Глава 1
В этом году летний отпуск мы решили провести не на море, как обычно, а на озерах северо-восточной Германии. Путешествовали втроем на моторном катере мы с мужем и его другом Вальтером, который незаменим как старпом-боцман-матрос на парусном, да и, как выяснилось, на любом малотоннажном судне.
Несколько Мекленбургских озер соединены каналами и, соответственно, шлюзами. Поэтому отпускники, взявшие катер на прокат в гостеприимной конторе «le boat», имеют большой выбор траекторий для путешествия.
Мы задумали добраться до самой дальней возможной точки самого удаленного от «базы» озера.
Plauer See (оз. Плауэр) – довольно большое озеро, куда наш катер попал через открывающийся как двери 1 раз в час мост. В самой северной части этого озера карта обещала нам скромную пристань для катера и возможный ночлег. Простор озера заметно сузился, это уже был залив, к берегам которого близко подходила «тайга» - или как там у немцев называется дикий девственный лес.
Пристань даже не имела названия, но, как поведала нам карта, совсем недалеко был «B;ren Wald M;ritz» - дом-лес престарелых медведей. Это такая экологичная форма санатория для цирковых, например, медведей, которые больше не могут выступать на арене. Или другой повод – медведи были ранены человеком и не могут сами добывать себе пищу. Отдельное место отведено медвежатам, у которых люди убили мать, и они не выживут самостоятельно.
Итого 19 медведей на площади 2 кв км. Они ночуют в клетках-домиках, получают пищу, а днем могут гулять по естественному лесу, ограниченному, правда, сеткой с электротоком, рядом с которой дорожка для посетителей, которые желают видеть жизнь медведей в живой природе.
Для тех медведей-пенсионеров, кто скучает по работе, сделана специальная площадка, сильно напоминающая детскую площадку советских времен – металлические горки и «радуги» для спорта и забавы, там же лежат мячи и обручи. Медведи, правда, всем этим мало интересуются и, покрашенные ранее в «веселенькие» цвета, железяки тихо ржавеют.
Пришвартовались мы не сильно поздно, в 18 часов, на единственное свободное гостевое место. Пристань была заполнена катерами и яхтами разного достоинства и цены, оказалось это «местные», чужими был только наш катер и катамаран одной немецкой семьи.
Точно в это время заказник «Медвежий лес» закрывался для посещений, но мы все-таки пошли посмотреть, где он, чтобы назавтра не плутать, а с утра бегом увидеться с мишками и в путь.
Дорожка вела нас дальше вглубь леса вдоль «Медвежьего ручья», где обитали зимородки (по-немецки они называются Eisvogel – ледяные птички, из–за склонности нырять в ледяную воду и даже бегать там по дну ручья, добывая корм). Этими редкими птицами, которые имеют небесно-синее оперенье, интересовались обитатели ближайшего кемпинга, которых мы встретили по дороге.
Лес, кстати, сильно отличался от известной мне тайги, - там было много буков – серьезных, если не сказать, суровых деревьев с гладкими светло-серыми стволами иногда в 2-3 обхвата, уносящие крону сердцевидных листьев на высоту 30-40 метров. Буковый подрост делал лес малопроходимым для человека. Темнело…
Вдруг дорожка вывела нас на открытое место, где стояли 3-4 строения. Одно побольше и пошикарнее – гостиница с прудиком и небольшим фонтаном. Но мое внимание привлекло другое здание – простой прямоугольной формы в два этажа, над крышей которого кирпичная труба, в сечении 1 м на 1 м, которая была слишком велика для такого строения. Между первым и вторым этажами красовалась готическим шрифтом сделанная надпись «Sweigt mir von Rom». Сам прямоугольный дом был свежевыкрашен в белый цвет, но надпись существовала, видимо, давно, и регулярно обновлялась. По-русски это значило «Не говорите мне о Риме». Почему? Что думал в этом глухом медвежьем углу впервые написавший ее?
Третий дом был устроен сложнее двух предыдущих: центральная, видимо жилая часть, боковая хозяйственная с маленькой мельничкой, с деревянным многолопастным колесом на стене, которое вращал пущенный в желоб ручей, и третья – низкая кирпичная пристройка опять с высокой широкой трубой.
Тропинка, однако, вела дальше, мимо полуразрушенных деревянных домиков, о назначении которых мои спутники заспорили. Что это было – старые клетки для медведей или давно брошенный пионерский лагерь? (мы были на территории бывшей ГДР).
И вот мы добрались до закрытых ворот «Медвежьего леса» и пошли в обход вдоль металтческого забора, на расстоянии 2 метра от которого была другая металлическая сетка с током. Мне подумалось, - не сладко живется заслуженным медведям за такими опасными, хоть и прозрачными стенами. Говорили, что иногда медведи бунтовали или сходили с ума и становились очень опасными для посетителей и ближайших жителей, электричество – мера вынужденная и, кстати, недешевая…
Пока мои спутники решали, как нам лучше обойти заказник – слева или справа, я внимательно разглядывала буки – таких деревьев в России не встретишь ни на Дальнем Востоке, ни на Северо-Западе.
На заборе и изредка на стволе бука были прикреплены щиты – указатели, объяснялки и запрещалки - надо сначала точно уяснить себе, что запрещено в этом месте… Все, понятно, на немецком языке. Тем острее мозг отреагировал на надпись по-русски, вырезанную прямо на стволе бука - «Здесь были русские»… и дальше не разобрать, еще что-то.
Договорившись обходить заповедник слева, мы двинулись дальше. Времени рассматривать странный бук не было, да и вечерние тени мешали увидеть остальное. Но и того, что я увидела, хватило, чтобы сначала захлестнуло возмущение – в причесанном немецком лесу на стволах вековых деревьев вырезать ножом такую «память» могли только русские, «да, скифы мы, да азиаты мы…»
Прошли еще метров 50 вперед вдоль тех же заборов и встретилась «вышечка» - для охотника? для наблюдателя за медведями?
А мозг продолжает решать полученную задачу: чтобы так высоко вырезать надпись, один мужчина должен был встать на плечи другого. Чтобы сделать такую широкую надпись надо резать сначала левой рукой потом правой, на плечах товарища дерево не обойдешь… Трудоемкая забава… Да еще дерево стоит между двумя заборами, это ж внутрь залезть надо…
Дальше впереди ничего не менялось – забор, дорога, темнело быстро, и компания решила повернуть обратно. И я получила возможность еще раз увидеть то дерево и рассмотреть все как следует.
Неразборчивая надпись ниже «Здесь были русские» оказалась датой 7.09.1945 была сильно расплывшейся, как происходит на растущем дереве. И полтора метра плюс к человеческому росту – как раз, возможно за 70 лет жизни теперь уже двухсотлетнего дерева.
Здесь были русские в сентябре 1945, уже после официальной победы. Кого освобождали они в этом медвежьем углу, расположенном далеко от дорог и селений. И что такое должны были сжигать печи с такой сильной тягой огромных труб? И почему «Не говорите мне о Риме»?
Дорога обратно по уже знакомым местам прошла быстрее. Мы купили варенья в интересной безлюдной лавке. У самой дороги под крышей стоял стол, где приветливо были разложены тыквы, баночки с вареньем и ягодным муссом и записка «все по 1 евро», и розовая свинка – копилка для самостоятельного расчета. Сливовое варенье обещало утром вкусный завтрак, и свинка была накормлена монетами.
Я полезла в кусты за диким фезалисом и слегка поранилась – отодрала-таки корочку с подживающего ожога на руке. Приложила салфетку и спрятала в рукав, решив не посвящать пока в это малозначащее происшествие своих спутников.
Дошли до берега. У «нашей» пристани нас встретили с разной степенью радости три смотрителя постпенсионного возраста.
Бабушка была явно помоложе дедушки, который, видно, мучился без верхней вставной челюсти, но был обладателем добрых глазок и тихого нрава, и третий крепкий старик в красной спортивной мастерке и с римским профилем, какие мы видели в старом Летнем саду, был, видимо, шеф.
Я подошла к бабушке и попросила бинт или кусок чистой тряпки, - замотать раскровянившуюся руку. Она пригласила меня в чистенькую пустоватую горницу. Ничего не валялось на скамьях – ни полотенца, никакой тряпочки. Она поохала и сказала: «Может в сундуке что и есть?» Сняла лоскутное покрывальце и открыла сундук, который в обычное время, видимо, служил широким сиденьем за обеденным столом.
Я отдала бы многое, чтобы этот сундук был дольше открыт для моего пытливого взгляда. На оборотной стороне его крышки были приклеены пожелтевшие газетные вырезки с военными фотографиями, текст на немецком, выгоревший за годы так, что с моего расстояния прочесть или даже запомнить, как картинку было невозможно. Тогда взгляд уперся в распахнутый живот сундука. Сверху что-то ажурное, видимо, скатерть, хозяйка бережно отодвинула и среди цветных, полотенец нашарила что-то белое, как потом оказалось – маленькую наволочку, которая пуговкой зацепила и вытянула со дна серую вещь – поплотнее и побольше. Пытаясь отцепить пуговку от блеснувшей штучки, хозяйка вытянула вещь почти всю - военный мундир, а зацепилась пуговка за погон значительного достоинства.
Хозяйка заметила, что я это увидела, рванула наволочку и быстро захлопнула сундук, бурча себе под нос: «стариковская блажь, и сукно такое хорошее, выбросить жалко…». Она легко оторвала нужный кусок от почти истлевшей наволочки, завязала аккуратно мою руку, я поблагодарила и пошла на наш кораблик – ужинать и ночевать. А ночью мне приснился сон…
Глава 2
Молоденький безусый еще солдатик Мориц готовил медведя к вечернему представлению по случаю высокого посещения объекта N 147.
Большой бурый медведь близко подпускал только этого парня, позволял щеткой для лошадей расчесывать ему шерсть на холке и выбирать опилки.
Медведь, видимо, жил в этих местах еще до того, как пришли сюда люди в форме и огородили часть леса колючей проволокой. В ту зиму стояли непривычные морозы, стук топоров и изредка стрельба подняли медведя из спячки. Было голодно, и медведь пошел чем-нибудь поживиться к людям. Еды не выбрасывали совсем, но иногда в северной части огороженного леса медведь находил лишь слегка присыпанные мертвые тела. Чуть разложившееся любое мясо – деликатес для медведей, которые, как известно, всеядны, но не хищники.
Медведь наблюдал из кустов, как люди в сером сваливали в ту яму новые голые тела. Надо было просто ждать, а потом выбирать из кожи и костей кусочки мяса. Солдаты быстро приносили полные носилки, опустошали их и бегом в часть – греться. Оставляли засыпать землей самого молодого – Морица, он и заметил медведя, караулившего кучу.
Мориц был сам из этих мест – с озер Северо-восточной Германии, и был в ладу с живой природой: мог и рыбку из озера выловить, и шалаш построить, и, как выяснилось, с медведем договориться, - позже зверь послушно следовал за ним и даже выполнял некоторые команды.
Три дня «пациентов» объекта N 147 не кормили – экономили провиант для «высокого посещения». Низшие чины никогда не знали, кто именно приезжает, но должны были, используя «пациентов», все привести в безупречный порядок.
После обеда три черных бьюика появились из таежной чащи. Личный состав вытянулся «во фрунт» - начальство не ниже штандартенфюреров.
Пожелали осмотреть пациентов… «Ну да, тощеваты, надо было их хоть сегодня покормить, чтобы не выглядели так жалко и озлобленно», - подумал Мориц, - «А впрочем, это не мое дело».
Сегодня был бенефис Морица: сначала он приготовил и подал офицерам к столу пойманную утром из-подо льда рыбу, а вечером должен был обеспечить выступление медведя – гвоздь программы. Еще вопрос, будет ли тот в настроении. Для Морица изготовили тогу, - мотив представления был «Гладиаторские бои в Риме».
На роль гладиатора был выбран самый рослый и крепкий, несмотря на голод, «пациент». Говорят, в мирное время он был молотобойцем, и даже голод не мог высушить его железные мышцы. Его тело натерли маслом, на бедрах – только повязка, для поддержания образа. И ничего, что зима, а на импровизированной сцене – утоптанный другими «пациентами» снег, лишь бы гостям понравилось. А медведь, который исполняет роль льва в гладиаторских боях, «одет» был теплой шерстью…
До представления оставались считанные минуты, и сытые, подогретые шнапсом и тепло укутанные гости заняли места в «амфитиатре».
Мориц выпустил медведя. Как всякий дикий зверь, он не любил скопища людей. Медведь медленно прошел по кругу, ища слабое место в деревянном заграждении, не нашел, рассердился на рассмеявшихся и лающим способом разговаривающих людей в сером, встал на задние лапы во весь рост, и его грозный рык разнесся на всю округу. Зрелище впечатляло, зрители притихли, и только Мориц услышал короткий ответный рык и подумал: «Видимо, семья медведя. Тоже не спят… Вот куда он отлучался время от времени, пропадая дня 3-4. Но территория объекта обнесена забором с электротоком, значит, берлога где-то внутри».
Долго размышлять об этом Морицу не пришлось, - пора было выпускать «гладиатора». Гладиатор вышел тихо на арену, одним взглядом оценил обстановку и выбрал похожую, как у медведя, тактику – пошел по кругу на максимально большом от медведя расстоянии. Медведь двигался с мрачной решимостью, сокращая расстояние до человека. Офицеры спокойно сидели за деревянным ограждением, держа на всякий случай наготове прутья железной арматуры. Гладиатор тем временем приблизился к зрителям на дальнем конце эллипса импровизированной арены, остановился и обвел зрителей испепеляющим взглядом. Медведь все приближался. Мориц успел подумать: «Зря он остановился и огорчает гостей своей ненавистью. Не напрасно говорили, что у него неуживчивый характер, его все время переводили из одного объекта в другой, и в каждом он то поднимал бунт, то организовывал побег… Но не убивали, - мастер он замечательный…».
И вдруг с арены раздался страшный треск – гладиатор оторвал одну секцию забора прямо напротив зрителей, получил щит от медведя и открыл ему путь к офицерам.
Медведь было кинулся в проход, но был встречен металлическими прутьями и кольями, кто-то выстрелил… Медведь испугался выстрела и шарахнулся снова на арену. Мориц с другими солдатами срочно восстанавливал заграждение.
Разозлившийся медведь обратил свою ярость на гладиатора, и рыча подбежал к нему. Мохнатая спина медведя загородила от Морица коротую схватку, и он увидел лишь, что гладиатор упал навзничь под своим деревянным щитом. Медведь подошел, понюхал его лицо и потерял всякий интерес.
Потом солдаты загнали медведя в вольер, где его ждал заработанный «ужин» - объедки с офицерского стола, а Мориц подошел к гладиатору. Тот был мертв. Ни одной раны или царапины на теле, и только синюшная полоса вокруг носа и рта подсказала – сердце не выдержало.
Мориц с другими солдатами выполнил отработанную процедуру. Проходя с носилками мимо офицеров, услышал, как те делились впечатлениями. Они благодарили коменданта объекта за необычное зрелище: «Кто бы мог подумать, что в такой глуши найдешь почитателей римских традиций», на что оберфюрер ответил: «Ах, только не говорите мне о Риме!» Поговаривали, что он был за какую-то провинность переведен в Германию из частей Муссолини.
Когда высокие гости уехали, по приказу коменданта эта фраза была написана на фасаде здания с высокой трубой, скорее, в память о «высоком посещении», а для населения объекта оказалось - в память о последнем гладиаторе.
Когда второй солдат ушел, оставив Морица, как всегда, закапывать «отработанный материал», у зловонной кучи появилась «пациентка». Сбежала из 2-го барака. Глупая. Смелая. Не побоялась наказания, пришла в последний раз взглянуть на любимого.
Местная служба вынуждала не позволять себе уважения ни к жизни, ни к смерти, но все же Мориц отошел недалеко и даже отвернулся. «Пациентка» быстро подошла к яме и упала гладиатору на грудь. Плакала тихо и горько.
Мориц успел подумать, что вот ему уже 20 лет, а он все еще девственник, и ни одна мэдхен не будет так безутешно плакать над ним. Другие солдаты давно воспользовались беспомощностью полуголодных пациенток (самые гуманные склонили их за кусок эрзац-хлеба) и стали настоящими мужчинами. Видно, Мориц недостойный солдат Вермахта, раз не может преодолеть в себе человека и жалеет всех этих безмолвных тощеньких девок, и мечтает все о любви, а не о насилии.
Вот и сейчас, глядя на худенькие вздрагивающие плечи, шевельнулось в нем запретное человеческое чувство: «Ей обратно никак нельзя, жестоко накажут. Рискну, дам ей шанс…»
Мориц подошел к яме и грубовато прекратил свидание. В три лопаты присыпал гладиатора мерзлой землей и строго повернулся к «пациентке». Она стояла низко опустив голову, покорно ожидая всего, что угодно. Мориц даже рассердился и погнал ее прикладом дальше в лес.
Это был самый дальний от входа угол объекта, там посреди опушки стояла скала. Почти вертикальный склон делал ее естественным щитом против желающих бежать, и 10 метров камней прерывали проволочную ограду с током.
Под камнем виднелся вход в низкую пещеру, вокруг которого не было налипшего снега и шел легкий пар. «Как от дыханья человека или крупного зверя, подумал Мориц, - так вот где прячется семья медведя! Если там медведица с медвежатами, то это опасней охранников». Мориц достал из кармана кусок эрзац-хлеба, приготовленный, чтобы задабривать медведя, отдал его «пациентке» и прикладом подогнал ее к скале.
«Если сможет залезть – ее счастье, выберется к своим (бои уже давно шли совсем рядом), не сможет или сорвется от слабости или угодит в лапы медведицы, - не его, Морица, вина», - подумал так и быстро пошел обратно в лес, пока медведица не учуяла, - времени прошло в два раза больше, чем нужно для закапывания трупа, даже такого крупного, каким был гладиатор. «Не хватало еще из-за этой славянки получить проблем мне самому».
Вскоре после визита начальства объект начал жить в ускоренном режиме. Поступил приказ уничтожить все следы пребывания и «работы» объекта - и живые и косвенные.
Глава 3
Здание с большой трубой работало день и ночь и не справлялось. Срочно подняли повыше трубу и запустили в дело хозяйственный двор. Но если в двухэтажный дом людей загоняли, и шли они сами, то в дом с мельницей приходилось носить останки с кучи. Глупо и трудно. У кучи не видно дна. Но таков приказ. И опять самый молодой был отряжен на самое неприятное и тяжелое дело.
И еще не давало Морицу покоя странное утреннее распоряжение для солдат и низших чинов: трудиться на «ликвидаторском фронте» до темноты, а потом всем составом собраться в двухэтажном доме, для чего после последней партии пациентов следовало расставить лавки.
В который раз возвращаясь к куче с напарником, Мориц вдруг вспомнил о том единственном шансе, что он великодушно подарил влюбленной славянке. Смогла ли она уйти или лежит под скалой со сломанной шеей? Медведь давно не показывался в лагере, после представления его никто, даже Мориц, не видел, хоть и носил исправно для него хлеб в кармане. Пойти бы, посмотреть под скалу. Но напарник, туповатый парень из Баварии, истовый исполнитель приказов, явно мешал. Мориц показал ему что-то блеснувшее в яме, тот в алчной простоте своей наклонился и дальнейшее для Морица было делом одного сильного движения, чтобы тот навек затих в этой же яме. А сам он быстро пошел к скале.
С того памятного дня «гладиаторских боев» прошло 3-4 месяца. Сейчас уже совсем под объектом шли другие бои... Вражеские части штурмовали соседнее селение. С вышечки, что у входа на объект, можно было разглядеть русские танки. Некоторые солдаты подходили совсем близко и, точно, это были русские - звезды на погонах и пилотках.
Мориц подошел к скале. Никаких останков он там не обнаружил. «Значит, ушла», - с тоской подумал он, - «А мне, ее спасителю, сегодня вечером назначено последнее собрание». Природной своей сутью он чуял, что собрание – последнее, что никто из младшего состава из объекта не выйдет, - или пошлют под вражеские танки как пушечное мясо или просто также ликвидируют через трубу, как 7 сотен «пациентов».
Он постоял перед скалой. Вот он единственный выход из ловушки. Подумал – подумал и… не полез. Сейчас было все равно – поймают те или эти, конец один. А как хочется еще пожить в 20 лет! И не видел он почти ничего, кроме беды и войны, и любви настоящей не узнал, и…
Он горько расплакался, вспомнив гордую смерть отца еще до войны, и что завещал он ему служить на пользу Великой Германии. Вспомнил он и старушку мать, которая тихо отошла вслед за властным отцом. Она в детстве всегда припрятывала в переднике для него, Морица, кусок сахару, отколотый ею незаметно от сахарной головы в подвале. А однажды отец, отличный хозяин, заметил неровный край и, ничего не спрашивая и не объясняя, забил мать до полусмерти. Побои она принимала молча, пока не потеряла сознания. Отходила от «мужниной науки» месяца три, так и не оправилась от болей в спине до самой смерти и все норовила к печке поближе сесть – грела спину. Слезы лились ручьем по огрубевшему лицу Морица, он начал всхлипывать и жалобно подвывать и все не мог остановиться. Понимал, что если кто услышит – убьют на месте, и чтобы не услышали, закатился в пещерку под камнем, где было темно и даже сухо. Сначала его нос учуял запах зверя, а потом, когда он привык к темноте, глаза различили у дальней стены темный силуэт медведя.
«Ну и пусть, - подумал Мориц, - пусть лучше так». Но тут из-за спины знакомого медведя грозно вышла медведица, прикрывая своих двух медвежат... Мориц зажмурил глаза и только слышал медвежью возню и короткий, но вполне властный рык медведя, недовольное ворчание, видимо медведицы, и потявкивание медвежат. Успел подумать, что у медведей похожие отношения, как в его, Морица, семье, когда она еще была…
Так и остался Мориц в пещере с медведями. На три дня растянул прихваченный кусок хлеба, со стен пещеры собирал воду, три дня жестоко голодал. Медвежата потихоньку привыкли к нему, иногда забавно возились прямо в углу Морица, где он соорудил себе постель из веток и мха. Мориц их почесывал, а однажды даже удалил клеща, и меньший медвежонок повеселел. Только медведица не желала признавать нового жильца, она держала военный нейтралитет. Медведь надолго уходил и иногда приносил что-то в зубах, вся семья набрасывалась на «лакомство». Мориц на эту трапезу не претендовал, продолжая голодать. Прошла неделя, и надо было что-то делать. Утром, еще затемно, он вышел из пещеры и оправился к Усадьбе, где работал последние два года. Лагерь был пуст, никого и ничего под слоем липкого пепла, только из печей еще шел слабенький дымок. Морицу нужно было найти хоть какой-то инструмент и провиант, может что-то осталось в подвале дома с мельницей? Он пошел туда, но боковым зрением заметил движение у забора, недалеко от входа на объект, развороченного, наверное, танком.
Это был солдатик, который отнятым от винтовки штык-ножом что-то вырезал на дереве.
Штык-нож, вот что нужно Морицу! Солдатика окликнули из уходящего по дороге взвода, он ответил на непонятном языке, и задержался, дописывая.
Мориц быстро соображал, что делать: если он убьет солдатика и заберет нож, то взвод вернется и перероет весь объект, найдут обязательно, не спасет и берлога медведей – их легко тоже пустят в расход. Надо как-то сделать, чтобы он ушел, а нож оставил, или убежал…
Мориц не зря столько общался с медведями, он многому у них научился. Подкрался поближе к «художнику» и зарычал, как медведь. Расчет оказался верным – солдатик бросил нож и пустился наутек. Мориц выждал время, поднял нож, посмотрел на дерево, - любопытно, что парень написал. Три слова «ненашими» какими-то буквами сочились свежим соком. «Победители, - подумал Мориц, - все им можно…», и отправился к дому с мельницей и подвалом. Долго разбирался там, взял все необходимое, но пока решил вернуться к медведям, - ведь победители были здесь еще сегодня, могут и вернуться.
Осенью последние части солдат сдвинулись на восток, Мекленбургские озера возвращались к мирной жизни. На берегу все чаще можно было увидеть человека с удочкой. Старого человека, - молодежь вся была мобилизована в армию Вермахта, и сейчас, те, кто выжил, были либо в плену, либо прятались.
Ночью Мориц выбирался на озеро, ловил рыбу, иногда наведывался в дом с мельницей, жарил рыбу прямо в той печи, которая долго хранила тлеющие угли, и ел. А однажды он услышал песню… В глухом военном лесу, за колючей проволокой, хоть и без тока, полным ощущения недавней беды и боев, и вдруг песня! Голос тихий, девичий… Мориц осторожно выглянул в окно. Полоумная Марта, кому еще в голову могло прийти собирать осенние цветочки на территории объекта!
Ее, до войны еще девчонку-подростка, можно было иногда увидеть на берегу озера – она разговаривала с рыбами, и птицы к ней слетались и сплывались со всего озера. Говорили, что при родах ее уронили на пол, с тех пор она немного умом и повредилась, но существо доброе и безобидное. И вот она в этом лесу!! Мориц вышел на крыльцо, - не испугалась бы… Как она выросла! Совсем взрослая девушка стала. Он пошел к ней, по пути сорвал три цветочка и протянул к ее букету. Взяла, кивком поблагодарила, и пошла дальше… «Туда нельзя, - Мориц схватил ее за руку, - там медведи». Она ласково на него посмотрела и ответила, показав за свою спину: «Туда нельзя, - там люди»… «Оставайся», - прохрипел Мориц вдруг сорвавшимся голосом.
Так стали жить вместе Мориц и Марта, ловили рыбу, собирали лекарственные растения, съедобные корни. Иногда к ним приходили медведи, отдельно медвежата, которые уже сильно подросли и пробовали свою силу и ловкость. Медведи сразу приняли Марту «в свою семью», и если случалась с ними какая проблема – заноза в лапе или клещ, приходили к Марте и жаловались по своему, покорно терпели «медицинскую» процедуру и благодарные уходили в пещеру. Мориц подкармливал медведей рыбой. Но жить в лагере, даже опустевшем, было неприятно, Марта часто плакала, обратившись лицом к двухэтажному дому с большой трубой. И Мориц за следующее лето выстроил маленький домик на берегу озера. Озеро было довольно большим, и на нем изредка бывали настоящие шторма. И вот, одним таким штормом занесло в Медвежий угол рыбацкую лодку. Мориц ее восстановил, из упавших деревьев построил маленькую пристань.
Мориц с Мартой продолжали наведываться к медведям – подкармливать и поддерживать их. А однажды молодые медведи ушли и остались только старый медведь и его медведица жить в пещере.
Но у Морица забот прибавилось – у Марты родился первенец.
Глава 4
Было чудесно наблюдать, как Марта занималась с малышом – баюкала, пела песенки, по вечерам они вместе купали его в подогретой воде из озера. Сына назвали Отто в честь деда. У Морица проснулся животный инстинкт – прокормить и защитить, и он наслаждался своей ролью отца семейства. И если вопрос защитить как-то решался сам собой, то прокормить становилось все труднее, - после первых трех месяцев у Марты вдруг пропало молоко.
Мориц снял с руки свои часы, единственная ценность и память о родителях, часы отца, что мать подарила ему перед уходом на войну, и Мориц сохранил их даже в медвежьей пещере, даже вылавливая рыбу подо льдом. А теперь он твердо снял их, положил в карман и отправился в поселок на рынок. Было Морицу очень страшно снова выходить к людям, но как вспомнит надрывный плач недокормленного сына и горько плачущую Марту, так решимости прибавлялось.
Мориц выменял за часы козленка, точнее козочку, очень худую…
Постепенно все налаживалось: козочка подросла и, вылеченная Мартой, стала давать молоко. Хватало и сыну и Марте с Морицем – подкрасить чай и сварить иногда каши. Мориц продолжал ловить рыбу и летом и зимой и относил ее на рынок в поселок, так выручал небольшие деньги, которые шли на покупку необходимого. Марта умела чудесно шить на машинке Зингер, найденной в доме с мельницей, и Морису оставалось только покупать отрезы тканей, что было много дешевле, чем готовую одежду. Заботливо вычесанная Мартой коза давала хорошую шерсть, Марта вязала малышу и Морицу носки и шапки… Слава богу, такой холодной зимы, как в том памятном году, больше не было.
Не забывали они и про медведей, в благодарность, за то что те приютили их, продолжали немного подкармливать и подлечивать. Однажды пришел медведь один и явно звал Морица в пещеру. Тот бросил свои рыболовные дела (плел сети) и пошел за медведем. Пришли как раз вовремя – медведица родила одного медвежонка, а другой застрял, и силы медведицы кончались, - она уже была немолода. Мориц сделал, что надо, в деревенском его прошлом мужчины всегда помогали коровам и лошадям разрешаться, но тут медведица! И получилось. Марта потом долго навещала медведицу и помогала ей с малышами. Один, что послабее, стал пить козье молоко из бутылочки. Благо сынок Марты уже подрос и ел вместе с родителями. Коза помогла и медведям.
Но однажды идиллия на берегу озера закончилась. Домик у озера посетил нежданный гость. Гауптшарфюррер Мюллер, одетый в костюм охотника, без стука растворил дверь домика. Мориц не успел даже подумать, как уже вскочил и вытянул руку в давно забытом приветствии.
«Правильно, мой мальчик», - сказал герр Мюллер, и кивнув на Марту, - «пусть уйдет с ребенком, а у нас, мужчин, будет долгий разговор», поставил на стол штоф шнапса.
К полуночи, Мориц узнал, как печально закончилась судьба объекта N 147. Штурм русскими танками был как раз в тот час, когда личный состав был на «последнем собрании», где служащим разъяснялась истинное положение дел проигравшей Германии и предлагалось выбрать – немедленная смерть без мучений от газа здесь, со своими товарищами, или мстительная неизвестность плена у «красных зверей». Собрание, не приняв решения, прервалось стремительной атакой русских и закончилось все-таки пленом оставшихся 37-и сотрудников объекта. Офицеров сразу отделили, что стало с остальными герру Мюллеру неизвестно, но его, как коменданта объекта, и еще двоих старших офицеров, сначала посадили в тюрьму в Берлине, а потом судили как военных преступников в Нюрнберге.
По должности и перечню «славных дел», приведенных в обвинении, герру Мюллеру грозила расстрельная статья. Но, слава богу, еще довоенные связи с адвокатами (двоим он сильно помог в последний год войны) сработали. Он получил 8 лет, отсидел всего 2 года в тюрьме строгого режима в нечеловеческих условиях с убийцами и рецидивистами, впрочем, приличные люди высоких чинов там тоже встречались, и был выпущен по амнистии. … Те же адвокаты помогли ему выправить новые документы и полностью ассимилироваться в новой Германской Демократической Республике. Теперь он служащий правительства округа Мюритц и отвечает за район Мекленбургских озер.
И зовут его теперь Вальтер Курц, и не надо его приветствовать по-военному и орать на весь лес: «Хайль Гитлер, гауптшарфюрер Мюллер!».
- Простите, само собой вырвалось.
- Ты, конечно, понимаешь, что одно твое лишнее слово, и вся твоя семья немедленно попадает под военный трибунал?
- Я не общаюсь почти ни с кем, молчал три года и не намерен кому-то что-то рассказывать и впредь. Даже Марта моя ничего не знает, а задавать лишние вопросы не приучена.
- Второй вопрос, как представитель новой власти, я имею право запросить у тебя документы. Ты кто? По какому праву здесь проживаешь? А эта женщина кто? Ты ее украл в деревне, изнасиловал и теперь с ребенком прячешь здесь, она твоя сексуальная рабыня?
- Что Вы, это же Марта, моя жена…
- Покажи свидетельство о браке.
Мориц низко опустил голову.
- Это все можно выправить за совсем небольшую плату… Пока ты жив, ты будешь служить мне и выполнять все, что прикажу, и ты, и все твои – «жена» и «щенок».
В это время Марта, уложив сына, заменила пустой штоф на свою «медицинскую бутылку» и подала тарелку капусты из погреба, чтобы хоть закусывали. Мориц сидел мрачный и подавленный, гость же наоборот – развеселился и говорил все громче.
- А чтобы ты, мой покорный слуга, запомнил наш договор, мы закрепим его кровью и спермой.
Он схватил Марту и стал грубо лезть ей под юбку. Мориц озверел и бросился на гостя, но получил выстрел в ногу. Пока он корчился на полу, Мюллер-Курц сделал свое дело, у Марты «хватило ума» не сильно сопротивляться и не громко кричать, но сцена была для Морица невыносимая.
Удовлетворенный гость прямо руками съел всю капусту из тарелки, запил остатками разведенного спирта, вытер усы и сказал:
- Жду вас обоих через неделю в поселковом совете, буду вас женить и прописывать. А пока она не жена твоя, считай, я взял себе проститутку на час и, между прочим, заплатил. Он обратился к Марте: «Держи, дуреха, не плачь», - и протянул ей медальон на цепочке, блеснувший серебром. У Марты никогда не было никаких украшений, и она обрадовалась, как дитя, сразу забыв боль и унижение.
-Тьфу ты, - плюнул на пол Мориц, перевязывая свою ногу.
- А ты гордость-то свою смири, полезно. Я еще тебе не все сказал, почему я здесь оказался. По решению городского совета территория объекта – собственность государства, здесь будет сделан заповедник. И я вспомнил про тебя, ты здорово справлялся с медведем. И тот Гладиаторский бой вспомнил, очень эффектно вышло…»
- Медведи все еще здесь, - прошептпал Мориц.
- Вот и хорошо, будешь смотрителем заповедника. Через месяц все приберешь, как надо. И дома‘ в усадьбе, и территорию, и чтоб мельница работала.
- Я ранен, - напомнил Мориц.
- Ничего, сам дурак,- на меня полез. Такие радужные перспективы, что я тебе рисую, должны стимулировать твое скорейшее выздоровление. А теперь иди, приготовь мою лодку.
Мориц замялся у дверей.
- Да не буду я больше твою красотку трогать, - и обернувшись, кинул ей в ноги довольно объемный узел одежды, - на вот, почисти и спрячь от глаз подальше, может, еще мне пригодится. И к Морицу:
- Ну, проводи меня к лодке, пора мне…
Глава 5
Курц сделал как обещал – выправил обоим документы, поженил их, записал ребенка. Мориц был устроен на работу – смотрителем заповедника даже с небольшой зарплатой. И все бы хорошо, но не мог он с той ночи к Марте прикасаться, брезговал, что ли.
Через месяц Марта объявила, что снова беременна. «Этот – не мой», подумал Мориц и налился мрачной решимостью. Отужинали, ребенка уложили спать, Марта убирала посуду… Мориц стукнул ее обухом топора по голове сзади (рауш-наркоз), и, пока она была в забытьи, сделал аборт прямо на кухонном столе.
Марта долго болела, кровотечения не прекращались, а надо было работать не только на себя и семью, а еще и все дома усадьбы мыть – прибирать. Спасали и поддерживали ее травы, настойки всякие, и сынок, который весело играл возле нее.
За месяц они с Морицем, почти не разговаривая, привели усадьбу и всю территорию в нормальный вид, и туда заехали новые сотрудники – биологи, молодежь какая-то, повар, - всего человек 20 людей. Прибирала за ними Марта, и еще одна девушка приходила из поселка. Сынок рос. С Морицем у Марты вновь наладились отношения.
А Мориц и вправду, после этой кровавой операции, выполненной штык-ножом на кухне, постоянно чувствовал вину перед Мартой, и брезгливость ушла, осталась только нежность и глубокая жалось.
Потом в Усадьбе сделали санаторий, и Мориц иногда давал представления с медведями для отдыхающих.
Только день 13 февраля – день Гладиаторских боев, никак не удавалось забыть. По странной прихоти Курца, в этот день съезжались к Морицу в маленький домик на берегу озера те, кто был в тот день на объекте, кто уже отсидел или смог спрятаться и избежать возмездия и устроился в современной жизни кто как. Приезжали на лодках и катерах, привозили провиант и спиртное, и гуляли до утра.
Непременным условием этих сборов было облачение в свою военную форму. И на одну ночь они становились опять штурмбанфюрерами, гауптшарфюрерами и унтерштурмфюрерами. И тогда полагалось Марте доставать заветный узел Курца из сундука с отрезами…
Так шли годы, в заповеднике много лет существовал Санаторий для высокопоставленных лиц и по новой экологической моде – медвежий заказник для стареющих и не способных работать в цирке медведей. Первые медведь и медведица умерли один за другим, но их последний помет продолжал жить в пещере. Особенно ручным был тот медвежонок, позже огромный медведь, которого Мориц помог родить медведице.
Прошло время. Отто вырос. Марта и Мориц почти насильно отправили его учиться в Берлин, чтобы Курц не выполнил свое обещанье по отношению к ребенку: и его сделать своим слугой. Отто сейчас управлял автозаправочной станцией с авторемонтной мастерской в Мюрице – не хотел работать далеко родных мест и от родителей, которые с каждым годом не становились моложе. А брата или сестры у него не было…
Заключение
Странный мой сон истончился, и я уже слышала, как мужчины собирают завтрак. Окончательно проснулась от спора, что будем есть на завтрак – мусс или сливовое варенье из той необычной лавочки в Медвежьем лесу. «Сливовое варенье!», - сказала я и, быстро умывшись и одевшись, подсела к столу.
Завтрак и правда удался, но погода нас огорчила – совсем испортилась, моросил дождик и обещали к обеду шторм. Надо было успеть на катере добраться до города с более серьезной пристанью, поэтому поход к медведям был отменен.
Кораблик совсем был готов отправляться, когда на пристань вышли попрощаться старик с добрыми глазками и старушка в платке на поясе. Попрощались, включили мотор, катер медленно покидал небольшую гавань, и только старик и старуха долго махали нам вслед под дождем…