Чувство времени, глупенькая вот эта наша попытка поковырять вечность скорбным разумением своим, настигает иногда всякого человека, не пей он водки хоть два-три дни.
Левтолстой же, как известно, большую часть жизни был мучительно тверёз, так его это чувство и вовсе почти не покидало. Везде, везде – куды ни влипни мыслию – везде его, беднягу окружало время: то прошлое, то настощее, а то и грядущее, когда припрёт. И для каждого из трёх было у Левтолстоя заведено отдельное пониманье. О настоящем, правда, старался понимать как можно менее, ибо стеснялся ругаться по матери, особенно при жене и детях. А вот о прошлом довольно много понимал, о да! И даже пытался истолковать, упихать в некие логические рамки. А то возьмётся присобачивать к злобным людским придурковатостям какие-нибудь этические резоны им в оправданье, дескать, они как лучше хотели, дурачки…
Вот ежели поймать, скажем, свинью да одеть её в корсет, да на голову ей напялить чепчик с философическими рюшечками – так это и будет портрет минувшего в представлении Левтолстоя. Чрезвычайно расстроенный идиотским видом свиньи этой самой, Левтолстой вздыхал и отворачивался в другую сторону. А в другой стороне – там ведь только грядущее, более ничего. И приходилось его прозревать, а как же. Гадать, увы, приходилось.
Нелёгкими путями приходило к Левтолстою намеренье погадать и так же отнюдь не легко воплощалось оно в жизнь. Во-первых, на чём гадать-то? Ежели на картах, то и хорошо бы, ан где их взять ещё, эти карты? Домочадцы устроились их от Левтолстоя прятать. И не зря, кстати, не зря. Ему ведь только попадись на глаза колода, он сейчас усадит всех играть и обыграет, конечно, вчистую. Насмехается ещё потом так обидно. Э, да ладно бы только насмешки, это ещё можно потерпеть, но он же хуже измывался, гораздо хуже! Встанет эдак молча, даже не улыбнувшись, и уходит. И долго потом отсутствует с таким лицом, как будто ему все должны. Нет уж… Не давать ему никаких карт, ехидине везучей!
Ещё на кофейной гуще гадывают некоторые. Однако Левтолстою этот способ никогда не нравился. По гуще всё грядущее расползалось какими-то жуткими чёрными кляксами, даже глядеть боязно. «Нуар! – чуть не всхлипывал перепуганный Левтолстой – Тут е нуар иси! Сами в таком грядущем живите, ежели охота! Да и изжога у меня от вашего кофею! Я уж лучше каши наварю, вот что! Каши! С молоком!»
Так и научился Левтолстой гадать по манной каше. Сварит в кастрюльке, нашлёпает себе в тарелку, повозит в ней ложкою и смотрит. Прозревает, что станется далее с миром. Всё увидит, прямо всё-всё. Когда захихикает, а когда и всплакнёт. Удивлялся многому в грядущем. «Анкруайбль! – шептал – Анкруайабль! Придумают же! Та-а-ак, а это там кто сидит? Уселся, понимаешь, и врёт про меня народу! А ну брысь! Брысь!»
Застигнутый врасплох, полагаю теперь уместным откланяться.