Глава 2.
Я коснусь проблемы текста в литературе, художестве и музыке.
В литературе текст письменный является единственной формой воплощения творческой идеи. Казалось бы, тема понятна, досконально изучена, доступна. Тем не менее в рамках моей теории нужно расставить точки над «и».
Из литературы особый интерес представляют художественная и научная литературы. В художественных текстах значение высказывания соперничает собственно с языковой формой. Проблема метатекста, возникшая на теоретическом безрыбьи, буквально стирается, обезценивается развитием понятий интертекста и тем более транстекста. Всяческие психологические параметры метатекстуры, в первую очередь фрейдистские, не заслуживают сколько-нибудь значительного внимания, во-первых ввиду ложности этих психологических теорий, а во-вторых по причине надуманности и мостриальности построений.
Высказывание в научном тексте является главным и решающим по отношению к форме. Непонятность и заумность научной формы, более чем частая специальность этих текстов заставляет мечтать здесь о «кристальной ясности», столько необходимой для поборников Истины. Если вы хотите предъявить мне претензии по поводу непонятности или некой относительности моих рассуждений, отошлю вас к своим художественным произведениям, чтобы вы не забывали, что говорить об очень серьёзных, основополагающих вещах приходится сложно в терминологическом отношении.
Если говорить о зачатии и рождении художественного текста из слова, то яркий тому пример – творческая кухня моностиха. Во-первых, многие моностихи получаются из наших, казалось бы, привычных слов. Во-вторых, моностихом не может разродиться словотворчество, которое, однако, в ряде случаев поставляет материал для моностихов или для более масштабных текстов, например, став названием литературного произведения или украсив словесное содержание уникальным образом.
Всякому понятно, что не всякое словосочетание может стать художественным текстом. Часто проблема существования моностиха колеблется между участью заголовка картины, названия фильма и тому подобного и образного изображения такой же картины вроде портрета, натюрморта или даже эскиза, наброска.,
Проблема буквенно-небуквенного текста в поэзии да и, наверное, в прозе встаёт в пространстве «вольного стиха». Такое творчество приоткрывает завесу, доселе скрывавшую живое пространство транстекста от заученных и подслеповатых граждан. Курьёзный пример такого «интерзнакового» текста я могу привести для оживления своих построений.
Какое высказывание содержит моностих: «Бра т»? Догадается избранный из тысяч, тем более православный. Ведь «т» - это патриарший крест, а бра для патриарха – это «брат», тем более что каждый «брат» - это бра для патриарха.
А вот уже не курьёзный, а классический пример, углубляющий художественно-образное восприятие печатного знака:
«Маше даян? – Даян!» , ) Е \ Е : / = ; ? ) .
Безсмертная цитата из безсмертного произведения Венедикта Ерофеева продолжается кратко-содержательной историей «второго» этапа эротического приключения: после семяизвержения половой член виснет и после скабрезного слова слегка приподнимается, что усугубляется вторым скабрезным словом и показыванием обоих эротических отверстий. Член встаёт и после совокупления наступает семяизвержение мимо ануса. Член, истекая спермой, виснет – и финал.
Вот такой «символизм»! Вот такой реализм в поэзии! Вот такое «крючкотворстсво»!
Текст в художестве – тема необычная для подавляющего количества читателей. По моему обоснованному определению текста знакообразы картины в классическом варианте сплетаются в систему, несомненно обладающую высказыванием, как слова сплетаются в письменный или устный текст. Проблемы не составляют так сказать «моностихи» в художестве, изображающие отдельные образы в связи с фоном ли, с пространством холста или листа, которое чем дальше, тем увереннее воспринимается как художественная реальность или даже как художественный образ. В случае последнего знак изображаемого образа отражается, транслируется в холст или лист, а такое отражающее и в себе заключающее «зеркало» - это уже текст «моностиха».
Приблизительно подобное, казалось бы, можно было бы сказать об эскизе или наброске, но слово «нет» говорит в большинстве случаев отсутствие высказывания целостного текста. Впрочем, высказывание всё же есть, и такие «произведения» могут квалифицироваться как «вспомогательные тексты».
Последнее, о чём нужно сказать – это отдельные символы, также являющиеся уделом художества. Конечно, если символ – это многозначный образ, то его несвязанность с другими знакообразами «вне зеркала», а лишь на носителе, преодолевается множественными отражаемыми в восприятии знакообразами. Таким образом символ в «чистом» виде – жилец исключительно интертекста. Звезда или крест на листе бумаги «отекстовляются» только в пространстве восприятия, как творческого (изображению креста предшествуют мысленные, культурные тексты «творческой кухни» изобразителя) так и зрительского, сотворческого в пространстве интекстекста (мысленное и культурное понимание этого символа).
Очевидно, что буква или даже языковой знак, не могущие быть текстом в буквальном смысле, содержат в себе образный или символический сноп значений происхождения, и такие знаки разделяют участь символов, хотя, как радиоактивная руда, скрыты в земле культуры и чаще всего невостребованы. И пользователь культуры «давит» вопиющие буквы, как неузнанных насекомых.
Текст в музыке – возможно, самая «странная» тема для обычного уха. Знакообраз в музыке нельзя отождествлять с отдельным звуком, таковым является музыкальное слово, отличающееся либо длением, либо словесно-ассоциативным характером в мелодии, либо аккордным созвучием, паузой, ритмом, инструментальным звучанием и так далее. Словесность, «песенность» непесенной музыки - моя целинная тема, она так элитарна и в то же время так близка многим заинтересованным в музыке людям! Хороший ориентир, пособие в понимании музыкального текста – так называемая «песня без слов» как особый, но центральный жанр в музыкальной культуре.
Надо указать ещё одну особенность музыкального текста: чаще всего как в творческом восприятии, так и в восприятии слушателя музыкальный текст вызывает словесно-текстовые ассоциации и в этом смысле является исключительно-символическим явлением.
Впрочем, музыкальные тексты бывают так отчётливы и реальны, что ассоциации восприятия также бывают вполне однозначны и реальны, и текстовая символичность в гениальную созвучность.
Хотя песня, казалось, изначально межтекстовое явление, её музыкально-стиховой резонанс представляет собой уникальную единотекстовую стихию. Слово осеменяется музыкой, реже – музыка словом, и песню можно представить сплетением двух гермафродитов с той или иной поляризацией. Очевидно, что песня – величйший и ответственнейший жанр искусства, и её текстовость – казалось бы, такая очевидная, наглядная, «простая» является величайшей проблемой для текстолога. Так же трудно познать, возможно, дух, действующий в оперативном сознании.
Но если отойти от стихии теоретизма в сторону реальности, то первостепенной проблемой для текстолога представляется восприятие иностранной песни. Важнейшее открытие здесь – музыкальность поэтических слов, подчёркиваемая музыкой, которая в родном языке часто уходит на второй план в сравнении с собственно текстовым смыслом текста.
Добавлю, что проблема названия художественных и музыкальных произведений не только вводит их в единое словесно-текстовое царство культуры, но и облегчает и инициирует интертекстовой процесс, не только делает их понятнее человеку-словеснику, но часто служит символизации и даже мистифицированию.