Из цикла"Детское мыло"
От автора: Друзья, хочу предупредить, пока вы не начали читать: глава немного неприятная, тяжёлая... Но я фиксирую жизнь и не моя вина, что она такая, что в ней не только светлое, но и тёмное, не только чистое, но и грязное...
************************************
Виктор Наумович уже проверил три подъезда. Подвалы и чердаки закрыты и опечатаны, должно быть, ещё с того времени, как было распоряжение в связи с чеченскими событиями и взрывами домов в ряде городов. Опрос попавшихся жителей ничего не дал. В четвёртом дальнем и глухом подъезде замок был сбит, и дверь висела на одной петле.
Виктор Наумович включил фонарик и шагнул в тёмный зев. В лицо пахнуло смешанным запахом палёного, фекалий и кошачьей мочи. Софья недовольно заурчала, пару раз чихнула.
- Потерпи, девочка. Я тоже не в восторге. Скажи спасибо, что здесь сухо, а то комарьё бы налетело, - громко позвал: - Аня! Если ты здесь - отзовись. Не бойся, это я, Виктор Наумович, тёти Зоин муж.
Прислушался. Слева, похоже, в самом конце подвала, возник неясный шум.
- Аня? Это ты? Отзовись.
- Здесь она, ходи сюда, – прилетел из глубины мужской голос.
"Бомжи?"
Виктор Наумович переступил бетонный порог и оказался в просторном помещении. Слева в дальнем конце тускло теплилась единственная лампочка.
- Аня, ты здесь?
- Здесь, здесь. Спит твоя Аня, умаялась, - отозвался тот же голос.
Следом вспыхнули и погасли смешки.
"Сколько их там? Трое, как показалось, или больше? Разумно ли поступаю, что иду на зов? Бомжи народ своеобразный, непредсказуемый.…Не раздразнить бы гусей…"
Виктор Наумович остановился в растерянности. Софья нервно поскуливала.
- Ходи, чего замер? Не боись, не кусаемся.
"Может, верно, зря себя запугиваю.…Пожалели девчонку, пригрели. Бомжи, ведь, вчерашние нормальные люди. Обстоятельства загнали их в это состояние…"
Виктор Наумович продолжил путь. В круге света он увидел два диванных матраса, на них ворохи тряпья. Между "кроватями", на кирпичах, круглая столешница, на которой была мини-свалка. Чуть в стороне "козёл" - самодельный обогреватель: конец асбестовой трубы, обмотанный спиралью. Вокруг стола сидели четверо мужчин. Грязные обросшие лица в тусклом свете были просто отталкивающими.
- Привет, мужики.
- Здорово, коль не шутишь.
- Где девчонка?
- Какая девчонка? - бомжи переглянулись, хмыкнули.
- Аня. Вы же сказали…
- Послышалось. Услышал звон, да не знамо где... Ты лучше отстегни нам на пузырь.
- У меня нет с собой денег.
- Тогда пёсика оставь на закусь. Ты говядинкой балуешься, а нам и псинка что барашек. Мясца хотца.
- Вы что… серьёзно?
Двое поднялись, шагнули к Виктору Наумовичу.
- А какой резон шутковать. Ты, поди, уже поужинал, а у нас с утра крошки во рту не бывало…
- Хорошо, я принесу вам поесть.
Поднялся ещё один:
- Хотелось бы верить, но не получается…
Первые двое внезапно прыгнули и набросились на Софью, подмяв её под себя.
- Мужики, мужики, прекратите! Честное слово, я принесу и еды, и на бутылку…
Софья хрипела, бомжи, матерясь, душили её.
Виктор Наумович схватил ближайшего за шиворот, потянул, но сопревшая ткань лопнула, и его по инерции качнуло назад. Третий бомж пнул по ноге и Виктор Наумович рухнул на пол. В следующее мгновение на него навалились: одни заталкивали в рот кляп, другие заламывали руки за спину, стягивали верёвками. Ноги у самых кроссовок тоже связали. После чего швырнули на "кровать", лицом вниз.
- По-хорошему просили.…До чего глупый народ…
- Зажрались…
Софья уже не хрипела. Да и не могла, ибо, придушив, бомжи с неё тотчас стали сдирать шкуру.
Связанные руки и ноги немели, Виктору Наумовичу показалось, что они частями отваливаются от его тела. А онемение продвигалось дальше. Вскоре остался один слух. Глаза переполнились слезами и ослепли.
- Кровушку сюда слейте. Счас тяпнем свеженькой, заместо бражки сойдёт…
- Я когда в деревне жил, завсегда: порося режу, так хлобыстну пару кружек - водяры не надо! Мне с лопаток мясца настрогай, шашлычок сварганю. Гриха отбери там лучок почище. Эх, помидорков бы сюда…
- Ржавый, чё с мужиком-то делать будем?
- Погодь, не порть аппетит. Пошамаем, тогда и решим.
Некоторое время молча нанизывают на проволоку мелкие луковки, обвалянные в соли куски мяса. Затем жарят над спиралью "шашлыки".
***
Макс, не включая фонарик, шёл вдоль стены, старался ступать бесшумно. В конце помещения тускло горела одинокая лампочка, оттуда несло горелым мясом, слышались глухие голоса.
"Бомжи. Неужели батя с ними лясы точит? Тогда почему меня так влечёт туда и на душе неспокойно? Странно, что Софья до сих пор молчит, уж она-то сразу бы меня учуяла…"
Первое, что бросилось в глаза, - это наполовину ободранный труп Софьи. Внутри у Макса всё сжалось, стиснулось шипастыми клещами. Стало трудно дышать, к горлу подступила тошнота. Припал к стене, выравнивая дыхание.
За круглым столом сидели трое мужчин, двое курили, третий лениво обгрызал "шашлык". Ещё один копошился на кровати. Макс видел лишь часть его спины и всклокоченную голову.
- Не можешь срать, не мучай жопу, - сказал со смешком один из сидящих за столом.
Бомж на кровати матюгнулся, выпрямился, встал на ноги. Сидящий за столом, тоже встал, и открыл то, что скрывалось за ним. Макс увидел скорченного стянутого верёвками человека, брюки спущены до колен…
"Батя…"
Макса окатил ледяной озноб. Оттолкнулся от стены и, включив фонарик, закричал:
- Всем стоять! Руки за голову, лицом к стене!
Бомжи вскочили, один метнулся влево в проём соседнего помещения. Ещё один попытался последовать его примеру, но Макс тотчас перекрыл проём, а ослеплённого светом фонарика бомжа, огрел трубой по голове. Бомж, охнув, кулем рухнул на пол.
- Не имеете права…- по-бабьи взвизгнул, стоящий у стены.
Макс осветил его лицо, затем ударил трубой по коленям. Бомж взвыл сиреной, оседая по стене.
Видимо сообразив, что это не милиция, двое других кинулись на выход. Одного Макс настиг и от души огрел по загривку. Бомж споткнулся и распластался на полу. Ещё взмах трубой - по ногам. Другого догонять уже бесполезно: его тень мелькнула на выходе из подвала.
Отец был без сознания. Макс освободил его от верёвок, натянул брюки. Попробовал привести в чувство, похлопав по щекам. Тщетно. На столе было три двухлитровых пластиковых бутылки с водой. Макс побрызгал в лицо отца, потряс за плечи:
- Па.…Очнись! Это я, Макс…Пап, ты меня слышишь?
Дрогнули веки, дыхание стало быстрым, учащённым.
- Пап, пап…это я, Макс!
- Не шуми…- едва слышно выдавил отец.
Макс помог ему сесть. Отец не поднимал головы, не смотрел на сына.
- Пошли, а?
- Сейчас…- глубоко вздохнул отец, прерывисто сглотнул. - Матери…ни звука…
- Хорошо, па…- Макс хотел помочь подняться, но отец отстранился, сам встал и, как пьяный, побрёл к выходу. Макс взял со стола отцовский фонарик, включив, молча вложил в руку отца.
Сняв куртку, Макс собрал в неё останки Софьи.
- Вызови "Скорую", - со стоном попросил бомж, корчившийся у тёмного проёма.
Макс положил на ящик ношу, взяв трубу, подошёл к бомжу. Осветил чумазое залитое кровью лицо:
- Ты…трогал отца?
Бомж застонал громче, процедил сквозь зубы:
- Вызови "Скорую"…ты мне голову пробил…
Макс упёрся кроссовкой в грудь бомжа, приблизил ржавый штырь вентиля к его лицу:
- Я тебе ещё и глаз проткну…
- Не трогал я… Не по душе…- едва не плача, выкрикнул бомж.
- Кто?
- Только Гусак…тот, что убёг…Вызови "Скорую"…пожалуйста…
- Что говорить будете?
- Сами…подрались…
Макс отбросил трубу:
- Смотри, козёл…
- Вызовешь?
- Вызову…
Проходя мимо второго, всё ещё лежащего плашмя, Макс не удержался, пнул его в бок.
Женя стояла на пороге, вооружённая обломком рейки.
- Что случилось? Сперва вылетел мужик, страшный как… Я чуть не описалась. Потом дядьВитя какой-то странный…
Макс молча прошёл рядом. Женя глянула в его лицо и осеклась: Макс плакал, cлёзы обильно текли по бледным щекам…
Женя была поражена до глубины души: незнающий уныния, вечно улыбающийся, такой далёкий, недоступный Макс шёл рядом, поникший, плачущий как ребёнок. Женю охватила небывалая жалость, хотелось прижать его заплаканное лицо к груди, гладить по голове и говорить тёплые, ласковые слова. И целовать его мокрые глаза и солёные от слёз губы…
Занятая своими мыслями, Женя не заметила, как они свернули влево. Лишь когда переходили Малый проспект, её вернул на землю пронзительный сигнал клаксона: совсем рядом пронеслась красная иномарка.
Макс шёл в сторону площади. Женя хотела уже обратить внимание, что они удаляются от дома, но, взглянув в лицо Макса, передумала. Он уже не плакал, бледное лицо застыло, как у греческой скульптуры из белого мрамора. Живыми остались только глаза, полные невыразимой болью. И они знали, куда ведут тело.
Вот и площадь. Макс пошёл вдоль ограды, остановился у деревца с раскидистой кроной. Опустился на колени, положил ношу на землю, после чего руками стал рыть яму.
Женя оглянулась по сторонам: уже достаточно стемнело, прохожих мало, да и ветви изогнутые к земле скрывали их.
" Только бы шум не подняли любопытные…" - подумала Женя, опускаясь напротив Макса. Он, казалось, вообще её не видел. Даже когда их пальцы встречались на дне ямы, Макс вёл себя так, будто один роет могилу для Софьи.