Все начинается с любви,
С любви!
Я это точно знаю.
Все,
Даже ненависть —
Родная и вечная
Сестра любви.
Все начинается с любви:
Мечта и страх,
Вино и порох.
Трагедия,
Тоска
И подвиг —
Все начинается с любви.
Весна шепнет тебе:
«Живи…»
И ты от шепота качнешься.
И выпрямишься.
И начнешься.
Все начинается с любви!
Роберт Рождественский
Победи себя и выиграешь тысячу битв.
Будда
ГЛАВА 1. НАХОДКА
Она стояла у старенькой деревянной кухни в тени большой разросшейся старой яблони, которая неожиданно весной вдруг осветилась разливом множества цветочных бутонов, словно на прощание, напоследок решилась подарить миру свои прекрасные плоды.
Рабочие разбирали сгнившие крышу и стены сарая над погребом. Документы на продажу бабушкиного дома были готовы, но все упиралось в задержку с поступлением денег в банк. Или они где-то прокручивались неторопливо. И сумма была средняя — материнский капитал, но для небольшой деревни, откуда жители постепенно разъезжались, кто куда, это было большой удачей — продать старый, но еще крепкий деревянный дом каким-то приезжим фермерам из ближнего зарубежья, вернувшимся на родину.
«Придется неделю пожить здесь, пока не приедут будущие хозяева», — какая-то мучительная печаль и тревога поднимали Ирину рано утром со старенького диванчика в зале, выпроваживали во двор, где кучи мусора после зимнего засилья никто не убирал. Не надрывался мотоблок, причесывая картофельное поле, толпились засохшие палки среди роскошных малиновых кустов. Дом простоял одиноко всю зиму без людей, когда осенью старшая дочь Ульяна забрала старенькую мать к себе в Самару.
Обжигающий зной после освежающих проливных дождей с громом захлестнул неожиданно конец мая, но в речке вода пока не прогрелась, и только самые отчаянные мальчишки на спор ныряли с высокого берега, а потом прыгали на песке, чтобы согреться.
«Что ты рвешь себе душу? Дом практически уже продан, ты живешь теперь в прекрасном большом городе, учишься в вузе, рядом близкие люди. Но почему так невыносимо больно чувствовать неотвратимость предстоящего расставания с вещами и своими детскими воспоминаниями, понимая, что часто очень многое не зависит от тебя, от твоих привычек и твоего желания? И это щемящее чувство называется разлука. Разлука с тем, что тебе было дорого, что никогда больше не повторится и не вернется».
Вдруг раздался шум и треск — подпорки сарая не выдержали бесцеремонного вмешательства трех здоровых парней, и с грохотом в клубах пыльного облака замшелая шиферная крыша сложилась на погреб вместе с досками стен, обмазанных в давние времена глиной с соломой.
Никто не пострадал, мужики плюнули в растерянности, наглотавшись, пыли, выразились вслух нецензурным матом и, сложив инструменты наспех под крыжовником, отправились на обед.
Ирина подошла поближе. Эта жалкая куча кусков поломанного шифера, гнилых досок напомнила лишний раз, что ничего нет вечного в мире, все постепенно ветшает, стареет, ждет замены.
И вдруг ее внимание привлек торчащий из-под обломка треснувшей серой доски сверток в когда-то белом, но и теперь еще крепком льняном полотенце с вышитым крестиком краем.
Мешковина сгнила, торчала кусками рядом, а в полотенце были завернуты — Ирина ахнула — настоящий кулацкий обрез и горсть тяжелых патронов.
«Господи! Сколько лет пролежало это оружие времен гражданской войны? И никому не потребовалось! У кого оно было и сколько на нем крови человеческой? В банде был когда-то его хозяин или в отряде красногвардейцев? Или просто припас человек на всякий случай, чтобы достать в нужный момент? Забыть про такую игрушку, конечно, никто не смог бы. Значит, не было нужды доставать. Или страх всю жизнь травил душу, чтобы скрыть свое прошлое? Или смерть помешала достать этот сверток и утопить его в дерме сортира на заднем дворе?»
И, держа в руках укороченный деревянный приклад старой дореволюционной винтовки со спиленным почерневшим стволом, ветхое полотенце с патронами, вдруг пришло неожиданно четкое страшное решение: эта находка послана мне не случайно. Именно из этого обреза я могу убить Сергея.
Если бы можно было стереть из памяти беспощадные картины своего испуга, растерянности, беспомощности и отчаяния того летнего, такого ясного дня, когда внезапно оборвалась счастливая радость беззаботного существования. Когда в сердце корявой коркой постепенно запеклось только одно чувство — ненависть.
ГЛАВА 2. МАТЬ
Ирина никогда не осуждала свою мать Галину. Светловолосая, с кудельками химической завивки, стройная, как девчонка, вечно что-то напевающая, моторная, деловитая, она могла бы быть неизменной ведущей на праздничных вечерах в Доме культуры, приятной собеседницей в кругу семейных пар, если бы вышла замуж за какого-нибудь интеллигента. Но первый ее муж, отец Ирины, спился постепенно, еще с юности приобщившись к походам в глубокий погреб, где его мать держала бутылки с самогонкой. Налеты милиции оканчивались по-разному: иногда конфискацией самогонного аппарата, партии свежеприготовленного на продажу товара и огромными штрафами. Иногда просто потихоньку изымали ящики с бутылками и строго предупреждали.
Привычка к употреблению чарочки для поднятия духа постепенно все похоронила для отца: и увлечение футболом, и школьные интересы, и семейную жизнь. Бабушка Маша продала после развода сына свой дом, переехала в пригород, купила землянку и, спохватившись, кинулась лечить единственного сына от запоев, возила его по бабкам, выкидывала все свои сбережения, забыв о маленькой внучке.
А мамочку Ирины Галину подхватил замуж старикан-вдовец. Его дети выросли, разъехались по городам, а на соседней улице жила молодка — фельдшерица, бойкая, сладкая ягодка, правда, с дитем. Мать выдержала ровно десять лет все ночные притязания стареющего мужа, его дневные придирки и нытье, бесконечные жалобы на участившиеся запоры и отказывающие ноги. И, наконец, решившись, позвонила старшей дочери своего мужа и предупредила, чтобы забирали старика-отца, куда хотят, хоть в дом для престарелых.
Ирине было четырнадцать лет, и она отлично помнила, как они с матерью вернулись в свою двухкомнатную квартиру в двухэтажном доме, которую постоянно меняющиеся квартиранты довели до ужасного состояния. Как кричала потом в их кухоньке приехавшая за отцом полная мужеподобная женщина, призывая на голову матери все проклятия, существующие в мире.
И тогда Ирине впервые захотелось спрятаться под одеяло, заткнуть уши ватой только, чтобы не слышать неприятную до тошноты перебранку матери и разозлившейся женщины, получившей такой подарок в виде беспомощного отца.
Целую неделю они вдвоем старательно сдирали старые облезлые обои со стен, красили окна белой краской, угорев от запаха разбавителей, смотрели, как меняли приглашенные мастера тяжелые чугунные батареи на металлические трубы. Покрасили остатками краски из разных банок эти трубы и уехали к бабушке в дальнюю деревню.
Здесь была наглядная агония вымирания деревни. После развала колхоза пришли в упадок все животноводческие фермы, когда перевели весь скот, и никто не охранял больше никому не нужные помещения. И сначала по ночам, а потом в открытую начали растаскивать на металлолом железо, а потом снимать шифер на заборы, бетонные блоки — на дорожки, разбирать кирпичные стены. И эта картина полного опустошительного разгула бесхозяйственности там, где только совсем недавно сновали молоковозы, спешили на работу привычные к тяжелому ручному, с минимумом механизации труду доярки и скотники, раздражала, злила, развращала всех в округе.
Бабушка Нина Николаевна всю жизнь проработала дояркой, числилась в передовиках производства, имела правительственные награды, а теперь занялась домашним хозяйством. Пока из колхоза на паи земли давали осенью зерно, держала кур, гусей и уток, поросенка. Но потом фермеры, сами перебивающиеся еле-еле с вечными засухами и неурожаями, закрыли бесплатную лавочку и стали продавать зерно втридорога. И бабушка стала спасаться при минимальной пенсии только доходами с огорода и сада.
А вокруг села поднимался лес. И манила в летнюю несусветную жару прохлада небольшой степной реки, которая, добежав до зеленого простора огромных вековых деревьев и раздолья кустарников, вдруг застыла в своем нежелании покидать эту площадь покоя и тишины среди бескрайнего степного раздолья Заволжья.
И в тот год отдыха у бабушки, ожидания, пока улетучится запах краски в квартире, мать внезапно влюбилась. Она ушла в обед на речку купаться одна, без Ирины, пока внучка с бабушкой собирали клубнику и варили варенье, и появилась только поздно ночью. Ее привез на своем «Форде» шофер рейсового автобуса, который мотался по району, а жил на соседней улице от бабушки и когда-то учился с матерью в школе до девятого класса. И по тому, как они слились в долгом поцелуе у калитки, и как блестели глаза у матери, Ирина поняла, что купание в лесу закончилось очередным любовным излиянием в кустах.
Неразборчивость матери, какая-то патологическая безвольность в вопросах секса, жадность тела к животному слиянию с телом самца — она даже не пыталась что-то приукрасить, выдумать сказку о поразившем ее любовном дурмане, — все это заставляло Ирину сторониться близости с матерью, переполняло презрением и глубокой обидой из-за прочного негласного прозвища матери в селе — «гулящая».
Здесь, в селе была только неполная средняя школа. Ирина уже давно перебралась бы к бабушке, но мать была категорически против. И теперь только летние месяцы были для Ирины счастливым избавлением от вечных нападок матери, от присутствия подвыпивших, постоянно меняющихся хахалей, когда мать надолго ссорилась с Григорием, и которые, не стесняясь, Ирины, затаскивали мать в узенькую спальную комнату и требовали от нее любви. И мать упивалась этими иллюзиями божественного чувства, делала аборты, потому что женатые мужики не собирались уходить от своих жен.
Она плакала по ночам, пока снова не мирилась с Григорием после настойчивых звонков и долгожданных свиданий. Эта подстегивающая ее тревога, что жизнь так коротка, или предчувствие скорого ухода, заслоняли все: и беспризорность единственной дочери, на которую просто не оставалось времени и сил, и обиды родной матери, жалеющей свою распутную дочь, и бездумно улетающие годы, которые она отдавала жадным до ее тела мужикам без особых чувств, иногда просто по привычке.
Ирина мечтала стать библиотекарем. Плотно заставленные книгами стеллажи в сельской библиотеке манили своей неисчерпаемостью будущих впечатлений, новых открытий, обещанием безраздельного полета на крыльях мечты.
И от грязи отношений матери с мужчинами Ирине хотелось закрыться, занавеситься теми прекрасными романами, которые дарили ей надежду, что все в ее жизни будет иначе.
Роман матери с женатым шофером Григорием оказался продолжительным, почти на три года, хотя у него были уже достаточно взрослые дети: старший сын с семьей жил в Забайкалье, а младший учился в сельскохозяйственном институте. Жена поначалу устраивала сцены ревности, а потом со временем смирилась, глубоко ненавидя Иринину мать. Григорий клялся Галине в любви, говорил, что у них с женой давно разные кровати. И они, действительно, упивались близостью друг с другом почти каждую неделю, когда не было ночных дежурств у матери, забывая о спящей на раскладушке в кухне юной девушке.
И, закрываясь с головой одеялом, чтобы только не слышать громких охов и вздохов распаленных любовников, которые иногда даже не удосуживались прикрыть плотно дверь, Ирина мечтала о том последнем дне в этом доме, когда она получит, наконец, аттестат об окончании школы, попрощается с бабушкой, которая собирала все свои пенсии почти год на учебу Ирине в библиотечном институте, и уедет к бездетной тете Ульяне, материной сестре, в Самару.
Мать вкусно готовила, и иногда Ирине казалось, что в одно из воскресений мать вдруг скажет ей: «Прости меня, доченька, ради Бога! Никто мне не нужен больше, кроме тебя. Поставила я большой крест на всех мужиках. И мы теперь будем жить с тобой в мире и согласии. Давай пить чай с нашими любимыми пирогами». Но все мечты Ирины обрывались, когда подъезжал среди бела дня на своей машине Григорий, усаживался за стол с пирогами в зале и напоминал: « Я только на часок вырвался, вроде бы на рынок. Не поторопимся — жинка примчится из дома, опять настроение испортит». И мать угодливо распиналась перед дочерью:
— Сходила бы ты, Иринка, до подружек, по улице погуляла. Смотри, какая погода чудесная!
И Ирина уходила за село по течению реки, опять мысленно подгоняя время, чтобы поскорее уехать, и, наслаждаясь осенней неторопливостью листопада, повторяла вслух строчки стихотворения Бориса Окуджавы: «Нет, осень не печальнее весны, и грусть ее — лишь выдумка поэтов».
ГЛАВА 3. ОБРЫВ
Ирину затрясло, когда она со страшной находкой в руках заскочила на кухню. Закрыла наружную дверь на крючок, присела у стола, осторожно развернула грязное полотно.
«Его же нужно чем-то почистить, маслом растительным, что ли? А вдруг патроны уже в труху превратились? И, вообще, тебе что, надоело на свободе жить? В тюрьму захотелось лет на десять? Правильно на Востоке говорят: „Худшие враги человека не пожелали бы ему тех бед, которые могут принести ему собственные мысли“. И почему она в тот неожиданный момент, когда увидела старый ствол, сразу вспомнила Сергея? Ведь за два прошедших после того с ней случая она старательно прогоняла все воспоминания о прикосновениях, поцелуях, той испепеляющей нежности его губ, которая буквально сожгла ей кожу на груди, руках, животе и ниже. Как он тогда старался разжечь у нее желание отдаться ему, торопясь и не понимая, что еще немножко, и она бы сдалась, и сама бы начала требовать от него еще большей близости. Вернее, не она, а ее уже созревшее тело Да, тогда был акт насилия. И Сергея точно бы посадили, если бы родная мамочка Галя не позарилась на эти проклятые пятьдесят тысяч рублей. Вот какой оказалась цена судьбы дочери».
Ирина закрыла глаза, сжала ладонями голову:
«Стоп! Забудь! Опять противное чувство горечи воспоминаний наполняет твое сердце ненавистью? Ты же уже каялась на исповеди у батюшки в храме, что послала из-за своего отчаяния, обиды, гордыни проклятье всем, кого посчитала виновными в своем несчастье. И мать перед самой смертью написала в письме:
«Ирочка! Прости всех! Ненависть убьет тебя. А Бог сам накажет, кто виновен»….
Она готовилась дома к последнему экзамену по литературе, зачеркнув в календаре последние денечки июня до долгожданной свободы после выпускного вечера, когда позвонила мать с работы по мобильнику:
— Минут через пятнадцать подъедет на самосвале Сергей, сын Григория, привезет машину песка во двор. Ты же его хорошо знаешь, они с бабушкой в одной деревне живут. Забирай сервиз чайный, который я купила вчера, торт, конфеты, сумки с продуктами и езжай с Сергеем. А я вечером с Григорием подъеду после работы. На стол накрывай, будем бабушку с днем рождения поздравлять.
Июньский день расплескался в полуденной оглушающей жаре, когда все живое прячется в тень, чтобы дожить, дождаться ночной слабой прохлады.
— Привет, Иринка! Как живешь? Много еще экзаменов осталось? — этот высокий парень с коротким современным чубом светлых волос, загорелый, симпатичный, с необычными желто-зелеными глазами лесной рыси, всегда обращал на себя внимание многих девчонок из Ирининого класса, когда учился в школе. Но теперь в институте у него был какой-то непонятный роман с девушкой из города, с которой он жил гражданским браком на одной квартире. Отец Сергея очень рассчитывал на их будущие серьезные отношения, так как двухкомнатная квартира была именно этой девчонки, и после женитьбы проблема с жильем в городе автоматически была бы решена.
Сергей аккуратно вывалил свежий холм еще влажного песка из карьера возле детской площадки, забрал одной рукой все пакеты с продуктами и коробку с сервизом, помог Ирине подняться в высокую кабину огромного самосвала. И покачиваясь на мягком сиденье с круглой коробкой торта на коленях, Ирина, немного смутившись от пристального взгляда этого здорового парня, спросила:
— А ты как поживаешь? Сессию уже сдал?
— Да, свободен. Через неделю с ребятами уезжаем в Сочи со строительным отрядом. Там сейчас стройка века. В море покупаемся, позагораем. А ты в какой вуз настроилась поступать?
Он был в курсе, что его отец совсем голову потерял, связавшись три года назад с Ирининой матерью, Галиной. Успокаивал по телефону свою мать, чтобы потерпела и простила отца, который, вернувшись от любовницы, и Сергей это великолепно знал, каждый раз хватал сопротивляющуюся жену, нес ее в спальню, и поцелуями, и ласками добивался от нее признания его мужского превосходства. И она таяла в его объятиях, отдаваясь мужу и прощая его измену. А через неделю все повторялось.
Эта какая-то извращенность отца, который с нескрываемым удовольствием пользовался обеими женщинами, не зная и не думая, как раскрутить этот запутанный по его вине узел, бесила Сергея. Время шло, и все оставалось по старому, вошло в привычку и пока не напрягало Григория. Сил и желания хватало на обеих.
И теперь, выруливая по шоссе на окраину села, Сергей невольно отворачивался от пустынной в этот обеденный час дороги и с интересом рассматривал стройную фигурку хорошенькой девчонки рядом, покачивающейся и подпрыгивающей на кочках, которая иногда касалась его локтя своей загорелой рукой, особенно при резком торможении и поворотах. И мысли тоже завихрились вдруг от неожиданного вопроса: «А есть ли у нее парень? Не может ведь такая красотка цвести без внимания мужчин!».
И, свернув на грунтовую дорогу в степи, чтобы срезать угол до своей деревни через лес, он вдруг предложил:
— Ирина, давай искупаемся в речке! Тут такая глубина классная! А у меня от этой жары вся спина мокрая и потом разит. Никакой дезик не спасает!
Ирина молча кивнула. Под шелковым сарафаном у нее был раздельный купальник, так что нырнуть в прохладу реки она бы не отказалась, но пустынность дороги и прибрежной полосы с камышовыми зарослями смутили, и она осталась в кабине.
Сергей долго нырял, мерил дно, скрываясь в воде и хлопая ладонями на середине реки, потом рассекал блестящий под солнцем простор широкого разлива вольной воды и, наконец, растянулся на горячей полоске золотистого песка на противоположном берегу, крикнул:
— Да не бойся ты меня! Иди, остудись в воде, и поедем!
И эта безбрежная даль зовущей воды погасила все невольные опасения, позвала к себе, потому что деревенская непосредственность и простота отношений в деревне даже не насторожили, не смутили. Ирина поставила коробку с тортом на резиновый коврик в кабине, мельком подумав: «Все кремовые розы на жаре потекут», спрыгнула с высокой подножки, сдернула сарафан, оставив его на качающейся ветке незнакомого цветущего кустарника, и осторожно шагнула в топкую незнакомую отмель заросшего тиной берега.
— Плыви ко мне! — голос Сергея разнесся одиноко над пустынным величием этого сказочного, затерявшегося в глубине леса молчаливого царства. И она поплыла навстречу своей судьбе. Он стоял такой надежный, незнакомый, сильный по пояс в воде, дожидаясь, пока она пересекала широкую заводь реки на повороте с довольно сильным течением, протянул руку, неожиданно притянул к себе и, не давая возможности отдышаться, схватил на руки:
— Ирочка, какая ты красивая!
Волна желания ударила ему в голову, и, не сопротивляясь, легким попыткам мозга предупредить, чтобы не делал глупости, нырнул немедленно глубоко в воду и оставил эту девочку в покое, он все сделал наоборот. Она так доверчиво держалась за его шею обеими руками, ее холодное гибкое тело было полностью в его власти, и, отчетливо осознавая, что он переступает некую опасную черту порядочности, запрета, Сергей шагнул в спасительную тень огромного вяза, укрывшись от широкого обзора противоположного берега с одиноким и таким далеким самосвалом на самом обрыве.
— Пусти меня! — Ирина не вырывалась, сжавшись от мгновенного испуга в этой тишине вокруг, разбавленной только шепотом угнетенной непомерной жарой листвы невозмутимого лесного великана. — Ну, пожалуйста!
Если бы она зарыдала от страха, начала кричать, обзываться, грозить, но она только дернулась в его руках, и Сергей еще крепче прижал к себе такое желанное, вспыхнувшее вдруг огнем тело, погасив ее просьбу крепким поцелуем, потом вторым, третьим, четвертым. Он забирал поцелуями ее волю, не давая вырваться словам отчаяния, когда Ирина поняла, что она в западне.
Он потерял голову от невозможного притока такого страстного желания, которого никогда не испытывал раньше с другими женщинами за свои двадцать прожитых лет. Женщины всегда хотели его, и он ублажал их, увлекаясь самим процессом сексуального притяжения.
Он опустился на горячий песок вместе с этим таким доступным, притягательным, чудным телом, сдернул купальник и начал ласкать губами юную грудь, прижав осторожно руками худенькие плечи. От непонятной и неожиданной истомы и ласки выплеснувшегося желания сопротивление девушки на минуты ослабло, а сила желания мужчины достигла вдруг такого взлета, что теперь ничто не могло Сергея остановить. Он шептал в исступлении все самые сокровенные слова, которые знал, покрывал бесчисленными поцелуями сдавшееся тело, требуя, чтобы оно ответило призывно на его просьбы и нежность, чтобы принимало с охотой и желанием его плоть, его нетерпение и любовь. Но тело девушки трепетало в его сильных руках, дрожало, но не отвечало. И это безразличие еще сильнее его заводило, напор усилился, и, наконец, горячее тело выплеснуло всю свою жизненную силу в лоно девушки для запланированного мудрой природой продолжения рода человеческого.
Ирина лежала рядом, не шевелясь, закрыв глаза, словно мумия, уснувшая на века. А Сергей смотрел на прорывающиеся сквозь густую листву над головой яркие солнечные брызги неугомонного солнца, отдыхая от напряжения всего тела в этой борьбе за то неописуемое наслаждение, которое дарит только женская любовь.
«Я буду теперь носить на руках эту девочку и до самых последних дней своих просить у нее прощения за то, что силой отнял у нее ее право любить того, кого она сама захочет. Но она меня обязательно полюбит, ведь ей всего семнадцать лет».
— Ирочка, любимая моя! Прости меня! Выходи за меня замуж! Ты чудо! — он ладонью осторожно стряхнул песчинки с левой ноги, наклонившись, поцеловал коленку. — Птенчик ты мой, кроха моя!
Ирина перевернулась на живот, уткнулась лицом в согнутые руки, прошептала с усилием:
— Уйди, пожалуйста! Ненавижу тебя!
Сергей натянул плавки, с разбега нырнул в глубину, поплыл к берегу, где на высокой ветке флагом неизвестной страны привлекал внимание яркий сарафан Ирины. Сел на самом солнцепеке, ругая себя самыми последними словами. Смотрел, не моргая, на противоположный берег, стараясь не пропустить того мгновения, когда в зарослях камыша появится стройная тоненькая фигурка девочки, которую он напугал, лишил невинности, удовлетворив свою похоть. Но Ирина не появлялась.
«А вдруг ей стало плохо? Или на солнце перегреется совсем?» — торопливо сбежал с пригорка, ринулся в воду. — «Увезу сейчас прямо к себе домой, не прикоснусь, пока сама не захочет, буду ноги целовать, чтобы простила. И пусть живет у нас».
Ирины на песчаном берегу не оказалось. Исчезли и брошенные на песок Сергеем элементы раздельного купальника.
— Ирина! — он сорвал голос, пробиваясь через заросли шиповника, цепляющиеся, обдирающие кожу на ногах колючие плети дикого хмеля, ежевики, стоявшие непреодолимой стеной кусты дикого терна с маленькими завязавшимися плодами.
Ирины нигде не было. Лесные заросли ныряли в пологие лощинки, взлетали на открытые солнцу пригорки, купаясь в ослепительном великолепии дивного июньского дня. Но нигде в этой девственной пуще не было даже намека на человеческое присутствие. Это потом, в разгар осени появятся тут тропинки, взбитые вороха опавшей листвы, когда десятки грибников прошерстят своими палками все окрестные чащобы, отрывая в перепревшей земле дорожки осенних грибов.
А Ирина, притаившись в густо заросшем болотной травой и ивняком овражке, слышала, как постепенно слабел голос Сергея, уходившего вниз по течению реки, в противоположную от нее сторону. Она отмахивалась от наседающих голодных комаров, кусающих мух, слетевших на запах уже присохшей крови на ногах, моля Бога, чтобы Сергей поскорее исчез. Она и так, глупая, столько времени пролежала неподвижно, из-за неопытности не сообразив сразу, что за эти полчаса внутри нее уже могло произойти зачатие будущего ребенка. Ей нужно было срочно в речку, чтобы смыть память об этих шквальных ласках, которые сначала испугали, а потом распалили кровь, доставляя и боль, и немыслимое удовольствие, и она чуть не потеряла сознание, когда Сергей притянул губами сосок груди.
Это грубое вторжение в ее плоть, эти безумные поцелуи, которые она в другое время и в другом месте от этого же Сергея, возможно, и приняла бы, впервые познав мужчину и испытав определенный дискомфорт с непривычки. Но то, что случилось сейчас, произошло так внезапно, без ее согласия и желания. И простить Сергею этого своего падения она теперь не сможет никогда.
Когда шум мотора скрывшегося за бугром самосвала затих вдали, Ирина, уйдя подальше от места, где она оказалась распластанной и физически, и морально, зашла в воду и плавала долго и бездумно. Потом, на самом глубоком месте посередине реки вдруг представила, как сейчас она нырнет вниз головой, до самого холода родника на дне, и там откроет рот и захлебнется водой. И останется этот прекрасный зеленый мир без нее, поруганной и невезучей, а ее потом вытащат рыбацкими сетями через несколько дней, синюю, разбухшую, страшную, и забьют гроб гвоздями заранее, чтобы никто, кроме родных, не видел это тело, покусанное черными раками.
Она переплыла речку, забрала свои босоножки, сотовый телефон и сарафан. Держа сверток над головой, вернулась обратно, нашла мягкую полянку и стала ждать. Через полчаса машина вернулась назад. Сергей, увидев, что вещей нет, опять начал ее звать. И она вдруг представила у себя в руках тяжелый пистолет. Но поняла внезапно, что нет у нее сейчас такой ярости и ненависти, чтобы нажать курок. Сергей ей нравился давно, с тех пор, когда он учился у них в средней школе, приезжая на занятия осенью и весной сначала на дорогом велосипеде, а потом, в старших классах — на шикарном мотоцикле.
И его отец однажды, вынырнув из постели матери в обед, в шутку сказал, посмотрев на Ирину, вернувшуюся не вовремя из школы: «А что, Галина, мы с тобой скоро породнимся, когда дети подрастут и поженятся. Вот будет облом моей жене».
ГЛАВА 4. ПРОКЛЯТЬЕ
Вернулась домой из леса, когда окончательно стемнело, по тропинке вдоль реки, подальше от всех дорог, осторожно, как хищный зверек, чувствуя уже какую-то вину и ущербность, словно на ее ярком сарафане черной краской недоброжелатели успели поставить метку «испорченная». Этим словом она сама себя заклеймила, понимая, что вместе с новым своим состоянием, став днем невольно женщиной, когда из ее жизни этот проклятый Сергей вычеркнул беззаботность юности, устремленность, веру в будущее, она теперь постоянно будет с опаской относиться к людям, которым ничего не стоит разрушить твою жизнь, наплевать на твои планы и мечты.
А в отсутствии Ирины события раскрутились так стремительно и непредсказуемо, что финал к ее появлению был уже расписан, как по нотам, без всякого согласования с ней и учета ее желаний. Дома была только одна мать.
— Ты где была? Мы тут дорогу новую накатали, тебя разыскивая! Подумаешь, святость потеряла! Сережка тебя давно любит, пока ты у бабушки, пропадая, подолом там перед ним махала да улыбалась. Довела парня, что не сдержался! Сам перед бабушкой покаялся, когда без тебя вещи и продукты привез! Мамочку мою чуть кондрашка не хватила! Сергей ей «Скорую» вызывал, сидел возле, пока она в чувство приходила. Мотался десять раз на речку, тебя искал, чтобы ты чего-нибудь не учудила. А она, видишь ли, принцесса заморская, решила в прятки поиграть. Испортила бабушке день рождение. Мы когда с Григорием вечером приехали бабушку поздравлять, а там впору было поминки справлять. Ну, не Сережка тебя, так другой бы оприходовал. Сережка ведь тебя не бил? Не бил! Закружилась у парня голова от твоей красоты да юности, вот и сделал своей женщиной! Короче, собирай вещи необходимые, учебники не забудь. Сейчас Григорию звоню — приедет и отвезет тебя к ним домой. Сережа перед тобой покается, замуж позовет, и все полюбовно решим. Семья у них хорошая, свадьбу вам сыграют роскошную. И будешь еще судьбу благодарить, что так все хорошо сложилось.
Ирина не плакала в руках Сергея, когда поняла, что боль, обиду, отчаяние в ее положении слезами не смоешь. Ее слезы добавили только немного соли речной воде, когда плавала до изнеможения, чтобы успокоиться, высыхали на щеках, когда закапывалась в горячий песок до шеи на отмели, чувствуя умиротворение в тишине задумчивых, спокойных деревьев-великанов.
И, если бы мать вместо этой торопливой нервной проповеди прижала ее к себе и просто пожалела бы, как несчастное, беспомощное свое дите, которое так несправедливо обидели чужие люди, она, наверное, захлебнулась бы слезами, прижимаясь к родной груди. Но, видя злые, какие-то недобрые глаза своей матери, которая уже нашла такой удобный для всех выход, чтобы избавиться от дочери, не нужной ей с самого рождения, Ирина вдруг взорвалась такой враждебной тирадой, в которой слились собранные за недолгие годы взросления и непонимания злость, печаль, тоска:
— Я тебя ненавижу! Неужели ты ничего не чувствуешь, не понимаешь! Ты мне не мать, а злая соседка, которой я мешаю жить! Это ты спишь и видишь, как бы выкинуть из жизни своего Григория его жену, а самой поселиться вместо нее в их доме! Мне семнадцать лет, но утром после выпускного вечера ты меня больше здесь не увидишь! Я сама буду устраивать свою жизнь! И у меня никогда не будет такой грязи, в которой ты закопалась вместе со своими пьяными мужиками и своей скотской любовью. И то, что произошло со мной, — это твоя воля, чтобы и меня затянуть в свое болото распутства. Но ты меня плохо знаешь! Я выплыву из дерьма и очищусь. И проживу без тебя! Ты слабая и бездушная проститутка! Прощай!
Она выскочила из дома, нисколько не жалея, что, наконец-то, высказала все, что думала, самому родному и единственному человеку — матери, которая ее никогда даже не старалась понять.
Ирина шагала без остановок по центральному шоссе, отступая на обочину, когда мимо нее стремительно уносились в ночь бесконечные машины, освещавшие ее фигурку и дорогу впереди на секунды и пропадающие потом за поворотом. Встречные машины слепили безжалостно, она закрывала глаза ладонями, показывала шоферам кулак и опять торопилась вперед.
«Иди вперед и не оглядывайся!» — бормотала Ирина, как заведенная, повторяя слова Роберта Рождественского: «Твердят: „Вначале было слово…“ А я провозглашаю снова: Все начинается с любви: и озаренье, и работа, глаза цветов, глаза ребенка — все начинается с любви».
Бабушка сидела в полной темноте на лавочке, притянула к себе, обняла, прошептала тихонечко в ушко:
— Не страдай, Ирочка, понапрасну. Значит, такая у тебя судьба горькая. Ничего, Бог все видит и тебя больше в обиду не даст. Только смотри, не давай своему сердцу озлобиться. Тогда точно пропадешь. Сдашь свои экзамены и поедешь к нашей Ульяне жить. Учиться там станешь. И со временем все обиды на дно души камушками лягут. Пойдем, накормлю тебя да спать уложу. Утро вечера мудренее, люди проверяли.
И, уже засыпая, то ли во сне, то ли наяву, Ирина слышала голос Сергея, который о чем-то просил, уговаривал, но она уже уплыла туда, где мерцали во сне перед глазами яркими солнечными бликами беспокойные воды реки, разглаживая настойчивые отражения дремлющих на берегу деревьев.
А дома поздно ночью, уже после ее торопливого бегства разразилась настоящая гроза. Вместе с Григорием приехала его жена Евгения. Располневшая, белолицая блондинка, вся какая-то сдобная, как пышка, добродушная, она задохнулась, поднимаясь на второй этаж, и теперь стояла, пытаясь отдышаться, напротив любовницы своего мужа, изящной, достаточно стройной для своего возраста, но с уже увядшим, морщинистым лицом, которое не могли спасти от времени никакие модные крема.
Лицо Евгении покрылась красными пятнами, когда, войдя в комнату, чтобы не слышали их разговор соседи, приказала мужу:
— Закрой дверь! Чего потерялся? Тебе же здесь каждая доска знакома! Так, а ты, подруга моего мужа, слушай и не перебивай! Ноги твоей дочери и близко не будет в моем доме! Хватит, что ты, распутная, нам всю жизнь испортила! К моему сыну твоя девка пусть лучше не приближается! Такая же шалава, как и мать, выросла!
И тут Галину прорвало. Она была в курсе, что уже трижды Евгения делала аборты за последние годы. Понятно и дураку, что Григорий постоянно обманывал ее, что не трогает свою жену. Врал безбожно и не предохранялся при этом, чтобы ублажить эту толстуху. Подбирающаяся постепенно старость и увядание, первые намеки климакса пугали, а Григорий был мужик видный, любвеобильный и умелый в постели. И расставаться с ним Галина не собиралась:
— А если я завтра Иринку на обследование в больницу приведу к гинекологам, а потом сразу заявление в полицию отнесу, как ты тогда запоешь? За изнасилование несовершеннолетней сроки приличные светят. Так что, ждите завтра участкового к обеду. И готовьтесь передачки на зону сыночку возить! Об этом ты, конечно, не подумала: Гришка приедет, Галину в постели ублажит и уговорит, чтобы она на свое дитя плюнула! Так решила сама или вместе с Гришей выход нашли?
— Не посмеешь, шлюха, моего сына позорить! Твоя девчонка сама под него легла! И мы докажем на суде, что он вообще ни при чем! У него невеста в городе, осенью свадьба. А с кем твоя дочка по лесу шатается, — это не наша забота!
Галина схватила двумя ладонями со стола огромную копилку в виде черной кошки и заорала истошно:
— Гришка, убери эту дуру с глаз моих, или я сейчас ее прибью насмерть!
Григорий вытолкнул свою растерявшуюся жену из комнаты на бетонную лестницу, освещенную единственной тусклой лампочкой на входе:
— Все, хватит, поговорили! Поехали домой!
Утром, когда Ирина села за стол с бабушкой завтракать, по привычке рано проснувшись, как бывало всегда, словно не было вчерашнего беспредела, в кухню вошел Григорий с большим пластиковым пакетом в руках:
Уважаемая Нина Николаевна! Ирочка! Вы уж нас простите за Сергея! Только, прошу вас, не доводите дело до суда! Виноват парень, что обидел вашу девочку. Если будет Ирина согласна, сыграем свадьбу, дом построим, пусть живут в мире и согласии. А если Серега наш ей не мил, вот мы тут денег собрали пятьдесят тысяч, пригодятся ей на учебу в городе. Если мало за наш грех, то мы еще кредит в банке возьмем. Только давайте договоримся полюбовно. Ты же знаешь, Ирина, как я к твоей маме отношусь. Возьми деньги, девочка, и прости моего сына. Он ведь любит тебя уже давно.
Он протянул пакет именно Ирине, даже не представляя, что произойдет в следующую минуту. Ирина вышла из-за стола, подошла к окну, на котором таращились колючки огромного алоэ, повернулась и проговорила тихо, еле слышно:
— Пусть Бог меня простит, но я проклинаю свою мать, вас, Григорий, вашу жену и вашего сына! У меня теперь в жизни осталось только два близких человека — бабушка и тетя Ульяна. Заберите ваши деньги и пропейте их вместе с моей матерью. Мне все равно. Уходите!
ГЛАВА 5. СУДЬБА
Бабушка крестила Ирину в Камышине, когда той исполнилось два года. Заплатила несколько тысяч рублей соседу, и он отвез их с бабушкой на своей машине в город через переправу. Ирина ничего не помнила, мать дежурила в больнице, и крестными стали вот этот самый сосед-шофер со своей женой, дальней родственницей бабушки по мужу.
В Самаре тетя Ульяна тоже сразу повела Ирину в небольшую церковь и стала сама молиться за здоровье всех близких. Лики святых, тишина и успокаивающие проповеди перед потрескивающими искрами свечей стали тем лекарством от чувства унижения и потерянности, особенно, когда стало ясно, что вода речки не смогла смыть следы огненных прикосновений и ласк Сергея.
Возвращалась из института культуры радостная и веселая, когда узнала, что ее зачислили на бюджет по итогам ЕГЭ. И вдруг в автобусе закружилась голова. Как-то неожиданно ее так повело в сторону, что невольно схватилась за руку какой-то пожилой женщины, которая готовилась к выходу. Ирину усадили у открытого окна, женщина проехала свою остановку, обмахивая бледную девчушку каким-то журналом, а выходя из автобуса, сказала: «Дай тебе, Боже, счастья и здорового сыночка!»
По каким-то признакам, наверное, по глазам прочитала, но вот это странное, удивившее пожелание, закружившаяся голова, как будто от полного бокала шампанского, выпитого вместе с любимой тетей дома за успешное поступление в запланированный вуз, — вся эта смесь бурной радости отодвинула в сторону неопределенность с задержкой месячных. Но через месяц учебы, когда тошнота стала накрывать все чаще, тетка Ульяна повела Ирину в поликлинику, и все стало ясно:
— Деточка моя! Это же счастье — родить ребеночка! Я два раза была замужем, а детей мне бог не дал! Нас у бабушки Нины было двое, у моей сестры Галки ты появилась, и я тебя всегда считала тебя своей доченькой. А теперь я скоро стану бабушкой.
Покраснела от смущения и неожиданности. Особой радости не прибавилось. На пальцах посчитала, что ребенок появится где-то в середине марта. До летней экзаменационной сессии успеет приготовиться, чтобы не пропускать год и не расставаться со своей группой. И, самое главное, свое совершеннолетие в середине мая будет встречать с ребенком на руках. Вот такая удача! И в двадцать пять лет поведет своего сына или дочь в первый класс. Чудеса, да и только!
Она сама себя теперь, после того как убежала от жизни в материном доме при поддержке бабушки, не узнавала. Словно провалилась в какую-то волшебную дыру или в чудесный сказочный колодец, где кисельные берега у молочных рек с бездонными синими небесами отсекли грязь и унижения прошлой жизни, выплеснули их в бескрайний океан забвения, а ее закрутили в водовороте новых интересов и людей. И известие, что в животе уже плотно поселился и живет с ней одной жизнью больше трех месяцев маленький будущий человечек, тоже стало дополнением той новой жизни, о которой она мечтала.
«Это будет мой ребенок! И я дам ему прекрасное имя, а отчество пусть будет Сергеевич. Ненависти не будет в этом новом мире молитв и добра. Да, если родится сын, то пусть он будет Александром Сергеевичем, как Пушкин или Грибоедов. А Сергей никогда не узнает, что у него есть сын. Вот об этом она точно позаботится!»
«Волшебная эйфория детского восторженного восприятия мира в семнадцать лет, — Ирина усмехнулась, завернула обрез и патроны в новое вафельное полотенце, спрятала в нижний ящик старого шкафа. — Ничего ты не забыла! И нечего себя обманывать! И ты хочешь отомстить Сергею, наставив на него ствол заряженного оружия, чтобы посмотреть ему в глаза, увидеть его сущность перед лицом смерти или угрозы увечья, заставить вспомнить тот залитый беспощадным солнцем песчаный берег, где он изливал свою страсть на юную девчушку. Такой сильный,
симпатичный, волевой и такой беспощадный. И спрятался потом за широкую спину своей матушки, которая, от греха подальше, если вдруг Галина передумает и пойдет в полицию, заставила отца на другой же день отвезти сыночка в город, чтобы он умчался со стройотрядом в далекий приморский город. Да, тогда она, Ирина, утром спряталась и от появившегося для объяснений Сергея, и, вообще, от всех, целый день не выходила даже во двор. Ей было даже страшно представить, как Сергей будет смотреть ей в лицо, а видеть, представлять ее голое тело. Нет, все, что угодно, только не этот стыд и унижение».
Под предводительством бабушки, дожидавшейся ее терпеливо в сельском парке, сдала в школе успешно ЕГЭ по литературе, и опять спряталась в доме, выключив телефон. На выпускном вечере получила аттестат, и сразу же сосед привез их с бабушкой вечером домой. А рано утром умчалась от всех проблем и воспоминаний на поезде в далекую Самару….
Ирина выключила фыркающий паром электрический чайник, глотнула таблетку от тупой головной боли в затылке, долго смотрела в потемневшее зеркало старого трюмо, в котором высвечивались скромная обстановка уходящего мира бывших хозяев, и она, наследница бабушки, полная сил и жизни:
«Да, она изменилась, похорошела после рождения Сашеньки! Эта высокая грудь, тонкая талия, распущенные по плечам до лопаток золотисто-каштановые вьющиеся волосы привлекают к ней внимание мужчин, которые пристают на улицах, в транспорте, предлагают встретиться в кафе, роятся в соцсетях. И еще эти полные губы, карие завлекающие глаза в облаке густых ресниц — природа не пожалела для нее художественных мазков, чтобы нарисовать ее тонкие черты лица, загорелое лицо, длинную шею. И все для того, чтобы сработала эта естественная приманка для самцов мужского пола, которые будут рассыпаться в комплиментах, говорить о высоких чувствах только, чтобы урвать кусочек ее свободы, затащить в сети брака или просто в свою кровать и тешиться, наслаждаться, пока не надоест, ее телом, требуя самоотдачи и пылкости, нежности и любви.
И когда им в этом вежливо отказываешь, нужно видеть их лица, с которых тотчас исчезает, испаряется улыбка доброты, и они готовы ради утоления голода своих проснувшихся желаний схватить тебя в охапку и безжалостно рвать, истязать твое тело, твои губы ради собственного удовольствия, благодаря своей силе и мужскому превосходству, добиваясь победы. Или, презрительно улыбаясь, они уходят прочь, затаив обиду от безрезультативности своей охоты.
Ирина взяла старое банное полотенце, соломенную шляпку и отправилась на речку загорать. Проходя по переулку мимо дома родителей Сергея, невольно ускорила шаги: «А вдруг Сергей дома и, увидев ее в окне, выскочит к калитке?»
Но большой дом сиротливо прятался в тени огромных фруктовых деревьев. Не было видно фиолетового «Форда», который всегда раньше «загорал» перед воротами, а теперь после смерти хозяина пылился, наверное, в гараже.
«Неужели все-таки сработала та ее, Иринина искренность обращения к небу, когда бормотала от отчаяния и унижения слова проклятий матери и Григорию? Мамочка, дорогая моя мамочка! Что же ты меня бросила? Даже внука не успела увидеть, обиделась тогда на меня страшно! И ушла из жизни так неожиданно и нелепо, хотя стольким людям помогала, уводила от беды! Не хотела я тебе зла! Глупая, вздорная девчонка! Вывалила вслух все свои обиды и дверью хлопнула! Хотя нет, постаралась тогда больнее ударить мать, специально всех самых подлых слов не пожалела!»
Ирине расхотелось идти на речку загорать. Она ничем не могла загородиться от воспоминаний. И ведь все плохое, словно растаяло в памяти, оставив только все хорошее, например: озарение от прекрасной, пропорциональной фигуры матери в коротком сарафане с мотыжкой на огороде, ее счастливый смех. Или в осенней куртке с ведром маслят в сосновом бору, когда они вдвоем набрели случайно на поляну самодовольных узорных мухоморов. Ведь мать жила по своим понятиям, по своему видению мира. И никто не имеет права судить других, даже если категорически не согласен. Переубеждать других тоже бесполезно. А чтобы лечить от порока, самому надо быть небожителем.
Галина умерла в конце августа прошлого года дома, ночью, после неудачного аборта, заснув навечно после принятой снотворной таблетки и внезапно открывшегося кровотечения. И никого не было рядом.
А утром схватились на работе, звонили-звонили безрезультатно. Приехала фельдшер на «Скорой помощи» по пути на вызов, расспросила соседей и вызвала полицию. И она же зафиксировала смерть несчастной Галины, лежащей в луже черной присохшей крови.
Бабушку отвезли в больницу с сердечным приступом, а все хлопоты с похоронами до приезда сестры Ульяны и дочери Ирины взял на себя Григорий. Проводили Галину достойно, было много цветов и венков, поминали в сельской столовой.
И все село обсуждало, как Григорий плакал у гроба, прощаясь со своей одноклассницей и любовницей. Попутно прошлись по всей родне. Бабушку Нину привезли из больницы прямо на кладбище, и приехавшая из города старшая дочь не отходила от нее ни на шаг. А Иринка так рыдала всю дорогу, что ее отпаивали корвалолом в тени большого тополя у разрытой могилы. И в этой суматохе никто не увидел и не узнал, что в соседнем селе, в бабушкином доме дальняя родственница нянчила пятимесячного Ирининого сына…
Вдруг Ирина услышала какой-то глухой шум во дворе, будто бы упало и зазвенело цинковое ведро. Она остановилась в нерешительности, прислушалась, подумала:
«Стой, стой! Сейчас выскочит мать Сергея, обольет грязью и тебя, и твою покойную мать, и иди на речку, отмывайся от ее правды и неправды в куче!» — Но сквозь знойную полуденную тишину застывшего сада откуда-то из-под земли донеслись крики:
— Помогите! Ради Бога! Помогите!
Ирина остолбенела — это был голос ее матери. Закрыла глаза, перекрестилась, замерла. Ведь понимаешь умом, что это невозможно, но сердце вдруг заколотилась: а вдруг это она, действительно, зовет меня? И не ночью, в беспамятстве черного кошмара или в утренней набегающей полудреме, а среди бела дня!
— Помогите! — донеслось глухо из сарая на заднем дворе, выходившего как раз в переулок. — Люди! Кто-нибудь! Помогите!
Ирина никогда не была в этом дворе достаточно зажиточных и хозяйственных родителей Сергея. Виноградные лозы были старательно подвязаны к металлическим столбам на длинной проволоке, вокруг уютной узорной беседки поднимались с первыми бутонами ветки бледно-сиреневых клематисов. Деревья были побелены, а кусты роз — обнесены пластиковыми веселыми заборчиками. И этот ухоженный сад, конечно, представлял разительный контраст с заброшенным двором бабушки, который она, Ирина, из-за какого-то упрямства не стала убирать перед приездом новых хозяев. Пробежала по плиточным дорожкам через весь сад.
— Помогите! — глухо донеслось совсем рядом. Ирина подскочила к открытой двери в сарай, увидела откинутую деревянную крышку с почерневшим дном и все поняла — мать Сергея оказалась в ловушке погреба.
— Евгения Сергеевна, что случилось? — Ирина заглянула в черноту проема. — У вас есть где-нибудь свет?
— Кто там? Вызовите, пожалуйста, «Скорую помощь». Мне говорить трудно. Ступенька на середине лестницы обломилась. И я рухнула вниз. Что-то с ногой, и, наверное, ребра поломала. Лампочка потухла. А здесь очень холодно!
Дальше все было, как в фильме катастроф. Ирина звонила по сотовому телефону в МЧС, в электросеть, в газовый участок, просила прислать мужчин, чтобы смогли поднять из погреба довольно крупную женщину с многочисленными повреждениями. И во время этой суматохи, когда шесть мужчин, подсвечивая себе мощными фонарями, тянули на веревках в узкий лаз из темноты заплаканную женщину, потерявшую сознание наверху, снова пришло страшное понимание, что ее проклятья обрели какую-то мистическую силу, забирая жизни у тех людей, которые отнеслись к ней недобро.
Ирина стояла в толпе сбежавшихся жителей села, напуганных приездом сразу нескольких специальных машин, одно присутствие которых сразу напомнило о возможном несчастье. Подходившие сразу спрашивали торопливо:
— Что, пожар? Людей спасли? Жертвы есть?
И когда на носилках пронесли хозяйку дома и погрузили в «Скорую помощь», тематика вопросов сменилась:
— Баллон газовый взорвался? А сыну кто-нибудь позвонил? Тяжело женщине одной после смерти мужа, вот и не доглядела!
Тогда, прошлой осенью, на сорок дней, чтобы помянуть Галину, в деревню поехала одна тетя Ульяна. У Сашка поднялась температура — резались зубки — и Ирина осталась в городе.
А Григорий помянул Галину в гараже с друзьями-шоферами. Жена еще накануне в обед закатила истерику: если она узнает, что Григорий опять в райцентре засветился и вывалил деньги на столовую, чтобы помянуть вместе с бабушкой Ниной непутевую Галину, то пусть мотает из дома, куда хочет! Только развод, и точка!
Послушал жену в очередной раз, так и не появился на кладбище, а вечером прихватил бутылку водки с закуской, удочки, банку с червями и ушел на ближний пруд, чтобы побыть одному, без нотаций жены, и еще раз вспомнить свою дорогую Галю.
Рано утром пастухи, собиравшие стадо за селом, обнаружили уже закоченевший труп Григория на заросшем камышом берегу. Не выдержало сердце, а вокруг никого не было.
И после его поминок бабушка пожаловалась дочери Ульяне:
— Жалко мне Гришу, царствие ему небесное! Ушел и ни с кем из родных не попрощался! Люди болтают, что наша Галина Григория к себе позвала! Ты только ничего Ирочке не говори, а то у нее точно молоко перегорит. Ты видела Сергея, сына Григория? Совсем парень черный от горя сделался. Никому я не хотела говорить, что там, на речке прошлым летом произошло. Но ты должна знать: это ведь он отец нашего Сашеньки! Паренек, как приезжает домой, обязательно ко мне приходит. Сидим с ним, чаи гоняем, и он все об Ирине расспрашивает. Ни один раз в грехе покаялся. Ирочка тогда в себе замкнулась, с матерью поругалась, всех прокляла. А я из Сережи всю правду потихоньку вытянула. Любит он нашу Иринку! Эх, дурачок, поторопился! Хорошая пара получилась бы! А теперь что? Смотрю я в его покаянные глаза и вру, не боясь греха, что все у Ирочки отлично, учится, радуется жизни. А то, что сынок подрастает, молчу. Обещала ведь внучке! Неправильно живем, во лжи! Кому от этого польза? Ты с ней поговори потихонечку, может, оттает ее сердечко! Тоскливо мне здесь без вас. Забери меня, доченька, к себе в город. Мне много места не нужно. Стану правнука нянчит, пока вы на работе и учебе пропадаете. Если домишко мой удастся продать, Иринке будем деньги на квартиру в городе собирать.
Ульяна привезла мать в город с двумя большими чемоданами. И память о далеком заволжском селе иногда разбавлялась редкими телефонными звонками и последними деревенскими сплетнями от досужей соседки, которой потом не терпелось разболтать подружкам, что Иринка удачно, в отличие от матери, вышла замуж и уже родила парнишку.
ГЛАВА 6. СЕРГЕЙ
Рано утром Ирина отправилась к колодцу за водой. Раскопала в бабушкином шкафу школьные спортивные брюки, белую футболку и решила заняться садом и огородом.
Порядок и нарядность двора родителей Сергея в суматохе вчерашнего дня пристыдили невольно: заваленный сарай над погребом, горы сушняка и прошлогодней ботвы, покосившаяся калитка — вся эта заброшенность и убогость сельского подворья спокойно могли в самый последний момент передачи денег заставить покупателей расторгнуть сделку. Ведь на соседних улицах через два — три дома висели на заборах самодельные объявления большими буквами на куске ДВП «Продается».
— Здравствуй, Ира! — это же надо такому случиться, чтобы именно в этот утренний, такой ясный и солнечный час судьба опять свела их вместе на окраине села, куда за вкусной родниковой водой на чай ходили со старыми почерневшими коромыслами женщины или подъезжали с пустыми пятилитровыми бутылями на мотоциклах мужики.
— Здравствуй!
Она столько раз представляла невольную случайность их встречи с Сергеем, когда она надменно смерит его презрительным взглядом, даже не покраснеет, и пройдет с независимым видом. Пусть видит, что ей на него глубоко наплевать.
За два прошедших года противный животный страх, что каким-то ветром разлетится по обоим селам эта паутина вечного деревенского любопытства и всезнайства любой тайны, когда известие о ее падении опять свяжут с испорченностью жизни матери, постепенно испарился. Потому что городская жизнь с ее равнодушием к судьбам тысяч людей отгораживала личный мир стенами квартир, и никому не было дела, кроме родных, откуда и от кого появился на свет такой милый и ласковый малыш.
Сергей крутил металлическую ручку старого почерневшего ворота легко и быстро, и тугие мускулы на его загорелых руках взрослого мужчины опять мгновенно напомнили, что из этих рук не так-то просто будет вырваться, если вдруг окажешься в их ловушке.
— Иринка, спасибо тебе за мать! Я сегодня ночью после звонка соседей из города приехал! Не могу даже представить, что бы случилось с мамой, если бы она там, в этом погребе осталась без помощи! Я теперь твой должник на всю жизнь! Пойдем, я тебе воду домой отнесу!
— Нет! — это слово она прокричала, мгновенно нарушив торжественность просыпающего утра. Она схватилась за ручку пластикового синего ведра, ее ладонь коснулась ладони Сергея. От резкого рывка обжигающая зимним холодом вода залила ступни. И они оказались вдруг опять в такой невозможной близости, что эти его рысьи серьезные глаза сверкали в полуметре от ее лица, и она увидела рыжину его небритой колючей щеки. — Иди своей дорогой!
— Значит, ты меня так и не простила? Понятно! А воду я тебе все равно отнесу! — Сергей легко подхватил два ведра, пошел решительно по улице, не оглядываясь на Ирину, демонстративно свернувшую в первый попавшийся переулок.
Ведра стояли на лавочке у калитки. И от непонятной злости, от замерзших в скользких шлепках ног все ее тело стало трястись в не проходящем ознобе, пока не надела теплые шерстяные носки и не выпила крепкого чая с загустевшим прошлогодним медом.
И вдруг стало жаль продавать этот родной дом с очаровательным пением проснувшихся птиц на дворе, с неуловимым запахом давно отцветшей смородины, с влажными каплями росы на зеленом покрывале сорной травы. И хотя бабушка тщательно скрывает свою печаль, но ей, как и Ирине, было тесно в маленькой двухкомнатной квартире на пятом этаже. И Сашку был бы здесь простор побегать по стершимся от времени, раскрошившимся бетонным дорожкам.
До обеда успела окопать и побелить стволы всех девяти фруктовых деревьев, сожгла на пустыре огромную кучу сушняка от прореженных зарослей малины и старого винного винограда. Договорилась с рабочими, что они привезут с оптовки из райцентра доски и шифер на новую погребицу.
И по самой жаре отправилась на речку, чтобы ополоснуться. На берегу дикого песчаного пляжа не было ни одного свободного клочка пока чистого песка. Долгожданное лето выгнало на свободу бабушек и дедушек с внуками, молодых мамочек с колясками, ватагу учеников, распрощавшихся со школьными занятиями до сентября. Сбросила халат, шлепки, с разбегу нырнула в пронзительный холод воды на дне, переплыла на другой берег и стала греться на солнцепеке высокого обрыва.
Зеленая степь убегала до горизонта, заплеснув своим безграничным простором не выгоревшего пока неба и молодые посадки сосен по пескам вдоль реки, и небольшие перелески вековых тополей в низинках. И это чувство свободы и покоя подхватило, готовое поддержать тебя, как крылья птицу в воздухе, если ты вдруг не выдержишь и побежишь навстречу горячему ветру босиком по колючему полю, по глинистой дороге, по которой сотни лет назад возили на далекую Украину на быках добытую в потерявшихся степных озерах соль.
И она побрела по степи, чтобы скорее высохли волосы, чтобы тело приняло на себя брызги беспощадного солнца, чтобы окунуться в запахи и звуки далекого детства.
На песке возле ее вещей сидел одетый Сергей. Он вскочил, подал ей полотенце:
— Ирина! Нам нужно с тобой поговорить!
— Ты уверен, что нам нужно с тобой о чем-то говорить? — безмятежность восприятия этого ошеломляющего сельского простора после скученности нашпигованных машинами и людьми улиц огромного города сразу улетучилась. — Хорошо. Давай встретимся завтра часов в десять на тополиной поляне. Я буду ждать тебя там, в лесу, на берегу речки.
Она шла по тропинке среди кустов, не оглядываясь и понимая, что озадачила Сергея. Эта ее решительность, эти смелые слова, произнесенные негромко особой в полуголом виде, в открытом купальнике, с накинутым на плечи полотенцем, могли быть неправильно поняты молодым человеком. Как обещание повторения любовной связи, но теперь не с девчонкой, а с уже взрослой женщиной, пропадавшей в далеком волжском городе, неизвестно, где и с кем.
Он ведь ничего не знал об Ирининой находке в старом разрушенном сарае.
Сергей мчался на отцовской машине в районную больницу, чтобы проведать мать, и, успокаивая невольное возбуждение, опять прокручивал в памяти каждое мгновение после их утренней встречи у колодца с Ириной.
Пять раз прошагал он сегодня мимо ее двора по переулку, наблюдая, как она с каким-то непонятным упорством и азартом наводила порядок, жгла сухую траву, белила деревья. Он пошел за ней следом на речку.
Ирину он не видел две года, пытался забыть, но не мог. Украденное тогда удовольствие от обладания прекрасным телом юной девушки растворилось у него в крови, и, закрывая глаза, он снова переживал мысленно минуты чувственного возбуждения и снова желал близости и восторга именно с Ириной.
Вернувшись в конце августа в город вместе с друзьями из стройотряда, сразу же забрал свои вещи из квартиры Сони, пережив бурный разрыв с подругой, которая с первых минут их совместного проживания не скрывала своих намерений выйти официально замуж за него и поскорее. Перебрался в общежитие, засел за учебу, старательно избегая общения с представительницами прекрасного пола, которые навязчиво предлагали свою помощь и себя.
— Ты, что, в аспирантуру пойти надумал? — парни прикалывали безобидно, расписывая какой-нибудь вечер в ночном клубе, стараясь расшевелить примерного отличника. Но очередной сбой в этой игре на поддавки, час, потерянный бездарно в любом клубе, отрезвлял надолго — какое-то театрализованное представление, в котором каждый придумал себе своеобразную роль довольного жизнью человека, натянул на себя маску этакого развеселого обеспеченного чудака, прожигающего жизнь в балагане среди себе подобных. И можно было заранее предсказать, какие слова ввернут за бокалом дешевого вина обворожительные красотки, воспитанные на просмотрах неестественности и показухи бесцеремонного телевизионного «Дома-2».
В каждый свой приезд домой он набирался решимости, шел к Ирининой бабушке и настойчиво просил городской адрес внучки. И каждый раз бабушка отрицательно качала головой: «Нет, Сережа! Не будет с тобой Иринка разговаривать! Не нужно зря деньги тратить на поездку!»
Он увидел плачущую девушку рядом со своим отцом только год спустя, в августе, на похоронах Галины, но трусливо спрятался в тени кустарников, не посмев даже приблизиться. И вечером напился дома, как последний скот, до омерзительной рвоты от какой-то некачественной водки.
А через сорок дней — удар наотмашь — не стало отца. Чужая боль, беда скользят рикошетом по душе, ты невольно пригибаешься, представив себя и свою семью под этим гибельным ударом судьбы, но потом с затаенным чувством облегчения вдруг наполняешься радостью, что ненастье миновало, пролетело мимо, поразило других. И ты полон сочувствия и печали, но уже вперемежку с успокоенностью за отсрочку невозможного горя.
Смерть отца, приезд старшего брата, потерявшаяся в трауре мать — невидимая черта отгородила сразу беспечность юности, несерьезность восприятия окружающего мира от реальной чудовищной действительности. Эта глухота, отрешенность от праздных и даже обыденных вопросов и разговоров в кругу людей раздражала, уводила в пустынность лесного сочувствия, где наблюдение за неспешным полетом оторвавшегося кленового листа отрезвляло и меняло направление мыслей от потерь к чуду вечного круговорота в природе.
На зимних каникулах мать вдруг оглушила последней сельской новостью:
— Не потерялась Нинина внучка Ирина в большом городе — замуж выскочила удачно, мальчика родила. И успевает еще в институте учиться. Вот такие непотопляемые, современные девицы!
Подумал тогда — разные у нас с ней дорожки получились. Как там народная мудрость напоминает: «Лучше быть счастливым, чем правым».
«Иди, Сергей, вперед и не оглядывайся!» — приказал себе больше не думать о той, что не простила ему его несдержанности, не приняла его любви, сначала озлобилась, а потом распустила свои крылышки привлекательности в далеком городе на Волге и живет, стараясь забыть недалекое прошлое.
«И все равно удивительно, почему Ирина так быстро и решительно согласилась на встречу со мной далеко за селом, в лесу, куда обычно выезжали на пикники с шашлыками большими компаниями, чтобы половить рыбу, искупаться, позагорать? Смелая стала в городе. А может быть, нет у нее никакого мужа и сына в помине? Набралась вольницы и стала похожей на мать? И виноват в этом, если, действительно, Ирина съехала с катушек, именно он! Что он завтра услышит — гневные речи распущенной женщины, ее угрозы или призыв к сближению, обещание ласки и нежности любви?»
Нужно было поливать в теплице грядки и рассаду, любовно высаженные старательными руками матери. От всех этих раздумий и воспоминаний, внутреннего напряжения и бессонной ночи напал бешеный голод. Решил сварить себе на неделю большую кастрюлю борща, куриной лапши для матери в больницу. Но все валилось из рук: разбил нечаянно тарелку, прижег на сковороде жареную картошку, вскипевший чайник залил газ на плите. И опять тянуло еще раз пройти по переулку мимо Ирининого дома, зайти решительно в ее калитку и, не дожидаясь завтрашнего дня, услышать свой приговор — мир или дальнейшая война.
И неожиданно вскипала кровь от осознанного желания, когда закрывал глаза и видел наяву выходившую из воды реки полуобнаженную ослепительную красавицу, которую, и это он понимал четко, будет носить на руках, если она позволит, будет терпеть все ее капризы и условия, потому что никуда за эти годы не испарилась его любовь.
ГЛАВА 7. БЕЗНАДЕЖНОСТЬ
Ирина включила мотор и бросила шланг под разросшиеся на половину огорода заросли ромашек. Вся неразбериха сегодняшнего дня, какая-то натянутость событий, усталость от бешеной работы, и, самое главное, невыносимость от сознания своей беспринципности в отношении с Сергеем — все это в сумме заставило в полумраке уходящего дня вытянуться на диване и задать себе один только вопрос: «Ты по-прежнему полна решимости разговаривать завтра с Сергеем?»
Стремительно поднялась, сходила и закрыла дверь на крючок, достала обрез и патроны их шкафа, разложила на столе. Из старенькой бабушкиной ножной швейной машинки извлекла пузырек с машинным загустевшим маслом, осторожно тряпочкой протерла ствол укороченной винтовки снаружи. Никакого навыка обращения с огнестрельным оружием не было и в помине. Заряжено оно или нет, не понятно. Можно было посмотреть, конечно, в Интернете, но зачем? Убивать Сергея она не собирается. Главное — теперь-то он не посмеет приблизиться к ней и распустить свои руки, если она будет держать его под прицелом такого мощного, настоящего оружия.
Настенные часы в зале безразлично прогоняли в ночную гулкую темень комнаты бесконечные секунды. Волны теплого воздуха от напольного вентилятора поднимали легкую капроновую тюль. И в этом упоительном водовороте смешения бесконечности и земной неги она унеслась, наконец, в тишину налетевшего сна.
Утром дернулась, посмотрев на часы, — конечно, проспала. И вдруг вся эта будущая криминальная разборка в прекрасном лесном массиве наедине с мужчиной, поведение которого могло смешать все ее представления о нем и спутать, как говорят, все карты, показалась такой досадной глупостью, что даже теплая, не остывшая за ночь вода в летнем душе только подтолкнула к мысли:
«Плюнь ты на это село, наконец, навсегда! Вычеркни и забудь, что было! Иди вперед и не оглядывайся! Уезжай немедленно к сыну!»
Но лежащий на столе в кухне ствол опять растворил всю решимость сбежать прочь. Эта страшная магия прикосновения к любому орудию убийства истязает разум каждого в борьбе с возможным злом, подсказывая вроде бы примирительные оговорки «Просто попугаю!» И она не смогла справиться с этим искушением сатаны. Надела спортивные брюки, футболку, бейсболку, налила холодной воды в пол литровую бутылку из-под минералки, вытащила на улицу старый велосипед, подкачала шины. Положила в пляжную сумку обрез и патроны. И помчалась по улицам просыпающегося села, чтобы опередить Сергея.
Четко продуманный план действий предусматривал первым делом тщательную маскировку. Ее внезапность появления из зарослей кустов с небрежной походкой, с яркой цветной сумкой должны были сыграть на интерес, привлечь внимание Сергея и усыпить его бдительность. А, самое главное, выдать его настрой — все-таки не виделись почти два года. Практически чужие люди, которых связывает только одно далекое воспоминание.
Спрятала велосипед под обрывом на всякий случай вдруг экстренного бегства. И едва не столкнулась на дороге с вынырнувшей из глубины оврага машиной Сергея, на которой тот почти догнал ее по короткой дороге от села через лес.
Стала за мощным стволом раскидистого тополя на опушке, торопливо развернула полотенце, повернула обрез вниз дулом, чтобы в нужную секунду выдернуть ствол. А дальше продуманный сценарий полетел к черту. Сергей решительно шагнул к дереву, приказал без раздумий:
— Ирина, хватит прятаться! Два года от меня и так скрывалась! Мой разговор короткий: выходи за меня замуж! Я тебя люблю давно! Еще со школьных лет! И мне наплевать, кто у тебя был все эти годы! И ребенка твоего я воспитаю, как своего!
От этого неожиданного монолога буквально оцепенела, потерялась, забыла продуманные предложения. И, когда Сергей навис над ней всего в шаге от дерева, начала пятиться, не опуская головы, слепо нашаривая в глубине сумки гладкий приклад обреза. И когда ладонь почувствовала тяжесть оружия, сразу пришло удивительное спокойствие. Ирина достала обрез, прижала ствол к животу и прошептала тихо:
— Сергей, не подходи, а то я выстрелю!
Сергей замер, секунду молчал, потом попытался пошутить:
— Ира, ты что, американских фильмов насмотрелась? Где ты эту игрушку откопала?
— Сергей, десять шагов назад, или я стреляю!
Сергей попятился, уперся спиной в ствол тополя, начиная понимать, что никто тут шутить не собирается. Медленно сел на поваленный ствол с аккуратно обрубленными ветвями, который вероятно использовали в качестве естественной скамейки:
— Ирочка, такие обрезы появились в Х1Х веке в Италии как вооружение пастухов для защиты стада и себя от волков и воров. Итальянский обрез получил свое название «Лупара», что с итальянского означает «волк». Девочка моя! Положи эту пушку на землю у своих ног, а я обещаю: тоже буду сидеть у твоих ног и выполнять все твои просьбы и приказы. Оружие — не игрушка! Я предлагаю тебе выйти за меня замуж. Твой ответ?
Ирина, плохо скрывая нервную дрожь, рассмеялась:
— А колечко ты не забыл с собой прихватить для убедительности? А где цветы к подходящему моменту? Или Ирочка и без этих символов должна растаять и кинуться в твои объятия — бери меня, я на все согласна!
Сергей перебил:
— Ира, эта штука — коварная вещь! Пуля мощного винтовочного патрона, выходя из обрезанного короткого ствола, начинает хаотично кувыркаться, и при попадании в человека наносит страшные раны. Ты хочешь моей смерти? Почему? За то, что я тогда растаял на жаре, и мне привиделось, что ты как-то по-особенному смотрела на меня в кабине того проклятого самосвала? Ира, честное слово, я ждал, когда ты кончишь школу, чтобы объясниться с тобой, но возле тебя, держа на руках твое прекрасное тело, не сумел остановиться вовремя. Ты права, я поступил, как эгоист, но наше сближение там, на пустынном берегу реки — это лучшие моменты в моей короткой жизни. И теперь ты за эти мгновения счастья хочешь расправиться со мной?
Рука Ирины затекла от тяжести ствола, начала мелко дрожать. Слезы обиды собрались сразу и от этих слов, и от вернувшейся незабываемой картины своей беспомощности, осознанной слабости и радости впервые пережитого чувственного озноба любовного притяжения. Эта раздвоенность сознания затопила тогда все существо распятого тела, которое хотело вырваться из-под Сергея и одновременно требовало продолжения любовного излияния и нежности:
— Минуты счастья? Да, ты мне не был противен тогда. Я впервые услышала такие прекрасные слова, которые мне никто обо мне не говорил раньше. Но ведь любое чувство должно вспыхнуть обоюдно. А ты утолил только свой голод, словно я была бессловесная кукла без эмоций, без своих привязанностей, без гордости и самолюбия. И твоя семья откупилась от нас пакетом денег! Вы унизили меня, мою бабушку, не понимая, что любовь не продается! Откупились и забыли!
Сергей встал:
— Ну, что же! Если ты считаешь меня конченным подлецом, то давай поступим следующим образом. Чтобы тебе не сидеть в тюрьме из-за моего убийства, ты сейчас уйдешь домой, а на дороге положишь этот пугач. Обещаю, что сам выпущу пулю, если он заряжен, себе в ногу. Или мне нужно выстрелить себе в сердце, чтобы меня потом собирали по кускам? Или в живот? Ты этого хочешь? Говори!
Ирина присела на корточки, уткнув дуло обреза в большую муравьиную кучу, молча покачала отрицательно головой. В эту минуту у нее было только одно желание — немедленно закончить этот неприятный разговор, забыть все свои продуманные тирады и зашвырнуть этот мерзкий обрез на самую середину реки. И еще злость на себя за этот ненормальный, ею придуманный, идиотский спектакль. Но, оставшись безоружной, кто даст гарантии, что Сергей опять не полезет к ней, раз он так настойчиво твердит о свадьбе. Нет, она выскажет ему все, о чем разговаривала сама с собой, когда стала числиться после рождения Сашеньки матерью-одиночкой, когда с затаенным чувством зависти видела обнимающиеся пары над колясками своих первенцев.
И она проговорила тихо, согнав ладонью нахального рыжего муравья со своего большого пальца на стволе:
— Никто тебя убивать не собирается! Живи сто лет! А за эти два года тебе хоть раз пришла в голову мысль: «Как там она? Может быть, ей плохо? Ведь девчонке всего семнадцать лет! Без матери в чужом и равнодушном городе, с чувством потерянности и тоски, неверия в людей, без порванной привязанности к тому человеку, который нравился всегда, и который все перечеркнул в душе? Да, я была влюблена в тебя, как глупая девчонка может влюбиться в свои четырнадцать лет, придумав тысячи достоинств своему избраннику. Ой! — Ирина бросила обрез в траву и стала слюнями тереть покусанную несколькими агрессивными муравьями кисть руки.
Сергей встал:
— Ты за эту игрушку держишься, потому что опасаешься меня? А он у тебя заряжен или нет? Иди к реке, подальше от муравьиной кучи! Сейчас я возьму этот пугач и разряжу его от греха подальше. Ира, ну, пальнешь ты в меня случайно — ведь у тебя уже рука устала держать эту тяжесть! И останется моя мать в больнице беспомощная, со сломанной правой рукой, двумя сломанными ребрами, с вывихнутой ногой. А кто меня хоронить будет! Может быть, тебе деньги нужны? И ты придумала этот бандитский розыгрыш, чтобы меня попугать? Не разочаровывай меня!
— Сергей, ты меня не слышишь!
— Слышу великолепно. Выходи за меня замуж. Я буду работать на десяти работах, и ты ни в чем не будешь нуждаться. Я умею хорошо готовить. Отец меня к всякому мужицкому труду с детства приучил. Прошу тебя! Отдай этот обрез! Не будем больше шутить!
Ирина встала, с трудом разогнув затекшие от долгого сидения на корточках колени, помассировала их и, прихрамывая, побрела к реке:
«Бесполезны все эти ее пламенные речи, чтобы вызвать у него сочувствие. Мужчины скроены из другого теста. Им наши страдания кажутся пустяками. Ведь ты тогда, утром следующего дня сама спряталась от всех объяснений, постеснявшись, Сергея. И правильно сделала! И незачем ему вообще знать о сыне! Скорей бы уехать прочь!»
ГЛАВА 8. НЕОЖИДАННОСТЬ
Оцепенение Сергея под дулом старинного обреза длилось всего несколько секунд:
«Ирина что, совсем с катушек слетела? Откуда у нее эта убийственная штука? Нужно скорее эту девочку успокоить! Ведь неизвестно, что она придумала? Стой, неужели, действительно, ей нужно меня убить?»
Это только в нереальной жизни, привыкнув к потокам крови на экранах кинотеатров или к разборкам с гибелью главных героев бесконечных телевизионных сериалов, невольно ахаешь от груды металла, из-под которой выползает непотопляемый сыщик в убийственном гриме талантливого правдивого режиссера. Но когда перед носом в дрожащей руке знакомой девчонки маячит отверстие обрубка боевой винтовки, и звучит угрожающее: «Буду стрелять!», извините, умирать никому не хочется! И вспыхивает единственная мысль — нужно, чтобы она опустила ствол вниз! Ведь, если эта штука вдруг заряжена, то куда полетит бешеная пуля, одному Богу известно! А вдруг разорвется в нечищеном дуле, и пропала тогда сама Иринка? Как же мне ее успокоить, чтобы забрать из ее рук эту смертельную игрушку?»
И когда Ирина бросила обрез на муравьиную кучу, сразу подумал:
«Всыплю я этой бесшабашной девчонке по первое число, чтобы в следующий раз думала, что делает! Никогда такого чувства потерянности не испытывал, как сегодня! Богом данная жизнь принимается без раздумий, без благодарности, как само собой разумеющееся! И страшна даже искра мысли, что у тебя ее могут забрать. Просто так, потому что в руках другого человека — оружие. И от этой слепой огненной силы могут погибнуть и невинные одноклассники, и твой сослуживец в армии, и детишки, играющие в песочнице.
Сергей решительно вскочил с обрубка бревна, стремительно преодолел эти пять роковых метра, удивился неожиданной тяжести обреза:
«Глупая девчонка! Да она вооружилась просто потому, что боится меня после того раза! А я ей соловьем: Ирина, выходи за меня замуж! Мне сейчас к ней нельзя приближаться, чтобы не бросилась бежать! А ведь она что-то важное должна была мне сказать!»
Он смотрел с обрыва, как Ирина сняла кроссовки, завернула до колен спортивные брюки и в метре от берега умывала свое заплаканное лицо. На Сергея за спиной на берегу даже не оглянулась, сказала негромко:
— Там у меня в сумке еще пять патронов.
Сергей ахнул, сбежал к самой воде:
— Так ты обрез специально зарядила? Ну, подруга, ты настоящая авантюристка! Сдам я, наверное, тебя в полицию! Что делать будем, подпольщица? Смотри, какой сейчас салют будет! Выйди на всякий случай из воды и зажми уши ладонями! Готова?
Сергей прицелился на середину огромной чаши полноводного затона и спустил курок. Прозвучал негромкий щелчок. Осечка. Обрез был не заряжен.
— Так, Ира, отдавай мне все свои патроны и садись в машину! Устроим достойные проводы старине. Здесь его топить опасно, место купальное. Вдруг еще какому-нибудь ныряльщику повезет найти, тоже цирк бесплатный устроит! Поехали!
Ирина молча передала свою сумку Сергею, села на переднее сиденье «Форда». Петляли по дороге километра три, пока не выехали далеко за лес на простор пологих возвышенностей, убегающих от однообразия ровной степи вдаль до горизонта.
— Что ты мне хотела сказать? Почему согласилась на встречу? Давай утопим твой револьвер и отправимся в райцентр, в больницу к моей матери. Она очень просила привезти тебя к ней!
— Нет! Никогда я с ней не буду общаться! И я, и моя мать — всегда будем врагами для нее! Став старше, я теперь понимаю, что должна была испытывать в жизни женщина, жена, у которой постоянно крали ее собственность в лице мужа. Крали бесцеремонно, даже нагло, бессовестно. Я бы свою соперницу просто изничтожила!
— Опасный ты человек, Ирина! Я сегодня в этом убедился! За кого ты успела выйти замуж? И правда ли, что у тебя есть ребенок? Ты стала такой мудрой!
— Слишком много вопросов! Останови машину! Ты специально завез меня в эту глухомань, чтобы поиздеваться за мой обрез? Смейся! Я же теперь безоружная!
— Ирочка! Не говори глупости! Знаешь, на коротких дистанциях, я читал, это оружие не оставляет раненых, и даже бронежилет — это не надежная защита. Если пуля и картечь даже не пробивают бронежилет, то наносят сильный контузящий удар и внутренние повреждения. Все, выходи из машины! Если честно, то сегодня я впервые в жизни по-настоящему испугался! Ладно! Пошли к реке!
Редкие рощицы, постепенно сбегающие к пологому берегу реки, нависали в знойном великолепии разгулявшегося июньского дня над медленным течением, песчаными, отдыхающими от людей косогорами.
Ирина настороженно шла сзади Сергея метрах в пяти, понимая, что ничего не сможет сделать в нынешней ситуации, если он вдруг остановится и возьмет ее за руку.
«Исцарапаю всего, не оставлю живого места на щеках и руках!»
Сергей остановился у самой воды:
— Иринка, почему мы все время с кем-то воюем? Вечно чем-то недовольные, взъерошенные, ненавидящие! Надо нас всех на перевоспитание в бесконечный простор наших весенних степей, в заповедные чащи белоствольных берез Подмосковья, на разлив чудесного Байкала…
Ирина перебила:
— Давай сюда обрез! Я его нашла, я его похороню!
— Да у тебя сил не хватит его на середину закинуть!
— Хватит разговоров, мне пора домой!
Сергей открыл цветную пляжную сумку Ирины, достал обрез, на вытянутой руке прицелился в ствол огромного корявого дуба на противоположном далеком берегу. И нажал курок. И словно раздвинулось ясное небо, чтобы принять могучий звук внезапно начавшейся грозы. Пламя из ствола вырвалось вперед на несколько метров, будто из ладони Сергея, опалив его светлые волосы и лицо. Сколько лет эта застрявшая в стволе пуля караулила свое время, готовая убить, изуродовать живое, и, не дождавшись своей жертвы, вздыбила в ярости гладь спокойной воды.
Ирина от неожиданности присела на тропинке, в испуге закрыла лицо ладонями, не сумев от страха сдержать истошный вопль:
— Сергей!
— Да живой я, живой! Теперь целый месяц бриться не буду — вся щетина на лице просмолилась. Да и чуб укоротился почти на четверть! Ну, чего ты плачешь? Хотела меня напугать, а теперь сама расстроилась! Понимаешь, при выстреле в коротком стволе не успел выгореть весь порох, вот и получилась гроза в начале июня. Называется, пошутили! — и, размахнувшись, Сергей сумел забросить страшное оружие почти на середину реки. — Пусть когда-нибудь его откопают в следующем веке, когда на Земле не будет войн!
Он обнял Ирину за плечи, с трудом сдержавшись, чтобы от пережитого, взволнованного перепада настроений не зажать эту неподражаемую девчонку в свои крепкие объятия, подхватить ее на руки и нести до самой машины, гася ее предсказуемое недовольство пронзительными поцелуями. Этот час, проведенный сегодня в угаре страха и непостижимых переживаний, сблизил их сильнее, чем любой лирический диалог на лавочке в вечернем парке.
— Если бы ты сейчас погиб, то мой сын остался бы сиротой! — вдруг проговорила Ирина, вывернувшись из крепких рук Сергея. Она уходила через раздолье заросшего луга с редкими коряжинами бывших плодовых деревьев когда-то известного колхозного сада, преодолевая подъемы и спуски осевших, когда-то поливных валов, низинки с зарослями лопухов и цветущего синими цветами цикория.
Сергей смотрел ей вслед, потом на свои обожженную пламенем руку, ощущая пронзительную боль, которую могла бы снять хоть ненадолго, холодная вода или масляные примочки. Эта боль затормозила сознание, улетевшие в разбег солнечного дня Иринины слова:
«Какой сын? Чей сын? Неужели его?»
Он догнал ее на дороге, почти у самой машины, схватил за плечи:
— Ты меня сегодня добьешь! Почему ты молчала все это время?
Ирина резко остановилась, повернулась лицо к лицу:
— За час до моего отъезда из Самары, прямо на привокзальной площади в нашу маршрутку на перекрестке чуть не врезалась на полной скорости перестраивающаяся, груженная досками «Газель». Какие-то секунды, резкое торможение и белое лицо нерастерявшегося нашего водителя. И я представила, как после моей гибели у маленького Сашки останутся только старенькая бабушка и бездетная пенсионерка тетя Ульяна. И полное сиротство малыша в год и три месяца. Без ласки матери и защиты отца. И все из-за излишне самонадеянной идиотки, которая упивалась своими обидами в болоте одиночества, стремясь рассчитывать только на себя. Может быть, это мое запоздалое признание что-то нарушит в твоей личной жизни, но страшный в своей безысходности, стремительный уход моей матери и следом твоего отца заставили меня повзрослеть раньше времени. Прошу тебя, сделай необходимую экспертизу, чтобы убедиться, что Сашок, действительно, твой сын. Мне не нужна твоя помощь, я сама справлюсь и воспитаю его. Но в случае чего, ты должен знать, что у тебя есть сын.
— Какие экспертизы, глупышка моя! Садись скорее в машину! Проведаем в больнице мою мать и немедленно выезжаем в Самару! И полей мне водой из бутылки на руки! Видишь, какие волдыри я сегодня заработал по твоей милости! Авантюристка из прерий Северной Калифорнии с обрезом против нападающих племен индейцев! Иринка, Иринка! Попадешься ты в мои руки еще раз, я тебе все припомню!
У бабушкиного домика стояла новенькая машина «Нива». На лавочке, в тени разросшегося под крышу огромного куста сирени сидела незнакомая пара перегревшихся на солнце молодых людей.
— Ну, наконец-то, дождались! Мы привезли вам деньги за дом! Еще успеем сегодня в райцентре все документы окончательно оформить, если поспешим!
Сергей спрятал, чтобы не пугать незнакомцев, свою обожженную руку за спину:
— Ребята, вы опоздали! Я купил этот дом вместе с его хозяйкой сегодня утром! Ирина, ты согласна? Вот, видите, молчит! А молчание — знак согласия!