Человечество в своём привычном виде давно исчезло с лица земли. В больших городах вместо огромных людских толп теперь жили дикие животные. Всё вокруг покрылось плющом и виноградной лозой. Реки остановили своё течение. Небо стало серым, и вокруг не было ни единого звука. Уходящие вдаль городские трассы, напоминавшие сотни лет назад застывшие потоки лавы, покрылись бесчисленными глубокими трещинами, которые, казалось, вот-вот исполнят свою предсмертную арию, если по ним проедет автомобиль или любое другое транспортное средство. Но ни одной машины, мотоцикла, велосипеда - словом, ничего не было вокруг, поэтому нечему и некому было воспроизвести эту самую агонию потрескавшихся дорог. Вокруг стояли высокие серые дома, напоминающие гигантские клумбы, заполненные растениями разного вида, чем-то похожие на исполинских масштабов японские икебаны, сосудом для которых были эти самые эстетически неправильные здания. У парадных дверей древних панельных многоэтажек разрослись непроходимые джунгли - такие, что пробраться в подъезд сквозь них не было почти никакой возможности. Практически из каждого окна торчали толстые ветви дубов - единственных, в какой-то степени, живых обитателей этих домов - которые сумели прорасти с самого низа сквозь несколько этажей наверх. Крыши покрылись мхом. На прогнивших деревянных скамейках начали прорастать грибы. Вокруг - никого и ничего. Ни одного шороха, ни одного отдалённого крика диких гепардов, ни единого звука… Лишь шелест листвы иногда нарушает эту прекрасную, ничего не предвещающую, гробовую тишину. Тишину, которую ещё никогда не слышал Феспис - последний живой человек на этой дикой планете.
Он шёл и думал о том, где он и зачем здесь оказался. Зачем он пришёл сюда - в место, где нет людей, где нет бодрящего утреннего чая с чабрецом и убаюкивающего вечернего кофе; где нет больше того, что он называл близким своему сердцу и душе, где нет больше любви и счастья. Ведь он один здесь - в забытой не только Творцом, но и самой всепомнящей историей, глуши, в которой нет ничего, кроме гигантских, невиданных деревьев толщиной в десятки футов и бесполезных бетонных коробок, некогда населённых людьми, которые исчезли вместе со всей своей культурой. Неужели всё действительно погибло... Искусство, музыка, живопись, архитектура - бесследно исчезли с лица земли.
Феспис прошёл десятки километров и до сих пор не нашёл ни единого ответа. Ничто не могло натолкнуть его на мысль о том, куда всё пропало - ни разбитые вдребезги телевизоры, лежащие на асфальте и заросшие травой, ни по какой-то причине разбросанные повсюду актёрские маски. Он шёл не замедляя шага - он был преисполнен решимости и полон
надежды на то, что он обязательно найдёт то место, куда пропало огромное наследие человечества, подаренное им миру. Он шёл, стараясь слышать музыку в шуме деревьев и далёком крике чаек. Он остановился и вслушался: в пении птиц он услышал хоровых артистов; в порывах ветра, разносящих повсюду ржавую пыль, прекрасных балерин, кружащихся в безумном, но от этого не менее потрясающем танце; в ветках дубов, стучащих друг о друга, актёров, будто играющих на огромной сцене на фоне серого неба один последних эпизодов шекспировского "Гамлета" - битву датского принца и Лаэрта, а в шелесте листвы аплодисменты и восторженные возгласы зрителей невероятной пьесы.
Феспис с открытыми светящимися глазами наблюдал за этим "природным театром" и понял, что нашёл ответы на все свои вопросы. Но разве это то, чего он искал? Где настоящие зрители этой совершенно невообразимой постановки? Здесь лишь природа, только мысли и мечты самого Фесписа - здесь, по сути, совсем нет никакого театра, никакой культуры и искусства! Он увидел в этой захватывающей игре природы чувства исключительно свои, но не те, которые вкладывал в неё её создатель. Затем, все те вопросы, на которые, казалось бы, он нашёл ответ, вернулись к нему, как будто никуда не уходили. Феспис шёл дальше, пытаясь не обращать внимания на природу и стараясь найти хотя бы крохотную долю искусства в каждом заложенном много лет назад кирпичике каждого серого многоэтажного дома. Он был подобен Диогену, который ищет человека, будто взятому прямо с одноимёенного полотна Якоба Йорданса, так же пропавшего вместе со всеми людьми, но не пропавшего из головы одинокого Фесписа. Он чувствовал себя доном Руматой Эсторским, бродящим по Арканару в призрачной надежде повернуть человечество в правильную сторону, но потом с досадой вспоминал, что поворачивать в этом мире уже совсем нечего. Казалось, он шёл бесконечно и так же бесконечно искал признаки уже давно ушедшего в небытие цивилизованного мира.
Неожиданно для себя, для Творца и для всех любопытных диких животных, с интересом смотрящих на него из-за кустов и стволов деревьев, Феспис остановился, услышав музыку. Фортепианный мотив, будто напоминающий ему о чём-то, тоскливым, тихим эхом разносился по пустой тёмно-коричневой улице. Он шёл за звуками, которые легкий пыльный ветер разносил по узкой дороге, думая о том, что наконец он услышал настоящую, красивую музыку, которую играет не природа, а явно "нечто человеческое". Феспис верил, что скоро он найдёт в этом мёртвом и пыльном городе великое, нерушимое пристанище искусства, до сих пор живое и свежее. Шёл он очень долго, с каждым шагом всё приближаясь к источнику
прекрасной мелодии. Ноты, слышные некогда издалека - непонятные и неразличимые - стали гораздо отчетливее. Ля, фа, до, ля... Ля, фа-диез, до диез, ля...
Эта мелодия показалась одинокому Феспису знакомой - он слышал её, возможно, ещё до того, как пропали все люди; до того, как разбились все скрипки и обрушились все здания... Феспис вспомнил, как он, совсем ещё маленький, сидел на коленях у своей матери, музыкантши и артистки, исполнявшей женские роли романтических героинь самых разных постановок в самом известном театре теперь уже мёртвого города, смотря в большое окно на ещё голубое небо, омрачившееся до неузнаваемости сейчас, и слушая игру на клавикордах.
Он шел несколько десятков минут, а может быть, и часов, думая об ответах, которые он наконец найдёт у источника этой знакомой с детства мелодии. Долгие поиски привели Фесписа к дверям театра - заброшенного, полуразрушенного, но выглядящего явно гораздо свежее всех остальных зданий мёртвого города. Большая постройка была похожа на громадное живое существо: своей сыростью и сквозняком, крадущимся из дверного косяка, театр будто тяжело дышал - настолько тяжело, что он, казалось, вот-вот задохнётся; тринадцать нетронутых и тридцать семь разбитых на крохотные песчинки окон напоминали мутные глаза пожилого человека, а та самая приятная ушам Фесписа музыка - биение сердца этой гигантской сущности, которая выживает в этом пустом городе уже много лет и будто ищет чего-то, как искал до этого признаки исчезнувшего искусства последний человек на планете. Он стоял и смотрел на эту громадину и чувствовал, что она тоже смотрит на него. Феспис открыл большие потрескавшиеся двери и вошёл в последний на планете оплот человеческого искусства - в тёмный, старый, но такой свежий и прекрасный, из которого по-прежнему лилась музыка от ударов молоточков по струнам фортепиано. Скоро он узнает всё!
Зайдя в неестественных, пугающих размеров театральный зал, который казался по-крайней мере в два раза больше чем само здание, в котором он был расположен, Феспис наконец обнаружил его сердце - гигантский, будто бы созданный специально для живших тысячи лет назад людей-великанов, чёрный, пыльный, широкий орган, который вблизи не издавал той простой мелодии, но воспроизводил страшную, тяжелую и громкую музыку, которую мог играть лишь этот величайший инструмент, придуманный человеком; инструмент, который под искусными руками превращается в целый оркестр состоящий из миллионов людей, который способен совершить нечто невообразимое и заставить сердце биться быстрее, который мог вызвать бурю в сердце каждого человека и который, казалось, способен сотрясти небо и спустить тяжелые черные тучи на серый горизонт. Фесписа охватили мурашки при виде зала. Он сел в кресло в партере. Над огромной сценой загорелся
прожектор и старые, оборванные люди-куклы в монашеских рясах вышли из-за кулис. Всё встало на свои места, все вопросы исчезли, будто их и не было. Именно здесь хранилась цель его долгих поисков - человеческое искусство, культура, душа; здесь всё это время жило человечество и здесь же до сих пор находилось его прекраснейшее создание - великий, исполинский, бессмертный театр - вечная твердыня людского искусства и культуры. Вот оно - то, чего он так долго искал и к чему так долго шёл. Человечество исчезло с лица земли, но он - древний, еле дышащий, театр - остался стоять, будто специально сохраняя в себе жизненные силы, дожидаясь прихода сюда этого жалкого Фесписа - единственного живого человека на планете. Он желал навсегда остаться здесь. Свет на секунду ослепил его, и он услышал музыку. Люди-куклы были готовы начать играть свою пьесу, подготовленную специально для него, Фесписа - последнего человека на Земле.
В эту минуту послышался голос. Казалось, он исходил из недр театра - старческий, хриплый, но громкий и мощный, как орган.
"Феспис... Я жил на свете столько лет, и все эти годы ждал тебя... Ждал, чтобы открыть истину... Я видел бесчисленное количество поколений. Видел столько войн, столько крови, сколько не могло присниться ни тебе, ни кому-либо другому в самых страшных кошмарах. Я видел сотни пьес самых разных авторов - Шекспира, Мольера, Эсхила, Шиллера, Корнеля, Грибоедова, Островского, Чехова... Я видел столько слез, пролитых людьми во время постановки "Ромео и Джульетты", видел столько смеха на лицах зрителей каждый раз, когда ставили "Ревизора", видел столько сострадания в их душах, когда Гамлет узнавал правду о смерти своего отца... Феспис... Я многое забыл... Но я никогда не забывал твоего имени... Ты мой создатель... Ты альфа и омега... Феспис... Человечество сошло с ума. Людской разум помутнел от новшеств - от затуманивающих действительность и истину телевидения, интернета и радиовещания. Я видел, как пришло Это и чувствовал с самого начала, что человечество движется к катастрофе. Видел, как Это беспощадно проникает в черепную коробку и поглощает мозг. Ты можешь остановить это, Феспис, мой бедный, невинный родитель. Я знаю, что за пределами этого города всё еще есть люди, которые способны и готовы понять свои ошибки, способны услышать голос разума. Твой голос, Феспис. Иди к ним, мой родной отец, иди, Феспис из Икарии, человек, породивший не только театр, но и всю человеческую культуру!"