Рано утром Марфа выскребла дожелта полы, вычистила чугуны, на дубовый стол постелила белую, вышитую по краям, скатерть. Достала из сундука цветную праздничную кофту, коричневую юбку, у зеркала повязала новый синий платок. Вздохнула, глядя на свое отражение: на нее сурово смотрела высокая, суховатая старуха, с глубокими бороздами морщин по загорелому лицу, с крупными жилистыми руками, привыкшими с молодости трудиться от рассвета до заката. Да…ничего не поделать, сегодня ей исполнилось девяносто два года.
- Слава Богу, на своих ногах, никому не обуза до сих пор, сама за собой хожу.
Даже в своем преклонном возрасте Марфа казалась сильной, с прямой гордой посадкой головы, которую не согнули и не опустили ни тяжелая работа, ни голод, ни война.
Старуха вышла в сад, нарвала с клумбы, заботливо посаженные весной лимонные астры. Поставила цветы в воду и накрыла на стол. Пригубила немного рябиновой настойки. Гостей она не звала.
Сегодня ночью ей снова снилась война. Сколько лет, а все снится, проклятущая. Один и тот же сон, от которого всю жизнь просыпалась в холодном поту с колотящимся сердцем.
Сегодня она видела мать, как живую. Марфа присела у печи и, прислонившись е ней, закрыла глаза, попыталась отвлечься, воспоминания не отпускали, и сегодня особенно бередили душу.
- Донюшка, чтой-то худо мне совсем, видать недолго осталось. Боюсь за тебя.
- Что вы такое говорите, мама? Я травки сейчас за речкой соберу, отвар сделаю, полегчает. А пока отдохните.
- Не ходи к речке. Бабка Матрена вчерась сказывала, что солдат немецких в деревне расселили. До нашего хутора еще не дошли, но могут набрести…,- Мария зашлась в глухом затяжном кашле и бессильно откинулась на пуховую подушку, - завидишь солдат, прячься. В омшанике отец до войны погреб хотел рыть, но не успел. Я досками закидала яму, а сверху кадку поставила…Обо мне не тревожься, я там уж одной ногой.
- Матушка…
- Иди, Марфа, посплю немного. Сил совсем нет.
Девушка бережно укрыла мать лоскутным одеялом.
- Поспите, я козу подою, я потом молочка теплого нацежу.
- Ступай, милая, - Мария, кутаясь в одеяло, смотрела дочери вслед. Высокая, статная, с темно-русой косой, высокой грудью. Красивая, вся в нее, только не ко времени расцвела, в лихую годину…
Марфа тихонько вышла во двор. В сарае заблеяла коза Зойка.
- Потерпи, моя хорошая, сейчас подою.
Девушка положила в кормушку свежескошенной травы. Утром покосила немного у опушки. Козу она давно не выпускала, берегла кормилицу. С тех пор, как в Выселки пришли немцы, живности почти не осталось. Их хутор был в пяти километрах от деревни. Бабка Матрена, приходившая иногда навещать мать, рассказала, что у нее фашисты всех кур порубили.
Марфа вздохнула. Ее отец до войны был пасечником, ушел на фронт, а через два месяца они с матерью получили похоронку. Весной мать полоскала на речке белье, да провалилась под лед, застудилась сильно и теперь гаснет, как свеча. Ничего не помогает, ни отвары трав, ни сок черной редьки на меду.
Девушка набрала чистой воды в подойник, взяла полотенце и пошла доить козу.
Тугие струйки молока звонко лились в ведерко, когда девушка услышала за спиной мужской хохот. От неожиданности Марфа вскочила и опрокинула ведро с молоком, коза Зойка заблеяла и метнулась к кормушке. Молодой фашист, нагло усмехаясь подошел к Марфе, что –то, тараторя по-немецки. Потом схватил ее за косу и повалил на сено. Марфа сопротивлялась, но немец был сильным и крепким. Он ударил ее кулаком по голове, в глазах девушки все помутнело. Очнулась Марфа от резкой боли, пронзившей ее. Потные руки противно скользили по ее упругой девичьей груди. Она задыхалась под тяжестью его молодого ненасытного тела и от сознания своего бессилия.
Сделав свое дело, фриц снова мерзко усмехнулся, натягивая солдатские портки, потом повернулся к ней спиной. Внезапно Марфа увидела вилы, лежавшие в Зойкиной кормушке. Вчера она убирала в сарае, видимо коза, прыгая, уронила их на сено.
Она не помнила, как поднялась, и, схватив вилы, изо всех сил ударила насильника сзади. На всю оставшуюся жизнь запомнила этого рыжего гада, его потные руки в веснушках и остекленевшие бледно-голубые глаза.
С трудом выволокла тело и зарыла за сараем, раскидав навозную кучу. Потом долго выметала дощатый пол, завалила кровь опилками и старыми листьями. Несчастная долго мылась в холодной бане, поливаясь водой из кадки, но чувство грязи в душе так и осталось…до сих пор. Матери она тогда ничего не сказала. Слез не было, лежала, как мертвая, в сенках и смотрела в пустоту, словно что-то надломилось в ней с тех пор.
Фашиста искали, облазили всю округу. Не нашли. Марфа пряталась в яме, в омшанике и ее трясло от страха и ненависти.
Через месяц умерла мать. Марфа утром принесла ей молока, но Мария не откликнулась. Ушла тихо и незаметно.
После похорон Марфа почувствовала себя плохо, ее тошнило, кружилась голова. Бабка Матрена, материна подруга, отвела ее в сторону.
-Ты случаем не отяжелела, девонька? Знать с кем была?
Марфа, разрыдавшись, рассказала о том, что произошло. Матрена плакала, гладя уткнувшуюся в ее колени, голову несчастной.
- Какая красивая девчушка была, опоганил немец. Что с ней будет, когда в деревне прознают, что понесла от врага? Свои же и затравят…Не плачь, дочка. Послушай меня, никто не должен знать о том, что мне поведала. Придумаем что-нибудь.
Старушка уложила Марфу на кровать, накрыв материной старой шалью. А сама засеменила через лес в соседнюю деревню. В Малаховке жил ее племянник, который работал фельдшером. Много лет назад Николай наступил на осколок, рану сразу не смог промыть и началось заражение. Пришлось отрезать ступню. Бабка долго шепталась с одноногим фельдшером. Вернулась домой усталая, но довольная.
На следующий день Марфа поехала к дяде Николаю, она жила у него месяц. За это время фельдшер сумел через свояка справить ей документ о том, что Марфа Петровна Егорова стала законной супругой Тихомирова Александра Андреевича.
Рядового Тихомирова Николай нашел в лесу, прятал от фашистов две недели, пытался лечить, но парень потерял слишком много крови, лекарств не было, через неделю его не стало, а документы красноармейца Николай закопал в подполе. Вместе со свояком Игнатом они написали справку о том, что сочетали в законном браке за три дня до смерти Тихомирова А.А. и Марфу, расписались, как свидетели и шлепнули спрятанную на всякий случай печать, которую Игнат, работавший до войны в сельсовете сторожем, спрятал и бережно сохранил. Выдали ей и справку о смерти мужа.
Так Марфа вернулась домой вдовой красноармейца Тихомирова. Живот Марфы становился больше и больше. Что она только не делала, чтобы избавиться от этого нежеланного ребенка. И с сарая прыгала, и мешки с картошкой таскала и траву пила. Матрена, догадавшись, ругала ее.
-Ты что, окаянная, надумала! Дите-то твое и ничье больше, а ты его убить решила. Бога побойся!
-Бог простит! Я не хотела…, - зарыдала Марфа.
-Значит, суждено было! Не хотела она! Он захотел - Бог-то. Дал тебе испытание, а ты должна его вынести и ребеночка воспитать, так чтоб не стыдно было перед людьми и Всевышним. Крепись, девка, она доля наша такая…
Весной Марфа родила дочь. Назвала Елизаветой. Она не любила этого ребенка. Каждый раз, прежде чем приложить к груди, подолгу вглядывалась в сморщенное личико дочери и не находила в нем родных черт, присущих их сильной Егоровской породе. Марфа была бы и рада все забыть, но дочь, подрастая, становилась все больше и больше похожей на того гада, которого она своими руками лишила жизни: рыжеволосая, веснушчатая, с голубыми, чуть блеклыми глазами.
Ночами Марфа брала Библию, усердно читала перед старенькой иконкой молитвы. Она просила Бога дать ей силы простить обидчика и забыть все, как страшный сон. Молитвы приносили успокоение, но часто по ночам ей снился рыжий фашист, заколотый вилами.
После войны Марфа работала в колхозе. Лиза выросла, заневестилась. А в восемнадцать лет вышла замуж за Петра Соколова. Молодые жили дружно, счастливо. Когда родился маленький Егорка, Марфа души в нем не чаяла.
Когда Егорке исполнилось два года, когда Лиза и Петя повезли в город на продажу картошку. Домой с базара они не вернулись. Их нашли через неделю в лесу. Лесные бандиты зарезали обоих, позарившись на деньги и колхозную лошадь.
Тяжело пришлось Марфе с маленьким ребенком на руках, но вырастила. Вывела в люди. Егор стал врачом, работал в городе, женился. Навещал внук ее часто, помог вот домик построить, небольшой, но добротный. Звал к себе, но она не поехала. Зачем мешать? Он сына недавно женил, тоже доктора, молодые пополнения ждали, а тут она, со своим уставом… Да и привыкла одна, чтоб по-своему, в своем доме…
Старуха, пригревшись у печи, задремала. В дверь кто-то постучал. Шумной компанией ворвались родственники, Егор с женой, сыном Алексеем и невесткой. Гостинцев навезли, подарков. Марфа улыбалась, глядя на рыжего правнука. Примерила перед зеркалом подарок молодых - цветную Павлово-Посадскую шаль, всплакнула.
Вечером с Алексеем вышла на улицу, присела на крылечке.
-Бабуль, знаешь, со мной случай интересный произошел. Я в Западную Германию летал, на конференцию. Там мы в порядке обмена опытом посетили частную клинику. Я обследовал одну пожилую немку. Она долго смотрела на меня, потом достала из тумбочки старое фото, разволновалась, сказала, что я очень похож на ее брата, Фридриха, который пропал без вести в России. Вот смотри, даже фото дала, узнав, что я родом из деревни, той, где пропал ее брат. Может, ты его помнишь? Я пообещал фрау Марте узнать что-нибудь о ее брате и сообщить. Погляди, а ведь правда между нами есть какое-то сходство.
С пожелтевшей довоенной фотографии на Марфу смотрел ее давний враг и обидчик, немец, ставший отцом для ее единственной дочери. Значит, этого фашистского гада звали Фридрихом. В глазах у старухи потемнело. Вот она, кара за ее грех. Через сколько лет к ней пришла, и как пришла.
Что-то горячее резкой болью полыхнуло в ее груди и разлилось пожаром во всем теле.
- Что с тобой, бабуля?
Алексей оглянулся и оторопел, увидев неподвижный взгляд старухи.
Прохладный осенний ветерок подхватил выпавшую из ослабевшей, свесившейся плетью, руки Марфы старую фотографию и понес ее вдаль по пыльной вечерней дороге.