18. Соколу сеч справил я речь

Анатолий Вылегжанин
СОКОЛУ  СЕЧ   СПРАВИЛ  Я  РЕЧЬ

Соколу сеч
справил я речь
на славный лад.
На лавках палат
внимало ей
немало мужей -
правых судей
песни моей.

Именно этой висой выдающегося исландского скальда Эгиля Скаллагримссона в переводе С.В. Петрова хочется закончить этот  комментарий. Невольно получившийся столь пространным к речам, справленным на славный лад соколам сеч - участниками событий тысячелетней давности, он преследует цель единственную.

Как всякому издателю чужих произведений, мне, в недавнем прошлом редактору «Библиотеки нестоличной литературы». хотелось бы видеть на лавках палат как можно поболе мужей, внимающих сим «песням» очевидцев. А что до суда правого, так чтобы не только на всяк, а ни на один роток платок не захотелось накидывать, должен обратить внимание «мужей» на ряд сугубо технических моментов.

Все пять представленных очерков-саг: Тормода Торфеуса, Хьяльти Скеггиссона, Рёгнвальда Ульвссона, Мара Хундрёдарссона и Ульва Оспакссона при подготовке к печати подверглись по сути тройному переводу. Первые два, причем, строго «подстрочные» - с древнеисландского и древненорвежского на языки современные, а с них — на русский выполнили ученые, работающие в первом случае на одно из издательств в Осло, во втором - в известном профильном институте РАН в Москве. Но поскольку заказ был частным, а оплата работ их исполнителям по выставленным ими условиям «теневой», из необходимости оградить их от налоговых преследований, имена, к сожалению, пришлось упустить.

Третий перевод, с «подстрочника» на современный русский литературный выполнен уже мной. При этом пришлось все время «балансировать» на некоей очень тонкой воображаемой «золотой середине» между необходимостью возможно более сохранить не столько стиль, сколько стилистику того архаичного  «литературного времени» и авторов-очевидцев и требованиями современного русского литературного стиля и языка.

При этом, и читатель искушенный заметит и да воспримет уже как уместное, - некоторые будто «неловкости», «неправильности», а кое-где и вовсе «несуразности» стиля и выражений авторов. Это не редакторский «брак», а намеренно оставлено мною для сохранения «исторического колорита» той эпохи.

В этом свете еще один момент. Читатели, знакомые по моим литературным произведениям со свойственным мне, как любому автору, собственным стилем, возможно, почувствуют его и в текстах саг авторов. Так тут мне осталось лишь покаяться во «вкусовщине», налета которой в подобных случаях, как ни старайся, как тому ни противься, не избежать, и редакторы это знают. Осталось лишь попросить прещения.

Потом. К удивлению моему и неожиданности, авторы, разделенные веками и десятилетиями, сотнями и тысячами сухопутных и морских миль, проявили характерную для всех... словоохотливость. При подготовке текстов к печати, я оставил по причине исторической ценности их в полном виде, как были надиктованы и переведены. Читатели внимательные, конечно, заметят эти длинноты по поводу иных излагаемых фактов, на нынешний «торопливый» взгляд, недостойных «ненужных» подробностей. Так ведь надо принять во внимание, что рассказчики в годах уж преклонных, а в такие поры внимание к  ним особо подвигает «поделиться»... Но более того, что важнее всего, - любое слово очевидца времен такой давности сейчас науке - на вес золота.

И последнее — в смысле «науки».
Поскольку по жизни и убеждениям я далеко не Грибоедовский Молчалин и «в мои лета» мне уже «должно сметь свое суждение иметь», книгу эту, первую из моих на сегодня пятнадцати персональных, не могу отнести ни к одному известному литературному методу. А потому прошу литературоведческое сообщество принять ее к рассмотрению на утверждение нового, открытого мною, впервые «апробированного» и реализованного в этой книге метода Фантастического Реализма (не путать с  фантастикой и фэнтэзи).

Такая вот робкая, хрупкая идея на грани неслыханной наглости родилась в витаньях средь звезд над фьордами.

Так что?
Стучаться всяк волен.
А вдруг — откроют.