1.
Все получилось из-за галстука. То есть, хочу быть правильно понятым, я в том смысле, что, ну в общем, галстук - это последняя вещь, которую я могу на ком-нибудь заметить, а уж, тем более, на нее позавидовать. То есть, если, меня разбудить среди ночи и сказать: Михаил (это меня зовут Михаил), сказать мне, значит, Михаил, назови десять наиважнейших тебе вещей, то я, конечно, в первую очередь скажу теорию суперсимметрии и бозоны Хиггса или уж точно во вторую, если в первую очередь в этот день надо срочно подлечиться. А дальше по списку все что угодно вплоть до хорошей хваткой лопаты, от инструмента многое зависит и в настроении, и в работе, но про галстук я даже и не вспомню.
Последний раз галстук в моей жизни случился лет, наверное, двенадцать назад, то есть, хочу быть правильно понятым, не как физический объект, а типа виртуальная конструкция. Это когда мой руководитель профессор Карасев на конференции по теории гравитации не пустил меня докладывать мои результаты, потому что я был без пиджака и галстука, а вместо меня вышел сам, и ему потом долго рукоплескали. И вечером на коктейле к нему выстроилась целая очередь, какой он огромный Эйнштейн и какой это грандиозный прорыв, ошеломляющий поворот в понимании пространства и времени. А я вышел на балкон, дело было в Испании, и смотрел на крупные южные звезды, каждая не меньше апельсина, и на серебряную пыль млечного пути. Все это было непомерно, до тоски, красиво, я и сам тогда умел думать красиво и просторно, и не понимал, зачем этому безбрежному творению жалкий клочок тряпки на шее. А результата мне было не жалко, пусть забирает, он же не виноват, что сам ничего не может. А я еще вагон таких получу, это только начало. И уже никому не отдам. Куплю галстук.
И не купил. И не получил.
Карасев меня еще пару лет продержал на кафедре. Я ему был нужен разобраться в уравнениях Карасева. На них часто ссылались и задавали всякие вопросы, и мне пришлось написать еще несколько, проясняющих суть, так что академик Карасев со временем неплохо освоился. Поэтому, когда на кафедру пришла разнарядка сократить двух человек, то он колебался только насчет второго.
А уж когда я поменял профессию, там никто про галстук и не спрашивал. То есть, хочу быть правильно понятым, я не то чтобы совсем поменял, просто это временно тогда получилось. Просто никому физиков было не надо, но я никогда не сомневался, что вот еще немного, и я начну искать или просто работать сам по себе. Просто надо перевести дух и оглядеться. А там начну, это без вопросов.
То есть, сначала я совсем не сомневался, а когда Наталья ушла, то тоже не сомневался, но уже не так уверенно. Потому что вроде как незачем и некому. Вот только обидно, что не смог ей все объяснить, когда она говорила, что с моими-то мозгами можно хоть в рекламу, хоть в банк. Это когда я ей с первой получки на новой работе принес подарков. У нас до этого все было лучше всех, а тут она как с цепи сорвалась. Да хоть топ-менеджер, да хоть банкир, да полно кругом престижной работы. Да давно пора было бросить эту дурацкую физику, что я в ней нашел. Да с моей-то головой я в любом месте буду первый человек, если перестану быть первым растяпой. Мне бы промолчать, а я ей: ну какой из меня банкир, у меня мозги заточены на тайны мироздания, ничего другого не хотят думать. Мне либо науками заниматься, либо - кайло в руки, третьего не дано. Ну раз я так себя ниже плинтуса ценю, говорит, то она для меня слишком шикарное приобретение. Я и сам так всегда считал, тут мне крыть было нечем. Поэтому стоял и смотрел как приобретение собирает чемоданы. Мне бы, я сейчас так понимаю, протянуть руку и попробовать остановить, что-нибудь дурацкое пообещать. Но мной не то чтоб апатия овладела, а какой-то фатализм. Дескать, так от века и решено, и ничего тут не изменишь. Стоял и смотрел, как она собирает вещи и как она звонит матери. И молчал. И даже когда она перед выходом вроде как задумалась, тоже молчал. Только помог вещи до машины спустить. И все.
Впрочем, я отвлекся. Просто хотел объяснить, что жизнь моя устроилась в стороне от таких вещей как модные галстуки, и не похоже было на то, что эта тема когда-нибудь меня заденет.
А вот взяла и задела.
2.
В моей теперешней работе не положено много выражать лицом. Поэтому, когда я по-идиотски уставился на галстук клиента, бригадир прошипел мне в ухо ненормативное, а потом больно толкнул локтем в бок. Этого оказалось недостаточно. Потому что я впервые в жизни видел такой гипнотический оттенок темно-бордового - когда такой цвет видишь, он кажется единственно возможным, остальные цвета неуместные и ненужные. А еще белые и пурпурные спирали, целый лабиринт. И глядя на этот узор, я вдруг почувствовал хорошо забытое, до мурашек устрашающее и восхитительное чувство - мгновенный прыжок в мировую тайну. Это была разгадка чего-то вечного и великого, того, что я так долго и одержимо искал все годы моей прежней непрестижной научной жизни. И все в одном галстуке на ничем не примечательном клиенте. А пиджак нормальный и сорочка нормальная. И ботинки тоже ничего особенного. Я еще, помню, неловко шагнул вперед, чтобы получше разглядеть, и тогда бригадир встал передо мной, будто хотел что-то по-тихому поручить и очень ловко саданул мне лбом в переносицу. Без крови, но доходчиво. Я, наконец. очнулся.
А бригадир, как ни в чем не бывало, обернулся к сопровождающим и предложил если кто-нибудь хочет сказать. Провожатых было всего лишь двое, оба мужчины среднего возраста. Один был повыше ростом и держался за главного. Второй был среднего роста и отличался полной непримечательностью. Который повыше шагнул к гробу и придирчиво осмотрел клиента. Меньше всего это походило на попытку запечатлеть дорогой образ. А больше - на смотр соответствия уставу: все ли пуговицы застегнуты. Он поправил саван, чтобы точно поперек, а потом - галстук, выверяя точно посередине. Тут я ему остро позавидовал: ему, видите ли, можно, а мне нельзя. Потом полуобернулся ко второму и ровным голосом поинтересовался:
- Сегодня у нас какой день? Четверг?
- Четверг, - ответил второй.
- Он вроде бы и хотел в четверг, - подытожил главный после некоторой паузы. И шагнул назад, завершая этим гражданскую панихиду.
Бригадир доверил мне забивать гвозди.
Бывают вещи, на которые надо решаться. А бывают такие дикие поступки, к которым чувствуешь себя приговоренным. Вот и я весь остаток дня чувствовал, что обречен, и поэтому даже не нервничал. Только слегка беспокоился, как бригадир посмотрит, что я опять остаюсь ночевать в чулане для инструментов. Я и раньше оставался. Здесь нет фонарей, по ночам совсем темно и очень красивые звезды. Я еще не разучился им удивляться, но с ребятами об этом нельзя. Поэтому плел им, что поругался дома, не вдаваясь в подробности. Они подозревали, что ругаться мне не с кем, но тактично молчали. Поэтому, когда я сказал бригадиру, он молча отдал мне ключи и выдал бутылку портвейна в счет дневного заработка.
Когда начало темнеть, я поднялся на обширный пригорок у дальней глухой стены, еще не до конца освоенный тихим кладбищенским народом. По низу его шла уже распроданная полоска, разбитая на участки и помеченная колышками с номерами. Я немного пофилософствовал, попытавшись представить себе живого человека за каждым из этих номерков, но, поскольку яркой картины не получилось, налил себе первый стакан. Дело пошло лучше, а когда редкие вечерние звезды стали густеть и наливаться светом, мне задышалось легко и безмятежно. Так легко, что я даже не сразу вспомнил, зачем остался. А вспомнив, покорно поднялся и пошел в чулан за лопатой.
У могилы я опасливо оглянулся. Иногда к нам на кладбище забираются для любви или испугаться, но сегодня бог миловал. Я усмотрел в этом хороший знак и воткнул в землю лопату. Она была еще достаточно рыхлая - я не успел запыхаться к тому времени как штык стукнулся в дерево. Только перед тем как взяться за крышку гроба, я немного сам себе удивился, впервые за день. И чтобы не позволить удивлению перерасти в страх, поспешно открыл гроб.
Луна была полная, и я хорошо видел покойного. За прошедшие полдня он никак не изменился. Лицо его было безмятежно, непринужденная поза не выражала никакой тревоги. Когда я снимал с него пиджак, мне показалось, что я ожидал чего-то более холодного и окоченевшего. Я даже попробовал его немножко пошевелить - всяко ведь бывает. Но он не протестовал, а когда я его отпустил, вполне гулко и правдоподобно стукнулся головой. Мертвец вел себя подобающе. Но все-таки я немного нервничал. Иначе, зачем мне было снимать с него пиджак. Галстук можно было добыть и без этого. Но тут мне подумалось, что это неслучайно, что пиджак идет в комплекте, что он тоже что-то значит, и я выкинул его наверх вместе с галстуком. Прежде чем обратно закрыть крышку, я привел в порядок его рубашку и саван. Теперь он был ничем не хуже, чем днем, просто без пиджака и без галстука. По-домашнему.
Вот когда я наконец задрожал - когда засыпал могилу. Это был не страх. Нетерпение - вот что это было. Скорее надеть и постигнуть. Но я знал, что после этого уже не смогу делать ничего бытового. Я вообще не знал, что со мной после этого будет. Поэтому молча махал лопатой как одержимый. Быстрее закончить и сделать все как было. Чтоб уже потом никаких забот. И только закончив работу я занялся трофеями.
Я был в футболке, и галстук пришелся на голую шею. Может быть поэтому я ничего не почувствовал. Я пожалел о сорочке, но это не было потерей - найду что-нибудь дома. А потом я сообразил, что надо, наверное, надеть пиджак. Что они работают вместе: пиджак и галстук. Однако и пиджак ничего не добавил. Я попробовал его застегнуть на все пуговицы, расстегнул, еще раз застегнул, но в голове было по-прежнему. Никаких откровений. Тогда я понял, что это не сразу. Что это надо некоторое время поносить - и тогда мне про все станет ясно. Про все те загадки, что мучили всю жизнь. К которым сколько себя помню пытался подступиться, а получались всякие дурацкие формулы и уравнения, годные разве что в журналы и диссертации. Я не мог допустить, что на этот раз ошибся. Иначе зачем тогда пришло днем это чувство обреченности и уверенности, когда я пялился на этот узор. Наденешь и постигнешь. Надо просто вернуться на пригорок, налить полстакана и успокоиться. И это придет.
Я так и сделал.
Полночь давно миновала. Кладбище звенело цикадами. Безоблачная тьма небес щедро рассыпала звезды. Я налил себе пару глотков и сидел держа в руках стакан. Пить не хотелось, шевелиться не хотелось. В душу входила гармония мира, подчиняя и растворяя в себе все мои мысли и чувства. И была еще одна волшебная мелодия поверх хора небесных сфер.
Звонок мобильного телефона.
У меня нет мобильника, и я не сразу понял что это за звук. И не сразу понял откуда он доносится. С минуту озирал соседние кусты, прежде чем осознал, что звонит у меня в кармане. Пиджака.
Я не очень удивился. Я даже знал кто это звонит. И кому. И только теперь я по-настоящему захотел выпить.
Прежде чем ответить, я опрокинул стакан. Потом нажал ответ и услышал:
- Оставайтесь на месте.
Я понял, что лишние вопросы неуместны, да их и не ждали. На другом конце сразу дали отбой. Я сунул телефон в карман и стал ждать.
Я хорошо знаю звездное небо и сразу понял, что это не звезда. То есть поначалу она была похожа на обычную блеклую звездочку, но потом стала набирать и набирать яркость. А потом вновь потускнела и стала набирать размеры, превращаясь понемногу в диск, в котором я даже начал различать некоторые детали. Вроде как иллюминаторы или дверцы. Диск планировал прямо в мою сторону, и я смотрел на него с немой отрешенностью, твердо зная, что все самое плохое в моей жизни только начинается. Хотя и займет меня весьма ненадолго.
Диск приземлился на площадке перед пригорком, кощунственно примяв пару номерных колышков. Наружу выкинулся обыкновенный такой трап и по нему спустились трое. Я сразу их узнал. Один был росту высокого и худощавый. Другой росту среднего и ничем неприметный. А третий - без пиджака и без галстука. Его я тоже узнал и не очень удивился. Просто ему нужны были обратно его вещи. Я покорно их снял и приготовился сдать обратно. Они приближались не торопясь, и на их равнодушных лицах не было даже любопытства. А у меня в душе не было даже намека на страх. Страх там, где есть надежда, еще успел подумать я. Бояться надо возможного. И совсем бессмысленно бояться неизбежного. Поэтому я просто ждал.
Они бесшумно на меня надвинулись, равнодушно изъяли краденое и принялись облачать безвременно ушедшего. Распоряжался неприметный. Покойник перед ним послушно вертелся, а тот поправлял узел галстука и складки пиджака, достигая ему одному понятного идеала.
Про меня вроде как забыли, но я почему-то твердо знал, что у них будут ко мне вопросы, а бежать бесполезно и стыдно. Поэтому стоял и обреченно ждал, пока не услышал:
- Возьмите лопату.
По-прежнему, на «Вы». Ну что ж. По крайней мере, прояснилось, чем для меня это все закончится. Приказание отдал долговязый, и я успел на четверть мига поймать его взгляд. Тот не обещал ничего хорошего. Впрочем, и плохого тоже, отчего мне стало, наконец-то, по-настоящему жутко.
За последние сутки я копал эту могилу в третий раз. Первый раз для усопшего согласно поступившим документам. Бригадир отправил меня одного, было много работы и людей не хватало. Второй раз - из соображений мародерства. И вот теперь, как я понимал - для себя лично. Меня не торопили, и сам я тоже не особо спешил. Пытался вспомнить, как это бывает в фильмах, что говорят жертве перед самым концом. Почему-то вспоминалось, что говорят - достаточно. Дескать, тебе и этого хватит, не велика шишка. Я очень надеялся, что они все сделают молча.
И тут мне пришла в голову шальная мысль.
Я же могу спросить. Я же могу все узнать и про единое поле, и про гравитационные волны, и про бозоны Хиггса. Зачем им скрывать? Что от них убудет, если я секунду или полторы буду знать как абсолютно все в мире устроено, прежде чем меня ухлопают? Я же никому не скажу.
Я лихорадочно стал придумывать вопрос. Надо покороче и подоходчивее. А то ведь не захотят слушать.
- Достаточно, - услышал я от долговязого. Он по-прежнему был за главного. Я уставился на его блестящие в лунном свете ботинки, не смея поднять голову. - Подайте это сюда.
Ну что ж. Времени мало.
- Я только про единую теорию поля. - затараторил я, - Там инвариантность. Вы только скажите, относительно каких преобразований, и все…
- Поднимайте это сюда. Крышку, гроб. И принесите гвозди.
- Гвозди???
- Ну да, гвозди. Для крышки. У вас ведь, кажется, так принято.
Никто из них не потрудился караулить меня по дороге в чулан. В этом мы были едины - три гуманоида и один физик с ритуальным уклоном. Все мы вчетвером были уверены, что я никуда не сбегу. Они, видимо, не допускали, что возможна такая дикость: человеку сказали делать одно, а он сделал другое. Что до меня, то мне было все равно - пусть только скажут, как там дело с бозонами.
Когда я вернулся, открытый гроб стоял рядом с могилой. Крышка лежала в стороне, а в гробу благополучно сидел дневной клиент, опять в пиджаке и галстуке. Ноги его были прикрыты саваном. Они беспечно болтали с неприметным. Потом неприметный достал из кармана пачку, дал усопшему сигарету и чиркнул зажигалкой. Покойный сосредоточенно закурил, и я решил, что теперь самое время.
Значит со мной они придумали что-то другое, сообразил я. Надо срочно спрашивать, и ясно, что долговязого - он у них за старшего и, видимо, самый компетентный. Тем более, что остальные двое заняты болтовней.
- Принесли? - Долговязый кивнул на плотницкий короб у меня в руках. - Приступайте, у нас мало времени.
Усопший, тем временем, вытянулся в гробу, уютно натянул саван на подбородок, и, в последний раз затянувшись, мастерским щелчком высокой дугой отправил непогашенный окурок через три участка. Я потоптался, подыскивая как правильнее спросить - про суперсимметрию или сразу про бозоны, а когда открыл, наконец, рот, то от растерянности спросил какую-то ерунду:
- А зачем вы его закапываете?
И, как ни странно, получил ответ:
- Ему пора домой. Начинайте.
Сказано было нейтрально, даже с легким оттенком дружелюбия. Я осмелел и решился на развернутое объяснение.
- Вы не подумайте, я в смысле, что, галстук, мне и не надо, я только хотел про стандартную теорию и бозоны Хиггса. Понимаете, я уверен, что они не там ищут, там целый параметрический ряд, а они на коллайдере…
- Ты что-нибудь знаешь про бозоны? - спросил долговязый. Вопрос был, как ни странно, адресован покойному. И долговязый легко кивнул в мою сторону: - Он спрашивает про какие-то бозоны.
Усопший откинул саван и приподнялся на локте.
- Бозоны? - Он отвечал долговязому, не глядя в мою сторону. - Это у них физика, - пояснил он. - У них зрения нет, поэтому у них только физика. Наощупь.
- Это у вас физика, - пояснил мне долговязый. - Азбука слепых. Закрывайте крышку.
Я покорно взялся за молоток. И когда я забивал гвозди, я понял самое страшное: я останусь жив. Я им не нужен. Я никому не нужен. Потому что ни хрена не вижу. Потому что азбука слепых.
Дальше все было до трагического просто. Невзрачный помог мне опустить гроб, потом они стояли и смотрели как я закапываю. Долговязый временами пихал носком ботинка в яму очередной комок земли, ему, видимо было совсем скучно. Его товарищ стоял неподвижно. Они молчали, а я уже не решался ни о чем спрашивать. Они дождались пока я полностью закончу с работой, насыплю бугор, разглажу лопатой землю и даже любезно подали мне венок, чтобы я его пристроил сверху. Я уложил, прочитав в свете луны: от товарищей. Тепло и сердечно.
3.
Когда я очнулся, Арктур, это который в Волопасе ярче всех, светил над вторым от угла ограды тополем, а значит до рассвета оставался час, не больше. В полудреме я прокрутил в голове увиденное. Впрочем, образы были расплывчатые, как отпечатки на промокашке, зато ясно и отчетливо звучало про азбуку слепых. Не отдельными словами, а вся фраза целиком, непрерывно и нагло вторгаясь в душу. Ощущение было настолько мистическое, что я не сразу все понял. А поняв, долго рассматривал лежавшую рядом бутылку. Нет я не мог в это поверить. Там еще оставалось не меньше половины. И всего лишь портвейн, тринадцать градусов, детский утренник. Как это могло так меня опрокинуть! А ведь впечатление полной реальности. Впрочем, у меня и раньше были такие сны: иногда бессодержательные, но долгие и подробные. Один раз целую ночь что-то царапал на облупленной стене обломком кирпича, какие-то формулы. Но поразительная вещь, этот кирпичный огрызок запомнил вплоть до мельчайших надломов, стену запомнил, где и по каким фигурам облупилась штукатурка. А формулу - хрен. А ведь точно помнил, что я ее писал, обдумывал, нашел ошибку, что-то там перечеркнул, исправил. Я даже помнил телесное ощущение, как вывожу кривые символы, как скрипит и крошится в руке кирпич, вот только символы - их я так и не вспомнил. И тогда было так же как и сейчас: полная иллюзия реальности.
И все-таки надо было убедиться. То есть оно и так мне все про себя ясно, но уж больно все выглядело натурально. Я осмотрелся. На газоне рядом с чуланом никаких следов. Стройные ряды колышков с номерками. Парочка с краю покосилась, на соседнем участке затесался окурок, но я все это поправил, и стало совсем пристойно и аккуратно, никаких фантазий. Теперь еще могилу посмотреть, что там. Я, по совести, слегка волновался, но когда подошел и увидел, что и там все аккуратно и скучно, что все на своих местах, что венок «от товарищей» лежит как его оставили еще днем - вот тогда я понял, что волновался не о том и надеялся на другое. Что чудес не бывает или, по крайней мере, они не для меня.
Оставалось только понять из каких таких шишек в моей голове все это выросло. Весь этот шизофренический бред про азбуку слепых. Впрочем, чужая душа потемки, а про свою и говорить не приходится. Азбука слепых! Я нервно хихикнул. Потом еще раз. А потом меня прорвало лавиной смеха. Долгого и безобразно громкого. Я не мог остановиться, я упал на землю и колотил ее руками, временами я даже взвизгивал и причитал что-то типа «ой, держите меня, ой, не могу». И я действительно не мог. Не мог остановиться. До тех пор, пока не обнаружил, что на смену громкому непристойному смеху пришел тихий безутешный плач. Это я плакал, все тот же я. Убитый и раздавленный. Пока еще живой, но уже обреченный никогда, никогда, никогда не найти. Того единственного, что меня волновало всегда больше всего на свете, даже больше Натальи, может быть не больше, но зато всегда.
И только перестав буянить и молотить землю, только совсем притихнув, я услышал эти удары. Гулкие, размеренные, через равные промежутки, словно под землей стучал огромный глухой метроном. Я их даже не услышал, а скорее почувствовал локтями и коленками. И, чтобы убедиться, что не показалось, лег ухом на землю. Теперь стало слышно отчетливо: глухой удар о дерево - и потом какая-то невнятная фраза, будто кто-то бубнил одну и ту же строку из молитвы, упорно, без устали, без вариаций. Я подвинулся ближе к могильному холму и разобрал, наконец, слова:
- Мужик, откопай.
Я посмотрел на звезды, сверился с Волопасом. Скоро начнет светать. Надо окончательно прийти в себя и вернуться к нормальной жизни. Для одной ночи получалось слишком много фантазий, теперь уже и голоса из-под земли. Нельзя было так раскисать. Вот ведь успокоился, сосредоточился - и, пожалуйста: кругом тишина, никаких шумовых эффектов. Может успею еще вздремнуть в чуланчике, да и на донышке там еще плещется. Я неуклюже стал подниматься на ноги.
На этот раз о дерево шарахнуло так, что меня чуть не подбросило. А голос утратил просительность и зазвучал требовательно и решительно:
- Мужик, тебя за смертью посылать! Давай быстро, не успеем…
- Что не успеем? - растерянно промямлил я.
Вместо ответа снизу еще раз треснули по дереву. Я понял, что надо идти за лопатой.
Когда я в очередной раз раскопал могилу, Арктур уже юркнул за кладбищенскую ограду. Восток начинал светлеть, потянул свежий предутренний ветерок. Я подцепил крышку, и усопший на этот раз оказался куда проворнее прошлого раза. В один прыжок он вскочил на ноги и, еще раз ловко подпрыгнув, уселся на краю могилы, упершись ногами в противоположный край. Руками он судорожно ослаблял галстук, мотая его за узел из стороны в сторону.
- Слышь, давай, времени мало, не успеем…
Он, наконец, ослабил петлю и, сняв галстук через голову, протянул его мне. Я стоял как вкопанный. Клиент сбросил пиджак и принялся за сорочку.
- Ну давай, чего стал. Надо полностью, а то не получится. Ботинки тоже мои возьмешь, тебе слегка велики будут, потерпишь. На проходной там пальцы растопырь, не свалятся. Давай, прикинь. - Он держал в руках сорочку, полностью открыв татуировку на груди, это были какие-то вполне себе патриотичные купола, на правой же руке красовалось твердое намерение по гроб не забывать.
Я, по-прежнему, не двигался.
- Слышь, ты всегда так пацанам голову морочишь. Сначала истерику устроил, полкладбища разнес, а теперь тебе типа не надо? Тебе надо или нет? Надо или нет?
- Что «надо»?
- Ну ты же сам говорил: суперсимметрия там, гравитация, квантование пространства и времени…
- Я про квантование ничего не говорил, - мне, наконец, удалось очнуться.
- Ну, значит, я это к примеру сказал. Я ж не могу помнить все твои капризы. Это я говорю типа того, примерно, значит. ну ты понял. Так тебе надо или нет?
- Я про бозоны Хиггса спрашивал…
- Ну!
- Что «ну»?
- Ну! Вот я и говорю, только надо быстро, вон-та вон звездочка уйдет, видишь? - и все, проходная закроется. Так что, хорош телиться.
- Проходная?
- Ну да. Портал, по-вашему. Давай, не торчи.
- А если не успеть.
- Там кто-то должен быть, иначе кипеш подымут. И чтоб в этом галстуке. Остальные тряпки так, для дресс-коду. Галстук - главное. Пропуск. Это ты про него правильно догадался. На каждом - свой фрактал. По нему там обратно формуют.
- Так ведь увидят, что другой.
- Какой другой?
- Ну внешность там, рост, татуировка.
- А что они там знают? Это все здесь, ты че, не понял? Сообразно с твоими вкусами. Там этого никто и не видел. Там ты - это галстук. То есть типа в проходной. А дальше и галстука нету.
- А что есть?
- Да ничего нет. Все есть и ничего нет. Чистое знание, чтоб его.
- А… а меня кем?
- Да кто ж тебя знает, это уже что из тебя получится. Я был какой-то там класс аналитических функций. Сейчас уже не помню, какой. Там никого не принуждают. Надоело этим, становись тем. Только ведь я особо не рвался. Отформовался и затих. Чтоб не трогали. А тебе надо. Из тебя может какая теория получится или тотальное заблуждение. Может, религия какая, это как пойдет. Да особо-то не напрягайся, это ж только для видимости. Чтоб с другими не перепутали.
- А про бозоны как?
- А это как сам решишь. Захочешь - будут. Они тебе нужны?
- Я разобраться хотел.
- Я ж говорю - это физика, это здесь. Азбука слепых. Там все напрямую видишь, без всяких там бозонов-мезонов. А бозоны-мезоны - это свою дефективность заштопать. Там все прямо.
- А подельники твои, в смысле - спутники.
- Эти-то? Помяни мое слово: тоже сбегут. Невозвращенцы, по ним видать.
- А что им здесь?
- Как что? Сам подумай. Жизнь. Бабы там всякие c капризами, да возьми хоть твои бозоны, приключения в общем. Там-то вечность, а тут жизнь. Помрешь, похоронют по-человечески, поплачут. Что-нибудь одно, по-другому не бывает. Так что мы лучше с дефективными. Мне вот это куда потом втыкать?
Он держал в руках деревянный крест.
- В ноги, как вон там.
- Угу. А эту хрень: от товарищей?
- К кресту прилаживают. Так ведь я еще не решил.
- А какого хрена тогда вопил, полкладбища перепугал. Ты вот что. Может кому другому, а тебе эти бозоны все равно житья не дадут. Так и будешь всю жизнь мучиться, да эти ваши писать дурацкие, как их... уравнения. Я ж твоего брата знаю. Кирпичом на заборе. А напишешь, денек порадуешься - и опять ногти кусать, что там да как, да всякие парадоксы, да ни хрена не складывается. Почему у вас вообще решили, что этот пазл должен сложиться? Почему вообще решили, что это пазл? Увидеть можно, разгадать нельзя. Две тыщи лет мурыжите, могли бы и додуматься.
Усопший уже держал в руках лопату.
- Ну все, давай шевелиться. Мне ж тебя еще закапывать.
Я вздохнул и стал переодеваться.