудшения здоровья никого не интересовало. Зато на порядок повысилась внушаемость населения.
И тут спасенья не стало от ГУЛАГа, черепов на раскопанных кладбищах, крокодиловых слёз над участью бедных белогвардейцев.
Разумеется, антисоветская идеологическая обработка населения началась давно. Я уж не говорю о советских временах, когда усиленно перекармливали «марксистско-ленинской» идеологией, имевшей мало общего с марксизмом и ленинизмом, вызывая в обществе рвотный рефлекс.  Я уж не знаю, специально это делалось или по глупости, уж с тех пор,  как Горбачёв объявил гласность, антисоветская пропаганда началась в полный рост.  Начала  «память» . Это была ещё не агитация к свержению строя, и не прямая пропаганда капитализма, но черносотенные, антисемитские мотивы в ней уже звучали вполне ясно.
Но это было как бы на периферии. В середине –конце восьмидесятых наша интеллигенция с восторгом следила за полемикой разных направлений в периодике, видя в этом наглядное проявление свободы слова, не замечая, что являются зрителями хорошо срежиссированного спектакля.
Начали  «Огонёк», «Литературная газета», и прочие либеральные издания. Начали, разумеется, с  разоблачения     культа. Пошла волна воспоминаний         «сидельцев» и разоблачительные статьи, где читателя глушили ужасными подробностями и страшными цифрами.   Подоспела и художественная литература  «к случаю» -«Дети арата», «Белые одежды», «Ночевала тучка золотая».
 В «защиту» Сталина выступили «Наш современник», «Молодая  гвардия», «Москва». Я думаю, от такой защиты Сталин не раз в гробу перевернулся. Общий смысл выступлений «консерваторов» был такой –а посмотрите, кто же такие эти саамы «жертвы»? Это  палачи, ответственные за жертвы коллективизации и голода 33,  это –жиды- троцкисты, организовавшие ГУЛАГ и  Сталин расправился с ними, дабы остановить террор.
В либеральной прессе тут же прекратилось положительное изображение троцкистов и началась атака на Троцкого .
Сталин, мол, проводил в жизнь троцкистский план коллективизации и индустриализации, план людоедский.   При этом, вопреки очевидности, утверждалось, что план этот провалился, а вот был такой белый и пушистый  Бухарин, план которого предусматривал построение рыночного социализма. И началось камлание по восхвалению нэпа, Бухарина и ударили залпом по командно-административной системе.
 Тогда ещё не говорили – долой социализм, комуняк на фонари, они вроде бы просто хотели      «исправить социализм», построить социализм с «человеческим лицом».    При этом те, кто выдвигал планы действительного реформирования социализма замалчивались . Время от времени прорывались кондовые сталинисты вроде Нины Андреевой, что служило лишним поводом для поднятия шума об угрозе перестройке со стороны       «правых сил».
При этом всё было перепутано до такой степени, что сторонники планового хозяйства, противники частной собственности именовались  «правыми», а сторонники рыночных реформ – «левыми».
Тем временем, дружно разоблачая Троцкого и либералы и консерваторы добрались до гражданской войны, попутно начав дегероизацию советского прошлого. Особенно досталось Павлику Морозову – стукач, отца сдал, ябеда. Эх, какая была пляска на костях бедного ребёнка, зверски зарезанного собственным дедом.
Но и за героев отечественной войны взялись.     Космодемьянская –террористка, которая жгла крестьянские избы, а ведь в них жили местные жители, немцы только квартировали. Матросов – уголовник и вообще, все воевали только потому, что сзади был комиссар с наганом.
И ведь многие поверили, не утруждая себя мыслью, что если масса не желает воевать, считает войну ненужной, то нет ничего проще, как снять с гранаты   «рубашку» и бросить её под ноги комиссару.
Что, помогли в 1917 году Керенскому заградотряды и комиссары?
Но я отвлёкся.     Разоблачение либералами  изувера Троцкого, расстреливавшего пленных белогвардейцев, спецов и своих же коммунистов шло полным ходом, когда «консерваторы» поддали жару – Троцкий истреблял русский народ, цвет русской нации, интеллигентов, лучших крестьян, предпринимателей, помещиков, но и ваш хвалёный  Бухарин был не лучше, всё это были жиды, действовавшие по приказу мировой закулисы и Ленин был из их числа.
   Наконец то табу было нарушено и это не вызвало ощущения кощунства, святотатства.        «Общество» было подготовлено – и грассирующими анекдотами о Ленине, распространявшимся с брежневских времён и массированной перестроечной пропагандой.
Впрочем, перестроечная пропаганда бы так не подействовала, не будь хрущёвского разоблачения культа личности     Сталина.
Что мы получили в результате – Сталин и его окружение – враги народа.  Но   Троцкий,     Бухарин и прочие лидеры страны первых послереволюционных лет реабилитированы не были. И что же тогда получается? Остались   Ленин, Дзержинский, Фрунзе, которые совершили революцию и победили в гражданской войне в компании врагов народа.
Об этом мало кто думал, но в подсознании откладывалось – природа не терпит пустоты – и пропаганда антисоветчиков упала на унавоженную почву.
 А уж когда табу было нарушено, заговорили о немецких деньгах  для большевиков, о ленинском сифилисе, об истреблении генофонда русской нации, о ста миллионах убитых большевиками, о том, что коммуняки умеют только отнимать и делить, но не умеют складывать и умножать, и так будет до тех пор, пока у нас всё будет общее,  а значит –ничьё, и мы не научимся работать до тех пор, пока у нас не появится один безработный.
К восемьдесят девятому году в обществе воцарилась атмосфера всеобщего возбуждения, какой то нервозности, все вокруг заряжены на политику, разговоры о ней начинаются повсеместно, по малейшему поводу и без повода. Сейчас трудно себе представить, что люди после работы через день да каждый день ходили на микромитинги.  Сначала такой перманентный митинг проходил возле памятника Ползунову, а потом переместился на площадь Советов, к фонтану.
«На смуглые ладони площадей мы каждый день выплёскиваем души, мы каждый день выходим солнце слушать на смуглые ладони площадей…» но вопреки словам Александрова о солнце говорилось мало, всё больше о тени.
 И ведь не какая то материальная заинтересованность или беда вывела людей на площадь.   В 87-89 годах жизнь людей не ухудшилась, даже стала лучше.    Зарабатывать стали больше, а пустые полки – это уже приметы 90 года. Правда, начались перебои с сахаром и, почему то, с мылом, но этим нельзя было объяснить быстро нарастающее недовольство своим положением и властью.
В этой истерической атмосфере пропаганда  общества содействия перестройки и демократического союза была весьма действенна.    Как то, ещё на митинге у памятник Ползунова я спросил какого то активиста  ОСП, по моему, это был  Рыжков – в чём ваше отличие от  ДС – да в общем то цели те же, но  ДС  хочет всего и сразу.  Действенна пропаганда была ещё и потому, что противодействия этой пропаганде не было.
Я хоть и вступал порой в спор, но редко, осторожничая, и частенько засовывал язык куда подальше – уж больно атмосфера была для «красного» неблагоприятная.   А было бы два-три специально подготовленных агитатора, я стал бы четвёртым, и весьма активным.
Людей из общества содействия перестройки я как то не запомнил. А вот среди              дсовцев запомнились двое – один крепкий, атлетического сложения, второй – с волнистыми русыми волосами и бородой, вытянутым лицом – такие лики на иконах писали.
Первого после 91 года я не видел, а вот со вторым, Шлёнским, довелось встречаться и позже.
Только один раз я услышал контрдоводы  коммунистов –на митинге у дворца спорта –сравнительно большом и   официально заявленном( уж не помню по какому поводу) выступал секретарь горкома      Иванов.    Его выступление мне понравилось, но иного примера контрпропаганды коммунистов я не припомню.  Кстати,  Иванов после переворота 91 года какое то время состоял в компартии, но быстро исчез с арены.
А пропаганда демократов действовала. Подействовала она и на меня. Нет, конечно, я твёрдо стоял на коммунистических позициях, отвергал всю клевету о революции, но критика  «командно-административной системы» подействовало, тем более что я знал её тёмные стороны. И необходимость  узаконенных почти приписок, и лишние работы ради  плана, и лицемерие при их обосновании. И знакомство с партийным руководством оставило у меня неприятное впечатление.   И опосредованное, когда секретарь    онгудайского  райкома ткнул пальцем – здесь стройте кирзавод. И его построили на той самой площади где только и имелся суглинок без щебня.       И непосредственно, когда наши работы в Горно- Алтайске курировал второй секретарь обкома Молчанов, за показным демократизмом которого проглядывало барство.      И то же самое – волюнтаристские решения, за которые отвечали другие.
Поэтому один из ключевых моментов перестройки –отмену руководящей и направляющей роли КПСС я поддержал. Для меня КПСС стала олицетворением тех сил, что мешали нормальной работе, самоуправлению на производстве, внедрению предельных нормативов стоимости и т.п.
 Помню, спорили со свояком –  я был за социализм, он за капитализм, но сошлись на том, что партия не должна лезть в экономику, а потом разберёмся.
Я был убеждён, что социализм своротить невозможно, а свояк –что останется в, общем то, как есть, только для него появится свобода предпринимательства.
Я даже не задумывался, что сил, выступающих за демократический самоуправляющийся социализм нет, а антисоциалистических –сколько угодно.
 К стыду своему, я ещё верил Горбачёву.  Разуверился после событий в Баку и Прибалтике.
 А тогда помню, на трамвайной остановке, стоял высокий мужчина кавказской внешности и кричал - Горбачёв враг народа.        Народ стоял в сторонке и молчал.     И я тоже стоял и молчал, полный иронии. Как оказалось, прав был тот мужик, а не я.
А ещё раньше, я ещё был школьником, на трамвайной остановке «Старый         базар» стоял невысокий мужичок славянской внешности и кричал, что  Троцкий был прав, а Хрущёв ведёт страну к капитализму.   Мужик говорил, а люди, идущие на остановку, обходили его и никто так и не остановился.
В апреле 1990 года я был в  Харькове, в институте галургии, после чего заехал в  Полтаву, к родственникам. Там я впервые услышал о  разворачивании националистической пропаганды на Украине, о бандеровском десанте в Полтаву.
Пересадка у меня была в Москве. Тогдашняя   Москва произвела на меня гнетущее впечатление –грязь, запустение, а  в кафе Марс, где мы любили бывать во время пребывания на курсах повышения    квалификации цены были уже совершенно для меня недоступными.
На  Пушкинской площади я застал митинг демократов.  Я был участником множества митингов, но этот я не забуду.                Людей там не было, там была толпа как единый организм, выпученные глаза и рёв в ответ на выкрики оратора – крикни кто то с трибуны – иди и бей –пойдут и будут бить.  А в стороне, где то между кинотеатром Россия и улицей Горького был  гайдпарк. Там обстановка была поспокойней,  специальных пропагандистов, как в  Барнауле я не заметил, трёп бы общий, может потому, что я был в рабочее время.  Здравомыслящие товарищи встречались однако –они были в меньшинстве.  Помню, одна дама, которая нервно курила, между затяжками рассуждала о том, что придёт эта проклятая лимита с окраин и раздавит демократию. Меня поразила ненависть с которой она говорила о лимите. Но, к сожалению, не нашлось никого, кто бы повёл лимиту.
Но в общем то ощущение, что больше так жить нельзя было всеобщим. Вопрос – как.
Демократы усиленно навязывали мысль о том, что средства производства необходимо передать  «эффективным   собственникам», а вместо плановой системы необходим рынок, который всё разрулит.
Но ведь была и иная перспектива.    Бригадные методы организации труда реально привели к иной ситуации.      Даже бич   Румянцев, имевший 17 лет тюремного стажа, из них три месяца в камере смертников и уж не знаю сколько лет стажа в качестве алкоголиков, старался из всех сил, чтобы не подвести бригаду, и стало в порядке вещей, что в отряде не стало штатных дармоедов, вроде начальника и его шофёра, совмещение профессий стало нормой и если помбур уехал на тракторе за водой, само собой разумеющимся было, что геолог его подменит на спуске или подъёме.  Но  альтернативный путь замалчивался, никакого идеологического оформления пролетарские инициативы не получали и достигнув пика к девяностому году  подряд и аренда замерли.  Вопросы поставлены, а ответов всё нет и нет.
Да и вообще, самоуправление трудовых коллективов в планы перестройщиков не входило, и  Горбачёв заявил, что советы трудовых коллективов, - это ещё не демократия. Подлинная демократия – это выборность директоров.    В лучшем случае побеждал  волевой директор из старых хозяйственников и постепенно подминал СТК, в худшем – выбирали демагога и начинали проедать основные средства.
А для предвыборной борьбы производственники вроде  Зулина не нужны, на первые роли выходят демагоги. Всё громче стали звучать голоса угрюмых личностей вроде одной нашей геологини,  Полины – пусть коммуняки за всё ответят.  Я говорил ей – понимаю, ты злишься на Иванова и его зама Колоскова, но ответят то не они, а бурильщик    Коля и гидрогеолог Вера.
И даже у лидеров рабочего движения, шахтёров, всё понемногу стало сдуваться. Стачкомы, перешедшие на постоянную основу стали быстро обюрокрачиваться.
Был у нас в  Нерудке геолог,  Вова – кодекс.  Попав участковым геологом на разведку месторождения цементного сырья он выторговал себе титул старшего геолога, сойдясь накоротке с отраслевым геологом управления, переехал в Новокузнецк, но поработав в управе понял, что там ему так и прозябать вторым лицом в отделе и ушёл геологом на шахту.  Но геологом он был недолго и очень скоро стал парторгом.    Однако, почуяв, куда и откуда дует ветер, он увольняется с шахты, уходит геологом на разрез , выходит из партии и вскоре становится председателем стачкома.
 Вроде бы демократия победила, но в стране начался развал. Помню, в Нерудке(Троицкий уже вернулся из   Афганистана, но в коммунхоз ещё не ушёл ) мы говорили – где партия, где руководство страны? Уж если невооружённым взглядом видно что система рушится, необходимо провести её демонтаж, чтобы тебя не завалило обломками и если уж приходится отступать –беги, занимай выгодную позицию и приготовившись встречай неприятеля, а у нас партия и руководство только фиксируют задним числом происшедшее демонстрируя полный паралич воли.
Я тогда решил, что нужна партия, составляющая левую оппозицию         КПСС, причем по настоящему левую, а не в извращённом горбачёвско-яковлевском трактовании.
 Я даже программу такой партии написал, но начать организационную работу не решился -  ну кто я такой? Найдутся люди более авторитетные, более способные.  Не нашлось.
Летом 1990 когда мы вели доразведку  Рыбалкинского месторождения  и жили в гостинице при карьере, я написал статью. Я уже не помню, как она называлась, точно помню –там были слова   «старые мифы».     То ли «новая идеология и старые мифы», то ли  «новое мышление и старые мифы».
Я писал, что наши демократы, будучи уверены в оригинальности своих идей не замечают, что повторяют старые мифы сталинской пропаганды, просто поменяв в этих мифах знаки не желая задуматься о сути проблем.
Статью я отправил в журнал «Диалог» - был тогда такой журнал у крайкома партии.    Вскоре мне позвонили, я тогда как раз был дома. Пригласили прийти в крайком, в редакцию.        Редактор произвёл на меня весьма благоприятное впечатление. Это был подтянутый интеллигентный человек, примерно моих лет или чуть моложе.
Я успел опубликовать ещё две статьи, в последней из которых я говорил, что наметилось усиление сопротивления демократам.  Правда,  это сопротивление усилилось не со стороны коммунистов, а со стороны националистических, и часто антикоммунистических сил, но сейчас надо блокироваться хоть с чёртом рогатым, лишь бы остановить наступление  Ельцина, победа которого будет означать развал Союза.
Статейку опубликовали в майском номере, это была моя третья и последняя публикация в «Диалоге». Вообще то, я в то время был очарован редактором. Прежде всего мы с ним совпадали психологически, с ним было легко общаться, а во вторых он очень много знал в тех областях истории, политики и литературы, в коих я был несведущ. Помню, как то он цитировал Маяковского – «голос Рыкова массами выкован» – конечно же, я такого знать не мог.
Предпоследний разговор состоялся летом, перед моим очередным выездом в поле. 
Я тогда сказал ему, что всё идёт к тому, что компартию запретят.        Он удивился – а ты, что, не знаешь?  Деятельность парторганизаций на госпредприятиях уже запрещена.
  Я сказал, что речь не о каком то частичном запрете, а о полном запрете КПСС. 
Редактор мне не поверил, или сделал вид, что не поверил – нет, мол, такого быть не может.  А потом, помолчав, сказал, что, впрочем, в крайкоме почти не осталось старых работников брежневских времён, все ушли в коммерцию.
 Не вспомню, до победы Ельцина на выборах это было или после.    Я тогда тоже был дома. Помню, за день или два до голосования я ехал в трамвае, и кто то начал рассуждать, что вот Ельцин- наш человек, нетто что номенклатурщик   Рыжков.  Я тогда выступил в том плане, что  Ельцин такой же номенклатурщик, как и  Рыжков, только хуже.       Что тут началось!  Люди в трамвае разделились на две половины. Большая половина сидела молча, а меньшая набросилась на меня – ах ты, агент партократов, сколько тебе платят!   Я говорю, что вы, не понимаете, что вас тащат в капитализм, вот заводы распродадут, узнаете, что такое безработица.              Один мужик самоуверенно сказал – ну наш то  Трансмаш не продадут.  Интересно, вспомнил ли он меня потом?        А когда все более или мене успокоились, одна бабушка обратилась ко мне, показывая портрет Ельцина – ну посмотри, какой он хороший.
Во время ГКЧП  я тоже оказался дома. Первое чувство – надежда. Но послушал обращение и понял – лабуда.   Ни слова о рабочем самоуправлении, о преодолении отчуждения пролетариев от результатов труда, никакого обращения к народу за помощью.    Сидите на попе ровно    и не рыпайтесь.
А уж когда я посмотрел «время», совсем потерял уважение к путчистам – не взять под контроль телевидение – вообще непрофессионально. Да если бы они показали склады, заполненные  товарами, которые скрывают демократы, они бы враз завоевали народную поддержку.
Так что на следующий день я сказал мужикам в Нерудке – Ни ради   Ельцина грудь под              пули, ни ради Янаева голову под топор класть  не стоит. Это не наша война.
Всё закончилось так, как и должно было закончиться. Как ни странно, но решение вступать в компартию я принял во время митинга победителей.    Когда я увидел на экране телевизора новоиспечённого президента России на танке и огромную толпу, орущую  «Ельцин!, Ельцин!» - мне стало жутко.   Почему то подумалось – им что, Сталина мало?
Может показаться странным, что я испугался призрака Сталина, когда к власти пришли его хулители, именовавшие себя демократами.
Но во время второй республики во Франции едва ли не большинство мест в парламенте принадлежало  роялистам, но никакой угрозы демократии это не составляло, так как одни были за бурбонов, а другие – за  орлеанскую династию.
  Демократия не тогда, когда власть в руках людей, именующих себя демократами, а тогда, когда в политической системе минимум две легально противоборствующие силы.
А в августе-сентябре в стране была обстановка морального террора.   КПСС запрещена, партийные газеты закрыты, члены ГКЧП арестованы, в воздухе повис вопрос – а где ты был в августовские дни?
Помню, я ехал в троллейбусе по  октябрьской площади и услышал, как    Борис Шлёнский, который ехал в этом же троллейбусе, хозяйским тоном говорил какому то своему приятелю, указывая на памятник  Ленине -странно, что этот   (я уж не помню, что за ругательство он произнёс) ещё стоит. Но ничего, скоро сбросим.
Я уткнулся в угол – не дай бог узнает. Мы тогда не были знакомы, то есть не знали имён и фамилий друг друга, но встречались на митингах в гайдпарке, где я выступал в защиту кранных и он мог меня запомнить.  И как позже выяснилось, и в самом деле запомнил.    
Кое кому из победителей и в самом деле не терпелось развернуть террор против  «коммуняк», но скоро они выяснили, что победа им не принадлежит.    
Та же Полина увидела, что те коммуняки, на которых она точила зуб,  заблаговременно приостановили своё членство в партии, одели трёхцветные значки и остались при своих должностях.
Конечно, на первых порах некоторые активисты-демократы вроде   Володи Рыжкова или С арычева получили должности, но кто то, в том числе и активисты демократического  союза, которых в соё время менты возили мордой по асфальту не получили ничего.   Ведь победили то не марионетки из наших интеллигентов –диссидентов, а та же номенклатура.
Это, прежде всего, тот старый брежневский крайком, заблаговременно ушедший в коммерцию, чиновники всякого ранга, верхушка силовиков.
Наконец то «последнее партийное собрание» позади, можно спокойно вздохнуть и начать хапать. Ведь недаром первой мерой «победителей» была отмена народного контроля.
 Так что поиск виновных был теперь ни к чему.  Одно дело – обвинять во всех грехах большевиков, чьи кости, в большинстве, сгнили на полях сражений или на тюремных кладбищах, или КПСС вообще –и совсем другое дело – искать конкретных виновников.   Так и их могли привлечь к ответу.
Наиболее рьяные разоблачители  как то исчезли с экранов и с улиц,  и возобновилось издание газет   « Гласность» и     «Советская Россия» и стали кучковаться коммунистические группы.
Но это позже, а тогда, сразу после   «путча», я внутренне готовый к борьбе в подполье, позвонил редактору  Лушникову..               
-Давайте, встретимся  после работы и поговорим на улице, а то сейчас в ваше здание                (то есть в крайком партии) как то уже не с руки.   
-Да нет, что ты, ничего страшного, приходи.
Я пришёл на следующий день после разговора. Прошло, наверное, дней пятнадцать после августовских событий, если не больше. На дверях, где когда то висело   «редакция журнала «Диалог» была вывеска какой то страховой компании.
Мой редактор работал уже там,  даже не сменив стола и кресла.
Я поздоровался, сказал, что хочу забрать рукописи.  В кабинете, кроме редактора, находился ещё один господин.    Лушников представил меня ему и добавил - … из новых большевиков.  .Как видите, ничего страшного.
Представил он меня как какого то диковинного зверя или дикаря –туземца Этот господин, по всему видно – начальник, или даже хозяин- сказал –ладно, оставлю вас вдвоём.
Лушников запротестовал, даже  как то испуганно – нет, нет, оставайтесь, вы нам не помешаете.
 Я понял, что бывший редактор вполне представляет, зачем я пришёл  и больше всего боится разговора без свидетелей.
Рукописи я забирать не стал. Лушников сообщил, что страховая компания будет издавать свой литературно-публицистический журнал и я предложил туда свою статью -     о вере, религиозности церковности, статья общефилософского плана, а в отношении другой –«рассказ  «собачье сердце» Булгакова как знамя перестройки», он сам предложил опубликовать с соответствующими комментариями как взгляды противников перестройки.
  Я сказал, что буду очень рад, а характер и тон комментариев меня не волнует.          На этом и расстались.
Никакого журнала они издавать не стали и больше мы не виделись.  Интересно, я даже не удивился произошедшей метаморфозе  месяц-полтора назад правоверный марксист-ленинец и вдруг – обтекаемо умеренный демократ, полностью лояльный новой власти.
После того, как стали выходить левые газеты(после путча всё как то встало на свои места, левые снова стали левыми, а правые правыми), я их регулярно покупал и читал. Иногда в них появлялись объявления о создании коммунистических партий. Послал я в     « Гласность»    письмо на адрес одной из таких партий,  но ответа не получил.
И именно тогда я начал работать  над      «несвоевременными мыслями о коммунизме» Почему несвоевременные – как сказала одна подруга – тут бы побыстрей прервать агонию социализма, а ты о коммунизме.  Читал книги, делал выписки, а написал я эту , довольно большую статью(или небольшую брошюру), в основном, в   Паспауле, где мы работали на цементное сырьё.
А после приезда из Паспаула я уже пошёл   к  Неменову Валентину Сергеевичу.     О его существовании я узнал 2 января – позвонил  своей подруге детства,  Лене Жигмановской, а трубку взяла её мать, Дина Васильевна Котельникова, подруга моей матери. От неё я узнал, что в городе есть коммунисты, что горком партии организовал 7 ноября торжественное собрание для ветеранов и что горком партии располагается в парткоме котельного завода.
И я отправился на котельный завод.     Официально парткома уже не было, была коммерческая фирма»Никан», не было секретаря парткома котельного завода, а был генеральный директор этого самого    «Никана», Неменов Валентин Сергеевич, он же первый секретарь горкома  РКРП .
Я сказал Неменову, что остаюсь верен идеалам коммунизма, режим отвергаю, хотел бы против него бороться, но в КПСС не состоял и пока со вступлением погожу, хочу посмотреть, не являетесь ли вы сколком с КПСС.
-Да, сказал Неменов, в КПСС надо было знать, кого в жопу лизнуть, кого клюнуть.  Не желаешь спешить – хорошо.  Сочувствующие нам тоже нужны.
Так, с февраля 1992 года я связал свою судьбу с партией.       «Никан»  скоро выселили с территории завода и он занял  большую квартиру  на первом этаже двухэтажного барачного дома недалеко от завода.      Но собирались коммунисты и сочувствующие города   в клубе котельного завода, в большой комнате за сценой. Кто то делал короткий доклад на какую то тему и начиналось свободное заинтересованное обсуждение.  Мне очень нравилась тогдашняя свободная, истинно товарищеская атмосфера.          Если бы я пришёл позже, в тот период, который Неменов охарактеризовал как  «маразм крепчает», я бы сто раз подумал, вступать или нет.  В то время среди немногочисленных барнаульских коммунистов преобладали те, кого я охарактеризовал как «идейные» немногочисленная группа партработников и преподавателей  Вузов, оставшихся верными идее.    Я тоже пришёл по идейным соображениям, но мой уровень был совершенно иной. Они был из старого руководства я –из пролетариев.    Новый режим отнял мою веру, мою страну, но в то время ещё не привёл к заметному ухудшению жизни. Дочь даже говорила – что вы жалуетесь, мы же стали лучше жить.   Действительно, галопирующая инфляция сделала бессмысленной попытку что то скопить, всё тратилось сейчас же, а поскольку дефицит 91 года исчез как по волшебству, да и по сравнению с благополучными советскими годами полки стали богаче, питаться мы стали лучше.  Правда, всё было иностранное, а советское исчезло, даже то, что никогда дефицитом не было.    И я был уверен, что  то     ускорение, что получила   Нерудка во время перестройки сохранится и после реставрации. Кроме того, что нерудная партия была завалена официальными заказами, я имел договорённости на проведение работ в частном порядке  и материальные перспективы вырисовывались неплохие.
Бывшие партработники были в несколько ином положении.  Страх осени 1991 года если не прошёл, то утих,  «общество»  было уверено в  окончательном и бесповоротном крушении коммунизма и особой угрозы в  «коммунозаврах» не видели.   Та неопределённость в которой они находились после переворота закончилась. Большинство устроилось в коммерческих структурах, и устроилось неплохо,  кто то перешёл работать в ВУЗ,      Петренко стал директором школы.        Коммунистическое прошлое преградой быть не могло – все оттуда.    Но вот активная работа в партии   могла отрицательно сказаться на карьере, да и вообще –неизвестно как щё всё повернётся.  Поэтому  товарищи, занимавшие ответственные должности в аппарате свою партийность скрывали, связь держали лично с Неменовым, находясь на положении подпольщиков.
И я с большим уважением отношусь к зачинателям партийного движения. Тот же                Неменов, если бы не вбухивал денежки «Никана» в партийное строительств, жил бы сейчас в коттедже, а не доживал свой век в хрущёвке, полученной при советах. 
 Но бывших партработников,  не предавших идею, было мало. Всего нас тогда собиралось в     ДК котельщиков не более 50 человек – вчерашние  партработники, пенсионеры и несколько человек вроде меня.
В какой то мере в 1992 году коммунистом быть было даже легче.      Политическая активность ещё не угасла совсем, люди охотно шли на контакт и даже сам факт что ты коммунист имело некий пропагандистский эффект, внушало оптимизм людям советского настроя.   
В сентябре 1992 года я вступил в партию официально и получил картонный билет члена РКРП за номером 12. Никаких рекомендаций или кандидатских сроков тогда не требовалось.   
Честно говоря, во многом тогда мои взгляды были социал-демократического пошиба.  Я уже говорил, что был уверен в своём будущем . Полевой сезон мы отработали с полным напряжением, правда, снабжения не было, но к зиме всё наладилось, а работы были интересные, да и частные заказы были. Я написал проект на разведку Ажинского месторождения белых глин для западно-сибирской комплексной экспедиции и хотя кое что из заказов сорвалось, кое что наклёвывалось в будущем.     Словом, тревоги я не испытывал, и даже кокетничал, что если начнутся сокращения и меня попрут из геологов, я кайлом прокормлюсь. Я никак не мог представить, что шурф, который я выкопал в сентябре 1991, года был последним шурфом в истории Нерудки.   
В 1992 году     Гайдар лишил предприятия оборотных средств и заводы стали останавливаться. Но поразительно, большинство воспринимало это спокойно. Их отправляли в отпуск на      2/3 средней зарплаты и они довольные  ехали на садовый участок.               
Я был убеждён, что приватизация приведёт к созданию(наряду с частно-долевой собственностью) и значительного числа предприятий с коллективной собственностью по типу западных профсоюзных предприятий и этот класс собственников-труженников совершит революцию, а наша задача –создать сильную оппозицию для сохранения демократии и социальных завоеваний советской власти.
Но планом приватизации через создание закрытых акционерных обществ, предложенным  верховным советом,  Ельцин подтёрся и был издан указ о ваучерной  приватизации. А если забежать вперёд, то по новой конституции коллективная собственность вообще была поставлена вне закона.
Свои ваучеры я сразу же продал.
Понемногу партия росла численно, но почти  исключительно за счёт пенсионеров.  Народу стало много, дискуссионный клуб собираться перестал, перешли к партсобраниям в зрительном зале. А здесь уже обстановка была совершенно иная.     К трибуне рвались люди, привыкшие к  идейно-выдержанному пустословию, зачастую совершенно не ориентирующиеся в обстановке и слушать всю эту стариковскую ахинею было порой невыносимо.
Но, тем не менее, партия возрождалась, закладывались традиции. Помню –первый субботник –уборка мусора в сквере за 25 школой и попутно – политическая дискуссия.
Побывал я и на первомайском митинге, где впервые увидел «товарищей» в штатском,  которые фотографировали участников митинга.  Маловато, конечно, было участников митинга, но были. На ноябрьском митинге я не присутствовал, был в поле, в  Белово.
Но вообще то 1992 год – это год внутриутробного развития партии. Создавались первички, райкомы.  В 1993 году КПРФ выиграла судебный процесс и алтайская краевая организация перешла из      РКРП в КПРФ.
 С сожалением я сдал свой первый, картонный партбилет под    № 12 и получил красный     капеэсесовский. Тогда Неменов, принимая мой билет сказал что то типа того, что придёт время и такие билеты станут экспонатами музея. Но, по моему, такие билеты не сохранились     а интересно, у кого был партбилет под номером 1, кто из тех, кто до того не состоял в  КПСС вступил в партию первым?
В 1993 году мы уже стали выходить на улицу, начались митинги, КПРФ включилась в противостояние верховного  совета и президента.
 На одном из митингов я встретил Бориса  Шлёнского.
-А ты что делаешь на нашем митинге? Не уж то убеждения сменил?
-нет, я как был антикоммунистом, так и остался, но сейчас наши интересы совпадают.
 Так началось наше настоящее знакомство в период временного и парадоксального союза коммунистов с     черносотенцами и фашистами.        Красно-коричневые, как называли этот блок демократы.  Мы довольно много разговаривали, пытались друг друга распропагандировать, разумеется, безуспешно, но хоть со взглядами друг друга познакомились.
Борис вспоминал времена демократического союза, говорил, что встречался с Новодворской, что в  Барнаул приезжали западные эмиссары, которые учили их строить баррикады, прорывать милицейские заграждения, с минимумом средств наладить печатание листовок. Одним рецептом он со мной поделился – в пишущую машинку  без ленты закладывают кальку, текст печатают на ней, машинка пробивает кальку насквозь, а потом кладут кальку на бумагу и прокатывают валиком с краской.  Так можно получить 20 экземпляров. Конечно, сейчас, в пору принтеров, это звучит наивно, но в конце 80х…
Шлёнский говорил, что он был одним из зачинателей казачьего движения, но к тому времени от него отошёл и во время нашей встречи возглавлял какую то фашистскую организацию, то ли славянский союз, то ли союз славян.  В этом союзе, по его словам, было 15 человек, но он получал из   Москвы зарплату как партийный функционер.
Он продемонстрировал мне свастику, которую носил вместо нательного креста. Нормальная свастика, только лучи, в отличие от гитлеровской, закручены в другую сторону.
- Мы круче, чем баркашовцы- говорил Шлёнский – баркашовцы признают  христианство, а мы его отвергаем и считаем князя     Владимира врагом народа, насадившим на Руси жидовскую веру.
Вообще то это было довольно забавно.  Мы очень быстро поняли, что каждый из нас останется при своих убеждениях, красно-коричневые победить не могут, либо красные, либо коричневые и один из нас в таком разе окажется за решёткой.    Но пока мы общались вполне мирно.  Я, конечно же, узнал от него больше, чем он от меня.  Всё же со взглядами коммунистов он был знаком и ранее, а для меня все эти перлы про арийскую расу были в диковинку.    Шлёнский, естественно, и славян записывал в арийцы.    Ну и, разумеется – жидомасонский заговор, закулиса – тогда многие на этом были помешаны.   Но абсолютной новостью для меня было то, что учение научного коммунизма было создано Марксом по заказу и на деньги Ротшильда, и что  октябрьская революция тоже была делом Ротшильдов. Это было что то запредельное.    Понятно -  Ленин немецкий шпион – Германии надо было вывести  Россию из войны, но зачем буржуям затевать социалистическую революцию?.
Видно правда –ложь должна быть либо очень правдоподобной, чтобы никому не пришло в голову её опровергать, либо абсолютно абсурдной- тогда её просто невозможно опровергнуть.
Надо отметить, что оппозиция в то время была настроена антисемитски и у меня создавалось впечатление, что этот антисемитизм поддерживался и властью.
Прежде всего, на беднеющих людей как тряпка на быка действовали еврейский фамилии олигархов, затем –обилие евреев, или тех, кого принимали за евреев, в правительстве и в третьих –назойливое педалирование еврейской темы с экрана.
Возможно, в этом проявлялась глупость нашей вчерашней оппозиции, в то время считавшей себя победительницей, а может быть номенклатура, которой реально принадлежала власть, специально выставляя евреев напоказ, чтобы в случае опасности перевести стрелки на жидов.
Моя партийная работа в то время была, в какой то мере, самодеятельностью. Ходил на митинги, распространял газету, точнее –периодическую листовку  «Товарищ» и вёл разговоры с людьми, как на улице, так и на работе. Кстати, на работе мои разговоры были достаточно действенны. Когда капаешь на мозги ежедневно-это даёт результаты. Та же  Полина из ярой антикоммунистки стала противницей режима. Впрочем, тут дело  не только в моей пропаганде, но и в том, что её враги –коммуняки  стали демократами и спокойно процветали при новом режиме.
Вообще люди воспринимают то, что уже зреет в их подсознании, к чему подводят их обстоятельства жизни, когда он находится в состоянии выбора.  А когда выбор сделан, агитировать трудно.
Вот была у нас геологиня,    Рая Архипова.     Всё в жизни складывалось, всё имела –квартира, карьера, внимание мужчин, замуж вышла, родила дочку.  И вот – всё рухнуло. Страна рухнула, муж потерял работу, она в декретном отпуске с маленькой дочкой на руках и всё больше нарастают опасения, что выйдя на работу, она уже не будет иметь того, что имела ранее, да и будет ли эта работа.
А сестра в Магадане, в НИИ – а  НИИ в то время были рассадником всяких бредовых идей, черносотенных в том числе.    И она снабдила сестру соответствующей литературой , в том числе и   «протоколами       сионских   мудрецов»   Семена упали на хорошо взрыхлённую почву. Кто виновник всех бед – евреи.
Вроде мы с ней одни газеты читали, но видели в них совершенно разное.    И говорить с ней было бесполезно, в мозгу стоял фильтр, который пропускал только то, что соответствовало  её взглядам, её предпочтениям. И это при том, что внешность её была абсолютно не славянская, похоже, её предками были цыгане или евреи-выкресты.
Во время событий сентября –октября 1993 я уезжал на заездку как раз тогда, когда Ельцин блокировал Белый дом. Зашёл в горком.     Никакого мероприятия там не было, но народ толпился.       Так, разговоры разговаривали.     Я тогда сказал Неменову –когда я с поля вернусь,   вас, вероятно, уже посадят, какие будут указания?
Неменов  как то удивлённо-испуганно сказал -  с чего это нас посадят?  Ну, запретят КПРФ, мы создали «союз граждан за подлинное народовластие т социальную справедливость», будем действовать под его крышей.
Но видимо, думало наше руководство о такой перспективе, напряжённо думало, но озвучить боялось, а тут я со своим простодушием.
Развязка наступила когда я был на  Юльевском участке в тайге     Кузнецкого Алатау.
 Перед этим выпал обильный снег, потом  растаял, грязь настала такая, что наша водовозка на трелёвщике тонула.     Работы не было и мы своих домишках не отрывались от транзисторов.  Я болел за   верховный совет, мой сосед, буровой мастер, за президентских.  В победу    оппозиции я не верил.   Только когда начался штурм  Останкино, и передачи велись с Шабаловки , я на какой то миг усомнился – неужто у них получится. Но именно – у них.   Руцкой с Хасбулатовым, вчера ещё отметившиеся своим рьяным антикоммунизмом мной как вожди оппозиции не воспринимались. Да и красно-коричневый союз мне был не по нутру.
Потом, те кто боялся нос из подворотни высунуть, обвиняли Зюганова в том, что он не пошёл в 1993 на баррикады.  А какой смысл? Шансов у коммунистов на победу не было, в обществе ещё продолжалась инерция антикоммунистических перестроечных настроений, да и вообще энергия масс угасала.    Я сужу по  Барнаулу – митинги ещё происходили, но и численность их была не сравнима с перестроечной, и накал страстей куда меньший, а о самостийных  гайдпарковских митингах все и забыли.    Вот если бы Зюганов ввязался в схватку, нас бы точно всех пересажали, причём независимо от того, кто победил –  Ельцин или Руцкой.
В целом народ оказался равнодушен к происходящему – Ельцин,   Руцкой – какая разница. Не откликнулся он и на призывы создавать штурмовые отряды и идти бить коммуняк.
Да, в столице Гайдар создал какие то отряды,  Шойгу обещал им дать автоматы, но масса осталась к таким призывам равнодушна. Несмотря на всю пропаганду, несмотря на все нагнетаемые ужасы, личная ненависть к коммунистам так и не была воспитана.
Так что консервативная политика Зюганова в начале 90х была вполне оправдана.  Играя на лозунгах патриотизма,  оскорблённом национальном, даже имперском чувстве, используя сложившееся во время перестройки соперничество черносотенной и либеральной антикоммунистической оппозиции, он не допустил создания единого антикоммунистического фронта.
И кровь защитников  Белого   Дома пролилась не зря.  Танковые залпы и расстрелы под трибунами   краснопресненского стадиона разрушили то моральное превосходство, что создали себе либеральные власти, залили кровью  «белые одежды», украденные ими у действительных жертв сталинизма.
В октябре 1993 на дне рождения своего друга, Виктора Полякова, я встретился со своей бывшей девушкой,   Ниной.  Очень интересный разговор произошёл.
-        Вы, коммунисты, довели страну до развала, вы, коммунисты, рушили церкви и раскулачивали, так моего дедушку с  тремя коровами раскулачили.
Самое главное, она говорила всё это совершенно убеждённо, не понимая идиотизма ситуации. Да, она действительно была внучкой раскулаченного,  но её отец с  конца тридцатых годов был партработником, и старший брат служил в КГБ, и сама она всю жизнь была чиновницей, дослужившейся до очень высокого поста в крайсобесе. И разумеется, она была в своё время членом КПСС в то время, когда я ни в каких партиях, кроме геологических не состоял.
Кампания 1993 года была первой кампанией, в которой я активно участвовал.    Мы шли от двери к двери.  Кодовых замков и домофонов тогда не было, открывали охотно, и хотя большинство было настроено против «коммуняк» агрессивности не было. Только один раз, когда я, в соседнем доме, агитируя гражданина вступил с ним в горячую политическую полемику, на его защиту активно кинулась его собака, лайка.  И потом долго, встречая меня во дворе, она злобно рычала и лаяла.
На выборах  КПРФ получила 12,4 %, Жириновцы – 22%. В  «обществе» это вызвало большое удивление и беспокойство.
Но если трезво рассуждать, иного ждать не приходилось. С демократами связывали развал союза, бегство наших войск из Восточной Европы, развал промышленности, безработицу, унижение национального достоинства. Ну а проклятые коммуняки , которые дедушку раскулачили, людей в ГУЛАГ сгоняли и привилегиями пользовались  само собой отвергались. Кто оставался?  Ясное дело, свой в доску мужик, который не за тех и ни за этих и предлагает каждой бабе по мужику и каждому мужику по бутылке. То что эти два обещания друг другу противоречат, никто не задумывался.   Почему противоречат? Да половина мужиков, получив бутылку, побегут за второй и на кой чёрт им баба?
В 1993 году я доделывал свои работы     «несвоевременные мысли о коммунизме»,   «русская революция и ритмы истории», «ответы    антикоммунистам».
Эти работы я дал  Неменову, он отправил меня  Гусеву, профессору аграрного университета, тот    Гуйвану,    зав кафедрой философии политехнического.  Сдержанное одобрение. Но я то ждал другого – выхода на читателя.       Позже я дал свои работы зав кафедрой социологии Удоденко.    Он вообще отнёсся к ним отрицательно –нет ссылок на литературу и т.п.         То есть, он  смотрел на них как на монографию или диссертацию, но я то считал, что это совсем иной жанр – научная публицистика и здесь подход должен быть один – интересно читать или нет, есть пропагандистский эффект или нет. Тем более, что я старался сделать свои работы доступными любому, кто закончил среднюю школу.
Впрочем, мой  «Антивильчек»   Удоденко оценил, поставил на обсуждение на заседании  РУСО(общество учёных социалистической ориентации) и уговорил меня в это общество вступить.
Какое то время я ходил на заседания, а потом стал отлынивать – ну какой я учёный?
Да и ничего интересного для себя я там не нашёл.
В 1994 году мне надоела роль праздношатающегося при  горкоме, и я попросил, чтобы меня направили в какую ни будь первичку.   Так я оказался в первичке Западного посёлка и Потока.  Секретарём её был Гнилоквас  Иван Петрович, фронтовик. Но, несмотря на свой возраст, он прекрасно разбирался в происходящем, лучше многих, более молодых партийцев.
И даже, что  совсем уж удивительно для человека его круга, его воспитания, мог внимательно выслушивать мнение, которое противоречило его взглядам и представлениям.
 В то время я работал в институте водных и экологических проблем, освоил компьютер, и приходя на работу на час раньше набирал и печатал свои опусы, а также кое что из обращений и объявлений КПРФ.
Завлаборатией,  если его послушать, был настроен против режима очень рьяно и хоть сегодня –в бой.
Но когда я его приглашал на митинг оппозиции, он отказывался  - это ничего не даст, ни к чему ни приведёт, мультук нужен.  (Он вернулся на Алтай после многих лет работы в Казахстане и мультуком именовал ружьё).    А когда  я начал печатать на институтском принтере пропагандистские материалы, он явно трусил. Я его успокаивал –да скажете, в случае чего, что печатал я без вашего ведома, приходил в наглянку в нерабочее время и злоупотреблял вашим доверием.   Бедняга и не знал, что делать.     Вдруг привлекут? А запретить –расписаться в своей трусости, да к тому же –вдруг коммунисты вернутся?
 В компартию, тем временем, стали возвращаться бывшие члены     КПСС, почти исключительно пенсионеры и большинство из них, как своё время говорили о французских дворянах, возвращавшихся после реставрации из эмиграции, ничего не забыли и ничему не научились. Смешно и горько было слушать обвинения ветеранов –почему мы до сих пор не вернули здания райкомов и горкома, почему не выступаем на телевидении и прочие претензии к партии, находившейся на полулегальном положении. При     Райфикеште и Коршунове очень многие члены партии, находившиеся в органах власти, скрывали своё членство и встречались только с Неменовым, соблюдая правила конспирации и легализовались только при Сурикове.
Неменов, слушая подобные выступления ветеранов горько замечал – маразм крепчает.  И ещё -  ветераны спасли партию, теперь наша задача, чтобы они её не угробили.
Но помимо чисто физиологической проблемы старческого состава партии была и политическая. С КПРФ произошло то, что в своё время произошло с партией кадетов – в неё пошли все отвергающие   «демократический»строй.    Но если в  17 в кадеты шли те, кто был правее     Керенского, то в КПРФ шли и те, кто был левее Ельцина, и те, кто правее.   Молодые определялись более логично.       Правые шли к    Баркашову  левые – искали свои группки.   Но в то время из молодых людей и людей средних лет мало кто шёл в политику, а старик, всю жизнь отдавший       КПСС, не мог себя представить вне партии. Но поскольку КПСС была единственной легальной политической силой, она объединяла людей настолько разных по своему психолого-политическому складу, что когда скрепы порвались, можно было только диву даваться.  Самое парадоксальное, что люди, бывшие рьяными националистами, более того –шовинистами и антисемитами, или стопроцентными социал-демократами, искренне  считали себя коммунистами, потому что с ностальгией вспоминали советское время и ненавидели Горбачёва и Ельцина.
К сожалению, активные люди молодого и среднего возраста в партию тогда почти не шли.    Я спросил как Троицкого – ты ведь когда то был нашим лидером, и сейчас у тебя взгляды вполне советские, почему к нам не идёшь? Людей вроде меня, способных написать статейку и помахать флагом на митинге у нас много, а вот таких как ты, способных организовать людей и повести за собой почти нет.      Он отговорился, что в своё время он за своё лидерство получил по шапке и сейчас не желает нарываться на неприятности. А впрочем, это была отговорка.  Никаких особых неприятностей Троицкий не имел. Да, ему отказали в должности главного геолога, хотя кто как не он? Но это дало ему толчок уйти из НЕрудки, хорошо устроиться в коммунхозе.  И сейчас он отказывался от вступления в КПРФ потому что стал предпринимателем, пусть и мелким, его фирма составляла проекты на разработку карьеров и его способности и амбиции нашли применение.  В этом то и всё дело – амбициозные молодые люди тогда рассчитывали, что могут найти себе применение и добиться дороги наверх в рамках системы. У другого нашего лидера, к которому я обратился, Зулина, было иное положение.     Хотя он тоже стал мелким предпринимателем, собрал из утиля станок и бурил скважины на воду, об амбициях он не думал, ему надо было просто выживать, кормить троих детей.,
В феврале 1995 на потоке проходили довыборы в краевое законодательное собрание, КПРФ выставила Петренко, директора 110 школы. В своё время он руководил радио и телевидением на  Алтае, он мужественно вёл себя в августе 1991, отказался признать новый режим и, естественно, был выброшен на улицу. Какое то время побыл безработным, но номенклатура есть номенклатура, и работу ему подобрали.
Я действовал тогда активно. Расклеивал  объявления о встрече с избирателями, которые сам печатал на принтере, разносил листовки и привлёк к этому делу своего соседа, Фёдора Швана.
Я дал почитать ему свои статьи, вёл беседы и, в конце концов, сагитировал вступить в партию.   В КПСС он не состоял, более того, за его плечами было лишение свободы и пребывание в нацистской группировке. Служил он в разведроте, проверяли «на вшивость» качество охраны спецобъектов.  Драться их учили всерьёз, и как то он применил своё умение не во время разведрейда, а в увольнительной, против старшего по званию.     Наказание, почему то, отбыл не в дисбате, а на зоне. В нацистской группе(была такая  в  Барнауле в конце 70х) среди самых активных он не был, группа состояла, в основном, из студентов, а он работал на заводе, и без того забот хватало, так что он прошёл мимо пристального внимания КГБ.
В то врем я в партию вступали ещё редко(перерегистрация стариков –дело другое). Но фёдор вообще был уникум .    Бросивший пить алкоголик, причём без лечения, исключительно за счёт силы воли, из немцев, депортированных с  Поволжья, он стал убеждённым коммунистом и столь же убеждённым антисталинистом. Но что было плохо, он был страшно импульсивен, не был склонен к ожиданию и мог в самый не подходящий момент взорваться – например, на приёме у инспектора на бирже труда. Возможно –это последствия травмы.  Он электрик и как то упал со столба вниз головой.
Примерно в то же время, или чуть раньше я познакомился с   Игорем     Башуновым, он был в то время первым секретарём крайкома комсомола.    А познакомился я с ним потому, что он состоял в нашей первичке как член КПРФ. Чуть ниже среднего роста, с тонкими чертами лица, светло русый, близорукий.
Ну и меланхолик, причём меланхолик рассудительный.  Я порой недоумевал, кто из нас старше : я, в свои 47 лет или он, в двадцать с копейками.
    Комсомольцев тогда было человек двадцать –двадцать пять, но я больше десяти – пятнадцати не видел. Состав комсомола был переменный – студенты, причём иногородние, из села.  Закончил вуз, уехал, связь с комсомолом прервалась.
Надо сказать, что знакомство с Игорем сослужило мне добрую службу: он организовал через своего отца,  Владимира  Мефодьевича Башунова, алтайского поэта, бывшего тогдаг лавным редактором журнала      «Алтай» публикацию моего опуса    «философемы» .
Вообще в 1995 году наблюдался некоторый подъём или реакция на реставрацию.                Шумно отметили полувековой юбилей победы, впервые провели парад победы, на котором прошли ветераны, пронесли по площади знамя победы.
Нерудка получила финансирование, я вернулся туда и отправился на поиски угля, работая заездками – 15 дней в поле 15 дней отгулов.   И к компартии интерес возрос.  а потоке в партию вступило и перерегистрировалось сразу несколько человек , в связи с чем было решено выделить    Поток в отдельную организацию. Меня, по рекомендации  Гнилокваса,  избрали секретарём новой первички.
К выборной кампании декабря 1918 года мы имели в первичке 18 человек. В основном, разумеется, пенсионеры, но были люди и помоложе. Саамы молодым был, конечно,   Иса Гюльмамедов.   Азербайджанец, родившийся в Грузии(как он сам сказал –мы  турки, осколки империи, а азербайджанцами назвались чтобы избежать выселения), но с 16 лет он жил на Алтае, в    Каменском районе, у брата.  Из Камня его призвали в морские части погранвойск  КГБ, в Камне он закончил медицинское училище, а потом уже поступил в мединститут.
Когда я его спросил, почему он пошёл в партию, он выдал запомнившуюся мне фразу – раньше я был гражданин СССР, а теперь лицо кавказской национальности.
 Следом шли(по возрастающей возрастной) люди за тридцать с гаком.    Это, прежде всего, конечно, Антонина Петровна Суровежко. Она когда то была мастером на  барнаульской спичфабрике, пережила её развал сокращение, но на тот момент не бедствовала. Её муж сколотил шабашную стройбригаду, они строили коттеджи, производили перепланировку квартир и евроремонт для новых русских и зарабатывали неплохо. Она также имела свой заработок и относительно свободный рабочий день, возглавляя жилищный кооператив. 
В партию она вступила в 1988, на пике перестройки и в КПРФ была самого её начала.  Когда я её спросил, почему ?- она не привыкла предавать товарищей в беде.   
Видимо, по тем же соображениям осталась в партии Татьяна Красных , зубной врач, того же возраста и того же партийного стажа, что и Суровежко.    Впрочем, она у нас появилась чуть позже, переехав в Барнаул к родителям, по моему –из Новокузнецка.
Ещё одним товарищем такого возраста с партстажем времён перестройки был  Женя Богомяков. Окончил технику разведку в томском ТПИ, работал на карьере силикатного завода, где выдвинулся на комсомольскую работу. А кто были первые буржуи? Правильно, комсомольские работники. В буржуи он, правда, не попал, был шестёркой, мотаясь с сумками полными денег  по городам и весям, рассчитываясь за вино(цистернами) и прочие товары. Когда их компания попалась на продаже титановых лопат за рубеж (видимо, во время не поделились) все рассыпались кто куда, а про шестёрок забыли. Деньги быстро испарились, «волгу», заработанную в 1991 пришлось продать и пойти бурмастером в Нерудку.  А потом и в  Нерудке всё рухнуло и в 1995 году он был безработным на содержании жены.  Именно поэтому он чувствовал себя обиженным на режим и жаждал борьбы.
Тогда шли ожесточённые бои в Чечне, он насмотрелся телевизора и под впечатлением позвонил мне в 12, если не в первом часу ночи. -    надо что то делать, а мы сидим!
Я ему сказал, что конечно, надо делать, но не сегодня, в 12 часов ночи.
Потом он нас подверг жестокой критике за неправильное ведение собрания, что у нас нет президиума и секретаря, что мы не ведём протокол. Но активность его длилась недолго. Он устроился заведующим картонажной мастерской в какую то артель общества инвалидов недалеко от своего дома и передумал бороться.
Одно хорошо – честно сказал – свои силы переоценил, больше в партии не работаю. Я ему сказал –тогда пиши заявление – отказался. Так исключите.
Но выборы в думу прошли успешно и перед президентскими он, видимо, на всякий случай, позвонил и предложил помочь бумагой или клеем.
Была ещё одна дама шестидесятых годов рождения, адвокатесса, видная, симпатичная, двое детей, муж.           Но у неё что то не ладилось с работой и она вступила в партию, рассчитывая на помощь партийного руководства в её борьбе с коллегией.
Образование   потокской первички проходило, по моему, в августе. Гнилоквас тогда привёл эту даму сияя от гордости –вот какие люди к нам идут. Но честно говоря, я в её искренность не поверил. Однако, мы чуть не выдвинули её кандидатом в депутаты городской думы. То есть, мы то выдвинули, но горком не утвердил, выставили с     западного   Башунова и Магерю, мужика из трансмашевского заводоуправления.
Выборы, правда, она отработала.           Точнее,    отработал её муж – и листовки разносил, и на агитпункте дежурил.
После     «молодёжи» шестидесятых годов рождения шли мы, родившиеся на рубеже 40-50х годов.- я, Фёдор Шван и вступивший в декабре 1995 года Сергей Зиновьевич Ожогин. Он тоже в  КПСС ранее не состоял, работал шофёром в спортивном клубе и жил с женой в малосемейке.
Была у человека первая очередь на квартиру, но предложенная квартира их не устроила, решили пропустить очередь и дождаться чего ни будь получше, но тут грянула реставрация и…             так что доживать им пришлось в малосемейке.
Ещё был один наш ровесник, но он устроился в МВД и членство в партии приостановил.
Между возрастами 47 и 58 лет был провал.     Пятьдесят восемь лет было у одного мужика из заводоуправления моторного завода.  Он активничал на собраниях, отэрил мои  «ответы антикоммунистам», распространял листовки на заводе. Я бывал у него в гостях и они с женой были ласковы и предупредительны, даже до приторности. Одно мен не понравилось – он отказался ходить по квартирам. Не могу, мол, к чужим людям вламываться.
 Будто мне это в кайф!
Все остальные были старше шестидесяти пяти. Самым старым был Гница, 1912 года рождения.
 На предвыборную кампанию декабря 1995 года я взял уже не свой околоток(там был Шван) а самый отдалённый- девятиэтажки на Чихачёва.
 В то время для участия в выборах надо было собрать определённое количество подписей, а это тоже удобный повод  для агитации.
  Два подъезда девятиэтажки обойдёшь –и всё, как выжатый лимон. В этот вечер ты больше уже не способен ни читать, ни писать. И это при том, что ты побываешь   не во всех квартирах – кого то дома нет, кто то не пустит.
Нервы эта работа у меня высасывала здорово. И это при том, что в общем то ко мне относились доброжелательно, во всяком случае – корректно. Однажды, правда, какой то жириновец под хмельком полез морду бить, но я быстренько слинял. 
 А вот наши старики, особенно из бывших партийных активистов наоборот, подпитывались энергией от общения с людьми.
На довыборах Петренко я сам отдежурил на участке 4 домоуправления,  а на думских мы дежурили там с Гюльмамедовым,  а потом я оставил его там на подсчёт голосов, а сам пошёл на подсчёт голосов на участок в больницу Трансмаша.
И хотя голосовавших было немного, это были самые длительные выборы в моей партийной биографии. Комиссия опыта не имела, путалась, ошибалась.  Да и выборы тогда длились с шести утра до 12 ночи.  Вернулся я домой в третьем часу, но в общем, довольным. И не только потому, что КПРФ выступила успешно. Обстановка была в комиссии добрая, без психа, и ко мне относились если не как к товарищу по работе, то, во всяком случае, не как к противнику. Может потому, что в то время только КПРФ выставляла наблюдателей.
Старички наши в то время были ещё бодрыми и я спокойно закрыл  нашими людьми все участки, половину из них –двумя.   Вообще тогда в чём то было легче, чем теперь.   Большинство членов первички были пенсионеры, причём пенсионеры неработающие, они имели много свободного времени,  происшедшее было для них каким то недоразумением и стоит немного поднажать – и всё вернётся.
Успех на выборах в думу воодушевил наших партийцев без меры. Помню, на одном из городских собраний(тогда не было конференций, были городские собрания в зрительном зале клуба котельного завода) кто то сказал – эти выборы – это наша победа под Москвой, а следующие будут взятием Берлина.
Ельцин к тому времени опозорил себя везде, где только можно, его пьяные похождения, которые все видели на телеэкране, вызывали ещё больший стыд за страну у большинства, нежели старческая дряхлость Брежнева.
Но когда началась предвыборная кампания, я понял, что не всё так просто.
Демократы перевели вопрос о президенте из плоскости  Зюганов – Ельцин – а здесь они проигрывали по всем статьям в плоскость демократия- коммунизм.
Очарование Ельциным у народа развеялось быстро, но вот отторжение эксцессов революционного развития, которое демократы сумели показать как сущность коммунистического строя впечаталось в мозги накрепко.
Теледебаты мы не могли выиграть по определению. Как бы хорошо ни говорил Зюганов, но после его выступления шла траурная музыка и показывались кадры Поволжье и всё – это накладывалось на страшилки, , вбиваемые в мозг с 1989 года. А мы возможностей телевизионной контрпропаганды были лишены.Но мало того, мы начисто проигрывали и листовочную войну.  По количеству листовок – это понятно. Власть есть власть, он заклеили все заборы и столбы. Но мы, что обидно, проигрывали и по содержанию .
Ну сравните – фотография талонов времён 1990-91 годов и подпись – купи еды в последний раз!.  Вот тут то обыграть, выпустить контрлистовку –талоны то были когда                Ельцин уже был во главе   РСФСР, но нет. Мы штампуем листовку, на которой фотография  Ельцина, на которой глаза замазаны чёрным, якобы повязкой и подпись –президент должен быть зрячим.  Ну и что?
Я предложил секретарю райкома Кривову отпечатать короткие листовки для восприятия на взгляд –Зюганов – аванс и получка.    Зюганов – бесплатное образование.
Кривов отпечатал на принтере, но не утерпел, исправил – Зюганов – гарантированные аванс и получка – на мой взгляд действенность листовки упала на половину. Но вот массовые вбросы газеты «Голос труда», на мой взгляд, даром не пропали. Ну, может я пристрастен – в то время я уже активно сотрудничал в газете и во время предвыборной кампании меня печатали регулярно, порой даже по две публикации в номере, одна под моей фамилией, вторая под псевдонимом.         Первоначально горком выпускал газету                «товарищ», которая , фактически была нерегулярно выходящим листком в четвертушку газетного листа и редактировал её Сартаков.            А потом, в 1995 году вышла, наконец, наша краевая газета  «Голос труда» привычного, «правдинского» формата.  И редактором её стал спецкор    «Правды» на Алтае  Сапов Виктор Григорьевич.
Первую свою статью я подал в редакцию на обороте  какого то бланка  Нерудки, где была фамилия Борисов, а сам подписаться забыл и опубликовано это было под фамилией Борисов.
Пришлось мне потом объясняться с Борисовым, хорошо, он остался нашим сторонником, да зла на моё активное участие в «путче геологов» не затаил.
Потом я подал статейку уже под своей фамилией, Сапов заинтересовался, и нас познакомили на очередном политдне. Я передал Сапову  «ответы   антикоммунистам» и он начал их печатать в течении нескольких номеров.
Но вернёмся к выборам.  Во время первого тура я дежурил на  жэу 4, а Гюльмамедов – в медучилище.     На втором туре переиграли. Почему?   В жэу комиссия была вполне лояльна к нам, а в медучилище –не очень, а   Иса, своей настырностью и въедливостью, на мой взгляд, чрезмерной, настроил против себя и председателя и секретаря.  И во время первого и второго тура я ходил с урнами по домам и оставалось только руками развести – нищета и голь, а со слезами в голосе говорили – мы за Ельцина. Вообще то, по моим наблюдениям за Ельцина голосовали преимущественно стрики и молодёжь. Причём чем старше человек, чем менее он самостоятелен, тем большая вероятность что он проголосует за Ельцина или в нынешнее время –за Путина, то есть за действующую власть.
Спустя какое то время после выборов пошли разговоры, которые и сейчас продолжаются, что   Зюганов пошёл на сговор с властью, признал поражение при фактической победе.    Те кто так говорит, либо сознательно дискредитирует Зюганова, либо всерьёз верит, что смена режима может просто произойти в результате подсчёта бюллетеней. 
Разрыв между Ельциным и Зюгановым был минимален, предположим, что реальный расклад  был зеркальным отражением официального -54-55% за    Зюганова и 44-45% за Ельцина.
Ну и что?  Выводить народ на улицу, звать к гражданскому неповиновению, вооружённому восстанию?
Говорить так могут только те, кто в массах всерьёз не работал.
Из тех     55%, что проголосовали  за Зюганова, больше половины отдали ему голоса только потому, что были против Ельцина, а вовсе  не потому, что они симпатизировали коммунистам. А вот те, кто голосовал за Ельцина, все были против коммунистов.   
Стоило бы заикнуться – наготове был уже военный диктатор Лебедь, который мог заявить об отстранении Ельцина от власти и введении чрезвычайного положения.    
И мы бы опять остались не с 55, а с теми 22 процентами, что поддержали нас на думских выборах.   Но ведь и это были проценты пассивной поддержки, а не готовности к активному сопротивлению.   Я уже говорил – молодёжь в то время в массе своей нас не поддерживала абсолютно.     Заводы стояли, пролетариат был распылён да и коммунистам не верил, не мог простить сдачу власти, предательство и не видел разницы между мной, вступившим в партию в 1992 и чинушей, сбежавшим из партии в 1991. Сколько раз приходилось слышать – что ты тут распинаешься! Вы власть имели –просрали, как вам можно верить.
Кстати, перед самыми выборами я разговаривал с женой своего коллеги, приехавшей с северов, где они осели с мужем , в кратковременный отпуск.     Она была врач скорой помощи и говорила, что в их краях ремонтируют старые лагеря.
После поражения на выборах в июле 1996 года в партии началась полоса разочарования. Как то очень быстро сгорели наши старики, которые были вроде такими бодрыми, участвовали в выборах, а тут стали один за другим уходить: Шипицин,  Лукьяненко,  Гница,  его супруга Василевицкая,  супруги Сапожковы. Последней скончалась  Софья Моисеевна(вот уже и фамилию забыл) .  А те, кто остался жив быстро одряхлели и уже в качестве борцов рассматриваться не могли.
А те, кто помоложе – побежали.  Первой дама адвокатесса. Увидела, что от партии нечего взять –и в кусты.  Потом – человек из заводоуправления, потом, двое пенсионеров. Но пенсионеры хоть не прятались.  Один написал заявление, второй просто предупредил об отказе продолжать работу.
Но когда взрослая баба и мужик предпенсионного возраста скрываются от секретаря парторганизации, выглянув в дверной глазок затаиваются, будто их нет в квартире – это смешно и пошло.
    Уже ближе к осени, или даже осенью, я встретился со  Шлёнским.  На социалистическом  был двухэтажный особняк, который стал штаб –квартирой сторонников Лебедя и я увидел, как  Шлёнский запирает дверь особняка на ключ.
Оказывается, он, вместе со всей своей группой перешёл под крыло  Лебедя и активно участвовал в его предвыборной  кампании.         
     – Ты что, не понимаешь, что Лебедь был выдвинут только для того, чтобы преградить дорогу  Зюганову.
- Отлично понимаю, потому то и пошёл к нему.  Ельцин –это временно, его скоро уберут, а вот пришёл бы   Зюганов –это всерьёз и надолго.
  Шлёнский, когда  Лебедь  получил место     красноярского губернатора, уехал к нему и,  по моему, не один, получил какой то пост, но после гибели Лебедя всех их из Красноярска попёрли. 
В начале 1997 года я пытался организовать марксистский кружок.
Сначала – с Климовым, знакомым по литстудии, он тогда работал художником-оформителем в машиностроительном техникуме, потом – с Климовым и Башуновым.
Я заготовил программу занятий, написал лекции, которые позже составили основу работы   «современный взгляд на марксизм», но…  я выяснил, что 6 человек, это предельное количество людей, которому можно читать лекции. Меньше – уже язык не ворочается, нет убедительности, а у слушателей – доверия и вообще всё превращается в свободный трёп.   Но  6 или более было только пару раз. К марту всё развалилось. А там закончилось и моё знакомство с  Башуновым.  Игорь устроил пьяный скандал где то в кафе, тряс своим депутатским мандатом, а потом выяснилось, что он и пил то на комсомольские деньги.  Первичка     западного посёлка исключила его из партии и, конечно, не могло быть и речи о его комсомольском секретарстве.
Последний разговор у нас был в конце весны или начале лета. Вероятно, мы встретились случайно, потому что сначала шли по Красноармейскому, а потом свернули на  Крупскую.
Он спрашивал у меня совета – что делать.       Я ему сказал, что либо надо подавать апелляцию в крайком и ЦК, покаявшись и обязавшись вернуть деньги, либо смириться с этим, а если его КПРФ не совсем устраивает,  вступить в какую ни будь марксистскую группу, чтобы в час х  быть вместе с коммунистами, как  «межрайонцы». А можно просто стать независимым марксистским литератором.
По моему, ни на один из этих путей Игорь не встал. 
Его пригласили в аспирантуру московского университета и больше я ничего о нём не слышал.
Но вот, в августе 97 года мне позвонил Евгений   Мануш. 
Оказывается, он с товарищем прочитал  мою работу   «Русская революция и ритмы истории»  и они желали со мной познакомиться.
Договорились встретиться у гастронома, где я тогда работал.     Выглядели они калоритно.  Шиляев    Юрий Лермонтович, среднего роста черноволосый, курчавый, со своей курчавой бородой похожий на Маркса и явно еврейских кровей и   Мануш – ниже среднего, плотный, круглолицый.
Ребята во время перестройки были членами «движения 25 октября», боролись за демократический социализм, Выступили против августовского путча,  Шиляев даже заработал медаль  «за спасение России» именуемую в патриотических кругах «засранкой». Поняв, во что вляпались, какое то время были вне политику, но теперь решили, что больше отсиживаться нельзя.
Я вот не помню, в то же день или позже мы продолжили разговор. Вероятно – в тот же, они подождали, пока я переоденусь, и мы пошли в летнее кафе у торгового центра     «Юность».
Пили пиво, ели солёные орешки и знакомились друг с другом. Ребята заговорили о создании левой организации, и я решил, что это как раз тот шанс создать околопартийную марксистскую интеллигентскую тусовку, о чём я всегда мечтал.
Я поговорил в горкоме, в РУСО, моя идея была поддержана и в горкоме состоялось совещание, на котором кроме членов горкома и меня присутствовали     Шиляев, Мануш и два их товарища по «движению 25 октября».
      А потом в зале  ЦНТИ произошло организационное собрание.         Точно помню – были  Шиляев, Мануш, я, какой то грузин из бывших травкинцев, ещё кто то и Удоденко, как хозяин помещения.   Договорились о создании общественно политического движения и движения оппозиционного, причём движения широкого. Споры возникли о том, насколько широкого.  Как то быстро сошлись на названии  «Альтернатива».  Я настаивал на названии «левая альтернатива», но мне возражали, что слово       «левая» отпугнёт многих, желающих участвовать в движении. Вот и хорошо, говорил я, движение должно быть широким, но не безразмерным же.         Слово «левая» отсечёт тех, кто с самого начала не сможет воспринять наши идеи. Со мной не согласились и организацию назвали просто     «Альтернатива» . надо сказать, что тогда никакого отношения к московскому журналу  «Альтернативы» это не имело.           И спор вокруг названия                «левая» оказался пустым. Не   «левые « отсеялись сами собой.   Я больше никогда не увидел грузина-травкинца,  и этих, которые с «25октября» .
 На первом этапе костяк организации составили Шиляев, Мануш, я и Климов.      Я, несмотря на свою фронду по отношению к нашей партии и тогда и сейчас считал и считаю, что ничего лучшего в левом движении на сей день нет. В принципе с Шиляевым взгляды у нас были близкими, но он  был переполнен скепсиса и нетерпения, а «папа Зю» казался ему слишком инертным, неспособным к решительным действиям.  А вот Мануш и Климов были своего рода антиподами. Мануш- хорошо знающий марксизм, устойчиво левый по своим взглядам, довольно быстро слинял.         Он медик, делал в какой то лаборатории генетические анализы и полностью сосредоточился на своей профессиональной деятельности.  Я его не осуждаю. Если бы у меня была возможность целиком и полностью уйти в геологию и заниматься тем, что мне интересно, может я бы тоже оставил политику, но…
 А вот Климов, хотя в его политических взглядах абсолютная мешанина, марксистом его можно назвать весьма условно, он в организации остался, и даже пребывание в «обезьяннике» его не испугало.   Чуть позже к «Альтернативе» присоединились    Климанскис (рабочий с котельного, председатель движения «трудовой Алтай», Андрей  Демидов, преподаватель с кафедры политологии, новый секретарь крайкома комсомола, Коля Чуваев, комсомолец, студент истфака  АГУ, Вадим, инженер с кафедры физики АГУ.  Вадим пришёл в альтернативы вместе с Олегом  Борониным , преподавателем с кафедры востоковедения. Несколько позже появились преподаватели АГУ Гундарин и Корнев.  Да ещё жена Демидова, библиотекарь с   шишковки.        Интересно –вспомнил её –вспомнил и  Юру  Осинкина.  Они составляли своеобразную пару – дружескую, но без романтики.
Осинкин был    «интеллигентный рабочий» с ЗСВ, вымерший к нашему времени тип «путиловца».   Серьёзный неулыбчивый, он производил впечатление молодого старичка, но с течением времени   с одной стороны возмужал, огрубел, а с другой – вроде как и помолодел, стал более соответствовать своему возрасту.    Он был секретарём первички и помнил всех своих партийцев, их семейное положение даты рождения, партстаж, адрес, телефон, а у него первичка была раза в три поболе моей.
Да, вернусь к Демидову – тонкие черты лица, рост ниже среднего, но с хорошей осанкой, благодаря чему он низким не казался, с хорошим голосом, говорить умел.  А послушаешь – левее некуда,     Троцкий отдыхает.  Он и Чуваева сбил на путь троцкизма, увлёкся парень мировой революцией.
Мы с Гундариным занялись подготовкой альманаха «Альтернативы», а остальные взялись готовить акцию протеста против  введения поминутной платы за телефонные переговоры.
Вступительную статью для альманаха написал     Гундарин, там была его статья, моя глава и»Введение в  марксизм», выдержки из работ  Ленина и Сталина..      На мой взгляд, альманах получился неплохой. И в левых кругах его заметили. Разумеется, без ругани не обошлось, но было бы плохо, если бы не ругали.
Но, к сожалению, он оказался первым и последним номером.   Редактором альманаха был  Гундарин, во втором номере мы рассчитывали перемежать статьи местных авторов с работами Ленина, Сталина и Троцкого. Но не получилось. И Гундарин к редактированию охладел, и ряд других обстоятельств помешали исполнить нашу идею.
Альтернатива, тем временем, действовала, и достаточно успешно. Я, формально, оставался одним из отцов –основателей, но всё больше отходил в тень, а Альтернативу возглавил триумвират – Шиляев, Демидов, Боронин. Это было вполне естественно, и ничуть   меня не задевало. Склонностей к лидерству у меня никогда не было, главное, что инициированное мной дело живо.  Наиболее удачным их делом я считаю выход на рабочее движение – тогда в Альтернативу пришёл Арапов, руководитель профсоюза на предприятии, занимавшемся ремонтом теплоэлектростанций и котельных. Так, на этом предприятии разгорелся конфликт  между администрацией и профсоюзом, прежде всего –лидером профсоюза. Сначала хотели запретить деятельность  любых профсоюзов, когда не получилось, создали карманный профсоюз и с его помощью попытались выдавить с предприятия профсоюз Арапова, а не получилось – взялись за него самого и начались бесконечные судебные тяжбы.  Существенно помочь Арапову «Альтернатива» не смогла, но он стал активным участником «Альтернативы», и его дело дало толчок для выхода на другие коллективы, где наблюдалось сопротивление администрации, борьбы за свои права.
Тогда было время «выборгских оборон», когда трудовые коллективы, сторонясь коммунистов и, в первую очередь,   КПРФ, рассчитывали, что можно добиться контроля над предприятием не меняя политического строя в стране.    И прецеденты вроде были –те же профсоюзные предприятия на  Западе. Но у нас не Штаты. К 1999 году все подобные попытки были ликвидированы.Но ведь активность была, и её надо было использовать. Альтернатива пыталась, но недостаточно решительно и профессионально.    Пиком была организация, по моему, весной 1998 года, конференции рабочих активистов, на которой присутствовала  и  Людмила Булавка , рассказавшая о деятельности антиглобалистов и о рабочем движении в России. К тому времени  были установлены связи с редакцией московского журнала»Альтернативы».
Но потом всё как то ушло в песок. Была мысль организовать школу профсоюзного активиста, но горком нас не поддержал, а ведь все наши мероприятия проходили в помещении горкома. Моя же деятельность по линии «Альтернатив» свелась к тому, что я раз в неделю читал лекции  в «бункере», точнее – в полуподвальном спортзале на     проспекте   «строителей».            Как раз после этих занятий  в альтернативах стали активно участвовать молодые ребята, Терентьев и Прокудин, хотя это скорее не моя заслуга, а  Демидова.
Но альтернатива для меня была только одной из  сторон моей партийной деятельности, были ещё первичка и газета.
Основная работа у меня была, конечно, во время предвыборной  кампании. Надо обзвонить директоров школ и училищ на своей территории и предварительно договориться о встрече с нашим кандидатом(если они согласятся).Слава богу, конкретная организация встречи –не моя задача.  Получить листовки, раздать их своим партийцам, а потом самому почти каждый вечер бегать их распространять. При этом надо следить, и постоянно подновлять наклеенное, потому что на стендах наши материалы срывали люди, нанятые властью.     Но в кампанию 1999 года по квартирам я не ходил, только для сбора подписей. Прежде всего стало трудно попадать. Везде- на подъездах, на лестничных клетках, на квартирах появились железные двери и двери эти никто не открывал независимо от твоей партийной принадлежности.  Потом распределить кого куда  в день выборов, дежурство на участке, наблюдение за подсчётом голосов , отзванивание среди ночи в горком и утром сдача протоколов в горком. А потом на некоторое время всё впадало в спячку.   Конечно, конференции, собрания, протокольные мероприятия вроде сезонных демонстраций и возложений цветов.  Для секретаря первички  первейшая задача –организовать собрание первички. Поначалу с этим проблем не было, собирались в 31 или 74 школах, а потом, под разными предлогами нам в этом стали отказывать.    Стали собираться на квартирах.  Скажем, супруги  Гница и   Василевицкая квартиру предоставляли с большой охотой- всёж таки общение. Но, как я говорил, после 1996 года старики пенсионеры стали вымирать с ужасающей скоростью, а кое кто сбёг. Осталось всего три пенсионера, остальные работающие, многие посменно, собрать всех стало невозможно, и я стал прибегать к тактике виртуальных собраний – обегал всех членов первички,  сообщал о собраниях, акциях, каких то партийных новостях, выяснял мнение партийцев по каким то поводам и в случае необходимости составлял протокол. Иногда пытался всё ж таки собрать народ, но больше 3-5 человек собрать не удавалось. А жаль- собрания помогают поддерживать психологический настрой, дисциплину в ячейке.
        Может, кому то бы удалось руководить ячейкой лучше, даже наверняка, но желающих не находилось.          Могла бы в конце 90-начале нулевых этот «пост» занять Суровежко, но её забрали на место первого секретаря райкома вместо Кривова, которому, как госслужащему, было запрещено занимать выборные должности в партии.  Предложил я это место Александру Ткачёву, молодому коммунисту, но он был увлечён работой в комсомоле и рутина первички его не впечатляла. 
Спустя какое то время после выборов работа оживлялась.  Вызывали в горком, вручали пачку листовок, обычно к какому то юбилею или профессиональному празднику, я обзванивал и обегал своих партийцев – кому то на смену, кто то уехал в сад, кто ещё куда и в наличии оказывается два-три человека вместе со мной и какая то часть листовок пропадает.     Листовки мы раздавали на улицах и разносили по домам. Мне плохо удавалась раздача на улице.       Как я ни старался улыбаться, Суровежко за то же время успевала раздать вдвое больше листовок. Мне больше нравились бесконтактные методы  расклейка и раскладывание по ящикам. Я выбрал себе район двухэтажных домов, где практически не было домофонов, а кодовые замки быстро вышли из строя. Впрочем,  это, по моему, касалось всех наших мужиков, кроме Кривова, который наладил контакты в общагах и распространял там газеты и листовки.
После 1996 года люди на улицах и на транспорте перестали вступать в политические дискуссии и я предпочитал «разговоры разговаривать» на работе.      Проще всего, конечно, было в  нерудке. Там меня знали как облупленного и уважали в достаточной мере, чтобы не отмахиваться от моих слов. Во вторых народ подобрался однородный, никто из наших, ни их родственников  от реформ не выиграл, перспектив особых тоже не было, и хотя кое кто симпатизировал  Жириновскому(в основном начальство)   Ельцину не симпатизировал никто.
И в     ИВЭП е я быстро завоевал аудиторию, тем более у меня там появились союзники.
 В камнерезке я тоже чувствовал- действуют мои слова, правда, я там слишком мало проработал, как и на ЗЯБе. Но на  ЗЯБе  у меня была аудитория больше. Поначалу и я там присматривался к людям, и ко мне приглядывались, но в конце концов и там  стали прислушиваться к моим словам и брали читать распечатки моих работ. Почему? Хоть я и был самый старый из формовщиков, да ещё из недавних «белоручек», но я пахал не хуже других, да и сама ситуация – интеллигент, который ещё вчера писал диссертацию, а сегодня вкалывает вместе с ним, вызывала интерес. Разумеется, послушав меня, или почитав мои статьи никто не рвал рубаху на груди с криком- долой Ельцина, где здесь компартия, дай запишусь. Но слушали, слушали внимательно и ни одного антикоммуниста, тем более –защитника режима не наблюдалось.   В гастрономе тоже была благодатная, политически не ангажированная среда, вдобавок, вскоре я там стал работать со Шваном.
Мы, в основном, обрабатывали продавщиц комков. Надо сказать, что на штатных продавщиц гастронома я особенно времени не тратил, хотя конечно, листовки раздавал. Ни к чему организовывать конфликты и на политической почве.   Впрочем, хлебный отдел был        «а нас». Им руководила Лиля, бывший бригадир с котельного, которая демократов на дух не переносила.
Как ни странно, сложнее всего оказалось в экспедиции 15 района.  Прежде всего, уважения как профессионал я здесь приобрести не мог, даже такого, как на ЗЯБе(интеллигент, а работает не хуже нас).     Как специалист- спецурщик  я явно уступал любому, даже    Татьяне 
Ситкиной, хоть мы и пришли вместе, но она изначально на две головы была выше как пользователь компьютера.    Вдобавок – аудитория ограниченная – все  сидят по своим камералкам, в нашей партии со мной 6 человек, а с людьми из других партий встречаешься только случайно в коридоре.       В курилке, правда, было легче.     Там у меня нашлись надёжные союзники -  Шварцман и Радченко. А союзники эти были тем более ценны, что их кругозор в экономике был гораздо шире, чем у меня. После того, как я начал вести красную пропаганду, они меня активно поддержали, и настроении мужиков заметно сдвинулось влево. А вот с женщинами всё было безнадёжно. Очередной антисоветский сериал вроде «завещания Ленина» или «Штрафбата» и всё мои коллеги снова становятся антикоммунистками.
Большую долю в моей тогдашней жизни занимала газета     «Голос труда».
Сапов много площади в газете отдавал дискуссионным материалам и часто давал слово мне. Надо сказать, что много копий я поломал совершенно напрасно. Я писал проблемные статьи  в расчёте на человека думающего, колеблющегося, ищущего истину.      А читали их люди, давным - давно для себя всё решившие.      Поэтому отклики были однозначные.  Часть читателей мне звонили или встречали на партсобраниях, жали руку и говорили – молодец.  Некоторые, правда, оговаривались, что кое с чем можно и поспорить, но в целом правильно, так держать. Но были и такие, что выступая на партсобраниях  говорили – до каких пор мы будем терпеть в партии этого контрика, его давно пора вышвырнуть и т.д и т.п.
Почти постоянными моими оппонентами были Бершанский и профессора из педа, Филиппов с Гончаровым.  Бершанского мне, в какой то мере было жалко. Язык у него был хороший, статьи построены добротно, и в них всё правильно, но…    он был глух к современности. Может потому, что был глух физически, но всё же главное в том, что он, не желая видеть и слышать происшедшего в стране остался где то в промежутке между 1953 и 1956 годами.
Кстати, как я не злился на таких «твердокаменных» старичков, их твердокаменность мне импонировала гораздо больше, нежели слизнеобразность всяких      селезнёвцев.
Гораздо хуже были люди вроде  Гончарова и Филиппова. Послушаешь на собрании коммунисты до мозга костей, почитаешь их книги – прожженные черносотенцы.
Долгое время  Сапов с Неменовым клали в стол мои рецензии на их книги и я был вынужден ограничиваться мелкими укусами, но наконец    Неменову это надоело, и он сказал  «фас».   Была опубликована моя большая статья о книгах    профессоров из пединститута,  которые, называя себя коммунистами, на самом деле ведут антикоммунистическую черностенную пропаганду.
Уже к середине нулевых антисемитизм  приутих, а в девяностые он лез из всех щелей.
Впрочем, этот антисемитизм оппозиции провоцировался во многом искусственно.                Причём властями – осознанно, а нашей интеллигенцией, в первую очередь – еврейской -по недомыслию.  Как же, пятого пункта нет, мы победили, покажем…    кому, что?
Ситуация во многом напоминала 1918 год –тоже ведь рухнула империя и в крушении  империи винили евреев.
На еврейском вопросе мне пришлось как то столкнуться и с  «нашими» профессорами –Удоденко и Гуйваном. По моему предложению был создан  альманах «Слово к народу».                Это ещё до «Альтернативы».  Первоначально материалов к «Голосу труда» было выше  головы и кое что мы стали использовать для альманаха(большое по объёму, с претензией на теоретичность).
Ну вот, и какой то секретарь райкома прислал рьяно антисемитский опус. Ни Удоденко, ни Гуйван антисемитами не были, но отнеслись к этому довольно либерально – мол, что бы он там ни чирикал, лишь бы против Ельцина. Я же рассуждал по другому – вот есть газетка «Чёрная сотня» -вот пусть туда и топает, а в партии должны быть коммунисты. Я тогда поставил вопрос ребром –снимайте мою фамилию из членов редакционного совета и я больше в этом деле не участвую. Сняли статью, но после этого как то забыли меня пригласить на обсуждение нового номера, а потом и сам альманах почил в бозе.
В 1999 году финансовое положение партии было довольно неплохим, и Неменов стал доплачивать за работу в  «Голосе труда» мне,   Кривенко и и Брагину.   Платил он по пятьсот рублей в месяц , что для меня в то время была существенная прибавка.       Работая грузчиком  в гастрономе я выколачивал летом 1100-1200. Вообще работа в гастрономе была чрезвычайно удобна для работы партийной.  Три дня работы, три дня отдыха. Конечно, я подрабатывал где только мог, но всё равно, временем располагал довольно свободно. Кроме того, мои партийцы могли меня в любое время найти в гастрономе, что и делали неоднократно.
Но после провал выборов 1999 года платить за работу в газете перестали, а я ушёл из гастронома.
Настали новые времена.  Кривенко переехал в  Бийск, а Брагин устроился корреспондентом в   «Свободный Курс». До того он работал учителем в школе, но его оттуда попёрли за политическую деятельность.
Но ещё раньше   Неменов разругался с «Альтернативой».
Расхождения начались  поначалу незаметно.   Сначала горком отказал альтернативе  в организации школы профсоюзного активиста и, по моему, убедил Неменова в этом Бобров – мол, зачем нам лишняя обуза. После этого «Альтернатива» всё более стала отходить от горкома и всё более переориентироваться на   московские»Альтернативы».    И инициатором этого отхода был, как ни странно, Демидов, на которого Неменов  возлагал большие надежды. Я стал замечать это довольно поздно, потому что личной дружбы у меня с ним никогда не было.   
В конце концов, он уехал в  Москву,  в аспирантуру, потом стал прессекретарём Варенникова, а после подался в профсоюзную деятельность.
Но перед тем в    «Альтерантивах» появились его ребята, комсомольцы, Тереньев и Прокудин, которые начали работать в Альтернативах довольно активно, но тут вдруг… Неменову на глаза попался журнал»Альтерантивы», где в одной из статей КПРФ называлась лакейской организацией, ну и, разумеется, что то о показном оппозиционизме.
Неменова это почему то взорвало, хотя при чём тут статья в московском журнале и конкретные барнаульские ребята?
«Альтернативе» отказали в помещении горкома и сказали, что ни на какую помощь и поддержку они рассчитывать не могут. Комсомол повёл себя как и положено помощнику партии – исключил Прокудина и Терентьева, так как они состоят в организации, получающей деньги из за рубежа. В какой организации?         К журналу    «Альтернативы» и группирующейся вокруг него тусовке они отношения не имели, а наша»Альтернатива», никаких связей с заграницей не имела.
Альтернативщики заявили, что на следующих выборах КПРФ поддерживать не будут, и объявляют выборам бойкот. Я заявил, что как член КПРФ приостанавливаю своё членство в «Альтернативе». А поскольку   «Альтернатив»  уже не было ни помещения, ни финансовой поддержки, её деятельность замерла и она постепенно, стала чахнуть.
Я написал Неменову письмо, в котором обвинял его в том, что он остался в первой половине 90х, что забросил политическое руководство организацией,  что из-за никчёмных амбиций упустил»Альтернативу», хотя наличие организации, подконтрольной горкому, но формально не входящей в НПСР открывало весьма интересные перспективы.    Неменову я передал письмо через Сапова.    А Сапов,  в значительной мере покромсав это письмо, сгладив наиболее острые углы, послал статьёй в «Правду».   И кстати, очень хорошее слово придумал = «забронзовели некоторые наши руководящие товарищи.  Сейчас уж не помню, что было у меня – закостенели, или заматерели.   Но Сапов сказал – как припечатал. 
Неменов со мной полгода не разговаривал и не здоровался.    И только осенью, на политклубе, подошёл и, как ни в чём ни бывало, завёл разговор о грибах.   (а как раз моя последняя статья касалась приватизации лесов, попытке ликвидировать натуральное и простое товарное производство, за счёт чего всегда выживал русский мужик).               
А весной он был очень зол.      Помню, обсуждался вопрос о выдвижении кандидатов в депутаты госдумы, в основном копья ломались вокруг Даниловой и Овсиевского.  От имени октябрьского райкома выступал я, когда я поднялся на трибуну, Неменов с явной враждебностью спросил -ты высказываешь своё мнение или мнение райкома.  Я высказывал мнение райкома и мы высказались за Овсиевского.         Идея была в том, что если выставить Данилову, большинство проголосует как в прошлый раз кто голосовал за Данилову, проголосует за Данилову, кто за   Рыжкова – опять за него же. А Овсиевский –фигура новая, глядишь, что то и сдвинется. Хотя моё личное мнение – Овсиевский тоже шансов не имел, надо было выставлять   Экарта, тоже фигура непроходная, но хоть на будущее бы раскрутили. Слава   богу, я с этим предложением не вылез, но кто же знал, что Экарт быстро сдуется обменяет членство в КПРФ на должность в администрации..
Выборы мы, разумеется, продули.   Листовки Овсиевского были, в общем то, не плохи, но против Рыжкова, раскрученного на федеральном уровне этого было недостаточно.    Будь бы хоть сам     Овсиевский поярче, поэнергичней, а так… Типичный директор школы,  который хорош именно в этом качестве. Не трибун.
С федеральными списками было ещё хуже. Ничего лучше, как тягаться с  единоросами в качестве полиграфии не придумали.  Плакаты получились тяжёлые, с гладкой поверхностью, на которой клей не держался.  Приклеил,  отошёл на пару шагов и слышишь сначала шорох, а потом грохот – плакат сорвался. Кроме того, клеить плакаты на официальные агитационные щиты не было никакого смысла –их тут же срывали. Кто и как срывал я не видел, но однажды ч повесил плакат на тумбе у Марии-Ра около 14 часов дня, а в 17 его уже не было. Одно было хорошо, на предыдущих выборах шла война с рыжковцами, которые срывали наши листовки везде, где их видели, а единоросовские люди (видать нанятые за деньги) срывали наши плакаты только на щитах.  На домах и заборах не трогали – видно, не было специальных инструкций.
Я был включён в какую то комиссию по организации и проведению выборов при крайкоме, мы с Шалыгиным(он стал секретарём райкома после того, как Суровежко была вынуждена, по семейным обстоятельствам, уйти) разработали проекты листовок-лозунгов для предвыборной агитации.  Их одобрили,  но отпечатать не отпечатали.
Выборы в крайсовет по нашему округу мы тоже провели слабо.   Экарт слишком поздно начал кампанию по сбору подписей. Вот стучишься в дверь, а тебе из за двери –мы уже подписались за того то.  Убеждаешь, что голосовать можно за одного, а подписывать хоть за десять –нет. Подписавшись человек чувствует себя вроде обязанным, и я уверен –и голосовать будет за того, за кого подписал. Но всё же, Экарт в крайсовет прошёл, но сделал это ступенькой для карьеры.   Ему предложили какую то должность и он вышел из партии.
Потом опоздали с печатной продукцией, особенно –со спецвыпуском «Голоса Труда».       Когда почтовые ящики забиты политической рекламой, её не читая выбрасывают на мусорку.             Раньше надо было суетиться.
Кстати, в выборах 2003 года была одна деталь, отличавшая их от предыдущих- где то через неделю, может чуть меньше, мне звонит председатель участковой комиссии – якобы мне неправильно оформили копию протокола, надо исправить. Нет, нет, количество голосов за вашу партию не изменилось, это касается других партий., Конечно, принимать исправленный протокол я отказался.  Потом я узнал, что был не одинок, многим наблюдателям(во всяком случае от КПРФ) были такие звонки. Я думаю, было решено приписать голоса  единоросам за счёт голосов от малых партий,  заведомо не проходящих в Думу. За них никто возбухать не будет, да и наблюдателей от них не было. А увеличение процента голосов за единоросов автоматически приведёт к увеличению числа мест их представителей и уменьшения мест у коммунистов, хотя процент голосов за них и не изменится.
В 2003 году Шиляев нашёл таки помещение. Замутил какое то дело, стал секретарём общества Алтайских поэтов. Чем занималось это общество –не знаю, пару раз видел его директора, но это общество занимало несколько комнат в большом двухэтажном доме на Крупской. Шиляев с Бобровой сделали ремонт, было решено организовать библиотеку.
Но возродить   Альтернативы уже не получилось. Прокудин вообще ушёл из политики, Терентьев подался в анархисты, Гундарин от оппозиционной деятельности отошёл, ему вполне хватало литературы и университета,   Корнев замутил какой то свой проект, с демонстрацией старых советских фильмов,  а позже уехал в Ленинград, простите, в Петербург, Боронин подался в  Справедливую Россию, а на нынешних выборах ломал копья за Собчак.   Словом, кто куда.
С Шиляевым остались Климов и Арапов, забегал на Крупскую я, как то раз появился Боронин, но организации уже не было. Впрочем, Климов заготовил плакаты и бывшие альтернативщики  на    Первое Мая взяли их с собой.     Был один плакат –Путин президент  РФ, на котором было кое что зачёркнуто, кое что дописано и получилось – Путин  - резидент   ЦРУ.  Я повесил этот плакат на шею а в руках нёс какой то лозунг КПРФ.
   А на следующую, ноябрьскую демонстрацию, они прибили этот плакат к древку. Нести его я отказался – извините ребята,  но я должен райкомовский лозунг тащить, а  у меня всего две руки.   Кто его взял – не помню, вроде бы Климов.   Когда демонстрация закончилась, мы, бывшие альтернативщики, собрались кучкой чтобы поболтать.  Были   Шиляев, Климов, Арапов, я и Осинкин.      Группа  Шиляева собралась на Крупскую, отнести плакаты на место, а мы с Осинкиным отправились по домам.      Мне вверх по  Ленинскому, ему вниз. Как мне потом сказали, я успел отойти метров на двести, не оглядывался, потому ничего и не увидел –ребят схватили люди в форме военнослужащих внутренних войск.  Осинкин же оставался неподалёку, Всё увидел и побежал к какому то депутату, который был в его поле зрения.
Ребят ВВешники отвели в райотдел железнодорожной милиции и передали на попечение ментам. Те посадили их в обезьянник, но, в отличие от ввешников,  которые грозились их за выпады против президента в порошок стереть, относились к ним вполне корректно, даже с юмором.
Обычно        наших комсомольцев и нацболов в подобных случаях вытаскивал секретарь крайкома и депутат      крайсовета Вольфсон, «красный еврей» как его называли, но сейчас Осинкин выцепил какого то иного депутата, я с ним знаком не был, и он в КПРФ не состоял.            Но депутат тоже был настроен оппозиционно и наших ребят отпустили, хотя могли бы и  в суд дело направить.     Ничего уголовного, но штраф для нашей нищеты это тоже серьёзно, и весьма.
В 2003 году нам в экспедиции денег не платили. Не было государственного финансирования, да и по хоздоговорам  задерживали. Вот я взял в экспедиции  отпуск без содержания на два месяца и устроился в это общество библиотекарем.     Мы собрали библиотеку за счёт личных пожертвований и фондов разгромленной библиотеки железной дороги. Часть фондов была передана какой то библиотеке в Новоалтайске,  часть растащили до нас, но и на нашу долю досталось много.   Установили стеллажи, начали сортировку, я каталог составил.     Но потом сбежал директор этого общества, и зарплата моя тоже сбежала в неизвестном направлении.
А 2004 году, только я вернулся с полевых работ на Коргоне, как у меня начались утренние приступы стенокардии, когда я понял, что значит – небо с овчинку показалось-   всё темно и поле зрения сужается донельзя. Меня положили в кардиоцентр и после обследования сказали – нужна операция, и как можно скорее. Словом, мне сделали    аорто- коронарное шунтирование.
Уже из санатория я приволок Сапову первую статейку, но  с секретарством решил завязать.  Да и вообще, парторганизацию Потока, как отдельную единицу, надо было ликвидировать. Я уже говорил, что осталось в живых только три пенсионера, причём способным к работе оставался только Юрий Фёдорович Комлев, фронтовик, бывший матрос торпедного катера.
После серии приключений уехал из Барнаула Гюльмамедов. Он закончил мединститут, привёз из  Грузии невесту, женился, родился сын. Но жена, дочь грузинского гаишника, к жизни сибирского медика привыкнуть не могла и от Исы сбежала.  Он поехал в Грузию, пытался её вернуть, но не получилось.  А так как он просрочил визу, из   Грузии он выбирался нелегально, через Грузино –Азербайджанскую    границу, где его за деньги провели мимо  КПП. Ну а с Азербайджаном тогда у России была свободная граница. О Грузии у него осталось нехорошее впечатление – уже тогда там рос национализм, к азербайджанцам было отношение плохое, а если азербайджанец, к тому, же, и гражданин России, то это вообще не человек.
Надо сказать, Иса меня выручил. Во время аварии на ЗЯБЕ, из за которой я был вынужден уйти с завода, я надышался смесью известковой пыли, цемента, молотого песка и алюминиевой пудры, надышался до кровавой рвоты, после чего у меня стала болеть грудь, а надо было оформлять, как грузчику в гастрономе, санитарную книжку.  И   Гюльмамедов мне предоставил листок флюорографии где было написано, что никаких изменений не обнаружено.   Надо сказать, что в первом же поле, когда я устроился в экспедицию 15 района боли в груди у меня прошли, на первой флюорографии после этого отметили кальцинированный очаг, а на второй уже лёгкие были чистые.  Уехал в Новосибирск ещё один наш партиец, сейчас не помню его фамилии, пробыл он недолго, хотя был активным, даже в  гордуму баллотировался.       Чуваев, он тоже был членом нашей первички, вышел из партии, а потом тоже уехал из Барнаула, ушла из нашей первички Красных.  Были у нас такие супруги Лапшины, несколько лет активно работали. Она сначала была ткачихой на ХБК, после её закрытия на меланжевом, он – на каком то товарном складе работал, кроме того, подрабатывали разведением комнатных растений на продажу.  Но понемногу они оба всё чаще стали прикладываться к бутылке и по мере роста их интереса к алкоголю пропадал интерес к партии. Тоже ушли.   У  Ожогина отказали ноги, он с трудом мог дойти от своей малосемейки до магазина. Оставались  я, Суровежко, Шван, Ткачёв,  Комлев да Корников.  Но у Корникова было психическое заболевание, и хотя он был вменяем, надежды на него было мало.   Да и    Ткачёв был завязан, в основном, на работе в комсомоле и в первички почти не касался.
Но горком никак вопроса с нашей первичкой не решал, может потому, что  примерно в это время случился инсульт   у Шалыгина, и было не до нас.
Так что с 2004  года я от секретарских обязанностей самоустранился, только взносы собирал.      В 4 м квартале 2004 года Неменов ушёл с поста председателя  НПСР, а потом и с поста первого секретаря Горкома. У него резко ухудшилось состояние здоровья, была удалена почка, но отошёл он от участия в руководстве партийной организацией не только поэтому. Он большие надежды связывал с союзом  Зюганова и Семыгина, симпатизировал Семыгину и раскол в партии произвёл на него удручающее впечатление.     Потому, верно, и состояние здоровья ухудшилось.
Председателем НПСР назначили Убраева. Это вызвало непредсказуемые последствия – прекращение выпуска»Голоса труда», причём это было сделано в крайне неудобное время, перед новым годом. Конечно, «Голос труда» был в долгах как в шелках, но, в общем то, это было его перманентное состояние, и   Неменов всякий раз умудрялся распутать финансовый узел  и выпуск газеты никогда не прерывался.     Убраев же не сумел или не захотел. Подписчики стали забирать деньги. На Сапова это подействовало удручающе.   У него уже года два  болел желудок, но особо ему не мешал,  а после закрытия газеты болезнь принялась за него всерьёз. Диагностировали рак желудка, сделали операцию, а к тому времени выпуск газеты восстановили – это было в начале февраля. Сапов энергично взялся за работу и, казалось, всё наладится.
А тут я сам приболел и недели три с Саповым не связывался.   24 марта, если не ошибаюсь, я позвонил. Трубку взяла его жена и сказала, что      Виктору Григорьевичу стало хуже, лечение результатов не дало и его выписали домой.  Она не сказала этого слова, но тон и недоговорённость были достаточно красноречивы – выписали домой умирать. На следующей неделе мне позвонил Брагин, сказал, что забрал у Сапова материалы, Виктор  Григорьевич уже не встаёт, и дело идёт к концу.
Конечно, друзьями мы с Саповым не были. И разница в возрасте, и в положении, но мы имели близкие политические воззрения и были совместимы психологически.
Сапов был одним из тех, кого я называю  «идейными», из того костякяка, вокруг которого стало нарастать партия. Специальный корреспондент центральной партийной газеты –это фигура, и ему, после 1992 года было сделано несколько очень выгодных предложений, но он предпочёл судьбу партийного журналиста, хотя чисто материально он проигрывал здорово – формально то он был помощником депутата госдумы Опарина и получал весьма скромное содержание. Ну, видимо, «Правда» что то приплачивала за публикации. 
Встал вопрос –кого ставить редактором газеты.       Даже мне предлагали, но я сразу сказал, что и разговора не может быть, должен быть профессионал.  Остановились на Брагине, хотя он, в то время, редактировал листок «яблочников», но всё же связей с нашей газетой не прерывал,  к тому же гуманитарий, историк по образованию и учился заочно на факультете журналистике АГУ.  Но  с Брагиным у меня сотрудничества не получилось.   Может потому, что редакционный совет перестал существовать, может потому, что  не было того живого, неформального общения, какое умел наладить Сапов со своими корреспондентами, но я живую связь с газетой утратил.
Вероятно, Убраев не стал связываться с газетой, потому что он вообще разрывал связи с КПРФ. Тогда в партии произошёл раскол, попытка сместить   Зюганова провалилась, Семыгин  собирал силы,  в апреле создал Союз  патриотов России, куда перешёл и  Убраев.    
А мне, как партийному активисту из Союза патриотов почти год еженедельно приходила пухленькая газетка этого Союза(уже забыл, как она называлась) и, не помню, ежемесячно или раз в квартал журнал  «коммунист». И не мне же одному. Представляете, какие деньги вбухивалось, чтобы развалить КПРФ?
Но и без первички и без газеты политическая жизнь в  2005 году кипела.
Сначала, в январе, прошёл митинг против монетизации льгот. Такого массового митинга в Барнауле я до того не видел, вся площадь была заполнена. Но бабушкам стоять на площади показалось мало, они перекрыли Ленинский и пошли маршем к   Октябрьской площади.  А колонну возглавили три наши комсомолки – Юлия Белых, Дарья Зулина и Анна Бурыкина.
На    Октябрьской площади колонну остановили менты и для наших комсомолок настали хлопотные дни.  Юля и Даша были студентками,  и у них была возможность на время уйти с поля зрения правоохранителей, а вот Анна работала  библиотекарем в  детской библиотеке имени   Крупской, жила она в городе и её начали прессовать. Нарочитое наблюдение,  шумные визиты ментов на работу и, в конце концов, суд и штраф.
-Но вы знаете, зато какой это кайф, когда ощущаешь, что за тобой идёт колонна людей – это потом Анна поделилась со мной.               
Вначале нулевых начались банкротства и закрытия предприятий, и предприятий вроде успешно работавших.    В частности, «Запсибгеологию»обанкротили, хотя та же Нерудка вдруг заработала, велись поиски золота, разведка марганца. И вдруг – всё прихлопнули, людей сокращают, акции сгорают.  А в Барнауле вдруг, один за другим, закрылись ХБК,  ЗСВ и КХВ.
Но если  закрытие ХБК и ЗСВ прошло незаметно,    то на  КХВ нашлись люди,  которые решили этому сопротивляться. По городу прокатилась серия митингов, которые проходили и на площади Советов и на проходной перед комбинатом. В организации этих митингов принимали участие крайком партии и Шиляев, который использовал свои связи в неформальных профсоюзах. Много сил затратили депутаты –коммунисты для того, чтобы уломать краевое руководство принять меры для спасения предприятия.   А вот это, я считаю, было совершенно излишне. Все эти усилия работникам предприятия оставались неизвестны, и никакого влияния на настроения людей оказать не могли.  Всё кончилось, как и можно было предполагать. Новые хозяева клятвенно заверили, что предприятие будет работать, а когда все успокоились, поставили людей перед фактом.
  Вопрос с первичкой был решён, вероятно осенью 2005 года.  Секретарём райкома стал Огородов, Западный и Поток опять объединили в одну первичку и секретарём  избрали Хабарова, из центрального района. Тогда в партию снова пошли люди, в основном это были люди, только что вышедшие на пенсию.  Появляется экономическая самостоятельность, краха карьеры опасаться не приходится –пишем заявление о вступлении.  Вот только, в отличие от девяностых годов почти все вновь вступившие пенсионеры были пенсионерами работающими.  Тот же Огородов возглавлял  гаражный кооператив, Хабаров сторожил в какой то школе, Чикин – в церкви и так и далее.   Вот только Марухин, бывший монтажник-высотник ушёл на пенсию всерьёз. Но товарищи, вступившие в партию в  нулевые годы были полны энтузиазма, и считали что мы, работавшие в партии с начала девяностых закисли,  ведём себя пассивно, а вот они то знают, как надо работать.     Этакий юношеский максимализм шестидесятилетних. Но, тем не менее, первичка заработала, хотя бы потому, что появились люди. Да, и молодые появлялись в первичке, правда –ненадолго. Обычно до тех пор, пока не появлялась семья.
В октябре 2007 года кто то мне сказал –не слышал? Собираются отменить бесплатный проезд для пенсионеров и завтра собираются провести митинг протеста –не слушал?
Сейчас я не помню, кто это мне сказал и где. Возможно, вообще это не мне говорили, а я где то в электричке услышал, потому что помню дальше такой диалог –А ты то откуда узнала?                -Подруга позвонила.
-Я позвонил в горком, но там сказали, что у них никакая акция не намечается.
Но я решил прийти, на всякий случай. К моему удивлению, на площади, у памятника Ленину, была толпа.  Никакой трибуны, никаких ораторов, во всяком случае, никаких речей я не запомнил.   И представители администрации, уговаривавшие людей разойтись – вот будет сессия, тогда уже, по моему, не краевого совета, а краевого законодательного собрания, всё там решится.
Ну, а в день сессии произошёл митинг, уже организованный и заявленный КПРФ, но его масштаба явно никто не ожидал. Была огромная толпа  у памятника Ленина, где была какая то трибуна и кто то выступал. Вторая толпа клубилась у входа в заксобрание, там не выступали, там просто орали и, большая группа бабушек попыталась ворваться здание.
И, наконец, Ленинский проспект был перекрыт в четырёх местах, и не редкой цепочкой, а тоже толпами. Я  посетил две топы на самой площади и выбрал одну из толп, перекрывших Ленинский.  Мы стояли, кто то сидел, подстелив сумки и пакеты и разговаривали. И что интересно, у всех было какое то радостное возбуждение.  Одна пожилая женщина сказала – вот раньше смотрела хронику –демонстрация протеста на Западе, забастовка и думала что ж они такие радостные, а теперь понимаю. Среди нас был старик, которого я запомнил как рьяного антисоветчика. Я его спросил – а вы то что на митинге, организованном коммунистами делаете? Ведь сейчас день памяти жертв политических репрессий и ваши митингуют на площади свободы.
-Знаешь, это история, а бесплатный проезд – это нынешний   день.
Надо сказать, милиция разгонять  стариков, перекрывших       Ленинский тогда отказалась.    Автобусы и машины отправляли в объезд, а троллейбусы пришлось задерживать.
Правда, менты уже под занавес, когда народ уже почти разошёлся, свинтили несколько человек из молодых коммунистов, случайно оказавшихся на площади. Пришли полюбопытствовать. Не помню только, в первый день это было или второй. По моему, и Ткачёв был среди них, но всё закончилось душеспасительным разговором.
Бесплатный проезд отменить не решились, а потом ввели единый социальный проездной билет, дававший за минимальную плату право проезда по городским и садоводческим маршрутам. Если бы не эта мера, то большинство пенсионеров, наверное, забросили бы свои садовые участки.
И в связи с этими митингами  у меня кое какие соображения – вот готовится митинг, согласовывается  с властями  время и место, готовятся ораторы, трибуна, мегафоны, объявления по интернету, на стенах расклеиваем.  Вроде и повод значимый – скажем, повышение тарифов ЖКХ или тот же ПЛАТОН, а смотришь –хорошо если сотни полторы пришло, да и рожи то все знакомые, наши. И вдруг – ничего не объявляешь, не зазываешь, а площадь полная.

Всё. Мемуары закончились. Слишком я близко подобрался к современности и  конфликты  10 летней давности  ещё не изжиты.
Мне высказали претензии по поводу моих воспоминаний, в частности Неменов и       Шиляев.
Но во первых –это воспоминания,  а память –штука такая –забываешь, а когда здесь помнишь –здесь не помнишь, что то и домысливается.
Второе – мои воспоминания –это взгляд сержанта политической пехоты из окопа.
Конечно, у  секретаря горкома Неменова, как у командира регулярной политической части, и даже у Шиляева, командира «партизанского отряда»  кругозор намного больше и ошибок в моих воспоминаниях можно найти предостаточно.
Да, «Никан» с котельного никто не выгонял, товарищи ушли сами, так как горкому находиться на охраняемой территории хлопотно, каждого посетителя приходилось проводить. Но согласитесь – это был только вопрос времени, всё равно бы горком оттуда»попросили».
И то, что Неменов не в журнале «Альернатива» прочитал слова о  показном оппозиционизме  КПРФ, а их сказал ему Демидов, отправляясь в аспирантуру к  Бузгалину –это частности.
Вот Шиляев сказал, что развяжется с посевной и сенокосом, сам сядет за мемуары. А ему есть что вспомнить, ведь он    «воевал» на двух сторонах и знаком с такими людьми, о которых я только слышал.   И Неменову я бы советовал взяться за перо и «разоблачить» Лобанова – ведь взгляд с командного пункта гораздо правильнее и полнее отражает ситуацию.  А воспоминания надо писать.  Как то незаметно это всё становится историей и уходит в прошлое..  И мы, которые видели, как всё рушилось, и как начиналось и развивалось сопротивление тоже уйдём в прошлое. Уже Шиляеву 58, а нам с  Неменовым уже за семьдесят .