Глава 14. ДВА ДРУГА И ГЕТ-РАЗВОД
Окончим же описывать события, на которые оказалось так богато первое осеннее воскресенье, но прежде разберёмся, куда и почему так стремительно помчался Андрей после окончания занятий днём ранее.
Он нёсся не к себе домой, а к тем самым людям, точную степень родства с которыми не могли установить ни его мать, ни он сам в своём утреннем разговоре с Наташей. Правильнее было бы сказать не «к тем самым людям», а «по направлению к квартире тех самых людей». Ни люди, ни их дела, ни квартира Андрея не интересовали: в последней ему нужна была только постель, а из домочадцев — только самый младший обитатель, в чьи губы он и впился поцелуем, едва переступив порог.
— Салют! Ты прям из школы?
— Да, неохота было домой забегать — только время даром терять. Твои на работе до шести?
— Как обычно. Ну, что первый день?
— Прекрасно. Чёрт побери, не кидай меня на стол: слишком жёстко. А у тебя?
Смеясь и обнимая друг друга, они сползли со стола.
— Тоже всё в порядке. Есть будешь?
— Давай. Подкрепимся немного перед трудами праведными. Сам тоже голодный?
— Точно. Обмазка йогуртами на десерт?
— Именно. Ты помнишь, на что были похожи простыни в последний раз?
Они снова захохотали.
Итак, добавим к Андрею отдыхавшего с ним летом на лоне природы и бегло обрисуем Сергея, стараниями которого были окончательно повержены все Викины завоевания. Крупные чёрные локоны, сзади прикрывающие шею до половины, являли полную гармонию с глазами, настолько тёмными, что разобраться в том, что они всё-таки карие, а не чёрные, можно было только оказавшись в нескольких сантиметрах от миловидного белокожего личика, лёгкий загар с которого за полторы-две недели, проведённые в городе, совершенно исчез. В красоте Сергея было немного более зрелости, чем в привлекательности его многоюродного брата, но они оба были закрыты для первых компромиссов и конформизма, вечно сопутствующих возмужанию. Юность стояла на пороге, но ещё не вошла в их души и не пустила в них ядовитых корней помыслов о выгодных браках, идей приспособленчества и мыслей о преуспеянии. Не заточённые в деревенскую идиллию, а, наоборот, раскрепощённые ею, поначалу они были застигнуты врасплох невозможностью реализации того, чего естественно требовала от их тел природа. Поймав друг друга на обычных грешках практически единовременно, они решили объединить свои усилия и бросились друг другу в объятия — сперва из озорства.
Но время шло, и каждый виток спирали выводил их на открытия, в коих безвозвратно потонули и до этого слабые вздохи о виках, катях, лидочках и прочих представительницах прекрасного пола. Они не распылялись на телевизор и танцульки, не травились интернетом, смрадом автотрасс и чадом заводов, не забивали мозги формулами, реакциями и деепричастными оборотами — они ели, пили, иногда махали граблями и постоянно любили друг друга. Без признаний и объяснений, без обещаний и клятв: у них просто не было для этого времени, более того: им и в голову не приходило размышлять и впихивать в радость и счастье подобие контрактов и договорённостей. Бездумно, ничего не зная друг о друге, встретившись до этого лета всего лишь два-три раза на расширенных праздничных семейных мероприятиях, они шли в полном согласии с натурой — свободно и легко. Они даже не уясняли, что полюбили, до тех пор, пока, вернувшись в город и проведя вечер-другой вдали друг от друга, не обнаружили, что не могут жить без продолжения. И продолжение тянулось в осень и ложилось двумя мальчишескими, ещё не вполне развитыми фигурами на то ложе, которое оказывалось наиболее близким к ним и укрытым от постороннего взгляда. То, что для Марио составляло предмет столь страстного желания, источник сомнений и мучений, впавший в конце концов в омут рухнувшего, несбывшегося, то, что он долгие месяцы вынашивал в своей душе, не смея не то что признаться — намекнуть, то, что для него, выросшего вместе с Филиппом, тянуло за собой тяжёлую цепь условностей, ограничений и неясности, они брали, воспользовавшись милостью всевышнего, беззаботно и смеясь.
— У нас факультатив организовывают по литературе, — выкладывал новости Сергей. — Говорят, дико умного мужика пришлют. Кандидата или там доктора…
— А почему не из ваших?
— Да сейчас по стране эта кампания идёт… ну, особое внимание к духовным ценностям и так далее. Естественно, и русский, и литература к ним относятся — в этих рамках и возьмут кого-то со стороны. Дважды в неделю по часу-полтора. Хочешь послушать — приходи, вход свободный: что-то типа общественных лекций.
— А ты что решил?
— А что — послушаю. Может, интересно и с сочинениями поможет.
— Точно, это мысль.
— А что у вас?
— Серенько: никаких факультативов не планируется. У меня только и делов на ближайший уикенд, что официальный развод со своей экс. Помнишь, я тебе говорил: такая вся из себя, одержима манией величия.
— А если потом она будет устраивать тебе разные злы?
— Вряд ли: она в основном девчонок третирует и сплетничает со своей подружкой.
На следующий день, подойдя к порогу Викиной квартиры, Андрей сильно удивился, увидев диву в знаменитом платье, которое стоило ей многих громких концертов и долгих препирательств с родичами. То, что не покрывалось платьем, было обуто в туфельки, заметно подмазано и увешано дорогими и не очень побрякушками.
— Здоро;во! Что это за крокодил поселился под вашими окнами?
— Ты о чём?
— Классная тачка: я раньше «Бентли» только по телеку видел. Ну, может, ещё в Москве пару раз…
— Так у него и «Бентли»! Круто!
— Это у кого?
Вика смерила Андрея снисходительным взглядом.
— У одного молодого и, кстати, очень симпатичного капиталиста, проводящего сейчас с моим папашкой деловое заседание в кабинете. — И Вика кивнула на дверь, которую, к отцовскому спокойствию и своей чести, не открывала уже долгую неделю.
— А сама чего разоделась? — Во взоре Андрея, просто одетого в скромную рубашку, было столько же критики, сколько снисходительности в предшествовавшем Викином.
— Хочу проверить, испытывает ли он такую же потребность в романтических отношениях с очаровательными девушками, как и в делах с мужчинами средних лет.
— Ну и фразочка! Сказала бы просто, что хочешь заарканить.
— Не исключено, хотя я его ещё не рассмотрела внимательно: займусь, если не пойдёт в отбраковку.
— Ты бы свои слова отслеживала: сама же сказала минуту назад, что молодой и очень симпатичный…
— Да, но у меня целый комплекс требований… Проходи, нечего стоять, как на вокзале. — И Вика, очень довольная тем, что удалось вывернуться, направилась в свою комнату. На родной территории её понесло: — Я совсем случайно о нём узнала! Зашла к пахану за бабками, а он завален чертежами…
— Кто — капиталист?
— Да не капиталист, а пахан! — И Вика пустилась в пространное повествование о внешности, бизнесе, проектах и сайте предполагаемой жертвы.
Взгляд Андрея становился всё насмешливее и насмешливее, пока он откровенно не расхохотался:
— По-моему, ты меня перепутала с Лариской. Я собирался говорить о других делах, а не слушать девчачьи сплетни.
— Другим делам хватит и одного предложения, а время, оставшееся до ужина, пропорционально величине замыслов предмета моего интереса.
Вика не теряла своего обычного хладнокровия и, навострив уши, внимательно прислушивалась, не стукнет ли кабинетная дверь. Её расчёт был прост: вывести Андрея пред сиятельные очи капиталиста и, обойдясь с ним пренебрежительно, дать понять колбаснику, каким ценным трофеем является Викино сердце, раз оно так безразлично относится к молоденьким красавчикам; последующими же намёками за ужином его, уже заинтересованного, заинтриговать и запутать окончательно. Конечно, ей жалко Андрея, но, с другой стороны, не может же она из одного сострадания говорить «да» каждому претенденту… Разумеется, молодость имеет свои неоспоримые преимущества, но ей, постоянно вращающейся в юном кругу, уже надоело и определённо позитивное, к тому же любую женщину вполне естественно иногда тянет к зрелому человеку, в котором она находит и ум, и опору, и опытное обращение… Долго ли это будет продолжаться, она не знает… И далее в том же духе. Всё это водрузится на её, Вики, умопомрачительной красоте. Пленённый и очарованный ею, колбасник попытается разобраться в хитросплетениях Викиных сердца и ума, будет думать о ней ежеминутно и втрескается по уши. Андрей был явно красивее бизнесмена и моложе его на двадцать лет — эту разницу должен был оплатить всегда открытый кошелёк. Открытый, бесспорно, не только для флаконов и букетов.
— У нас дома ужинают раньше, поскольку чужих не дожидаются. Я под ваши порядки подстраиваться не намерен и без предисловий объявляю, что…
— Я с тобой больше не собираюсь встречаться! — заорала Вика, теряя самообладание, только чтобы первой выпалить последние слова.
— Класс! Тебе бы телепатией заниматься: угадала слово в слово.
— Я тебе за мороженое с дискотеками не задолжала?
— Нисколечко. Мы люди небогатые, но на мороженое с танцульками у меня хватит надолго.
— Слава богу! Представляю ту мымру, с которой ты нынче кантуешься.
— Ну вот, я тебя чуть в профессионалы-телепаты не произвёл, а ты так пролетела!
— Извините, я хотела сказать — уродину. Наверное, Картошка и то краше.
— Снова дикий пролёт. Ты не угадываешь, твоё везение кончилось. Смотри, не облажайся с капиталистом. Это не он там вылез из кабинета на свет божий?
За прикрытой дверью в Викину комнату действительно послышался стук другой — кабинетной — открывающейся двери. Вика ойкнула, взлетела с кресла, одёрнула платье, кинула в зеркало надменный взгляд и вышла на бой. Андрей отправился следом.
У входа в столовую Валентина Львовна церемонно-сдержанно приглашала бизнесмена отужинать; отец на заднем плане говорил с кем-то по телефону. Вика царственно поплыла навстречу, поздравив себя с тем, что колбасник в натуральном выражении выглядел так же симпатично, как и на фотографиях в интернете: мягкие чёрные чуть вьющиеся волосы, мягкие же крупные черты лица, нежные карие глаза под красивым изломом чёрных бровей, и красиво очерченные, и красиво вырезанные чувственные губы — всё это весьма выгодно было представлено на белой коже, и только фигура — стройная, подтянутая, облачённая в строгий чёрный костюм — немного диссонировала с выражением, казалось, навеки поселившемся на лице: то была странная смесь добродушия, нежности, пофигизма и снисходительности. К тому же капиталист оказался на полголовы выше Андрея, и Вика решила вечерком, когда все разойдутся, придумать парочку колкостей, которыми завтра же уничтожит своего неверного дружка, а пока…
Валентина Львовна оглянулась.
— Моя дочь. Вика, твой отец долгое время будет сотрудничать с этим человеком…
Колбасник повернул голову, Вика замерла. Сейчас последует восхищённый взгляд, затем придёт черёд удивлённо-счастливой улыбки человека, не ожидавшей встретить такое чудо, а закончится всё проникновенным явно затягивающимся рукопожатием. Взор, зачарованность и жест были явлены: капиталист лениво скользнул глазами по Вике, а после, увидев Андрея, даже ступил вперёд и замер, не в силах произнести ни слова. Прошло некоторое время, прежде чем он приглушённо и хрипловато спросил:
— Это ваш сын?
— Нет, это Андрей, Викин одноклассник.
— Я могу надеяться, что сегодня он тоже ужинает с вами? — Тут бизнесмен наконец оторвался взглядом от Андрея, выпустил его руку, которую долго и нежно жал, и посмотрел на Валентину Львовну: — А то мне одному немного неудобно нарушать семейное спокойствие…
Немного удивлённая Валентина Львовна всё же быстро сориентировалась, поймав за спиной колбасника утвердительный кивок мужа.
— Ну конечно. Я не обременена работой и вечно зазываю товарищей дочери то на чаепитие, то на обед. Если я до сих пор не пригласила Андрея, то лишь потому, что не была осведомлена о его приходе. А, Андрюша? Оставайся, ещё не поздно.
— Я довезу. С доставкой на дом никаких проблем. — Капиталист смотрел на парня чуть ли не с мольбой во взоре и даже приподнял разведённые руки ладонями наружу, как бы гарантируя эту самую «доставку».
— Вообще-то я дома собирался ужинать, — Андрей перевёл взгляд с Валентины Львовны на свою жертву, — но если вы любите всегда возмущать спокойствие сообща…
— Только в исключительных случаях.
— …Тогда я присоединюсь к вам в смысле включения плотоядных инстинктов… если на ужин подадут мясо. Кстати, Вика так долго и с таким восхищением говорила о вас, а имя упомянула только в самом начале разговора, так что в потоке её комплиментов я его просто-напросто забыл.
— Тарханов. Саша Тарханов. Меня кличут по-разному: Алексом, Сашей, Шурочкой, Тариком — выбирай любое.
— Я остановлюсь на Саше. Вы тоже можете называть меня, как больше понравится: Андреем, Андрюхой, Рюшкой, Эндиком…
Вика была готова броситься на Андрея и расцарапать ему физиономию. Четверть часа назад она была уверена, что капиталист будет сражён наповал её красотой, будет только на неё и смотреть, только её благосклонности и добиваться. Она пожертвовала ради него Андреем: разве она вела бы себя так легкомысленно, разве она не попыталась бы удержать своего парня, разве она отпустила бы его так просто, если бы не надеялась на другого? А теперь этот самый Андрей, ею отвергнутый, нисколечко от этого не страдает, мало того: заигрывает с Сашей и всячески поощряет его ухаживания; она же даже не может понять, чего он хочет — просто пофлиртовать или… Хорошо ещё, что она никого из девчонок не посвящала в свои замыслы, которые так позорно провалились! И тут Вику пробрала дрожь: да Андрей же сам об этом завтра раззвонит по всей школе и приврёт с три короба для красочности, выставив её в самом неприглядном свете! Она станет в глазах всех такой же серой неудачницей, как Картошка, и это после того, как заправляла всеми старшими классами! А этот павлин всё распускает свой хвост, подкладывает мерзкому Андрюхе самые вкусные кусочки, постоянно к нему как бы невзначай прикасается, нашёптывает разные пошлости и, наверное, подпихивает под столом ногой! А Андрюха и рад отвечать, кокетничать, перепихиваться и лопать ему вовсе не предназначавшееся! Вика кидала жалобные взгляды то на отца, то на мать, мысленно моля их как-то положить конец такому нахальному проеданию своего наследства и такому дерзкому пренебрежению к своей красоте, но родителями владели иные думы.
Валерий Петрович соображал, что ещё можно предложить Тарханову в смысле расширения производства и не слишком ли много доходов тратит капиталист на свои прихоти: ведь от размеров его свободного капитала, хоть и косвенно, но зависит благосостояние самого Валерия Петровича, а Саша, бесспорно, может стать одним из самых жирных клиентов. Помыслы Вики об обручении всякого рода с чьим-нибудь банковским счётом он считал блажью и пустой фантазией: ну как в голову зрелому, пресыщенному, много повидавшему человеку придёт идея серьёзно увлечься какой-то смазливой девицей, когда интернет, телевизор, печать и тротуары и так до отказа забиты голыми задами всех размеров и цветов? Нет ничего удивительного в том, что на середине четвёртого десятка кобелизм просыпается по отношению к этому красивому узкобёдрому мальчишке.
Мысли о красивом узкобёдром мальчишке посещали и Валентину Львовну, правда, в несколько ином аспекте. Если у Андрея с Викой всё кончено, и он так легко идёт на сближение, обнаруживая и беспринципность в ориентации, и безразличие к общественному мнению, и отсутствие моральных норм, то, стало быть, можно будет попробовать… Он, конечно, слишком молод и в настоящий момент клюёт на чужую удочку, но всё течёт, всё меняется. Пройдёт совсем немного времени — и… Зря Вика сидит с такой кислой физиономией. Года через два выйдет замуж с меньшими претензиями, потихоньку накопит состояньице, а там пусть покупает себе что угодно: безделушки, тряпки, мальчишек, мужиков. Жаль, что бизнесмен оказался геем, но что поделаешь: говорят, каждый шестой нынче гомосексуален.
Тарханов продолжал обхаживать Андрея, только иногда ради приличия обмениваясь с остальными короткими малозначащими репликами и снова возвращаясь к своим ухаживаниям. Ему уже надо было всё и сегодня. Вика давно переделала Рюшку в Хрюшку, Сашку в Какашку и ждала, когда же они оба уберутся и она наконец сможет разразиться потоком уничижительных фраз по поводу всеобщей развращённости. И родичам достанется за их невозмутимость и безразличие: заслужили.
Андрей начал флиртовать с капиталистом из озорства, из желания насолить Вике и из интереса попробовать, насколько сильнодействующими окажутся его чары, но после того, как он позабавился, навредничал и понял, сколь востребован, надо было что-то решать. Скоро он окажется с Сашей наедине, и все двусмысленности станут однозначными. Андрею нравился этот мужчина, Андрею льстило его восхищение, Андрей был доволен тем, что, сам того не ведая, капиталист подыграл ему, не уделив Вике никакого внимания, но, сядь Андрей в его машину, выйти от Саши можно будет лишь через несколько часов — из его дома, а у Андрея ещё оставался Сергей. Они, конечно, ничего друг другу не обещали; измена же, оказываясь незапланированной, случайной, не таила в себе гнусности и предательства, а, наоборот, подсвечивалась прелестью неожиданности, лёгкой греховности и дополнительного удовольствия. «Конечно, да, — решил Андрей, — это отход только на одну ночь». Ничего серьёзного ему в голову не приходило.
Прощание оказалось полуофициальным-полудружеским. Не обременённый ни излишней благопристойностью, ни её видимостью, Саша подождал на минуту замешкавшегося Андрея и вышел вместе с ним, отказавшись от проводов.
— Вообще-то час не полночный, и мне до дома недалеко.
— Тем более нет причин спешить. Предложи свою программу. Бар, клуб, чашка кофе в тихой обстановке…
— Скорее, последнее: к шумной ночной жизни меня не тянет. Если кофе горячий…
— Очень. Если будет жарко…
— Я разденусь.
Поцеловались они до того, как тронулись с места.
«Красота!» — думал Андрей, удивляясь, как всего полгода назад мог обхаживать целую неделю какую-то Вику…
— Чуть не забыл: мне же предкам надо позвонить, предупредить, что задержусь на пару часов. — Оторвавшись от тёплой щеки, он полез в карман за мобильником.
— Почему только на пару? — Саша держал руку на шее Андрея, купая пальцы в его волосах. — Оставайся до утра.
«До утра» Андрея немного озадачило.
— До утра? Аа… Подождите, надо набрехать что-то поубедительнее. Мама, я немного задержусь… У нас тут тесная компашка собирается… Я не знаю, на сколько именно… Не могу даже приблизительно… У нас куча дел… Ну, удовольствий… Да никаких девчонок: чисто мужской коллектив… Нет, не с Сергеем… Конечно, перезвоню… Да какие уроки, когда один день только прошёл… Нет, не просплю… Мы, может, здесь и не уляжемся… Долго объяснять, потом расскажу… Ну, не приставай, мне некогда… Что я, маленький, что ли?.. Мобилку на будильник и поставлю… Да не забуду… Ну пока… Я же говорю, что некогда: ждут меня… Пока, пока.
— Что, отпустили?
— Да, но с треском. Проборка завтра всё-таки будет. Что вы улыбаетесь?
— Вспомнил отрочество и родительские нотации. Иногда школа действительно была чертовски нудным делом.
— По мне так часто.
Саша снова привлёк Андрея к себе.
— Так мы никогда не поедем.
— А это опасно: в Викиной хате пара окон выходит на эту сторону, она и прожжёт машину огнём своей ревности.
— Что-то в этом роде читал у Стивена Кинга. А Вика — твоя девушка?
— Экс: у меня с нею с мая ничего нет. Мне больше пришлись по душе однополые радости. Что же касается Вики, так у неё для злости двойное обоснование: она и вас собиралась охмурить, и меня развернуть обратно.
— Мы так и сделали, только убрали промежуточное звено.
…А в это время Вика на самом деле свесилась из окна отцова кабинета, буравя глазами машину, которая долго не трогалась с места после того, как Саша с Андреем в неё погрузились. Негодованию Вики не было границ, она возмущалась без передышки:
— Ты только посмотри: ещё не поехали! Ублюдки, подонки, извращенцы поганые. Небось, зажимаются в своём «Бентли». Хороша парочка, ничего не скажешь. Мерзейший старикашка и испорченный сопляк. И зачем только я его сегодня пригласила! Надо было просто запереть в своей комнате, и всё бы пошло как по маслу. Откуда я знала, что этот чёртов Сашка гоняется за мальчишками? Импотент, наверное, — вот и ищет пикантности, чтобы возбудиться. Скотина. Сколько, интересно, он ему сегодня отсыплет? А Хрюшка тоже… Шестнадцать лет — и в карьеру проститутки. В канаве им только трахаться, а не в «Бентли»! И почему на свете такая несправедливость?
Валерию Петровичу, мирно попыхивающему сигарой и размышляющему о возможных комбинациях, злобная болтовня Вики мешала думать, и тут, как назло, дочь устала гневаться безадресно и начала призывать отца в свидетели:
— Вот, папа, я тебе просто удивляюсь. Сидишь и спокойно куришь, как будто ничего и не случилось, и дела тебе нет до того, что меня так нагло обошли и унизили! Это всё на твоих глазах, это всё в моём доме!
— С каких пор этот дом стал твоим?
— С тех, когда вы Дашке отдали целую хату в приданое. Ту, которая на Луговой, я не хочу: там всего две комнаты, а мне нужны по крайней мере четыре.
— Когда замуж соберёшься, тогда об этом и будем говорить. Пока что ты живёшь в моём доме и за мой счёт.
— Живу? Я не живу, а подвергаюсь оскорблениям. И вместо того, чтобы меня защитить, ты даже не одёрнул своего компаньона, и он тут спокойно занимался своими гадостями! Да на твоём месте я бы ему такое устроила в расчётах, чтоб пролетел сразу на пару миллионов! — И Викины глаза жадно устремились на груду чертежей и папок, загромождающих стол (Валерий Петрович любил работать по старинке и компьютером почти не пользовался). — А что, это мысль… Если бы сейчас…
Вика уже сделала один шаг по направлению к столу, когда отец, обычно невозмутимый и медлительный, забыв о сигаре, вцепился в ухо дочери железной хваткой. Та опешила настолько, что даже не сразу завизжала.
— Если ты, — шипел Валерий Петрович в упомянутое ухо, конвоируя его со всем прилагающимся в Викину комнату, — хоть пальцем посмеешь прикоснуться к чертежам и бумагам, я тебе все кости переломаю! Хочешь всю клиентуру разогнать и судебные разбирательства на меня навесить? Духу твоего чтоб не было рядом с кабинетом! И денег тебе в этом месяце не дам ни копейки!
— Да ведь сегодня только второе сентября!
— Вот и носи то, что купила в августе.
— А завтраки в школе? Там пончики такие вкусные, мы всегда с Ларкой берём и с джемом, и с заварным кремом…
Довод Вики Валерий Петрович не услышал, так как уже удалился в гостиную, решив погасить сильнейшее раздражение приличным ликёром.
«Если разобраться, конечно, глупо, — думала Вика, осторожно дотрагиваясь до горящего уха. — Это всё десятки раз контролируется, проверяется. Как я могу навредить, если ни в чём не разбираюсь, — только отцу сделаю хуже. Здесь действовать надо по-другому. Как? Исподволь. Хитрее. Лара права: пора перестать помышлять об этом детсадовском лидерстве и заняться серьёзными делами. Они оба у меня ещё попляшут. Я выхожу на тропу настоящей войны. Для неё нужны ум, деньги и, бесспорно, моя красота». — Вика подошла к зеркалу и воззрилась на своё главное оружие, немного подпорченное из-за снятого платья, растрёпанных волос, размазанной косметики и опухшего уха.