Зона для счастья
Спотыкаясь, прихрамывая на ушибленную ногу, он ускорял шаг. «Быстрее, быстрее, надо торопиться», – пульсировало в голове. Паника перерастала в жуткий, неконтролируемый страх. Липкий пот местами пропитывал пузырящуюся на ураганном ветру бледно-клетчатую рубаху и огненно-ледяными струйками прожигал разгорячённую плоть. Первый громовой разряд взорвался в голове фейерверком искр. Виски пронзило дикой болью, земля закачалась и поплыла из-под ног. Очертания кирпичных домов, до которых оставалось не более сотни метров, начали меркнуть, сливаясь с окружающими соснами, палисадниками и превращаясь в непроглядную вязкую темень. Удар о землю несколько привёл в чувство. Но сил, чтобы открыть глаза, уже не оставалось. Он лишь сильнее зажмурился, уткнулся подбородком в грудь и обхватил руками колени, прижав их к груди. «Отче наш…», – едва успели прошелестеть посиневшие губы, как раздался второй раскат грома, и сознание покинуло его.
Неожиданно ветер стих, грозовой фронт, так и не дойдя до посёлка, резко поменял направление и незаметно рассеялся над рекой. По гравийке забарабанили крупные капли. Дождь временами усиливался до неистового ливня, стихал, вновь накрывал округу пронзающими жёсткими струями и вскоре перешёл на заунывную долгоиграющую морось.
Он открыл глаза. Первое, что увидел – гладкий булыжник, омытый водой, и мутные коричневатые потоки, обегающие его со всех сторон. Мужчина спокойно, не торопясь, принял сидячее положение. «Не успел, – равнодушно подумал он и окинул себя взглядом. – Да, видок ещё тот», – усмехнулся тоскливо. Рубаха была безнадёжно испорчена: порыв на локте, грязно-зелёный травяной след от плеча до запястья, заляпанные глиной потёртые остроносые ботинки, такие же перепачканные джинсы, мокрые насквозь. Поднявшись из лужи на обочине, он попытался отряхнуться, но только ещё больше размазал глиняные потёки. Обречённо махнув рукой, побрёл вдоль дороги, то и дело спотыкаясь и сбивая с одежды налипшие комья грязи. Опушка леса осталась позади, потянулся посеревший штакетник, за ним раскисшие огороды, примятые дождём к земле цветники. Через десяток секунд впереди замаячил подъезд родной двухэтажки…
Из дневника Алексея Русакова
И почему меня зацепил именно этот рассказ? Просто зацепил или взволновал? Возможно, и то, и другое. Я вновь и вновь задаю себе незамысловатый вопрос и не нахожу ответа. Сердце гулко колотится, кровь бурлит, адреналин зашкаливает.
Я уже дважды выходил в кухню, распахивал окно, вдыхал полной грудью, возвращался в комнату и снова впивался глазами в текст…
Вообще, проза – не мой конёк. Тем более, современная. Как правило, скучно, вязко, высосанный из пальца сюжет… Классика – другое дело. Взять того же Толстого – Анна Каренина, Воскресение, Война и мир. Только сейчас в сорок пять начинаю открывать их для себя.
Чтобы было понятно, постараюсь объяснить. Так: объяснить что и кому? Не обманув при этом себя и других. Чтобы вконец не запутать читателя… Блин, откуда я взял какого-то мифического читателя? Нет, если я продолжу рассуждать в подобном ключе, то точно не скажу того, что хотел. Или, правильнее, не напишу? Короче, начинаю сначала и по порядку.
Я пишу дневник. Я – Алексей Русаков. Обыкновенный среднестатистический мужчина. Хотя, почему средне…? Если уж быть самокритичным и откровенным, то до среднего, пожалуй, не дотягиваю. Самую малость. После этих слов я должен усмехнуться и выдать что-то этакое – ироничное. Но, не хочу. Может, позже. Итак, сейчас я пишу строки в своём дневнике. И причина для «увековечивания» мыслей есть. И это моя первая страница. Не считая личного дневника в школьные годы. Но был ли он – для меня тоже под вопросом. Думаю, что был, как и у всех в подростковом возрасте. Не зря же я стал позже писать стихи. И даже иногда осмеливаюсь называть себя поэтом. Правда, в узких литературных кругах или на редких встречах с поклонниками поэзии. Я понимаю, что кое-кому тут же придёт на ум четверостишие Носова: «Я поэт, зовут Незнайка, от меня вам – балалайка»… Вот и кусочек иронии… Мне приятно, и что уж говорить, льстит, когда меня представляют поэтом. Хотя при этом добавляют – начинающий. Ну да, начинающий. Уже лет двадцать. Похоже, всю жизнь так и быть начинающим. Но это нисколько не задевает и не оскорбляет моего самолюбия. Каждого в этом мире оценивают по его заслугам. Следовательно, и заслуг у меня тоже нет. Так что, повторюсь: эти строки первая попытка попробовать себя в прозаическом жанре.
Интересно, увидит ли кто-нибудь мой бред? И что обо мне подумает? Но я же написал в самом начале – правда и ничего кроме правды.
Зачем ведут дневники? Большинство ответит – лично для себя. И соврут. Потому что я им не верю. Дневники пишут для того, чтобы кто-то когда-то случайно наткнулся на них и прочёл. Пусть при жизни автора, чаще всего уже после. Иногда и специально можно оставить записи на видном месте, чтобы тот, о ком думаешь, увидел дневник и узнал твои мысли. Этот человек может быть другом, родственником, возлюбленной… Да кем угодно. Но только ты, в своём эгоистическом самолюбии, гонишь от себя мысль о прочтении дневниковых записей другими, увещеваешь себя в единоличном и собственническом владении строками, блокируешь любые попытки открыться истинным желаниям. И, одержав мнимую победу над разумом, на какое-то время удовлетворяешься достигнутым, уверовав, что твои дневники существуют только для себя любимого. Я бы назвал это чувство самообманом.
На минуту прервусь, засвистел на плите чайник… Обожаю его протяжный посвист, он заставляет меня взбодриться, иногда очнуться от одиночества. Да, я одинок и, наверное, мне суждено всю жизнь быть одиноким. И у меня нет работы. Последние десять лет. Нет, я не отшельник, не монах… Вот опять, мозг начинает метаться в поисках первоочерёдности. Об одиночестве или о работе? Начну с того и другого разом. Ведь когда-то я даже не считал себя одиноким и не был безработным. Закончил восемь классов, техникум. Получил специальность бухгалтера-экономиста. Да, да, это про меня песня группы «Комбинация» из девяностых: «Бухгалтер, милый мой бухгалтер…», и образ в известном клипе с меня будто бы срисован.
Я работал счетоводом, контролёром, бухгалтером, кассиром… Исколесил полстраны. Долгое время жил на Дальнем Востоке, навечно сохранив любовь к морю и амурским сопкам. Да, я влюблялся. И даже принимал ответные чувства. Только ни во что большее это не перерастало. Почему? Не знаю. Среднего роста, худощавый, стройный, с приятным открытым лицом, имеющим налёт лёгкой грусти и романтичности. Такой я внешне, и старое зеркало, оставшееся мне в наследство от мамы, лишь подтверждает мои слова и отзывы друзей и коллег, изредка посещающих мою холостяцкую берлогу. Но любые мои отношения длились не более месяца. И вовсе не потому, что не было денег или я не умел ухаживать. Не все из тех, кого встречал на жизненном пути, находились под влиянием золотого тельца. И в моих мужских способностях, вроде бы, никто не сомневался. Наверное, так бывает, ты влюбляешься, принимаешь ответные чувства, а после раз – и всё исчезает. Вроде бы никто не виноват, ни следов испепеляющей страсти, ни горьких слёз расставаний. Просто отношения сошли на нет. В какой-то момент ты удивлённо смотришь вокруг и понимаешь, что снова один. И невольно задумываешься: а были ли эти отношения? Или всё время находился в плену иллюзий?
Кто-то скажет – значит, судьба. Или наоборот – не судьба. Не знаю чувств женщин, с которыми расставался или которые уходили от меня. Но тосковал долго, мечтательно. Месяцами, годами, не заводил новых знакомств…
Мне нравилось грустить и жалеть себя. И так продолжалось много лет. Пока была жива мама, было кому подталкивать, шевелить, ругать, устраивать смотрины… Как правило, заканчивающиеся ничем. Сейчас я внутренне перегорел. Мне не нужен никто. У меня есть друзья, немало коллег по перу, по совместному времяпрепровождению в литобъединениях, студиях… Я пытаюсь убедить себя, что для полноценной жизни этого достаточно. Снова иллюзии?
Мне кажется, что в этом мирке и заключается вся моя жизнь.
Плюс моя однушка. В допотопной двухэтажке, приватизированной работниками после развала местной зверофермы. На окраине посёлка. Посёлок как посёлок. С новомодными дворцами толстосумов, тоскливыми, доживающими свой век хибарами пенсионеров и безработных спивающихся посельчан. Вокруг густой лес, величественные сосны, в пяти минутах ходьбы от дома – крутоярье. Любимое моё место, где бесконечно могу любоваться необъятной поймой, широкой стремительной рекой, мчащейся с далёких гор… И всё это великолепие – в получасе езды от города.
Всё, что окружает меня в комнате, осталось после моей матушки. Тёмный полированный сервант с набором фужеров из чешского хрусталя, чайный фиолетовый сервиз, расписанный золотой вязью…Платяной шкаф с потускневшими от времени дверцами, точно такой же книжный шкаф с тремя полками старых советских книг, на которых с обратной стороны стоит удивительная цена двадцать или тридцать копеек. Среди них на видном месте мои любимые томики Есенина, Блока, Ахмадуллиной, и… Маяковского. Да, именно такое соседство... Потёртый продавленный диван, который я не раскладываю уже много лет, и ветхий обшарпанный журнальный столик с некогда зеркальной полировкой. Не удивительно, что при таком столпотворении мебели, на моих двадцати квадратах не остаётся места развернуться и сделать свободно два-три шага. Но меня всё устраивает.
Иногда я забираю свой ноутбук и ухожу на кухню. Сочинять, набирать Только я, едва подающий признаки жизни слабосильный ноут и новое, в полстены, пластиковое окно с видом на вековые сосны. В комнате чаще думаю и мечтаю, а в кухне работаю. Хотя… Я уже написал, что настоящей работы у меня нет. Но поверьте, сочинять – тоже сравнимо с работой и одновременно с нескрываемым удовольствием, приносящим умиротворение и покой душе. Когда-нибудь я попробую трудиться копирайтером или удалённым бухгалтером. Но это совсем иное – зарабатывать деньги, чувствовать, что ещё на что-то способен и можешь самостоятельно себя содержать. Когда-нибудь…
А сейчас я пишу эти строки. Точнее, стучу пальцами по клавиатуре своего ноутбука.
И причина для этого, поверьте, имеется. Полчаса назад я дважды перечитал публикацию своего коллеги по перу, случайно увиденную на его странице на «прозе», и распечатанную мною на старом допотопном принтере…
Он остановился у подъезда. Грязный, жалкий, промокший насквозь. Раскинул в стороны руки, подставив ладонями под моросящий июльский дождь, забросил вверх подбородок. Тёплые капли застилали глаза, омывали нос, щёки, губы, скапливались в ладошках. Он вновь и вновь плескал дождевую воду себе в лицо. Стороннему наблюдателю его поведение могло показаться полным ребячеством или несусветной глупостью. Но ему было безразлично мнение других, он наслаждался внутренним покоем и радовался, что приступ остался позади.
Глухой стук из окна первого этажа напротив заставил слегка вздрогнуть. Форточка распахнулась, и раздался тревожный женский голос:
– Лёшенька, Лёша, скорее домой!
Мужчина зашёл в подъезд. На площадке уже встречала пожилая соседка тётя Шура. Обречённо взмахнув руками, она обняла его и прижала к себе, словно родного сына.
– Опять, Лёша? Опять да? Не справился? – частила тётя Шура и гладила морщинистой тёплой ладошкой по спутанным мокрым волосам.
Ему захотелось расплакаться, зарыдать во весь голос, но он сглотнул застрявший в горле ком и с трудом подавил в себе секундную слабость.
– Уже всё н-нормально, п-прошло, н-не волнуйся тёть Шур, – слегка заикаясь, виновато ответил мужчина.
– Так, быстро к себе и под душ, – успокаиваясь, скомандовала тётя Шура. – Грязную одёжу мне. В стирку заброшу, а после заштопаю. В холодильнике продукты, я тебе закупила на неделю. Борщеца наварила, оставила, похлебаешь после.
– Спасибо, тёть Шур, что бы я без тебя делал, – растроганно произнёс он.
– Иди уж, горе ты моё, – ласково произнесла соседка. – Может, снова лекарства принимать начнёшь? Или врачам покажешься? – в голосе вновь прозвучала тревога.
– Нет, нет, сам справлюсь, – оправдываясь, успокоил он, нежно прикоснувшись губами к руке женщины.
Приняв душ и закутавшись в махровый халат, мужчина прошёл на кухню. Снял крышку с кастрюли и с наслаждением вдохнул лёгкий парок ароматного наваристого борща. «Да, без тёти Шуры, мне не прожить», – с теплотой подумал он.
После смерти матери добродушная хозяйственная соседка взяла над ним шефство. Он и вправду не смог бы прожить без постоянной опеки одинокой тёти Шуры.
– Господи, Лёша, ты точно блаженный, – обычно причитала она, еженедельно наводя порядок в его холостяцкой комнате. – Не от мира сего, – добавляла с показной сердечной ворчливостью.
– Ты права, как и всегда, – улыбался он, с благодарностью принимая заботу и уход.
– Я давеча маслица сливочного и сдобы свежей тебе прикупила. Деньги в ящичке взяла из твоей пенсии, чеки все там же. И баночку смородинового варенья из погреба достала. Почаёвничаешь вечерком.
– Спасибочки, тёть Шур, – отвечал он, наслаждаясь её мягким говором.
– Завтра родительское, не забудь к матери на могилку сходить, поклониться. Уж как она, сердешная переживала за тебя. Всё страдала в последние месяцы, не о болях своих думала. О том, что сиротинушкой один останешься на этом свете.
– Не забуду, обязательно схожу. Да и не один я, тёть Шур, у меня ты есть, – в ответ осторожно обнимал её за плечи.
– Так я ж не вечная. Жениться тебе надо, Лёшенька. И куда только девки нынешние бесстыжие зенки пялят, – заводила она свою любимую «песню». – Что ни алкаш, так и виснут, так и виснут. А порядочных мужиков в упор не видят.
– Кому я такой беспомощный нужен, – сентиментальная улыбка не сходила с его лица. – Поздно уже, отлюбил своё.
– Ой-ёй, – всплёскивала руками тётя Шура. – Поздно ему, это в сорок пять-то? Рановато на себе крест ставишь. Я вот в свои семь десятков пережила троих мужей и любила всех до беспамятства.
– Ну вот видишь. Сама говоришь, что мужчины рано уходят. Значит и мне осталось не много.
– Тьфу на тебя, блажной, – притворно обижалась женщина. – Живи ещё сто лет. Только за здоровьишком своим приглядывай. Что-то беспокоюсь я. Кажный божий день молюсь, чтобы немочь твоя навсегда канула…
Он расслабленно лежал на диване, закинув ноги на потёртую спинку и подоткнув руки за голову. В такой позе лучше мечталось. Дождь прекратился, лишь отдельные капли, лениво падающие с крыши, монотонно постукивали по заржавелому отливу, напоминая о прошедшем ливне. Из приоткрытой форточки доносились задиристое чириканье воробьёв, детский гомон и шлёпанье босых ног по тёплым лужам.
Мужчина закрыл глаза. В голове промелькнули драматические картины угасающего дня. Память вновь и вновь возвращала его к трагическим событиям далёкого детства…
Удушающий июньский зной. Нестерпимо палящее солнце. Прибрежная нескончаемая пойма, покрытая едва пробивающейся чахлой порослью после отступления воды. В нескольких метрах от реки – одинокая старая ветла, чудом уцелевшая в разлив. На берегу трое пацанов-десятилеток в сапогах, в руках у всех удочки. Рядом ведёрко с трепыхающимися пескариками, плотвичками. Среди юных рыбаков он – Алёшка.
Лица друзей будто смазаны, расплывчаты. И голоса, словно откуда-то издалека. Вспыхивают в голове гулким эхом и тут же удаляются, медленно затухая и растворяясь в полуденной дымке.
– Лёшка-а-а-а…, Лёшка-а-а-а…, купаться будешь или нет… нет… нет…
– Не-е-е…, не хочу-у-у…
– Как знаешь… знаешь… знаешь…
Двое мальчишек скидывают одежонку и бросаются в воду.
Оглушительный раскат грома взрывает безмятежную благодать. Неистовый порыв шквалистого ветра опрокидывает ведёрко и разбрасывает удочки. Бугристо-свинцовая туча хищно, по-разбойничьи подминает светило. Тяжёлые капли дождя вспарывают раскалённую хмарь.
Он сломя голову несётся под защиту ветлы, чавкая подошвами по раскисающей на глазах луговине. Следом выскакивают из воды мальчишки и босые, скользя пятками, мчатся за ним.
Огненная вспышка – последнее, что остаётся в памяти…
Через час местный рыбак случайно набредёт на страшную находку и едва не поседеет от ужаса. Под ветлой, рассечённой молнией, он увидит разбросанные скрюченные детские тельца, пронизанные вдоль и поперёк багрово-лиловыми рубцами…. Вокруг удушающий запах озона, горелой резины и обугленной плоти…
Спустя несколько недель в больнице Алёшка придёт в сознание. Ему долго не будут рассказывать о похоронах друзей, рвущем сердца плаче и стоне безутешных матерей. Позже от врачей он узнает, что обычные резиновые сапоги и спасли ему жизнь.
Восстанавливаться придётся долгие недели. В детской памяти сотрутся потрясения и невзгоды, а тяга к жизни поможет вновь встать на ноги. И уже к учебному году он снова пойдёт в любимую поселковую школу, весело перекликаясь с друзьями и наслаждаясь беспечной юностью.
Но мрачные последствия постигшей его беды не пройдут бесследно…
Он чувствовал приближение грозы. Причём задолго, за часы до её наступления. Едва на горизонте появлялись мохнатые чёрные тучи, волнение и беспокойство липкой паутиной опутывали его сознание. Слова застревали в горле, речь становилась бессвязной. Лёгкая дрожь в руках и ногах усиливалась до судорог. Он обхватывал руками голову, будто стремился защититься от нестерпимой боли, пронзающей мозг. Зрачки расширялись, словно заполняя собою глазницы, лишая способности видеть окружающих и предметы. С первыми огненными вспышками молний и затяжными громовыми раскатами испуг и смятение перерастали в панику.
И страх. Безмерный, всепоглощающий, который подчинял и завладевал его хрупким существом. Он метался по комнате, не замечая вокруг ни мебели, ни людей. Ударяясь, натыкаясь, беспощадно вырываясь из рук, пытающихся удержать, успокоить. Всё происходило при его полном молчании, без стонов, слов, что ещё больше пугало близких. Забившись в угол, сжавшись в комок, он терял сознание или погружался в глубокий транс.
За долгие годы любящая несчастная мать научилась и приноровилась спасать единственного сына. Она настежь распахивала окно, и шум дождя возвращал подростка к жизни. Шуршащие, монотонные, обволакивающие сознание звуки быстро приводили в чувство, не оставляя и следа от только что перенесённого приступа. При неистовом, хлёстком, гулком ливне обморок прекращался, но нервное напряжение на долгие часы продолжало владеть его душою и телом.
Нередко обмороки заканчивались внезапно, без глубоких осложнений. При этом грозовой фронт обычно развеивался или уходил далеко в сторону. Лишь лёгкое заикание напоминало о пережитом приступе.
Врачи разводили руками и все последствия необычного поведения списывали на удар молнии и сопутствующую душевную травму. Таблетки, порошки, недели и месяцы на больничных койках не давали результатов. В итоге эскулапы «умыли руки» и отписались «пожизненной инвалидностью с детства»…
Он резко открыл глаза и отбросил мрачные мысли. Думать о плохом не хотелось. Рука машинально потянулась к стопке листов на спинке дивана и через несколько секунд он снова, как и сутки назад, жадно вчитывался в слегка помятую печатную «рукопись» из десятка страниц…
Из дневника Алексея Русакова
…Я должен обязательно встретиться с Сергеем и уговорить познакомить меня с героем его рассказа. А что если персонаж вымышленный? Не может быть! Зная Серёжкину манеру и стиль письма, он довольно часто использует реальные образы в качестве главных героев своих произведений.
Теперь я понимаю, почему так взволновал прочитанный рассказ. Это же про меня, про мою жизнь! Нет, не в прямом смысле. Но, вчитываясь в строки, я нахожу всё больше и больше совпадений между главным героем и мною. Значит, я не одинок в этом мире. Есть люди, которые живут, думают, мечтают точно также как и я. Совершают поступки, мне понятные и полностью объяснимые.
Так получается, всё прожитое мною не напрасно? Пусть я одинок, у меня нет высокой цели в жизни, я довольствуюсь тем, что имею, тем, что дала мне судьба… Живу и существую в полной гармонии со своей совестью и понятием бытия. И при всём при этом я счастлив? Ну, да, счастлив. Мы оба счастливы. Я и герой Серёжкиного рассказа. Хоть счастье и не может быть одинаковым для всех. У каждого оно своё. Вот и мы выбрали каждый своё.
Беззаботное детство? И у него и у меня. Правда, у меня до десяти лет. Впрочем, и после я старался особо не зацикливаться на своей трагедии. Мама и та, переживала больше. У него учёба, армия, музыка, техника и наконец – работа, в которой он нашёл себя. Пусть работа для кого-то невзрачная, скучная, но его же всё устраивает, и менять ничего в своей жизни он не собирается! У меня тоже учёба, работа, жизнь среди людей, близких мне по духу, творчество. И тоже работа на первый взгляд невзрачная и даже смешная. Но я же был ей доволен. Он всю жизнь рядовой киповец, я всю жизнь обыкновенный бухгалтер. Мы оба одиноки и, возможно, никогда не найдём своих половинок.
При таком количестве совпадений не может быть без различий. Он всю жизнь на одном месте, на одном предприятии, я же исколесил полстраны и в итоге вернулся к родному очагу…
Как там у Толстого? Все семьи счастливы одинаково, но несчастливы по-разному? Неувязочка с крылатой фразой, Лев Николаевич! А впрочем, почему? Если провести линии судьбы, мою и неназванного Серёгиного героя, обе будут совершенно идентичны. Получается – гений прав!
Что же беспокоит меня в собственных рассуждениях? Думай, Алексей, думай! Ничего в этой жизни не бывает просто так. Значит, есть причина.
Есть, нашёл! Вот она, строчка, которую написал выше, которую пытаюсь оправдать и обосновать. «Живу в полной гармонии со своей совестью»…
Ха! А совесть-то возмущается, сопротивляется моей трактовке. Счастье получается вымышленное, искусственное. Потому и гложет червячок, рвётся покаяние из глубины души.
Хватить кривить душой! Жизнь моя – бесцельна. Я никому не нужен. Я – лузер. Моё творчество – пустая трата времени. Идей – никаких. Плыву по волнам судьбы. Даже не плыву, а просто беспорядочно несёт. Да какая разница, плыву сам или несёт, главное – в никуда, в пустоту, в бездну забвения.
В чём же тогда настоящее счастье? И где она грань между личным счастьем и стремлением к чему-либо. Или достигнутая цель – и есть уже счастье? А может, счастье – это иллюзия, которую мы придумали, создали в своём воображении, каждый для себя? Для оправдания своей никчёмности.
А как же тогда он – герой Серёжкиного рассказа? У него нет и тени сомнения, что он счастлив. В чём же тогда заключено моё счастье и смысл всей моей жизни? Ответа у меня нет, но я обязательно его найду.
Не исключено, что после этих строк можно принять меня за сумасшедшего. Ну конечно. Тем более, долбанутого молнией. Но мне на это наплевать, я должен найти ответ. Для самого себя. И не для кого больше…
– Серёжа, Сергей! Подожди, – окрик из глубины зала заставил мужчину остановиться и обернуться.
– О, Лёша, привет! – невысокий коренастый мужчина с залысинами на лбу остановился, пропуская спешащих на выход участников творческого литературного вечера. – Давненько не виделись, как поживаешь? – дружелюбно пожал протянутую руку.
– Спасибо, всё нормально. Как говорят у нас в Одессе – «не дождётесь», – Алексей скромно улыбнулся. – П-понравилось сегодняшнее мероприятие? – при волнении он слегка заикался.
– Если честно, то да. Впечатление самое положительное. Заметил, молодёжь талантливая подрастает, – утвердительно сказал Сергей. – Ничего не боятся, идут напролом. Смело выражают свои мысли, идеи. Ты почувствовал ритм в их стихах и прозе, свежесть взгляда на окружающий мир, метафоричность? За ними – будущее нашей литературы, – эмоции переполняли мужчину.
Алексей кивнул, соглашаясь. Он всегда несколько тушевался перед эмоциональным напором и твёрдостью слов коллеги по перу.
– Не уделишь минут десять, для разговора? – спросил Алексей
– Да, без проблем. Здесь в нескольких минутах ходьбы есть тихое кафе. Пошли, посидим, выпьем по чашечке кофе, – тут же доброжелательно отозвался собеседник.
– Ты сегодня без колёс?
– Всё, нетушки колёс, – оптимистично воскликнул Сергей. – Теперь я безлошадный, как и все наши.
– Что так? – тревожные нотки промелькнули в словах Алексея.
– Долго рассказывать, – отмахнулся Сергей, пытаясь за внешней непринуждённостью скрыть озабоченность. – Вот за кофейком и потолкуем.
Через полчаса мужчины сидели в уютных креслах кофейни и маленькими глотками смаковали ароматный напиток. Будучи тактичным по своей натуре, Сергей не торопил коллегу. Алексей же продолжал волноваться и подыскивал нужные слова, чтобы приступить к разговору.
– Я тут недавно прочитал твоё эссе о счастье, – осторожно начал Алексей.
– А, вот ты о чём, – встрепенулся Сергей. – Сам не ожидал, что получится. Думал, критиковать будут, сочтут за пустое. Но отзывы в основном благожелательные. Хотя за концовку произведения многие зацепились. Не согласны с моей трактовкой. Ведь я провёл параллели между пониманием счастья и той бездной нищеты и беспросветности, в которую нас, грубо говоря, кинули.
– А я и не обратил внимания на концовку, – задумчиво сказал Алексей, опустив взгляд в чашечку с кофе. – Меня больше твой главный герой заинтересовал, – поднял глаза и прямо посмотрел на собеседника. – Ты его образ из реальной жизни срисовал?
– Понимаешь… – Сергей сделал паузу. – В любом герое можно найти черты реально существующего человека. Но без фантазии автора, без художественного вымысла образ будет неполным…
– Я понимаю тебя. Но всё же? – продолжал настаивать Алексей.
– Могу полюбопытствовать, чем он тебя заинтересовал? – Сергей вдумчиво посмотрел ему в лицо.
– Не знаю, как тебе объяснить, но я нашёл немало общего между твоим героем и мною, – вновь стушевался Алексей. – И если честно, то хотел бы реально его увидеть и познакомиться. Может быть, это и помогло бы мне разобраться в себе, – выпалил на одном дыхании.
Сергей задумался. Похоже, он начинал понимать просьбу Алексея и вникать в её смысл.
– Знаешь что. Я прямо сейчас ему позвоню, и если он дома, сразу и поедем. Не возражаешь?
Алексей кивнул в знак согласия.
– Я думаю, он не будет против, даже обрадуется гостям. Тем более, мы давненько не разговаривали. Вроде, последний раз в Новый год общались, поздравлялись с праздниками, по телефону.
Сергей переговорил по мобильному, кивнул Алексею, и через некоторое время оба поднимались по ступенькам на верхний этаж унылой четырёх-подъездной хрущёвки.
– Паша, – представился встречающий на пороге мужчина.
Ростом чуть выше Алексея, худощавый, остроносый, с оспинками на щеках он обменялся крепкими рукопожатиями с гостями, не преминув похлопать по плечу Сергея, как старого друга. «Ни за что не дал бы шестидесяти, – подумал Алексей, вглядываясь в живое приветливое лицо Павла. – Судя по горящим глазам и порывистым движениям, гости не часто жалуют его визитами», – решил он.
Нехитрый стол «соорудили» в считанные минуты, прямо в зале. Бутылка беленькой, захваченная гостями по пути в ближайшем магазине, да баночка солений с миниатюрными огурчиками и помидорами, по словам хозяина – выращенными на собственном дачном участке. Тут же опрокинули по первой.
Алексей внимательно рассматривал всё вокруг. Чувство неловкости не отпускало. Вроде и напросился неведомо к кому и непонятно по какой причине. Душевные терзания несколько сглаживала непосредственность Сергея. Он успевал одновременно наполнять стопки и непринуждённо перекидываться воспоминаниями с хозяином двушки.
Взгляд Алексея скользил по комнате и цеплялся за каждый уголок, за каждый предмет. Блёклые бумажные обои из семидесятых непонятного цвета, с надорванными краями. На них едва заметные контуры цветов. Возможно когда-то обои имели тёплый нежно-розовый оттенок, греющий душу домочадцев, но сейчас выглядели уныло и печально. Во всю стену ореховый сервант, покрытый трещинами и вспученной полировкой. «Содержимое можно угадать не глядя», – ухмыльнулся Алексей и даже прикрыл на секунду глаза. Открыв, лишь едва улыбнулся кончиками губ: графинчик из помутневшего хрусталя в окружении точно таких же стаканов, блюдца и чашки – остатки некогда богатого чайного сервиза, среди них фарфоровые статуэтки танцующей на одной ноге балерины и грациозного лебедя, расправившего крылья. Сверху над посудой, на отдельной полке, непременный атрибут каждой советской семьи – книги. Тут и Лермонтов с Пушкиным, и серо-голубые томики Есенина, неизвестно по какой причине всегда размером в половину обычных книг, и насыщенно-красная «библиотека приключений»…
«Дощатые скрипящие полы, некогда покрытые густой масляной краской, старый диван, кресло, – продолжал перечислять про себя Алексей. – Всё точь-в-точь, как у меня. Только места чуть больше, да телевизор из чёрного пластика, хоть и большой, но явно из девяностых».
Взгляд перескочил на беседующих мужчин. Алексей незаметно поморщился, вспомнив стальное рукопожатие хозяина квартиры, и слегка пошевелил ноющими пальцами…
– И что, вообще без работы? Ты же ещё в прошлом году, вроде как сторожил свою подстанцию. Неужели пенсии хватает на жизнь? – переспросил Сергей.
– Ну да, пенсия у меня выработана по вредности. Ты мне и помогал её оформлять четыре года назад. Я ещё после перелома едва передвигался. Забыл, что ли?
– Нет, не забыл. Но неужели в наше время можно на неё прожить?
– Вполне. Мне хватает. Научился на всём экономить. Свет, вода – по минимуму. Телефон отключил, – Павел кивнул на аппарат в коридоре, – По мобильнику стараюсь лишнего не болтать, тарифы обновляю, чтобы меньше платить.
– А как же одежда, еда?
– Да хватает мне всего. В гараже полный погреб, забит заготовками в банках. Я же всё лето на даче, веду битву за урожай. А работать «на дядю» и не охота. Раньше нас четверо было на дежурствах. Смена – сутки через трое. Благодать! Особо и не напрягались. После двоих уволили. И сутки через сутки дежурства сделали. А зарплату всего на десять процентов подняли. Я вообще не понимаю, какой смысл за такие гроши корячиться.
– Ну, знаешь, сейчас времена непростые. Чтобы прожить, люди за любую работу готовы держаться. Семьи кормить надо, детей растить.
– Вот и пусть кормят. А я своё отработал. Мне так спокойней. Да и халтурку по-прежнему подбрасывают. Кому старый магнитофон подлатать, кому ленты магнитные перезаписать.
– Неужели ещё остались, кто этой рухлядью пользуется? Я как-то в интернете нашел фото катушечного магнитофона, показал детям, так ни один не догадался, что за «зверь» невиданный.
– Остались, ещё как остались. Раритеты нынче в моде.
– А чем вообще целыми днями занимаешься? – осторожно вклинился в разговор старых друзей Алексей. – Не скучно одному весь день дома?
– Какое там скучно. В магазин сходить надо, поесть приготовить, коммуналку на почте оплатить… Да и телевизор, вон, – кивнул Павел. – С ним и вовсе не заскучаешь. А летом на даче и вовсе время незаметно летит. Хоть три сотки всего, но ухода требуют.
– Ты, надеюсь, провёл себе интернет? – вновь спросил Сергей. – А то, смотрю, и телефон у тебя кнопочный.
– Нет, не провёл. А зачем он мне?
– Блин, Паша, ну как зачем. Ладно я ворчу на свою ребятню, которые с утра до ночи в соцсетях зависают, по возможности ограничиваю доступ. Но ты-то человек взрослый. У тебя сестра, родные в Новосибирске, друзья, в конце концов. Можно ведь со всеми общаться через соцсети, постоянно на связи быть, новостями делиться, фото обмениваться. Жизнь новыми красками заиграет. Ты так и хочешь оставаться одиноким до самого конца? Сейчас и знакомиться через интернет можно. Мир-то изменился. Взять хотя бы события в стране, за рубежом… Нас пропагандой с голубых экранов пичкают, а в сети ты найдёшь информации больше, с разными точками зрения познакомишься, – распалялся Сергей. – И вообще – это же кладезь информации.
– Ну, мою точку зрения ты и так знаешь. Её уже ничем не изменить. Я и при советской власти официоз не жаловал. А если по порядку, то с родными раз в месяц по мобильному парой слов перебрасываюсь. Кто побогаче – сам меня набирает. По поводу знакомств – где ты видел, чтобы в моём возрасте знакомились? И вообще, чтобы твоим интернетом пользоваться, надо знания иметь. А мне уж их не освоить, и желания напрягаться лишний раз – нет.
– И это говоришь ты, который свободно читает принципиальные электрические схемы любой сложности? Который знает устройства почти всех электронных приборов, как свои пять пальцев?
– О-оо, это совсем другое, – протянул Павел.
– Никогда не поверю, что ты не в состоянии два раза щёлкнуть мышкой и выудить любую инфо из сети.
– Ха, говоришь два раза щёлкнуть? Я тут недавно попросил одного своего друга, который, говоря твоими словами, из интернета не вылезает, найти мне принципиальную схему бобинника «Комета – 212». Так он двое суток в сети искал и ничего не нашёл. Куда уж тогда мне со своими знаниями? Вот тебе и польза от твоего интернета!
– Да, Паша, аргумент – обезоруживающий, – развёл руками Сергей.
– Так, брэйк! – оживлённо прервал дискуссию Алексей, пододвигая каждому наполненные стопки. – У меня есть тост. За доступный интернет!
Возражений не последовало. Беседа плавно перешла на излюбленные мужские темы о рыбалке и автомобилях.
– Вы на чём сегодня до меня добрались? – спросил Павел. – Я в окошко поглядывал, твоего «мустанга» так и не увидел. Пешими доковыляли?
– Да, между прочим, – подхватил Алексей, – ты и мне обещал рассказать.
– Нет больше ни мустанга, ни другого «четвероного друга», – разводя руками отшутился Сергей. И тут же, переходя на серьёзный тон, добавил. – В фирме тяжёлые времена настали. Можно сказать, на грани банкротства. Вот я и продал машину, чтобы из долговой кредитной ямы выбраться.
– А я что говорил раньше! – ударил ладонями по коленям Павел. – Не будет толку от твоего бизнеса. Такими темпами и квартиры лишишься, и помиру пойдёшь. Вот пахал бы на заводе, получал ежемесячно свою зарплату и жил бы спокойно, в ус не дуя. А ты мне – работу меняй, в бизнес-структуры иди по найму, – произнёс с укоризной.
– Да постой ты выводы делать… – попытался оправдаться Сергей.
– Нет уж, тут и так всё понятно. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я вот мелкими шажочками, не спеша – и дотопал до своей пенсии. А тебе что с возрастом светит? Инсульты, инфаркты, бесконечная борьба за спасение своего бизнеса? И в итоге…?
– В итоге говоришь? Будет итог. Сейчас перспективный инвест-проект продвигаю. Уже нашлись желающие вложиться. Новую линейку продукции запускаю, договора на поставки подписываю, – уверенно, без тени сомнения, произнёс Сергей. – А трудности они всегда были. Надо просто пережить какое-то время.
– Пойми ты, голова садовая, – продолжал импульсивно давить Павел, – в итоге просто разоришься и останешься с пшиком.
– Время покажет, – спокойным тоном ответил Сергей и пожал плечами, стараясь не распалять друга. – Мне мой бизнес дорог, я его с нуля строил и бросать не собираюсь.
– Ага, и отдача, как с твоего писательства. На свои деньги книжки издавать и журналы, а после даром раздавать.
– Ты знаешь, – задумчиво продолжил Сергей, – И семья, и бизнес, и моё увлечение – это и есть моя жизнь. Семья для меня всё, бизнесом я зарабатываю на жизнь, а писать – это больше для души, реализовать себя в чём-то новом, неизведанном, и сделать так, чтобы было внутренне удовлетворение от содеянного. А ради этого и денег не жалко.
– М-да, вас богатых, как говорится, не понять. Главное, не надорвись с этой ношей. Здоровье-то не железное. Ты на меня посмотри. Крепкий, здоровый, за всю свою жизнь ничем не болел, да и сейчас на турничке подтягиваюсь. Вон, железяку пудовую играючи тягаю, – кивнул на чёрную гирю в углу.
– О, это у нас с тобою общее! – оживился Сергей. – Я пару раз в неделю по вечерам в бассейне плаваю. Присоединяйся за компанию, веселее будет.
– Не, за посещение ведь платить надо. Чего деньги бестолку тратить? Мне нагрузки и так хватает, – отмахнулся Павел.
– Но нельзя же быть настолько прагматичным! – улыбка уже не сходила с лица Сергея. – Жизнь ведь не может состоять только из примитивных удовлетворений своих потребностей. От неё надо получать и большее – положительные эмоции, удовольствие, драйв, надо не просто жить по инерции, но и стремиться к новому, преодолевать препятствия, брать вершины, познавать неизведанное…
– Скажи, Паша, – вдруг перебил коллегу Алексей, – ты счастлив в этой жизни?
– Счастлив ли я? – не ожидая такого вопроса, удивлённо переспросил Павел и, чуть помедлив, ответил – Счастья как такового не бывает…
– Поясни, пожалуйста, – настаивал Алексей, краем глаза замечая одобрение в свой адрес и озорное подмигивание Сергея.
– Ну, смотри. Я здоров – это раз, – Павел загнул палец руки. – Могу не работать – два. Ежемесячная пенсия, хоть и небольшая – даёт мне возможность существовать. Уже три. И главное – я свободен в своём выборе и сам распоряжаюсь этой свободой по своему усмотрению. Так что, в моём мире меня всё устраивает. Я полностью самодостаточен. Счастье ли это? Наверное, нет. В определённые моменты жизни каждый из нас может испытывать эмоции, о которых сказал Серёга. Но к понятию «счастья» они не имеют никакого отношения. Скорее всего, убеждая себя в приходе счастья, мы просто поддаёмся самообману.
– По-моему, пример твоего счастья несколько скудноват и примитивен. Не находишь? – подначил собеседника Сергей.
– Всё уж лучше, чем рвать жилы и в итоге остаться с голым задом на холодном снегу, – не преминул уколоть Павел.
– А я считаю, в словах каждого присутствует лишь доля истины, – примирительно сказал Алексей, чуть отвернулся в сторону и словно для себя задумчиво продолжил. – Сложить воедино многогранный пазл – задача не из лёгких, – после звонко постучал вилкой по опустошённой на половину бутылке. – Ну что, по мировой!
Шумные одобрительные возгласы собеседников сотрясли воздух.
Из дневника Алексея Русакова
Кто бы мог подумать, что мои пальцы держат в руках обыкновенный простой карандаш. Именно им я и пишу в простенькой двенадцатилистовой тетради в клеточку. Я уже и не помню, когда писал от руки, а не стучал по засаленной клавиатуре. Удовольствие от живого письма несравнимо ни с чем. На мгновение я даже представил себя этаким мыслителем или умудрённым жизнью философом.
И сижу сейчас не в своей пыльной комнатушке за экраном извечного ноута, а на любимом яру, подогнув ноги и примостив тетрадку на колене. Я бы, конечно, принял другую позу, распрямил спину, свесил с обрыва ноги, беспечно болтая ими, но пугающая бездна и завораживающая бесконечность луговой поймы напрочь отвлекают, не дают сосредоточиться. Возникает желание только смотреть вдаль, испытывая ни с чем несравнимую свободу. Жадно вдыхая смоляной аромат соснового леса, наслаждаться едва слышным рокотом речных перекатов, пронзительным посвистом стрижей, стремительно порхающих где-то далеко внизу, бодрящим утренним ветерком, треплющим мою косматую шевелюру. Близится полдень, и скоро солнце поднимется над лесом, ветер задует с реки, принося в посёлок прохладу и свежесть.
Из головы не выходит вчерашняя встреча. Под занавес, конечно, одной поллитрой не обошлось. Пришлось вместе сбегать ещё за беленькой. Впрочем, непримиримых споров за жизнь больше не было, все эмоции выплеснулись в первые часы общения. После наслаждались незабвенным хардом с магнитной катушки на древней «Комете». Дрожащие мембраны антикварной «Веги» гремели во все свои полсотни ватт, навевали настольжи по забытым ныне «Обратной стороне луны» и «Стене». Расстались уже ближе к полуночи, долго прощаясь и обещая чаще заглядывать в гости.
Утолил ли я своё любопытство? Скорее всего, да. По крайней мере, мой порыв был оправдан. Я встретился с Павлом, услышал его, познакомился с той обстановкой и атмосферой, в которой он живёт. И, да, оказался во многом прав. И я, и он – одного поля ягоды. При всех наших различиях мы близнецы по сути своего существования в этом мире. У меня уже нет того щенячьего восторга, который я испытывал при первых прочтениях Серёгиного «Счастья». Как же, мы оба нашли себя и своё место в жизни. Нас всё устраивает, нашим душам комфортно, свободно. Ещё бы, ведь мы ко всему и независимы…
Вопрос только в том: от кого или от чего.
Мы оба пытаемся внушить себе, что счастливы. Правда, с некоторыми оговорками, чтобы уж совсем не выглядеть малахольными идиотами. По-моему, я начал понимать и позицию Сергея, который связал наше счастье с нашей беспросветной нищетой. Я, ни капли не таясь, пишу «наше». Хотя в произведении Сергея есть только один герой. Мне удалось настолько отождествить себя с его личностью, что никак не могу выйти из образа.
Не зря говорят, чтобы увидеть себя настоящего, нужно посмотреть со стороны. Вчера мне это удалось. Я не спал полночи, ворочался, размышлял, прокручивал в голове слова Павла и примерял их на себя. И недаром с утра испытал непреодолимое желание покинуть свою берлогу и оказаться на просторе. Здесь, в обстановке единения с природой, я могу смело, не таясь, не обманывая себя, выплеснуть на тетрадных листках свои мысли и выводы, попробовать сложить тот самый пазл, мысль о котором вчера проявилась непроизвольно.
Только что солнце выглянуло из-за кромки леса, заискрилось в потоках воды под песчаной кручей, полыхнуло радужными бликами среди пойменного разнотравья.
Боже, какая красота! Такое ощущение, словно скинул цепи, вырвался на свободу из клетки!
Стоп! Что я сейчас написал? Из клетки?
Вот он – ответ на все мои вопросы и терзания. Вырваться из клетки! Покинуть зону комфорта! Зону комфорта, которую мы сами создали для себя в своём воображении и реальной жизни. Нам удобно в зоне, нас всё устраивает, мы почиваем на лаврах иллюзии, нарисованной нашим зашоренным сознанием. Купаясь в уютных лучах притворного благополучия, мы потеряли чувство новизны и тягу к полноценной жизни. Мы вдыхаем в полвздоха, убеждая себя, что дышим полной грудью. Сгорбленные, делаем маленький шажок, считая, что шагаем в полный рост и размашистой поступью. Близоруко прищуриваясь, вглядываемся в предметы, заверяя собственное я, что смотрим на мир широко открытыми глазами.
Мы находимся в Зоне. И даже глубоко в душе понимая этот факт, не хотим признавать его. Хоть комфорт и присутствует в этой зоне, но она опутана колючей проволокой. И слова Сергея о скудости и примитивности счастья за колючей проволокой, как никогда, точно отражают наше бесцельное существование.
И выход только один! Вырваться из Зоны!
…Сергей пробежал глазами последние строки, вкривь и вкось написанные карандашом, закрыл клетчатую тетрадь, сложил воедино с печатными листами и задержал в руке. В растерянности он не знал как реагировать на прочитанное… На большом конверте, переданном ему на заседании литьобъединения, красовалась надпись: «Моим друзьям, Сергею и Павлу».
Поезд мерно отстукивал пройденные километры пути и приближался к Уссурийску.
В едва освещённом ранней зарёю купе находились трое. Напротив Алексея сидела бледная, слегка уставшая, стройная миловидная женщина, возрастом за тридцать. У неё на коленях беспрерывно ёрзала, словно егоза, пухлощёкая девчушка, с туго заплетённой косичкой и в простеньком опрятном ситцевом платьишке.
– Мама, ну мамочка, посади меня на верхнюю полку, – не умолкая щебетала девочка.
– Угомонись, Маришка. Через тридцать минут наша станция. У меня и так от твоей непоседливости руки дрожат, да ноги в синяках.
– Пусть тогда дядя Лёша меня посадит, – не сдавалась настырная девчушка.
– Оставь в покое дядю Лёшу, – женщина попыталась придать своему бархатному голосу строгие нотки, и на её бледных щеках заиграл едва заметный румянец.
– Не беспокойтесь, Лида, мы мигом, – Алексей подхватил девчушку и аккуратным движением поднял на верхнюю полку.
– Ой, как отсюда всё интересно, – защебетала пятилетняя Маришка, растянувшись на полке, подпёрла ручками щёки и уставилась в окно.
Попутчики, мама с дочкой, зашли в вагон ночью в Хабаровске. И уже утром приветливо общались с Алексеем, будто с давним знакомым. Оказалось, что Лида одна воспитывает дочь, и едут они в посёлок Пограничный, с пересадкой в Уссурийске, принимать в наследство старенький домишко, оставшийся от почившей тётушки. Этот же Пограничный, к всеобщему удивлению, и есть конечная точка маршрута Алексея, проделавшего пятисуточный вояж через полстраны. Старые друзья сообщили мужчине о свободной вакансии экономиста в местном энергохозяйстве, и Алексей, не раздумывая, попрощавшись с коллегами и близкими, рванул на Дальний Восток…
Поезд лязгнул буферами и остановился у перрона.
– Давайте помогу, – участливо обратился мужчина к Лиде, подхватывая свободной рукой объёмный баул женщины. – Нам вместе ещё до автостанции добираться.
Лида с благодарностью смущенно посмотрела на мужчину и покатила за собой чемодан на колёсиках. Маришка, повиснув на руке Алексея, мелкими шажками семенила рядом.
Уссурийск встречал приезжих сумрачным небом и влажным тягучим зноем. Липкая жара окутывала попутчиков, а тяжёлая ноша выматывала силы. Начинал накрапывать мелкий дождь. Алексей переложил баул с вещевой сумкой в одну руку, а свободной поднял сонную Маришку и прижал к плечу. Где-то вдалеке раздался раскатистый громовой удар. Мужчина чуть пошатнулся, но тут же выпрямился и решительно зашагал вперёд.
– Алексей, Алексей, вам же тяжело, – взволнованно пролепетала женщина.
– Что вы, Лида, даже ничуть, – отозвался мужчина, с трудом подавляя внезапно нахлынувшую головную боль.
Раскаты грома дважды сотрясли небо. Начинался ливень.
Алексей остановился, опустил на асфальт сумки и заботливо накинул капюшон ветровки на голову Маришки. Вновь взяв поклажу, повернулся к догоняющей Лиде и, через силу улыбаясь, произнёс:
– А теперь поспешим к автостанции, пока до нитки не вымокли.
Размашистой поступью он шёл вперёд, бережно придерживая Маришку, обхватившую его шею тонкими ручонками. По напряжённому лицу Алексея и упрямо сжатым посиневшим губам секли хлёсткие струи дождя, но мужчина, казалось, не обращал на них внимание. Шаг от шагу походка становилась увереннее и твёрже.