(из цикла "Госпожа Журавлёва")
Тяжёлой величественной поступью Любовь Петровна поднимается к себе домой на третий этаж. Кастаньетами цокают модные каблуки, струится и шелестит мех, со всех сторон женщину окутывает невидимое парфюмерное облако с темой ночного ириса в обрамлении абрикоса и ванильного молока. Гладкие ноги, залитые лайкрой, мягко светятся в подъездном полумраке, словно два волшебных фонаря.
Красивое чернобровое лицо госпожи Журавлёвой к вечеру слегка осунулось, возле яркого помадного рта наметились две пессимистичных складки. На людях она не подаст виду, что утомлена и выжата, хотя накрутилась за день как электровеник – обсчитала кучу документов, дважды съездила в банк, поругалась с главбухом из-за потерявшегося штампа, а под занавес по закону подлости у неё завис рабочий компьютер. Завис, разумеется, во время финальной операции, труды последних двух часов чуть не пошли коту под хвост.
Настраивать заглючивший процессор пришёл противный Лесников, который больше таращился на крепкие капроновые ляжки Журавлёвой, чем на монитор. Сидит, гад прыщавый, гоняет на экране циферки, а сам давит на неё косяка и давит. Любовь Петровна видела, как шевелятся ноздри Лесникова, вбирая запах её тела, волос и косметики. Пришлось отчихвостить нахала на потеху всему кабинету.
- Делом занимайся, хакер! – заявила Любовь Петровна, оправляя подол свитерка. – У меня промеж ляжек микросхем нету!
- А жаль, - не смутился этот хам. – Я бы вам их с удовольствием протестировал.
Кабинетные бабы так и грохнули. Успокоило лишь то, что компьютерные бухгалтерские расчёты были спасены почти целиком. Нет-нет, к раздевающим мужским взглядам у Любови Петровны давний и стойкий иммунитет, но всему должно быть время и место. Сперва доведи до ума агрегат, а после смотри на мои коленки, сколько влезет!
Зять госпожи Журавлёвой, ужасный балабол и выдумщик, недавно пошутил, что если бы к Любови Петровне приделать счётчик взглядов, под вечер на нём бы накручивались трёхзначные цифры. К примеру: за день на Журавлёву было обращено сто пятьдесят завистливых взглядов женских, двести заинтересованных взглядов от пожилых мужчин, двести пятьдесят похотливых взглядов от молодых мужчин … и триста взглядов-изнасилований – подростковых!
Насчёт подростков – вряд ли, дети сейчас только в смартфоны зырят, перед ними хоть нагишом ходи, не заметят. Но относительно женских завистливых взглядов зятёк прав. Многие бабы (особенно страшненькие и разведёнки) хотели бы испепелить бухгалтера Журавлёву живьём – за дорогие духи, спелые формы и громкий голос. Любовь Петровну часто считают стервой, зазнайкой и выскочкой, хотя видит Бог, на чужих мужиков она не зарится, а царственный и надменный взор – это у неё всего лишь от близорукости.
Польщённая Любовь Петровна привычно обозвала зятя барахлом и пустомелей, но что скрывать, слышать комплименты в сорок лет даже приятнее чем в двадцать. И да, она прекрасно знает, что её броский макияж, статная грудастая фигура и рискованные мини-юбки с ботфортами пользуются успехом среди коллег, зевак и таксистов. Мужские глаза поедают её вдогонку из окон машин и магазинов, мужчины оборачиваются на тротуаре вслед роскошной блондинке, норовят прижаться в автобусе к тугому бедру и визуально обгладывают чуть не до костей. Если бы взглядом можно было насиловать, от Любови Петровны уже через пару кварталов живого места бы не осталось. И виртуальный счётчик задымился бы.
Довольно хмыкнув, госпожа Журавлёва перехватывает сумку поудобнее. Зять тот ещё выдумщик. Ему единственному дозволяется шутить над очаровательной тёщей ввиду особого исключения, поскольку их отношения… гм-м… несколько выходят за рамки обычных родственных.
Никогда за сорок лет Любовь Петровна не теряла своей белокурой головки от мужиков. Не любила ни первого супруга, ни второго, только себя да единственную дочку Леночку. Но зять… Ох уж этот коварный змей. Умудрился-таки нащупать в её душе чувствительные струны. Стареешь ты, что ли, Петровна? Поддалась зятю на девять лет моложе себя, повелась, растаяла как девочка. Неравнодушна ты к нему, это правда, и любовь ваша преступна, хоть съезжай куда-нибудь и живи отдельно, от греха подальше.
Однако ведь зять и под землёй найдёт, отыщет, постучится в дверь. Шагнёт через порог, обнимет, привлечёт, жадно поцелует в губы… Не впустить его не хватит ни сил, ни желания.
Сроду Любовь Петровна не страдала от никчёмной ревности… ну, почти не страдала. А с мужем родной дочери до того всё сложно, просто места себе не находит. Стыд и позор! Вчера вон у зятя зазвонил мобильник на тумбочке. Любовь Петровна оказалась ближе – рука сама потянулась схватить и ответить, пока зять начищал обувь в прихожей. На экране горело имя абонента: «Сюзанна Германовна». Тьфу, убивать таких Сюзанн надо! Едва Любовь Петровна приняла звонок, из трубки полился женский голос - развратный и томный до изнеможения.
- Алло-о! Здравствуйте-е… Я, наверное, ошибла-ась?...
Разъярённая госпожа Журавлёва передала зятю трубку, дождалась конца разговора, а после закатила такой скандал - вспоминать тошно. Чтоб успокоить нервы, перемыла всю посуду по второму разу и пошла в душ релаксировать. Стало вдруг до слёз обидно и за дочку Ленку, и за себя, дуру доверчивую. Зять растерялся, объяснял, дескать, это начальница охраны новая у них на базе, в делах разобраться не может, вот и звонит когда попало.
- А до утра твоей начальнице никак? – Любовь Петровна орала, швыряла в него полотенцем. – Времени шесть часов вечера, ты не на службе! Пусть только позвонит ещё раз, пусть позвонит, я ей выдам, жабе! «Ах, Сюзанна Германовна, слушаю вас, Сюзанна Германовна…» Смотри мне! На меня-то плевать, но за Ленку точно прибью, пёс паршивый!
Леночки дома не было, при ней Любовь Петровна, конечно, так не разорялась бы. Отвела душу, накричалась всласть. Надо, надо иногда давать мужикам нахлобучку для профилактики - пусть знают своё место и крепче любят.
К ночи скандал затих сам собой, и с зятем они помирились не совсем пристойным, зато надёжным, проверенным способом – в постели и в наручниках. Причём в наручниках оказался зять, так настояла Любовь Петровна. Провела с возлюбленным воспитательную работу. Заковала ему руки за спину, рот шёлковым лифчиком заткнула, ножки лосинами связала, сама сверху уселась – и давай дразнить мерзавца. Раз названивают ему всякие Сюзанны, пусть страдает, филин лупоглазый. Ох и поиздевалась она, ох и попила из него кровушки!... Хмм… и других вкусных жидкостей тоже попила, был грешок.
Так и быть, сегодня она искупит вчерашние пытки, приготовит охламону что-нибудь праздничное. А может, и ещё что-нибудь ему даст на десерт, если дочка с работы задержится… Надо подумать.
От запретных и сладких воспоминаний в паху у идущей Любови Петровны становится вдруг горячо и тесно. За день трусики и колготки ощутимо натёрли женщине все сокровенно-интимные части тела – до одури, до стона, почти до тактильного оргазма. С юных лет Любовь Петровна по одной ей ведомым соображениям обожает ужимающие трусы и питает слабость к обтягивающим чулочно-колготочным изделиям из лайкры и эластика, которые едва не лопаются между ног. К вечеру каждого дня предметы интимного белья надавливают полную женщину чуть не до пролежней в паху. Днями напролёт потеть в капроне не совсем гигиенично, зато букет игривых ощущений носительнице всегда обеспечен.
Громыхнув крышкой почтового ящика, Любовь Петровна вытряхивает рекламные листовки, бросает в пакет с продуктами. На ней аккуратная чёрная шубка до бедра, отливающая серебром в дрожащем электрическом свете. Из-под неё красуются крупные полные ноги Журавлёвой, обтянутые полупрозрачными тёмно-каштановыми колготками с эротично-золотистым блеском. Разделяя чёрный верх и низ, под оборкой шубки бёдра узкой полоской облегает ярко-белый свитер, будто корабельная ватерлиния. Когда Любовь Петровна поднимает ногу на очередную ступеньку, толстое колено выстреливает из-под подола ослепительным снарядом и по колготкам врассыпную летят трассирующие зигзаги. Монументальный округлый зад играет и перекатывается влево-вправо, занимая собою почти весь пролёт.
На одном из маршей она разминулась с Танькой Кирьяновой из шестьдесят первой квартиры. Кирьянова неприязненно оглядела первую красавицу подъезда, поздоровалась сквозь зубы, прошмыгнула вниз. Не удержалась – оглянулась ещё раз. Вверх по лестнице, качаясь, уплывали полновесные литые ягодицы, капроновые колготки Журавлёвой тёрлись и журчали между ног. Казалось, парфюмерная тема, свист колготок и стук ботфорт заполняют весь подъезд до верхнего этажа.
Танька сморщилась, будто от зубной боли. При виде фигуристой откормленной Любки её законный муж Кирьянов каждый раз делает боевую стойку. Как у негодницы получается столь женственно и соблазнительно идти? Сколько ни пыталась Танюха копировать её походку дома перед зеркалом, выходит смех на палочке. Муж сразу выговаривает, что больше на проститутку с панели похоже, а про Любку он так нипочём не скажет. В чём секрет её плавного, сексапильного шага? Может, купить каблучок повыше?
На лихом чёрном беретике Любови Петровны тают снежинки, щёки ещё румянятся с лёгкого мороза, изумительно очерченные губы походят на огромную сладкую каплю малинового сиропа. Отсчитывая ступеньки, она по-хозяйски составляет план действий на вечер.
Во-первых, конечно, разобрать покупки и принять душ. Бросить в стирку блузку, колготки и тесные трусики, напитавшиеся за день влагой и соками. Надеть чистые эластичные лосины, свежие плавочки, выпустить усталую грудь на свободу, погулять по дому без лифчика. Начистить овощей, сварганить котлетки на пару, пришить пуговку к красному платью на завтра, помыть полки в холодильнике, затереть полы в туалете и ванной, посмотреть семичасовой сериал, навести порядок в этажерке для обуви… Чистюля Любовь Петровна всегда найдёт себе дело!
Отперев дверь, Журавлёва входит в тёмную прихожую, неся с собой целый микс из запахов тающего снега, итальянской туалетной воды, жирной помады, мокрой шерсти и пропотевших в автобусе колготок. Опуская пакет на обувную тумбочку, женщина одновременно опирается о косяк локтем, готовясь снять сапог, а другой рукой уже нашаривает выключатель и щёлкает кнопкой.
Ничего не происходит. Свет не загорелся.
- Для планового вроде бы поздновато… – вслух бормочет недовольная Любовь Петровна. – Автомат, что ли, выбило?
Больше она ничего не успевает произнести, не успевает ни шубки скинуть, ни снять высоких ботфорт, потому что сзади в темноте ей резко зажимают ладонью рот, заламывают назад локоть и волокут на кухню как мешок с отрубями.
Нападение происходит так быстро, что оторопевшая Любовь Петровна не издаёт ни звука. Она лишь злобно думает, что волочь её в сапогах на чистую кухню – свинство и моветон. Полы-то ведь опять мыть ей! Выкрученная рука ноет от боли, берет сползает на румяное лицо. Коленки, облитые каштановой слюдой, трутся друг о друга с шорохом мелованной бумаги, на импортных ботфортах звякают цепочки и заклёпки. Похититель водворяет свою толстую соблазнительную добычу на идеально убранную кухню и швыряет носом на стол.
Деревенская женщина, обожающая всё основательное, Любовь Петровна тайно гордится своим кухонным столом. Это вам не какая-нибудь картонная дешёвка из «Икеи», а полноценный табльдот с матовой поверхностью и прочными ножками. Теперь Любовь Петровна видит, что к её появлению здесь готовились заранее. Ко всем четырём ножкам солидного стола привязаны прочные белые шнуры – скорее всего, нарезанные из хранящейся в кладовке бухточки. Похититель силой пригибает придушенную женщину лицом к полированной столешнице, накидывает петли ей на запястья, и госпожа Журавлёва понимает: главным обеденным блюдом станет она сама – только что с улицы, захваченная врасплох, прямо в кожаных ботфортах, колготках, берете и чёрной шубке.
Удерживая пленницу, агрессор ловко привязывает госпожу Журавлёву за растянутые по углам руки, словно заставляет обнять столешницу, затем проворно трудится над её жирными аппетитными ногами – только верёвки посвистывают. Любовь Петровна даже не заметила, когда ей расстегнули шубку, но полы уже распахнуты и стелются по бокам как меховая скатерть. Напавший крепко обматывает верёвками лодыжки и колени своей согнутой рабыни, намертво соединяя их с ножками стола, туго продевает женщине верёвку поперёк талии, стягивает узлами где-то под столом.
Застыв в скрюченной позе, уткнутая лицом в пластик, источающий слабый запах моющего средства, женщина слышит, как верёвочные петли со скрипом внедряются в кожу её облегающих ботфорт. Связанные руки Любови Петровны по-прежнему в лайковых перчатках, снять их теперь невозможно: кисти плотно перекручены верёвками, концы уходят под стол - ни приподняться, ни освободиться.
Распятая вниз лицом Любовь Петровна беспомощно вцепляется пальцами в край стола, оказавшегося идеальным полигоном для мучительства женщин. Налётчик возится позади, всё туже и прочнее приматывая обольстительную заложницу к массивному предмету мебели. В обслюнявленный, урчащий рот женщины воткнут сорванный с головы влажный берет, пахнущий духами и зимним воздухом.
Госпожа Журавлёва в бессилии царапает пластик ногтями в перчатках и понимает, что её серебристо-чёрная шубка при наклоне беспардонно задралась, белоснежный свитер приподнялся тоже, значит, её кубические, мощные, облитые нейлоном ягодицы с проступами трусиков выставлены на всеобщее обозрение. Она вертит взлохмаченной платиновой головой, напрягает плечи, щурится от бегущего по лицу пота. На кухне жарко. Во время процедуры негодяй не забывает хватать женщину за все округлые филейные части и от избытка чувств вцепляется зубами ей в мясистую, шелковистую ягодицу.
- Абл-мммбл! – глухо и негодующе слышится сквозь кляп.
Тот же губошлёп-компьютерщик Лесников наверняка сейчас дорого дал бы, чтобы посмотреть, как грубая и сексуальная бухгалтер Журавлёва мычит с кляпом во рту, лёжа на обеденном столе, распятая на нём раком – в распахнутой шубке и задранном свитере. Раскинутые руки в чёрных перчатках прочно прикручены по разные углы, ноги в капроне широко расставлены, слюни бегут на подбородок, а буйные светлые волосы тонкой стружкой свисают с ресниц и льнут к губам, похожим на огромную клейкую каплю малинового сиропа. Тёмно-каштановые колготки сверкают на бёдрах как надраенные дембельские сапоги, и под ними словно стеклорезом на сплошном литом капроновом заду выведены пикантные рубиновые трусики – острый пик, вонзившийся в большую дождевую тучу.
Обездвиженная Любовь Петровна знает, что от неё безбожно разит усталым, взмыленным, сдобным телом. Аромат интимных мест стремительно распространяется по кухне, каждая слабая попытка шевельнуться в жёстких путах лишь усиливает потоотделение. Женские причиндалы в рубиновых трусиках размокают, чешутся, неистовствуют от нарастающего полового желания. Ещё чуть-чуть – и Любовь Петровна сойдёт с ума от возбуждения. Много ли нужно чувственной, зрелой даме, которая весь день сидела на работе в мокрых тесных колготках? Одной спички достаточно, чтобы спровоцировать термоядерный взрыв.
А она-то планы строила, смешная… разобрать покупки, сварганить котлетки, помыть, затереть, прибрать. Вот и прибирай тут, связанная у себя в доме по рукам и ногам, с кляпом в зубах и с мужскими лапами между ног! В кои-то веки мечтаешь провести спокойный вечер, а вместо этого прыгаешь по столу на собственных сиськах, как кипящий чайник.
- Ыг-хы… – женщина слабо хрипит в шерстяную затычку из берета, чувствуя, как ей заканчивают вязать раздвинутые колени и бёдра. Верёвки не дают ни малейшей слабины, плотно охватывают хромово поскрипывающие ботфорты, подсекают коленные сгибы, впиваются узлами в ляжечную капроновую мякоть. Разуться арестантке перед связыванием никто не предложил, стоять на каблуках неудобно, ноги подламываются, однако верёвочные стяжки-растяжки не дают женщине оторваться от стола и сползти на пол. Разложена. Повержена. Уничтожена. Готова к половому употреблению.
Завершив своё грязное дело, агрессор запускает руки под шубку лежащей пленницы. Мнёт и месит её потную широкую спину, проникает под гладкий бюстгалтер, овладевает увеличенными сосками, доит их, трёт, выкручивает почти до треска. Соски поют и разбухают, как проклюнувшиеся после дождика грибы обозначаются под подушкой из мха.
Коленом насильник упирается сзади в пах привязанной Любови Петровны, прижимается к её крупным, обжигающим каштановым ляжкам. Корчась от злости и восторга, Журавлёва чувствует настырные пальцы у себя в паху. Со знанием дела чужие пальцы скользят у неё между ног, колготки в ответ издают весёлый, сексуальный шелест, от которого рот Журавлёвой ещё больше заливается слюной. Затем садист-насильник горстью хватает арестантку за влажные интимные губы, обтянутые тугими рубиновыми трусиками.
Это больно, неприлично, стыдно... и дьявольски заводит женские низменные инстинкты. Любовь Петровна дёргается на столе бесформенной грудой, скрипят по линолеуму каблуки ботфорт, рассыпаются по меховым плечам сливочные волосы…
«Нет! - думает она с отвращением. – Только не это! Я возбуждена… теку, блин, я теку, привязанная к столу кверху жопой, как подопытный кролик, и ничего не могу с собой поделать! И этот негодяй прекрасно видит, что мне это нравится… Ой, прямо за самое нежное схапал!.... Куда? Не смей! Ах, не могу, плыву уже. Чёртовы трусики, без того за день довели меня до белого каления, теперь только прикоснись – и я растаяла!... О-о-о, всё, не могу больше! Пускай уже входит в меня, чего он ждёт?»
Мужчина забавляется с бушующими гениталиями пленницы, словно музыкант со щипковым инструментом, по телу Любови Петровны несутся волны удовольствия, невольница униженно крутит задом, намекая, что да! согласна! снимай с меня колготки! однако не тут-то было. Бросив забаву на самом животрепещущем месте, пленитель начинает стегать извивающуюся жертву пластиковой рейкой.
Тыльная часть Любови Петровны отзывается на экзекуцию радостным звоном колготок. Рейка высекает из лайкры мелкую искру. Воздух наполнен свистом розги и густым ароматом разогретой и обманутой женщины. Громкие удары смотрятся эффектно, но почти не причиняют телесной боли. Не особо стесняясь, палач забрасывает Любови Петровне шубку на голову, сечёт ей спину, ягодицы, ляжки. Пластиковый смычок с чмоканьем отскакивает от переполненных влагой трусиков, дробью рассыпается по блестящим толстым бёдрам.
Порка продолжает держать хнычущую жертву в сексуальном напряжении. Любовь Петровна елозит по столу на животе, почти ничего не видит из-за накинутой на голову полы шубы, с ресниц капает солёная влага, по щекам и губам бежит размытый светский макияж. Связанные руки окостенели, ладони вспотели под перчатками. Изнывая от дразнящей пытки, госпожа Журавлёва ощущает, как в трусики текут всё свежие и свежие порции увлажняющих смазок, будто там без того мало сырости.
Втайне простодушная мадам Журавлёва всегда радуется тому, что умеет в сексе заводиться с пол-оборота. Она вам не какая-нибудь фригидная Танька Кирьянова, у которой на лбу написано, что сроду любимому мужику минета не делала и чулок с наручниками к нему в постель не надевала. А вот если уж госпожа Журавлёва всерьёз возжелала интимных утех – берегись! В охоте она до того раскалится, что от неё прикуривать можно, всё вокруг своим женским изобилием затопит, мужика-партнёра как тряпку выжмет, досуха, ночью спать ему не даст и под утро ещё попросит! Вот какая она эрогенная леди. Вулкан и пламень.
Шуба на голове приподнялась, изо рта Любови Петровны с чавкающим звуком вынули слежавшийся, мятый берет. Но едва привязанная пленница облизнулась, едва разлепила помадные нежно-малиновые губы, чтобы покрыть насильника ядрёным матом – как бранные слова застряли у неё в глотке. Потому что между зубов ей решительно вставили ребром пластмассовое кольцо, навроде тех, что продаются в аптеке для малышей, у которых режутся дёсны.
Кольцо упирается женщине в изнанку губ, раздувает щёки. С двух сторон в него продеты шнурки, напоминающие лошадиные удила. Через секунду удила дёргаются до отказа и завязываются узлом на женском затылке. Хлопающая глазами Любовь Петровна остаётся лежать с дурацки приоткрытым ртом в форме нолика.
- Аг-хы-агхы…. – на пробу произносит она и с досадой убеждается, что не в силах вымолвить ни слова, распорка-кольцо вонзилась ей в рот поперёк, удерживая челюсти женщины разжатыми.
Скребя ногтями стол, пленница кашляет, пытается сглотнуть слюну, но её бежит слишком много и слишком сразу. Поток слюны хлещет ей на подбородок, клейкие ниточки тянутся по безупречно отмытой с утра поверхности стола, капают с уголков распятого рта. Ягодицы в горячих колготках гудят и вздрагивают, вдоль позвоночника потной, истязаемой женщины толчками пробегает дрожь от неуёмного сексуального возбуждения, мокрые рубиновые трусики в паху натянулись до отказа, обрисовали выпуклый женский бутон, изнемогающий от грубых прикосновений.
Искушённая Любовь Журавлёва кое-что знает об атрибутах садомазохизма, и знает, для чего придуманы приспособления типа кляпа-кольца. Кляп-кольцо означает, что сейчас её изнасилуют орально. Расширительно-фиксирующее устройство даёт повелителю возможность свободно надругаться над беззащитно распахнутым ртом пленницы.
«Всё равно развяжешь меня, и тогда я тебя убью!» - думает распростёртая Любовь Петровна, когда мучитель приближается спереди и вводит в неё сквозь кольцо своё мужское орудие. Одной рукой он хватает её за волосы, а другой продолжает трогать и массировать все досягаемые бурлящие места на женском теле. Госпожа Журавлёва решает подыграть насильнику, тем более деваться ей некуда. Она плотно смыкает язык в упругий желобок, прижимает к нёбу и начинает ритмично удовлетворять своего непрошеного господина. Бессвязные мужские стоны над головой дают пленнице понять, что её старания не пропадают втуне.
«Наслаждайся, подлец! Погоди, будет и на моей улице праздник!»
Любовь Петровна исповедует простую сексуальную арифметику. Первый акт любви в начале ночи по праву принадлежит мужчине. Пусть хоть за минуту управляется, хоть за пять - не жалко. Надо дать ему стравить лишний пар, снять сливки, получить свою долю кайфа, только бы не плакал, бедняжка. Но вот второе, третье, четвёртое соития должны служить исключительно на радость женщине. Тут пусть мужик хоть из кожи вон лезет, хоть виагру пачками глотает, но партнёршу удовлетворяет сполна! А если он после первого же раза к стенке носом отвернулся – эгоист он и лентяй. Лучше уж тогда вообще одной спать, чем вместо резиновой куклы работать.
Первый муж Стёпка этой «женской арифметики» не понимал и понимать не хотел. Ему одного раза за глаза было достаточно. А если Любовь Петровна намекала на продолжение интимных игр, Стёпка и шлюхой обозвать мог, и профурой, и ещё чем похуже. Второй муж Гришка был в койке малость побойчее, но тоже иногда хитрил: будто бы в шутку замотает Любови Петровне руки ремнями, рот заклеит… она сдуру приготовится к ласке, а Григорий уже отвернулся и дрыхнет. Ворочайся связанной, докучливая Любовь Петровна, молчи и мужу не мешай.
Размеренно работая языком как поршнем, Любовь Петровна чувствует – её насильник и мучитель поплыл, а буквально через несколько секунд её сырой пухлогубый рот уже доверху полон наглядным доказательством мужской эякуляции. Надругавшийся над нею агрессор сотрясается в экстазе, вцепившись в крутые кудри разложенной невольницы. Готово? Кончил, голубчик? Ну, что ты теперь будешь делать, маньяк-похититель?
Изо рта госпожи Журавлёвой вынимают кляп-кольцо, она булькает горлом, сглатывает, облизывается, глядя на маячащий перед нею мужской пупок.
- Уффф… Уффф… Тьфу! Чуть не утопил меня! – частит она непримиримым склочным тоном. – Кухонный стол с порошком отмывать будешь, понял? Устроил тут… Мы за ним кушаем, между прочим! И пол тоже отмоешь, чтоб блестел, как у кота яйца! На хрена меня с порога на кухню тащить? Коли приспичило, дал бы мне сапоги сухие, чистые надеть, трусы с колготками после работы поменять! Варнак! Аспид! Пашешь-пашешь, света белого не видишь, а они …
Любовь Петровна может ругаться часами, но концовка тирады остаётся за кадром. Я бесцеремонно прерываю фонтан её красноречия и опять запихиваю в дамский рот намокший от слюны шерстяной берет. Да-да, как вы уже догадались, квартирный насильник – это всего лишь я, многострадальный и любящий зять госпожи Журавлёвой. Такие вот у нас с тёщей милые семейные приколы, только жене моей не рассказывайте?
Разгневанная, невежливо заткнутая Любовь Петровна испускает в кляп злобные возгласы, пока я по десятому кругу поверхностно измываюсь над ней, задаю очередную порку, раздражаю ей шею, щекочу соски и глажу упругую спину. Затем всё же стаскиваю с пленницы тёмно-каштановые колготки с эротично-золотистым блеском, её белое мокрое тело словно само выплёскивается мне навстречу из рубиновых трусиков. На сахарном пенном заду остаётся розоветь их элегантный контур – за день интимные предметы белья надавили тёщу чуть не до пролежней в паху.
Я кладу ладонь на её выбритое тайное устье, беспомощная Любовь Петровна замирает в предвкушении. Но я вдруг начинаю медленно играть с её промежностью в невинный детский массаж. Помните такой: «пришли куры – поклевали, пришли гуси – пощипали…»?
От моих массажных процедур связанная красавица истерически верещит, корчится и захлёбывается пеной. Кажется, госпожа Журавлёва вот-вот совершит невозможное: разорвёт верёвки и вдребезги разнесёт массивный кухонный табльдот. «Куры» заставляют её всхлипывать басом, «гуси» - рычать по-тигриному, а «кошки-царапушки» доводят до состояния, близкого к коматозному.
Я напоминаю себе мануального терапевта за работой. Не знаю, есть ли в женском паху микросхемы, о каких мечтает пошлый программист Лесников, но что-то там определённо есть. И если замыкать эти цепи в нужном порядке, любая женщина будет биться в припадке, как моя накрепко привязанная, яростная, потная, обожаемая Любовь Петровна.
а потом я вхожу в неё
и мы соединяемся
соединяемся…
как рождённые друг для друга
мы и вправду рождены друг для друга
мы вместе
больше нет ничего
время замерло
Ощутив меня в себе, Любовь Петровна лишь обморочно закатывает к потолку голубые глаза и плачет от облегчения.
- У-у-ум-м-мммм!
В вольном переводе это означает: «Да неужели мы собрались, и году не прошло? А сразу ВОТ ТАК нельзя было, сукин сын? Я ненавижу тебя!»
Спина привязанной женщины выгибается дугой, колени трясутся, прикрученные к столу кисти непроизвольно сжимаются в кулаки. Любовь Петровна дождалась своего звёздного часа, как путник в пустыне после знойного дня дожидается драгоценного глотка холодной воды. И нам становится сказочно хорошо, несмотря на то, что я целый час старательно разыгрывал бессовестного насильника – стегал, трепал и мучил свою пленницу.
- Получила? Это тебе за вчерашние наручники! - с трудом выдыхаю я на излёте, без сил сползая на женщину сверху. – Любушка моя, какая же ты мягкая, красивая, желанная... и даже покорная, если тебя вовремя связать.
Распятая на столе Любовь Петровна последним усилием выпихивает изо рта кляп, ложится на него щекой. Её лицо и волосы мокры от пота, под шубой и спущенными колготками журчат ручьи, плечи трепещут от выброса дикой энергии. На малиновых губах пузырятся остатки невысказанных проклятий, вокруг парит парфюмерное облако с темой ночного ириса в обрамлении абрикоса и ванильного молока.
Она измучена, рассержена, но в глубине души ужасно довольна. Похоже, я справился, месть от оскорблённой тёщи мне не грозит. После удачного и обильного секса госпожа Журавлёва ненадолго становится безопасна, как осколочно-фугасная граната, из которой вывернут запал.
- Спасибо за тёплый приём, подонок! – шепчет насмешливо тёща. – Может, уже слезешь с меня? Я же шла, торопилась, котлетки на пару ему хотела постряпать… а он – вон чо! меня саму котлеткой завернул, паршивец неугомонный.
- Я люблю тебя, моя Люба, - говорю я серьёзно и тихо. – Всегда тебя жду и люблю.
- Пошёл ты!... – традиционно огрызается Любовь Петровна. – Ты мою Ленку любить должен!
Но внезапно грустно добавляет:
– Гореть нам в аду, милый зять. Я тоже тебя люблю... хоть это и неправильно. Ты уже развяжешь мне руки?