На концерте Андрея Котова, ансамбль "Сирин", задавали вопрос, а существует ли сейчас в народе духовный стих? Ответ был, что уже не существует. Но это не так. Просто формы бытования стали другие. Инструменты другие.
Духовный стих, конечно, никуда не делся. Пока есть среда, верующие люди, духовный стих будет жить.
Во времена, когда духовную литературу не печатали, возродилась традиции переписывания духовных текстов, в основном, духовной поэзии. В какой бы монастырь ни поехать в ту пору, а монастырей было как пальцев на одной руке, обязательно там столкнешься с рукописными тетрадями, с переписанными в них разными духовными произведениями. Иногда из хрестоматий по древнерусской литературе. Иногда новые апокрифы. Как, например, описание путешествия отца Тавриона в Глинскую пустынь. Переписывали и читали вслух. Однажды ко мне попал чемодан, полный коленкоровых общих тетрадей, в которых были переписаны духовные стихи. Я целый год читал эти стихи, ломал голову, каково их происхождение. Никогда я не читал так много духовной поэзии и не предполагал, что написано так много. Некоторые стихи удалось атрибутировать. Это был Пушкин, «Отцы пустынники…», потом попался Лермонтов «Молитва», потом Ломоносов и Державин с его одой «Бог». Но в основном, это были неизвестные стихи, и я думал, что их автор тот, кто переписал их в тетради. Восхищался народным талантом. Стихи в строфической литературной форме с регулярной рифмой, но наивны, просты и даже примитивны. То есть, вполне могли быть написаны неизвестной народной сказительницей. Поражало количество стихов. Явно невозможное для одного человека. Еще удивительная находка меня ожидала, когда в двух тетрадях я обнаружил переписанную тем же почерком поэму Мильтона "Обретенный и потерянный рай"!! Я полагал, что автор вдохновлялся классическими примерами и создавал на этой основе что-то свое. Времена гонений на христиан продолжались. Народное сопротивление не сдавалось. Попытка в одиночку, вопреки всему, создать всемирную Антологию духовного стиха, поэтическую энциклопедию, вызывало у меня самое горячее сочувствие. Но потом мне встретился профессионал по этому вопросу и объяснил, что все эти стихи издавались уже после революции, в государственных издательствах, а их авторы в основном баптисты и другие христианские, протестантские сектанты. Это то, что они поют на своих собраниях. Так советская власть боролась с православием. Но оказалось, что эти стихи для всех христиан годны. Они всех христиан объединяют. В одной тетради я нашел и полное объяснение этого чуда в чемодане. В ней было написано, как надо переписывать, и для чего. «Переписывай по несколько часов в день. И мирно будет на душе и грех твой изгладится».
Есть много духовных подвигов. Прежде всего, конечно, молитва, Иисусова молитва, чтение Псалтыри, Евангелия, стояние на службах, участие в таинствах. И вот, переписывание святых книг, как было в древности, тоже осталось и возобновилось, как одно из духовных деланий.
Чуть позже ко мне в руки попала еще одна тетрадь с духовными стихами и в ней с огромным удивлением, я обнаружил «Молитву» Николая Шатрова. «Помоги мне, Господи, дай силы, укрепи мой слишком слабый дух, чтобы от рожденья до могилы светоч веры в сердце не потух…» Дело в том, что Николай Шатров, поэт богемы, поэт группы Черткова, никогда не печатался. И был известен только в узком кругу. Как он попал в монастырские тетради, просто невероятно. Мой мозг буквально вскипал и не находил объяснения. Поскольку, Николай Шатров был духовным чадом отца Александра Меня, то через прихожан храма в Новой Деревне, его стихи могли попасть в монастырскую переписку. Так, наконец, решил я.
Духовный стих не умер. Но отстоит особо от современной поэзии. Нет, духовная поэзия не умерла, рукописные антологии, сборники, составляются, поезжайте в паломничество, и вы услышите дивное пение! Прошлым летом я проехал на теплоходе с паломниками от Соловков до Валаама и всю дорогу мы пели духовные стихи под сопровождение конечно не колесной лиры и не гуслей, а фортепьяно. А среди авторов, например, отец Артемий Владимиров.
Или сходите в храм Ксении Петербургской на Кузьминском кладбище, и вы услышите песню. «Ксения блаженная, помоги родная, О тебе молитву в сердце возношу. Под благословение, матушка Ксения я к твоему храму снова поспешу.»
Поспешайте.
В конце приведу несколько моих стихотворений духовной тематики.
Утреня
Как славно молиться в ночи,
Когда еще помыслы спят.
Еще и петух не кричит,
И даже Христос не распят,
А значит и мир не спасён,
А значит и радости нет
и надо молиться о том.
Как долог в России рассвет…
И не было бегства еще,
Нагорная речь впереди,
Никто же пока не прощен,
И только молитва в груди
«О, Господи, Агнец Святой,
Возьми неискупленный грех
И кровью пречистой омой,
Стань жертвой за вся и за всех».
В полуночи Бога молю,
Заутру уже на ногах
И песней встречаю зарю:
«К Тебе, Святый Боже, воззвах,
Услыши мой голос к Тебе,
Исполни молитву мою,
Я изнемогаю в борьбе,
Я душу тебе излию».
Д.С. Мережковский
«Христос воскрес!» - поют во храме,
Но грустно мне, душа молчит.
Мир залит кровью и слезами,
И этот гимн пред алтарями
Так укоризненно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш страшный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек!
И если б здесь, в блестящем храме,
«Христос воскрес!» - Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал!
1914 г.
Ответ
Вот век минул, не стал мир чище,
погряз в пороках и крови,
и Бога мир уже не ищет:
корысти жаждет, не любви.
«Христос воскрес» - поют во храме,
а сердце грустное молчит -
оно само полно грехами,
оно не свет, а мрак точит.
Когда вокруг всё так ликует,
горе не в силах вознестись,
оно тоску свою смакует
и падает всё глубже вниз.
Пади ж во прах, рассыпься в пепел:
Его Победой побеждён.
Я тёмен, лишь Воскресший светел,
«Христос воскрес!» - мы вновь поём!
Христос воскрес! Он снова с нами!
Молитвам внемлет русский Спас
и вновь не только лишь слезами,
а кровью омывает нас.
2014
Город Саров
(св. Серафим Саровский)
Есть где-то в горьковской области
(как много там городов),
но один в боевой готовности:
закрытый город Саров.
Там, в отдалённой волости,
стоит без свечей, без огней,
полон молитвенной доблести
тысячу дней и ночей.
Ноги застыли на камне,
Взывает, окаменев:
- Господи, не вмени греха мне
осуждение, ненависть, гнев.
Господи, самый скверный,
аз ничтожный твой,
лукавый, гордый, неверный, –
каялся так святой.
- Паче от похоти идольской,
темных телесных недуг,
освободи, смилуйся,
упаси на духовный луг.
Господи, сильный, правый,
это и я виноват,
что в мире силён лукавый,
что брата поносит брат.
Боже, во веки царствуй,
не умножи душевных ран,
уврачуй холопство и барство,
не посрами христиан.
И пусть вразумится всякий.
И не остави того,
Кто не отрекается паки
Имени Твоего.
Под невидимым Нижним городом
Невидимый город Саров,
Новым Навуходоносором
Брошенный в львиный ров.
Наверно цари не поняли
То, что открыто нам:
Даниила зубы не тронули,
Брошенного ко львам.
Неопалённые отроки
В огненной пели пещи:
«Не робкими, Боже, а кроткими,
Из пламени нас взыщи».
Нет, не забыт источник,
Из которого пил Серафим,
Но святой Саровский заточник
В секретный вошёл режим.
Как испить бы мне той водицы?
Для воды не бывает границ,
она может дождем пролиться…
Излечиться бы от водиц!
Есть где-то в Горьковской области
(как много там городов),
но в полной боевой готовности
единственный город –
Саров.
1983
***
В пустоте треск и грохот обмана,
Бьются палочки пульсом в виски –
Это я в обруч взят барабана,
А на сердце стальные колки.
«Не преломит надломленной трости»,
«не угасит курящийся лён»,
На ночь глядя, приду к Нему в гости…
Я был принят и усыновлен.
Он был кроток, а голос негромок,
Но решил нечестивых совет:
- Он в руках наших робок и ломок,
Со статьёй и диагнозом – бред.
Сам откроешь. Позвонят лишь только,
Скрутит руки бухой санитар,
Ставит точку без ватки иголка
И под кожу введут скипидар.
И порвется на шее цепочка,
затеряется маленький крест,
в тонком деле еще одна точка -
новобранец не столь дальних мест.
И отправится образ твой в землю,
из которой был слеплен и взят,
а подобье учитель наш вземлет
и своих не отвергнется чад.
1976
Старая изба
Изба – это тело, а бревны – суставы,
И дух там крестьянский живет.
Все чувства скрепили глухие заставы,
На помощь людей не зовет.
Вконец обветшала пустая храмина,
Покинули страсти её,
Здесь прелести мира не знают промина,
Для похотей тут не жильё.
И в щелях бесстрастно шевелятся ветры –
Пришельцы далёких миров,
И жизнь освящают зарницами светы,
Посланцы бесплотных умов.
Экстрасенс
Отца отвергали, а Сына
Отправили на небеса.
Левиафанова сила
Творит на земле «чудеса».
Предали забвению имя,
Но ты и для них воскресал,
Не жаждал разделаться с ними,
А малый остаток спасал.
Стреляли в подвалах монахов,
Вершились без «дела» суды.
Свинец заметает с размахом
Свидетелей Божьих следы.
Потом чтобы рев стадионов
Приветствовал гибель свою
И разум заснул миллионов,
Согревших у сердца змею.
Господь мой, спаси мою душу,
Измучь, умертви мою плоть,
Я чёрные чары разрушу
Дай взгляд мне его побороть.
И взял я Заветную Книгу,
И в ней прочитал твой ответ
Не дал меня рабскому игу,
И твой озарил меня свет.
19 ноября 1989 года, после телевизионного сеанса А.М. Кашпировского, Библия открылась на этой странице: «И отвечал Господь Иову из бури и сказал: Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его? ... Кто же устоит перед Моим лицем?» (Иов. 40.1, 41.1)
Святые княжны
Кн. Е. Голицыной
Хорошо быть в России княжною!
Будет ей восхищаться поэт,
А она, не считаясь ханжою,
Лишь французу откроет секрет.
А потом в Магадан её вышлют,
Или просто посадят в тюрьму
Постригут. За глаза дадут «вышку»,
Иль повесят на плечи суму.
На плечах, что поэта бесили,
Она вынесет всё, до конца,
А когда вновь очнётся Россия,
Назовут её: «Мученица!»
Ефросинья из Полоцка, Анна
Свято-Кашинская, из княжон
Ольга Киевская: «Осанна!»
Воспоём этим лучшим из жён.
Архангел Михаил
Михаил (древне-евр.) – Никто, как Бог
Полков небесных воевода,
архистратиг бесплотных сил,
царит в зените небосвода
святой архангел Михаил.
Престолы, власти и начала:
всего чинов небесных – семь;
свята от серафимов слава,
свята от херувимов – сень.
Когда, грозя, восстал Денница,
никто ответствовать не мог,
но меч сверкнул светлей зарницы,
как гром слова: «Никто, как Бог!»
И с неба пал гордец бесславный,
все семь кругов поколебав,
с тех пор он просто бес, но главный,
гордится этим, даже пав;
но держат слов его оковы:
«Никто, как Бог! Никто, как Бог!»
Слова архангела суровы,
и приговор его суров,
и для врагов ужасно имя,
гремит везде: «Никто, как Бог!»
Пылает бездна иссинь-синя,
сигают черти стаей блох…
А нас, возвышенным тем словом
хранит архангел Михаил
под невещественным покровом
над нами распростёртых крыл.
19 сент. Чудо Архангела Михаила
Сереже в день Сергия Радонежского
18 июля
Иди христовыми ногами
По заповедям, по десьти,
Бери Христовыми руками,
Весь мир тебе в них унести.
Целуй Христовыми устами.
Печать Христа запечатлей.
Смотри Христовыми глазами
И людям «теплоту» разлей.
Будь правым путь и помышленья
Чисты. Вот без изъяна весь.
Христос воскрес в день причащенья
И ты несешь об этом весть.
Плащаница
На плащанице образ твой
Сегодня в церкви был явлен.
На полотне запечатлен
Не отблеск нимба золотой,
И не елея мягкий лоск,
И не улыбки бледный след,
И не прощальный твой завет,
И не свечной оплывший воск,
А просто пот, а просто гарь,
А только кровь господних мук,
И отпечатки грязных рук,
И скорбь, и вечная печаль:
Когда «повис на древе сем»,
В ребро копьем был прободен,
И умер, тайно погребен,
Тогда тот плат лежал на нем.
Гроза
Илья-пророк, 2 августа
Взволнованный и окрыленный,
Превознесённый, нет, - превознесенный.
Пусть прозвучит старинное здесь «е».
О, вихрь превыспренний,
Милоть, и огнь мгновенный,
Все это путь во Царствие Твое.
Без плода ум оставлю ваш надменный.
Как объяснить гром вдохновенных языков?
Пусть гибнет все, плотяно что и тленно,
Что так бескрыло, и боится громких слов.
Взрыв церкви
Я слыхал отзвук отгремевших гроз.
Из дрогнувших деревушек,
Словно птенцы из гнезд
Вываливались церквушки,
Невестушки ждет вас Христос.
И взлетали в огне, будто к цели,
Не рассыпались, падали целы,
Спаянные не цементом,
Целомудрием, чистотой,
Воскресению монументы
На желтке и воде святой.
Не дождавшиеся жениха
Мученицы сталинских выжиг,
Не признававших греха
Кроме партийных интрижек.
И за осыпавшейся штукатуркой,
Открывались, солнца ясней,
Конвоирам, зэкам, придуркам,
Видения Судных Дней.
Чужой праздник
«И видел я, что одна из голов как бы смертельно была ранена; но эта смертельная рана исцелела. И дивилась вся земля…и поклонилась зверю... и даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно»
Апокалипсис 13. 3-5.
Несут кумиров страшные иконы
И кланяются мертвой голове,
И строятся на площади в колонны,
И гул «ура» несется по стране.
И крепнет рев «да здравствует» и «славы».
Вот оживет гнилая голова,
И языком картавым и лукавым
Заговорит надменные слова.
Свершится откровенье Иоанна
(О, Господи, дай чаши сей не пить.)
Твердят о лжепророке неустанно,
Что жил он, жив и будет вечно жить.
Тот квартерон вражды глухой мессия.
Не с плотью он, а с Богом воевал
И думал, что за ним пойдет Россия,
И в ненависти он её топтал.
Как праздно, как непразднично на сердце,
Пустуют церкви в окаянны дни.
На улицы выходят иноверцы
И жаждут развлечения они.
1 мая 1975 г. (Квартерон – в нем четыре крови)
Отрывок воспоминания…
…И брызжа слюной, как из шприца,
Кричал психиатр на меня:
«Тебя мы отучим молиться!»
Допрашивал, в чём-то виня.
Но я им не выдал и малость,
А я предпочел в сторожа,
И сердце не раз моё сжалось,
Ломалось, как крылья стрижа.
Отняли мой крестик, иконку
(с крестом на Голгофу нельзя?)
И дали кровать, а не шконку.
Тюрьмою мне стала крыза.
И веру лечили, как приступ,
Диагноз – христианин,
Теряю сознание… Быстро
Подействовал аминазин...
1979 г.
Эпитафия
Нине Николаевне Редько (1951 - 2000)
Господь, даруй покой в святых селеньях Нине!
Мы иногда встречаем счастье, как беду.
В путь всей земли она идет отныне,
Честна кончина и в 2000-м году.
Привычно оставаться в этой жизни,
И горько к лучшей жизни провожать,
И с чувством превосходства править тризны,
Честнее будет всё же умирать.
Когда б поджилки не тряслись от страха,
Костлявой заглянул бы я в лицо,
И душу бы легко оттряс от праха,
И проводил бы Нину
на крыльцо.
26 сент. 2000 г.
Дуб
Наверно теперь удивятся иные,
что некогда в центре Москвы
привольно стояли дубы вековые
в раскидистой сени листвы.
По скверам, бульварам зелёное племя
на смену пришло молодцам,
и трудно узнать в них то древнее семя,
но есть в них подобье отцам.
А кой-где покуда кряхтят ветераны,
Шумит, не сдаётся сыр-бор,
и чёрные дупла зияют, как раны,
и редок кудрявый убор.
Хожу по Москве, по Тверскому – исправно,
ведь здесь мне особенно люб,
стоит богатырский пра-правнук державно,
знакомый черешчатый дуб.
Он всех удивляет спокойною мощью,
(тот ствол не в единый обхват),
и дремлют веками древесные толщи –
вот богатырям древним брат!
Возможно близнец, или попросту – тёзка
тогда подвернулся Илье
и, вырванный с корнем, прошёлся он хлёстко
и гибель принёс татарве.
Был жёлудь посажен рукою Петровой,
он рос вместе с ростом страны,
и был у России воспитанник новый –
росток невеликой длины.
Он видел – горела Москва под французом,
Был в пламени самом юнец,
Но сгинули шеры с награбленным грузом
и ждал их бесславный конец.
Стоял он зимою, летами уж полный,
с заката восстали на ны,
и чёрной метели фашистские волны
разбились в подножьи Москвы.
Тот кряжистый воин на главной границе,
стоит на последнем кольце,
зелёной кольчугой жизнь наша хранится
в иголке, в шкатулке, в яйце.
Пусть новую гибель сулят вражьи вои
напружены кольца годов,
вплоть до сердцевины все слиты с тобою,
в них сила не знавшая ков.
И шумный бульвар хоть становится тесен,
машин беспокоят рои,
не точит жучок, не приблизится плесень,
пока не срубили свои.
Не скальтесь напрасно зубастые пилы,
пусть нечисть ведёт легион
и всех архитекторов двигнутся силы
с проектом, кошмарным, как сон,
всё ж сердце спокойно,
покуда святыни не попраны в сердце Москвы,
горят куполами они золотыми
в раскидистой тени листвы.
Рассвет
Бродят сумерки, плутают,
слуги света не спешат,
приближаясь полутают,
совершается обряд.
Час единственный, блаженный, -
без насилия, борьбы,
мрак редеет постепенно…
света нет, но нет и тьмы.
Примиренье. Равновесье.
Гармоничный переход
из ночного мракобесья
в ослепительный восход.
В свете матовом рассвета
тень ушла от смутных тел,
нет контрастов. В свете этом
все похожи, всякий – бел.
Суток малое мгновенье –
утро, я в тебе живу.
Вижу светопреставленье
не во сне, а наяву
Толкучка в Измайлове
- Почем Матушка, почем Пречистая?
- 50 баксов
- Дорого…
- Так 16-й век….
(из разговоров)
Не ставьте иконы в грязь,
Даже если другого нет места…
Наша матушка вновь дождалась,
Опять она будто невеста.
И густо идут «женихи» -
В зеленых бумажках вся сила.
В лицо они тычут грехи,
А тянут исподнее стула.
И к скважинам льнут и к губам,
Трясут её тучные недра –
Наружу богатство и срам,
Торгуют бесстыдно и щедро.
Довольны её продавцы,
Они угрызений не знают.
- Спасибо лихие купцы,
хоть что-то ещё покупают!
В ходу и худой самовар
И ценятся черные доски,
Да некуда ставить товар,
Всё свалено, словно обноски.
И снова Россию принять
Готово бесплатно лишь небо.
Не шире небес её стать
Да это не тризна, а треба!
И снова последний наряд
Ей дарят осенние листья,
Дорожки далёко пестрят
К зиме будет бело и чисто.
19 окт. 1993 г.
Осень
Я прихожу к тебе как грусть,
Дождём налившийся в дрезину.
Я прихожу к тебе как груздь,
Не поместившийся в корзину.
Я прихожу и хмур, и груб,
Так волокут колун к колоде,
Как обмельчавший русский рубль,
Щенком утопленный в колодце.
Я прихожу листвой к земле,
И дождь почесывает спину,
И шепчет о всемирном зле.
Меня сметают, да не скинут!
Я прихожу как дым в костер:
Огню и хворосту не нужен,
Но кто-то сел, глаза потер,
Смешные слезы льются дружно.
1992 г.
Деревенский дождь
(Самсон-водолей или сеногной)
Тучка первая сквозь солнце накрапывает,
На дорогах дождик пыль помолачивает,
В поле травушку шелкову помолаживает,
В огороде он картошку помачивает,
В небе радугу лучисту налаживает.
Дождь похаживал по падям, по заимочкам,
По опушкам, по лужкам, по низиночкам
Помитусил по дорожкам, по тропиночкам…
С водосточною трубой поговаривал,
Понабаил пустяков с ней три короба,
Воду лили кум с кумою то здорово.
На крылечко. В коридор позаглядывал,
Свои мокрые следочки понатаптывал,
И по крынкам на заборе названивал,
Там речушку крупной каплей огорошивал,
Веси дымкою седой позавешивал.
Заглянул и на чердак дробкой каплею,
Эх, поблазнился простак мокрой паклею.
И попрыгал по венцам, да по венчикам,
Зашипел в трубе печной, ближе к вечеру.
Ополчается небесное воинство,
С пополудни затемнелось и до ночи,
У воды той есть святые достоинства,
От дождя мы не беды ждем, а помочи…
Сторож Макар
(«Ныне отпущаеши…»)
Ныне отпущаеши Владыко раба своего по глаголу Твоему с миром
Яко видеста очи мои спасение Твое, еже уготовал еси пред лицем всех людей
Свет, во откровение языков и славу людей твоих Израиля.
Молитва Симеона - Богоприимца
Песня
- Сторожку, и мысль приходит здравая:
Не грешно немножечко соснуть.
Ноги, позвоночник, голова моя
Просят: «Может можно отдохнуть?»
Я в сомненьи, так сказать, лирическом…
У спины моей застыл костяк.
Чай остыл, печь греет символически…
Ей-то, электрической. Пустяк.
Свет в бытовке – лампа киловатная,
Библия раскрыта на столе.
Голова тяжелая и ватная,
Мыслей нет, не спать же на игле!
Вот чихаю….. и не удивительно –
Всем чихать на нас, на сторожей.
Вот и тело длительно, медлительно,
На скамейке тянется уже.
А вчерась у нас прошло собрание
И на нем читался циркуляр –
Пятилетки срочное задание
Выполнять мешает дед Макар.
Ходит в церковь хрыч тот несознательный
И тому же учит молодых.
КГБ шептало настоятельно
И слова те били мне под дых.
Прекрати немедля агитацию,
Не халтурят больше маляры.
Брак наш не проходит апробацию,
И не глушат водку столяры.
Бригадиры тормозят строительство –
Не возводят по начальству дач.
Ну, скажите, разве не вредительство?
Ни крадут, ни тащат, и хоть плачь.
Двадцать лет ты исправлялся в лагере,
КаэР (возглавлял троцкистский блок!)
И опять в антисоветском заговоре
И опять, кажись, не одинок.
Список передали нам из офиса,
Уловил вас чуткий микрофон.
Имена Иакова, Иосифа,
Яхве и Давиду бил поклон.
Пел во славу ты людей Израиля,
Признавайся, сам что ль скрытый жид?
Так на деда в кабинетах лаяли,
На скамье распят он и молчит.
Почему свирепствуют губители
Знал Макар – ходил он в исполком
И хотел открыть для местных жителей
Церковь, где молились испокон.
И двадцатка подписалась верящих
В православный праведный завет,
Но упрям кагал законом вертящих,
Снова ждать Макару двадцать лет.
На скамье дождался приговора он,
Отсидел потом свои года,
Ноги протянул теперь до скорого,
Наконец-то правого суда.
Не проснётся утром деда старенький .
Петр не спросит: «Ты откуда брат?»
Он увидит, что дырявы валенки
И с заплатой худенький бушлат.
Из России, сразу догадается
И мытарств не будет учинять,
Рай мученьям светлым открывается
Осенила деда благодать.
- Реабилитируй мя, апостоле!
Я за культ страдалец – брякнет он.
И апостол тут ударит по столу
И проколет сахарный талон.
Ты не путай (деда бьёт испарина)
Этих культов разны вывихи.
За Христа страдал ты и за Сталина,
Ныне отпущаеши грехи
Помяни своих людей Заступница,
Как спасти нас знает лишь Отец
«Всех скорбящих радость», «Троеручица»,
«Мати умягченье злых сердец».
Упокой Макара Богородица,
Ласкова, Пречистая с ним будь.
Теплою молитвою помолится
За него в России кто-нибудь.
Последний житель деревни
Мне дедушка старенький сказывал
Как в детстве он голодал
И помнить об этом наказывал
И я ему пообещал.
- Помню, едали мы хлебушек,
Не хлебушек был, а беда,
Сжевали зимой все последышки,
Три четверти в них – лебеда
Замесишь мучицу дрянную,
Чернуху ржаную спекёшь,
Наполовину овсяную,
Хошь не хошь, а заржёшь.
И мякину мешали с полбою,
Не хлеб, а название одно,
И то ели мерой не полною,
что завтра то есть суждено?
По лавкам лежим, и кончаемся.
Добрались до семенных,
Кое-как до весны и промаемся,
А кого-то и нету в живых…
Но помещик не знается с горем,
Собрал недоимки с крестьян,
Задешево продал за морем,
Доволен, весел, румян,
А помещику мало заботы,
Что крестьян он своих разорил
И безделку голландской работы
Ценой дорогою купил.
Мне старенький дедушка сказывал,
Житель вымерших деревень…
А я любопытство выказывал,
Чтобы тень не нашла на плетень.
- Корой да горохом и выжили,
А вскоре помещик убёг,
Потом из нас силушку выжали,
Ссылали в Сибирь, на Восток,
Всех дельных, да крепких, смекалистых,
Кто знал сроки сеять и жать
И больше мы не видали их
Живы ль, нет, ничего не слыхать.
Был и сам он когда-то хозяином,
Но остаться пришлось без сапог,
Твердое дали задание:
Всё хозяйство пошло в продналог.
- Присылали потом председателей,
Кто работы крестьянской не знал,
Мы думали, это предательство,
А назвали колхоз «Идеал».
Мне старенький дедушка сказывал
Под Москвою как он воевал,
Как пулей его фриц наказывал,
А дедушка не отвечал…
- Наших сильно в войну поубавило,
Но вернулись под отчий кров,
Скоро новое вышло правило:
Сдать на мясо овец и коров.
Собственность всю ликвидировать,
Ставить крестики- трудодни.
Так вот и стали лидировать
Старики на деревне одни.
В дальний город подались внучатки
Дети послевоенных лет,
- Ни плуга не знают, ни жатки
Таких не видал белый свет.
Так вот почему опустели
Нелидово и Кресты
Пунёвка и Коростели
Пусты от версты до версты…
Ахромово, Хмельники, Лыково,
Орлово, Алексино, Сож,
Голочёлово, Павлово, Зыково,
Алексеевка, всех не сочтёшь.
Так ровесник века рассказывал.
В жизни многое он повидал,
И запомнить накрепко наказывал,
А я это, в общем-то, знал.
Глядится на горке Нелидово
Наверное, в поле народ,
Просто он стал невидимым…
И уже никогда не придет.
Протоиерею Михаилу, настоятелю Коктебельского
храма иконы Божьей Матери Утоли моя печали.
Нет спаса от пляжного визга,
корысти бессовестных сил,
но к храму дорогу я вызнал,
так стань мне отцом, Михаил.
Пусть будет архангел крылами,
бесплотных, невидимых сил
начальник, склоняться над нами,
и оберегать, Михаил.
Я помню и к дому дорогу,
а к храму друзьям объяснил,
и каждому, хоть понемногу,
так будь же отцом, Михаил.
И Словом, что было в начале
кто силы в нас новые влил,
и кто ж утолит нам печали?
Так будь нам отцом, Михаил!
Марфа
Успенье, колокол нас будит
и в церковь мы спешим чуть свет,
а Саша вновь на кухне будет -
он приготовит нам обед.
Замолкли звуки литургии,
мы возвращаемся домой,
но фартук вместо панагии
на шее Сашиной большой.
Мы славим Марфу и Марию,
мы славим не одну, а двух,
пусть не ходил на литургию,
но Сашин обитал там дух.
Кто как молился, мы не знаем,
молитв невидимы труды,
одной лишь милости мы чаем,
Господь дарует нам плоды.
Но Саша, путь избравший Марфы,
(попробуй, Марфой проживи),
как будто бы на струнах арфы
готовил трапезу любви.
Вкусив от плода братской кухни,
мы поняли, как хороши,
и в попеченьях не потухли
сокровища его души.
28 августа
Заговенье на пост
Татьяне Калиничевой
Дождались, кончен мясоед,
последний день настал – Филиппа!
Так наедимся напослед,
от пуза, так же и до сыта.
За пироги берёмся рьяно
и будем пировать всю ночь,
нас собирает вновь Татьяна,
и мы тоску погоним прочь.
Погоним аж до самых святок,
а там и дальше поддадим,
на масляну дожмём остаток,
унынье мы развеем в дым.
Займёмся настоящим делом,
и соберемся на святой.
Седмицы Красной чаем смело
с её закускою крутой.
Нет, не дадим мы передышки
и будем скуку дальше гнать,
пока ей не наступит крышка,
пока нам будет чем жевать.
27 ноября 2000 г.
Св. апостола Филиппа, заговенье на Рождественский пост
«Алабины, Аладины, Алабушевы –
фамилии потомственных булочников»…
Из книги «Что означают ваши имена»…
Алабины – не из булочников!
Алабушев был князь!
Досталась его мне кольчужечка,
В той кольчужке железная связь!
Вытравливали, вытаптывали,
Не вытоптали, сорвалось!
Князь, князь – так-то вот
Во мне это отозвалось!
Будет снова с Мамаем побоище.
Собрались за его спиной
Кровища, неправда чудовищная
А Непрядва, а, правда – за мной!
КАИН
Всем отверженным в любви
1.
Приникли ноздри Бога к алтарю
И ожидает Каина расплата.
«Отвержен! Лишь за то, что сам дарю».
В засаде жду соперника и брата.
За все, что было злое на земле,
Земля произвела волчцы и тёрны.
Я трапезой не тронут на столе.
Я неугоден. Мысли непокорны.
2.
Из грешников нелепей всех – Онан,
Не кровь на землю проливал, а семя.
И нов и страшен был его обман –
Он не желал, чтоб крестным стало бремя.
Главу змеи стереть не захотел. \1\
Ужалила его не в пятку, - в сердце.
К утру до нитки кровью пропотел,
Из рода вычеркнут. Закрыты к свету дверцы.
3.
Зовет с собою сына Авраам
И тащит его, бедного, на гору,
И вяжет по рукам и по ногам,
И нож подносит к розовому горлу.
Так перепутал жертвы патриарх,
Но остановлен ангелом за руку.
Вот агнец блеет, спутался в кустах,
Другого и потом пошлют на муку.
4.
Другой не нужен. Разве я другой?
Что жертвовать возможно для чужого?
Я тот же самый, самый дорогой.
С любовью понесу тот крест тяжелый.
С любовью. Ну, а если не любим,
И дым как встарь не тянется на небо?
И я теряюсь облачком любым…
Туманом пал, и «слезы вместо хлеба» /2/
5.
Так говорил Пророк и Царь Давид,
Он был велик, но с чувством жил не в мире.
Его алтарь на небесах кадит,
Пред ним певец играет на псалтыре.
Кадило слов: «Помилуй меня Боже,
И по велицей милости Твоей…» /3/
(Вирсавию помилуй, если можно,
Святой елей на волосы пролей.)
6.
Созвучий не составили персты, /4/
Псалтыри я не знал десятиструнной.
И от своей сердечной маяты
Роптал я на окраине подлунной.
И дерзкий ропот превращался в чад.
И падал вниз, горчил звездой Полыни.
Наутро пеплом стал цветущий сад,
И смерть несли иконы и святыни.
7.
Ягненка Исааку предпочли
И хворост с плеч, как крест сухой свалился.
Прообраз, искупления почин,
Я жертве неугодной удивился.
Да, неугоден богу этот мир,
Огню он предназначен от сложенья.
Овечкою пришел на жизни пир
Твой сын Превечный… предан на мученья.
8.
Он был Любовь и по нему печаль.
Она переполняет сердце ваше,
А на моем лице стоит печать…
Я страшен вам, да и намного старше.
И брата моего я старше был,
Пусть не Превечным, - первым в мире сыном.
В раю не жил, отец мне говорил,
Как ангел все подталкивал их в спины.
9.
«Тщетна надежда» … как моя любовь, /5/
«Иди один», иди один, «иначе»… /6/
На землю проще проливают кровь,
А я по Авелю, по первой крови плачу.
Когда последней капля упадет,
И чаша переполнится терпенья,
Тот, кто отверг, за мною вновь придет,
Душа жива, и жаждет искупленья.
¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬
1. Быт. 3. 15.
2. Пс. 41. 4.
3. Пс. 50. 1.
4. Пс. 151.
5. Иов. 41. 1.
6. 2 Пар. 25. 8.
Лития протоиерею Александру Меню, у его гроба
(отрывочек)
Аминь.
Убит Александр Мень.
Преподобный Серафим Саровский,
Береги нас от напасти бесовской.
Береги, сохрани – не царь пушкою,
А греми сторожевой колотушкою.
Чтобы совесть совсем не замучила,
К Богу в Рай, - самого лучшего.
На лице его три отметины.
Удар в бровь и нос.
В затылок - был его смертию.
(До небес дорос.)
Господи, помилуй,
Господи, прости,
Обыди крестной силой,
На небо упаси.
Шел утром по тропинке.
У твоих ног
Я хотел бы качаться былинкой.
От кровавой росы продрог.
Так уже было и так будет.
Царь, Вседержитель, Господь и Бог!
Получай еще одну голову на блюде.
За каждое слово –
Молоток
В висок.
За каждую книгу –
Топором по голове,
Меси нас как глину.
И вылепи поновей.
Все вопросы изучены.
Наставленья получены.
Чтобы совесть не мучила:
В небо самого лучшего.
Звали его
Мень.
Имя ему
Аминь.
11 Сентября 1990 г
(Напечатано в «Литературных новостях» тогда же)
Лампадка
Моя лампадка тлеет,
Не гаснет никогда,
Потёмки не развеет,
Зато горит всегда.
С парадным фейерверком,
Что застит нам глаза
Полнеба исковеркав,
Ее сравнить нельзя.
Сверкнет, и тень обымет,
И снова ты один,
Но огонек не стынет
Над мраком господин.
Я караульный масла,
Послушник фитилька,
Чтоб пламя не погасло,
Посланник огонька.
7 ноября 1975 г.
Молитва растения.
Из угла у стены,
В паутинной тенете
Стенает растение,
Увядая в тени.
Бело-желтое тело,
Безжизненное длинное,
Тянет с надеждою,
Молит-молвит умильно
К свету безбрежному.
- «Просвети!
- И спаси
От въедливой тли,
От борющей терни».
Тянет, стонет, вопиет
Взывает из тьмы.
- «Стройно весело я встану,
Буду деревом кудрявым
В ветки птички припорхнут,
Солнцу песенку споют.
И придёт усталый странник,
Плод от дерева вкусит,
Жажду-голод утолит,
и Тебя благословит».
1975 г.
Читая В.В Розанова.
Машины поломаются,
Рельсы изотрутся,
Лишь горе не кончается,
А слёзы снова льются.
Выкладки железные
Идеи – обветшают,
Станут бесполезными,
А души оживают.
Пророчества-то сбудутся,
И вера упразднится,
Сомненья позабудутся,
Но иногда не спится…
Стало быть, надежнее,
Формулы прочнее,
Мытарство острожное
И тоска, важнее?
Сравненья очень грубые,
Клетки, элементы,
А все-таки придумали
Такие аргументы.
Кто ты есть то судящий?
Почему правее
Беспомощности любящей,
Почему сильнее?
Правда телевизора.
Истинна - газета!
Вот, опять приблизилась
К счастию планета.
Ну, а если станется,
Земле не даст Бог веку?
Где-нибудь останется
Грусть по Человеку?
1976.