(ИЗ ПОЛЕВОГО ДНЕВНИКА)
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Непроглядный дождь. Пришлось влезть в большие резиновые сапоги, обернуть вокруг себя казённый плащ, обвязаться бечёвкой — портрет «научной женщины» готов. Попрощалась с родными и бросила своё тело в машину — самодельную надстройку над кузовом УАЗа. Ехать можно только лёжа. Иначе головой упираешься в потолок, а ещё и подбрасывает. Чтобы в окошечко посмотреть, надо согнуться пополам, а лёжа — как раз! Но сейчас стёкла «плывут», деревни и деревья мелькают, словно под водой, веки слабеют —проваливаюсь в холод, сырость, в … тар-та-ра-ры. Впереди около шести часов пути, из них два — по ленинградскому шоссе («международному асфальту»). Но вот меня подбрасывает с узкой скамьи, зябко подтыкаю под бок ватник, чтобы не упасть, а всё наше снаряжение и оборудование с грохотом «пошло» на меня—оказывается, свернули с «ленинградки», и российская дорога открылась во всей своей колдобинно-разухабистой красе. Будто не железный конь мчит мою кибитку, а русская тройка, закусив удила, несёт меня по кочкам. Сзади, на прицепе, лодка словно преодолевает бурные водные пороги. А в кабине сквозь размытое оконце виднеется мотающаяся голова нашего ихтиолога Бориса Сергеевича, погружённого в дремоту, несмотря на беспрестанную тряску. И рядом, застывшая в одном положении — водителя Андрея, напряжённо вглядывающегося вдаль.
Уже парит дыхание. Чувствуется, что движемся на север. Вот так, запахнув полость, согревая кибитку своим дыханием, колесили путники по Руси, едва тащась по беспутице или птицей-тройкой мчась по торной дороге. Может, и Пушкину случалось трястись по этим дорогам к неведомой нам вдохновительнице. Анна Ахматова, живя в этих краях, воспевала их как старинные романтические места.
Проскочили размокший Бежецк вот уже и Сулежский Борок, там в степном просторе отыскалось солнце — из-под тёмной занавеси туч.
Вот и рыбхоз. Замлевшему отёкшему от долгой дороги телу — скорее из машины на волю. Выскочила и сразу с воплем обратно: обожгло студёным ветром. Мужчины выбрались из кабины, разминаются, ёжатся, отворачиваются от ветра. Примчались навстречу циклону! Пришлось лезть в рюкзак —утепляться. Но в здании рыбхоза — тепло вчерашнего дня. Разместили нас на втором этаже в двух комнатах: в бухгалтерии и в кабинете директора. Из моего окна вид на головной пруд, большой как озеро. Обычно после пыльной дороги мы купаемся там. Сегодня слишком не пыльно, а по пруду раскатывают буро-синие волны, ветер властно загромыхивает в оконную раму. Вдали на горизонте лес и — простор, простор!
Перед сном решила пройти до нагульного пруда. Ветер протыкал спину колючими ударами. Воздух плотный, жёсткий. Но упоительный. Места воздушные, как пел поэт. Степи с перелесками, холмами. В этом широком раздолье обозримы сразу несколько холмов, с деревушкой на каждом и , обязательно, с церковкой. Деревни, как и везде, полужилые, и церкви порушены. Тут были богатые сенокосные угодья, текли «молочные реки» (название Молога, мне представляется, от молока произошло). Отобрали землю под пруды. Жуткое уныние вызывают результаты бездарной мелиорации земли. И сам рыбхоз — постройки, ведение хозяйства, болота вокруг — завершает эту скорбную картину. Под силу ли будет науке исправить сложившуюся ситуацию?
Туча прикрыла солнце своим чёрным крылом. В тёплой комнате приятно погрузиться в мир Паустовского. Читая его поэтическую прозу, ощущаешь как врывается в душу музыка Чайковского. Оба художника разными средствами выразили одинаковые чувства восторга перед прекрасным божественным миром, чувства тревоги и беспокойства перед человеческим несовершенством. Засыпала под эту дивную музыку, созвучную моим тревожным мыслям. В окно глядели озеро и лес, комната заполнялась простором белой ночи.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
С утра опять дождь. Пока работали на нагульном пруду, было всё: и снег, и дождь,и шквалистый ветер, и яркое солнце, и крупный град. Вдруг стало морозно. Это в июне-то! Несмотря на капризную погоду, молодь рыбы, которую мы выращиваем — пелядь (из семейства сиговых), всё-таки выловили. Подросла — 3,5 сантиметра, а вес — полграмма. В головном пруду ничего не удалось поймать, было яркое солнце, сильный ветер и волны, как на море при сильном шторме. Руки застыли в холодной воде. Не погода, а вакханалия, шабаш разъярённых неведомых сил.
Следующий наш объект — Вышневолоцкий рыбхоз. И опять дорога... дорога. Правда, кажется, по этой дороге уже никто не ездит — ни встречных, ни попутных машин не видать. Да и не ремонтирует её никто.
Зябко, пар изо рта. Встряхивает до потолка. Все вещи рядом со мной — в невесомости. Не успев обрести место, взлетаем вновь. Дождь. Снег. Хочется провалиться в небытие от всех невзгод и проблем. Как там у Джека Лондона в "Смирительной рубашке"— выйти из тела и находиться в более приятных местах и общаться с интересными людьми.
Пятьдесят километров от Максатихи одолели за четыре часа! Здесь у нас, обычно, ночёвка. В прошлом году в это время мы ночевали в лесу на обрыве над речкой. Костёр, ужин с дымком, купание перед сном. Палатки поставили входом к ветру. Даже не залезали в спальные мешки, спали на них сверху под простынками. А ночь была необыкновенная —- счастливая, белая, тёплая. Задумчивый тёмно-фиолетовый лес смотрел на нас свысока.
А нынче палатки наши отдыхают упакованными. Ночевали в Максатихе в тёплом доме у родни Андрея. Ночь завесилась снежными тучами, и в окно светил не тающий на шуршащих по стеклу ветках яблони снег. Так неожиданен образ любви, так выглядит одиночество — как этот холод в июне, этот снег на цветущих яблонях. В мою дивную музыку белой ночи врываются мощные бетховенские аккорды — это уже не просто тревога и беспокойство, это уже страдание. Настоящее буйство погоды — это борьба неведомых природных сил со злом, с грехом, с человеческим несовершенством. Это вечная тема композитора — любовь и счастье недолговечны, а страдания, буря, ураган очищают душу, природу, зовут к истинной любви и прощению.
В дорогу мне дали валенки (в следующую поездку завезём — наблюдения проводятся ежедекадно), ноги мои стали примерзать к резиновым сапогам.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Дорога на пруд Руднево (бывшее озеро) мне очень нравится: проезжаем красивые деревеньки. Вообще в Вышневолоцком районе дома нежнее, ажурнее, возвышеннее, с мансардами, балкончиками, по сравнению с массивными, крепкими домами в Бежецких, да и Краснохолмских землях. Но здешние красивые деревеньки в дождь , бывает, не проехать, а сегодня солнце и морозец.
Пока мужчины ловили мальков пеляди, я в избушке на берегу отогревала у печки ноги и валенки. Пелядь здесь выросла получше, чем в Бежецком рыбхозе —до 4,5 сантиметров, весом около грамма. В лодке работать— надо надевать резиновые сапоги. Пока отбирала пробы, биологические и химические, на нас обрушился чёрный шквал со снежным зарядом, а когда закончили, всё стихло, выплеснулось солнце. Но не успели собрать оборудование, как налетел настоящий буран, покрывший землю и деревья слоем снега, какой бывает только глубокой зимой. Правда, вид у деревьев не зимний, хоть они в снегу. Размер и густота распустившихся листьев и цветов, покрытых только слоем снега, определяли форму этих «сооружений», под которыми скрывались деревья: одни стояли всклокоченные,лохматые, другие держали на себе крону круглых снежных комков в виде связки воздушных шариков.
— Ой, деревья -то какие шкодные!— Воскликнул Андрей, залетая в дом и плотно прикрывая дверь. — Бр-р, как холодно-то !
Дальше ехать уже поздно, приютились до завтра в этой избушке, единственной на озеро. Живёт здесь семья: молодые супруги, двое детей. У них квартира в центральной усадьбе рыбхоза, а здесь они каждое лето кормят рыбу (карпа).
Живут тут до сентября— до облова пруда. Обычная времянка с обычным беспорядком и телевизором посреди. Но стены побелены и окна чистые — это обязанность рыбхоза — весной готовят жильё для рабочих на прудах. Дети при родителях, но без присмотра. Их никто не кормил, они сами таскали куски со стола, за которым выпивали (грелись) мужчины — наши с хозяином. Хозяйка рассказывала рыбхозовские новости. Под этот стрекот я устроилась на подоконнике выбирать пробы — выбирать донных животных из грунтовых проб. Хоть день клонился к вечеру, у окна на озеро было светло. Буран стих, воздух стал отогреваться, закалённые дети бегали во дворе в куртках и босиком. Озеро на солнце стало глубокосиним. А вокруг озера лес и простор.
Какая благодатная русская природа! От такого богатства простора и вся стать широкой русской душе. А кругом убожество, пьянство, бедность духовная и никакой телевизор этого не заменит и не спасёт. Радищев, двести лет назад проезжая по этим местам, глянул окрест, и душа его слезами облилась. И сейчас бы обливался. А может, уже закалился бы как все. Но как бы там ни было, я люблю ездить по таким глухим местам, в них сокрыты мощные духовные силы; жаль, люди не видят их за пьянством, за обывательщиной. И всё же я люблю находить в этих людях доброту, мужество, смекалку, да много, бывает, в нужный момент открывается в них замечательных качеств.
Я желаю себе всегда радоваться засыпать в белёной избе с чистыми окнами в простор с синими волнами, зелёным лесом и белой ночью с её дивной тревожной музыкой. Желаю себе радоваться жизни в любом её проявлении.
ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
Озеро Тубус. Пруд Шамрино. Тубус вытянулся, красиво изогнувшись, а в него с обрыва загляделась деревенька с церковкой, точно повторяя его изгиб. Название, явно, греческое, как и озеро Пирос, чуть севернее, а Шамрино, скорее всего, финское или карельское. Финские племена тут "гуляли" вплоть до Красного Холма — родины моей матери, она говорила, что в нашем роду были финны. Распространялись они и на север, на Вологодчину, то есть и на отцовскую родину, но оттуда подобных сведений не было. А карельские и сейчас целые деревни, но южнее бывших финских поселений. А вот греческие... Между тем, в своё время Рерих своими археологическими раскопками нашёл признаки очень высокой культуры в период неолита на территории нынешних Новгородской и Тверской губерний. Найденные им на острове Пирос неолитические фигурки человека сравниваются специалистами с классическими изделиями Египта. А Греция. Но если был путь "из варяг в греки", то обратно он тоже должен был быть — "из греков в варяги", явно, они тут волочились по нашим волокам — волочкам. Вот и Тевтонский орден тут недалеко шлялся. Много тайн хранит в себе эта земля и манит своими загадочными просторами. Бродить и бродить по ней. И радоваться. А если и могут быть для человека какие невзгоды — так это причинение зла Земле, обезображивание её лика. Мелиорация выполняется как кастрация земли, лишение её плодородия, одним словом— уничтожение живого на Земле. И нету горше горя для человека.
Работу на озёрах-прудах закончили, надо ещё выяснить некоторые вопросы у директора рыбхоза. Решили ехать в центральную усадьбу заночевать в заезжей квартире (в одном доме с администрацией рыбхоза), утром уладить все дела и отправиться домой. Там мы обычно останавливаемся. Не всегда есть возможность ездить на машине, приходится добираться и "своим ходом", для этого на складе хранится наше запасное оборудование, а рабочих и транспорт (трактор) для выезда на пруды даёт рыбхоз.
Приехали туда засветло. Борис Сергеевич сбегал за ключом в бухгалтерию, благо, бухгалтер задержался на работе. Открыли дверь и не смогли зайти. Обычно это чистое помещение: в комнатах (их две) застелены постели, в прихожей в умывальнике и рядом в ведре вода, в кухне газовая плита, стол, посуда- всем можно пользоваться. Можно и печку протопить, погреться, посушиться. И мы, уезжая, всё прибирали, хотя здесь есть уборщица.
А сейчас здесь полный разгром: постели перевёрнуты, без белья. Воды нет, зато таз под умывальником и ведро (помойное) полны через край. К плите не прикоснуться-- вся покрыта чёрным пригоревшим маслом. Кругом грязная посуда, мусор, бутылки. Вынесли всё из дома. Мужчины принесли воды, дров,затопили печь. Я вымела и помыла пол, отвоевала, отскоблила часть плиты, чтобы поставить чайник и сварить еду. Пришлось распаковывать свою походную посуду, свои спальные мешки
Ночь была какая-то глухая, тёмная, без дивной торжественной музыки.
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
Проснулась от какого-то беспокойства. Борис Сергеевич, как обычно— ранняя птица—уже куда-то бежал, небось на речку умываться, а то и в лес набрать горсти две земляники для утреннего чая. Заваривает её прямо в чайнике. Андрей, наоборот, вовсю расхрапелся. Вчера мы сразу включились в очищение территории, не до эмоций было, а сегодня мне не давала покоя мысль: до какого же уровня надо себя довести, чтобы оставить после себя такую мёртвую зону, как же надо ненавидеть окружающий мир, людей?
Я бессознательно достала бумагу и записала то, что рвалось изнутри и разбудило меня. Листики эти я расклеила.
На входной двери изнутри —
Милый друг!
Покидая милый сей приют,
Оглянись—
Всё ли чисто ты оставил от себя вокруг?
Над плитой —
Расстрелянная маслом бедная плита,
К пальцам липнут мутные сосуды,
Жжёная, заросшая гнильём посуда—
Какой здесь странный дух витал?
У входа в комнату —
Не спорим мы о верности примет,
Но в тех предметах, что рукой касался ты,
Пусть отразится чистота твоей души,
Но не глубина отхожих мест.
Борис Сергеевич стремительно вошёл в дом, прошёл прихожую, вдруг потянул носом воздух, оглянулся и кинулся к двери. Прочитал, хмыкнул. Вкрадчиво так подошёл к плите. Хмык был произнесён уже возмущённым тоном:
— Какой дух?! Ясно, какой ! Начальство тут было рыбпромовское областное. Мне бухгалтерша шепнула. Так что и директора мы сегодня не дождёмся.
Проснулся Андрей:
— Чего, уезжаем?
— Нет, немножко подождём. — Прочитал следующий листок: — Хм! Вот такой дух и есть, из этих самых мест. — Подумал: — Убрать это всё надо, — занёс руку над листиком.
— Не трогайте, не надо! — остановила я.
— Вы что. хотите, чтоб нас сюда больше никогда не пустили? Палатку будете в лужу ставить? — заволновался Борис Сергеевич.
— Это условие оговорено в хоздоговоре. Они что, могут его из-за этого расторгнуть? Значит, не будем тут работать !
— Нет, они работать заставят, а условия исполнять не будут, — что-то он трусил.
— Да что вы их так боитесь? Дух действительно страшный, но не настолько, как его малюют. Они ведь тем и сильны (страшны), что их боятся. Мы же им ничего плохого не пожелали.
Дождь шёл стеной. Уже без всяких фокусов, без шквалов и снежных зарядов, без солнечных просветов, вроде и не очень сильный, но выразительно настойчивый, без всякой надежды на его завершение. Он даже не шёл, а бесшумно падал, потому и казался несильным. Природа неслышно страдала о человеческих недостоинствах. Дороги и тропинки, уже размокшие, поплыли бойкими ручейками и речками с размытыми берегами.
Это оттягивало наш отъезд, хотя надежду на встречу с директором мы уже потеряли. Борис Сергеевич сдавал часть оборудования на склад, узнал у кладовщицы, что такие события в заезжей встречаются нередко, а в этот раз ещё и уборщица уехала на несколько дней, потому всё осталось неприбранным. Андрей ушёл к машине проверить её готовность вылезть из этих топких дебрей. Я пока села за разборку проб.
По донным организмам видно, что их биоценозы (сформировавшиеся сообщества видов) перестраиваются из-за вмешательства в экосистему водоёма, хотя и с биологически оправданной целью — совместное выращивание карпа и пеляди. Наиболее ярким показателем оказались личинки комаров-звонцов, называемых в народе мотылями. Их можно определить и в полевых условиях, без микроскопа. За время выращивания вселённых в водоём рыб здесь происходит смена видового состава этих личинок: более крупных видов, питающихся органическим веществом, оседающим на грунте (детрит) , на более мелкие виды личинок, к тому же хищные. И отчасти сохраняющиеся крупные детритофаги тоже мельчают.
Кормовые ресурсы водоёма, в связи с этим, снижаются. И дело не только в выедании рыбами, больше влияет изменение баланса водной экосистемы. На карпа, питающегося в естественных условиях донными животными, их недостаток отразится не так существенно, так как его дополнительно кормят искусственными кормами. А вот для пеляди, питающейся микроскопическими животными, обитающими в толще воды (планктон), может недоставать корма, так как перестройка в водоёме происходит по всем уровням от поверхности до дна. Тоже требуется дополнительная подкормка — удобрения для развития планктонных животных.
Даже при таком благовидном вмешательстве в водоём ему наносится ущерб, хотя и восполнимый. А как же надо не любить природу, чтобы корёжить её разными преобразованиями, абсолютно не с благими для неё, природы, целями, а с корыстными, враждебными. Например, повернуть реки вспять, но во имя чего? Нам внушают о пользе, выгоде поворота северных рек на юг, но эта выгода только для чьих-то карманов, а для людей, от которых отвернут эти реки, останется мёртвая зона. Нет любви к природе, ни к своим сородичам.
Один добрый человек сказал, что душа — это такое пространство внутри человека, заполненное людьми; чем больше душа, тем больше людей вмещает. А чем же заполнены души у властелинов над людьми и природой?
Человек мнит себя победителем природы. Но вот в мае зацвела черёмуха и циклоны, дремавшие на груди скандинавских, монгольских, уральских, байкальских и прочих утёсов-великанов, взвиваются в своей дикой разрушительной силой и творят невообразимые действия. Откуда они берут эту силу и какая связь с тем, что там что-то зацвело? Вихри эти веют пока не отцветут все сирени, дубы и прочие древесные патриархи. И так из года в год.
Биосфера сигнализирует о предстоящих атмосферных подвижках, но победитель природы не может ничего изменить, только пережидать и мёрзнуть, потому что другой человек, не любящий людей, не может выключить отопление, когда на улице больше двадцати градусов тепла (в первой половине мая), а может это сделать только по расписанию, и именно перед самым похолоданием (или во время его).
Директора мы так и не дождались. Уточнили кое-что у бухгалтера, остальное придётся выяснять по телефону. Из вышневолоцких глубин нас всё-таки Андрей вытащил с большим риском застрять в них надолго. При такой погоде варягам и волоки бы не понадобились, плыли бы себе по воде до самых греков. Пока раскачивались на вышневолоцких грунтовых волнах (хлябях), тряслись вместе со своими вещами, мы ещё хранили в себе тепло прогретого дома, но как только выползли на асфальт и помчались с ветерком, сразу почувствовали в себе свежее дыхание. Холод забрался не только под кожу, но и во все внутренние органы. А что нас ждёт дома? Ни тепла, ни горячей воды.
Сколько в мире говорится о любви, но суть её свели к преходящей страсти. А любовь ведь непреходяща, чиста, бескорыстна. Любовь — это и есть бескорыстие. Точнее Цветаевой не скажешь: "Любовь — это все дары в костёр и всё задаром".
Мало любви на свете — к природе, в отношениях людей, в устройстве жизни. Мало чистоты духовной, а от этого и чистоты окружающей действительности. Духовная оболочка планеты над нашей страной плотно забита энергетической грязью — матерщиной. Уже общество, даже его культурные (!?) представители требуют легализации этого дьявольского языка. Человеческое общество желает говорить нечеловеческим языком — чем ещё нам отзовётся это грязное разрушение родного языка, какой разрухой?
Чиста лишь сама природа. У природы, конечно, нет плохой погоды, но она отражает нашу духовную нечистоту, а за ней и физическую. Вот и получаем отзвуки душевной непогоды — холод, одиночество, разные беды. Если бы человек боролся за чистоту места, где находится, чистоту помыслов и отношений с сородичами, была бы и Земля чиста и отзвук шёл бы чистый и добрый.
Дома, оказалось, тепло! Вчера включили отопление. Это в июне! Есть ещё любовь на свете! Теплится ! Будем же раздувать её огонь!
P.S. Узнали по телевизору, какие разрушения и беды принесли циклоны в Новгородской, Псковской и ,особенно, Ивановской областях; про Тверскую --ни звука. И правильно: здесь кроме поваленных деревьев и новообразованных рек и речек ничего нового мы не видели, и целы, и невридимы, вернулись из сопла циклона.
P.P.S. Не знаю, есть ли что достойнее,
Но у меня других достоинств, вроде нет,
Как боль-забота о страданьях Родины,
Любовь и Вера в незакатный её свет.