- Там переговорный пункт, мне позвонить в Москву нужно.
- Если поесть не успеешь, у меня домашняя еда есть, в кафе только водители кормятся.
Согревающего нужно прикупить, дальше зима будет настоящая - русская.
- Гуд, бутылки хватит?
- Как пойдёт.
- Понял.
Вот и Ростов. С замиранием сердца, набираю московский номер. После нескольких секретарских переключений, голос искажённый тысячей километров, узнать невозможно, но мне кажется по короткому «Да», который звучит как «Та», узнаю свою туманную любовь.
- Лаба дене, Фунтик.
В ответ тишина. Неужели не она?!
- Гулик-вер, ты? ( Сокращения от Гуливер и верзила, курсантское прозвище)
Есть, получилось!
- Мильда, я завтра буду в столице, мне с тобой необходимо встретится.
- Остынь, красавчик, я обручена.
- Поздравляю. Хотел сказать, что по делу, но вовремя подумал, что не стоит так показывать свою незаинтересованность её амурными планами. Пусть денёк по вспоминает, поволнуется.
- Поздравляю, - больше сожаления в голосе. - Надеюсь хороший мужчина.
- Хороший мужчина, - это так безнадёжно, в чём хороший или в чём-то хороший.
- Мильдочка, Фунтик мой дорогой, у меня время кончается…
- Ночевать есть где?
- Придумаю что-нибудь.
- Запоминай мой прямой номер, я тоже подумаю.
- До встречи.
На пути к автобусу, купил бутылку импортного «Абсолюта» и кое-что загрысть. Далее дорога пошла веселее. Когда кончилась Ростовская область, по-моему, кончилась и нормальная дорога. Автобус нырял в такие ямы, где запросто можно закопать любую легковушку. Следующая большая и последняя остановка в каком-то Конь-Колодце.
- Свет, а что, в поездках, у тебя было самое ужасное.
Девушка посмотрела мне в глаза, плеснула в стаканчик водки, котлеткой закусила.
- А, ладно, ты вроде, парень свой.
Недавно я в Китай ездила. Что там жаркий климат, у нас знают все, но Внутренняя Монголия или Северный Китай нас встретил двадцати пяти градусным морозом при сильном ветре и это в конце октября. На мне пять шинелей поверх пальто, как и на остальных. В здании таможни жарко натоплено. Пот, по всяким ложбинкам, течёт ручьём. Наконец, протащила три сумки без потерь. Получила заветную печать в паспорт. Вешаю одну сумку на шею, по одной в руки, открываю дверь, делаю шаг, покидая РФ. До горизонта ледяная степь, продуваемая всеми ветрами. Метров пятьсот здание китайской таможни, там же наш автобус. А в организме чего-то булькает, толи переволновалась, толи съела чего-то неправильного. Кое-как дотащила до своих, кричу: «Девки, присмотрите за сумками, я скоро»; и бегом назад к заветному русскому домику. Шинели расстёгиваю на ходу. Что торопиться нужно не поспешая поняла метров за десять. В сортире, дерьмом была уделано всё, кроме потолка. Где-то замёрзло, а где-то ещё парит. Пробралась. Только бы удержать. Снимаю всё, что нужно, подбираю полы шинелей, тут у меня выпадает паспорт и летит в дырку. О Боже! Ужас сковал даже те процессы, которые происходили внутри. Толи, бог спас, толи гуляющий ветер удачно дунул, только мой документ на самом краю стоя в раскрытом виде, застрял в дерьме. Стоит и качается. Какие картины пронеслись в моей голове. Подруги мои уехали. Я возвращаюсь. На паспортном контроле размазывая слёзы, лепечу молоденьким пограничникам про утонувший в дерьме, паспорт. А сама не дыша двумя пальцами, осторожненько, хватаю заветный документ, присаживаюсь и моментально освобождаюсь от всего, приведшего в этот чёртов тубзик.
Странно, но в этом сортире, я поняла, что ничего страшного со мной не случится.
Ангел мой всегда со мной. Оттирая снегом выпачканный паспорт, полы шинелей, сапоги, я, в общем, не особо верующий человек, пообещала ему свечку в церкви поставить.
- Да-а, - потянул я, наливая ещё по одной.
- Только я не совсем понял. Зачем пять шинелей, чтоб не замёрзнуть?
- На продажу. Аборигены, сразу за их таможней раскупили. Жаль, что больше не налезло.
Вообще в этих рейдах я многому научилась.
- Долго ещё собираешься челночить?
- Квартиру выкуплю и шабаш.
- Так что, за знаменитая квартира расскажешь?
- Это длинная история.
- Понял,- наливая по полтиннику.
Квартира у моря.
Сколько помнила себя моя тётушка, она с мамой–врачом жила в бывшем графском поместье, превращенном властью рабочих и крестьян в санаторий для этих самых рабочих и крестьян. А вот начало войны, помнит, по прощанию с мамой, призванной как врач, в армию. Сперва, мама служила недалеко от Туапсе в каком-то вновь образованном госпитале. Потом её отправили в действующую армию там её следы и потерялись. Год был страшным, немцы пёрли на Москву.
Девочку-сиротку оставили при санатории, преобразованном в госпиталь для выздоравливающих. При первой возможности её оформили санитаркой или нянечкой, точно не помню.
Попадали к ним военные, уже прошедшие госпиталя, но не полностью здоровые. У кого нога срасталась, но не сгибалась или рука не функционировала, короче как сейчас говорят реабилитационный центр. В первое время ранбольных было немного и персонал жил вольготно. Семейные и врачи в отдельных комнатах, тётя втроём с молодыми сестричками. Всё изменилось зимой сорок третьего. Под Южно-Озереевкой был высажен десант. Началась битва за Малую землю. Оперировали бойцов там, в полевом госпитале, а по ночам вывозили куда придётся. Для пребывающих раненых освобождали всё, что можно. Персонал дополняли и уплотнили, но так как дежурили по двенадцать часов, особенной тесноты не чувствовалось. В сорок третьем тёте исполнилось пятнадцать. Однажды, её вызвали к начальнику госпиталя.
Утром привезли подполковника, раненного в челюсть. Большой осколок ему извлекли в полевом госпитале, но осколки челюсти будут выходить, оперировать придётся не раз. Будешь при нём днём и ночью. Жевать он не может, будешь получать для него на кухне бульон пять раз в день и три раза наш витаминный квас, это то, что обязательно, ну а там чай, сколько захочет, ему жидкости как можно больше нужно пить.
Подполковник был молодой красивый. Эти два месяца, что военный у них лечился, были самыми счастливыми за всю войну. Чай он пил, но не слишком, а пил с удовольствием коньяк с сёстрами постарше, тогда тётя уходила, неизменно получая здоровенную шоколадку. Подполковник был офицером политотдела, его часто навещали сослуживцы и все привозили продукты. Всё доставалось врачам и сёстрам, но первая была тётя.
Она тогда росла, и есть хотелось всё время. На госпитальный паёк, не слишком рассчитывала. Каша, иногда кусочек мяса дельфинов. Весной - осенью спасали грибы из леса, орехи и кизил, ну и конечно огород, ну а зимой голодно было. А тут, дядя Лёня, то тушёнки подкинет американской, то колбасы сухой как палка. Раз в десять дней ему делали маленькие операции, то кусочек кости, удалят, то зуб вырвут, короче во рту у него раны не заживали, но постепенно пошло на поправку.
Однажды, после визита сослуживцев, дядя Лёня сидел один и пил коньяк, - Присядь, стрекоза, посиди со мной. Дружка у меня недавно убили, Мишу Видова. Замечательный хлопец был, настоящий коммунист.
- Так, Вас тоже чуть не убили, на два сантиметра ниже и всё, врач не нужен.
- Вот, значит, какое моё расстояние от старухи с клюкой, два сантиметра.
Он ещё чего-то говорил, накручивал себя, матерился, потом, как бы опомнился и отпустил тётю спать.
Операции довели его до смыкания челюстей. Как только он слышал лязг хирургических инструментов, челюсти у него непроизвольно смыкались. Докторам приходилось вставлять ему специальные распорки. Как только отломки перестали выходить, подполковник выписался на фронт.
Война кончилась, а восстанавливать ранбольных ещё долго пришлось, хотя статус опять изменили на санаторий. Менялись начальники, доктора и сёстры, а жили по-прежнему при отдыхающих, во флигеле по три, четыре человека.
Семейные строили себе «поросячьи домики» из всякой всячины, которую воровали на стройках санаториев по всему побережью.
В конце шестидесятых или в начале семидесятых из Новороссийска, внезапно приехал Генеральный секретарь Компартии Леонид Ильич Брежнев. Ездил он со свитой по местам своей боевой молодости и внезапно вспомнил о реабилитационном госпитале, где ему навсегда привили привычку со смыканием челюстей.
Генеральный ходил, смотрел, сокрушался, что ничего не изменилось. А потом спросил, не осталось ли кого из военного персонала.
Тётку нашли, представили вместе с ещё одной сестричкой. В полуобморочном состоянии тётка признала красивого полполковника с челюстным ранением.
- Стрекоза! Эта девчужка ходила за мной после ранения, товарищи. Сколько ж тебе тогда было?
- Тринадцать или четырнадцать, дядя, ой, товарищ Генеральный Секретарь.
- Ну, давай обнимемся, что ли.
И пошептал на ухо: «Зови как тогда».
В буковой роще накрыли стол, предложили Генеральному отобедать.
На обычные вопросы отвечала как есть. «Не замужем»; «Не встретился хороший хлопец»;
«Здоровье в порядке». А вот на вопрос как с жильём, ответила, как и было.
- Здесь, во флигеле, по-прежнему, втроем в одной комнате.
Тут Генеральный Секретарь повёл мощной бровью. Директор санатория, армянин, подскочил, как чёрт из коробочки.
- Разрешите доложить, товарищ Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, мы тут дом достраиваем горьковским методом, (это когда государство выдаёт стройматериалы и технику, строят в нерабочее время, сами будущие жильцы) двухэтажный двенадцати квартирный. Две квартиры хотели старейшим нашим сотрудницам дать.
- Ну, так и дайте, а мы вам кинотеатр построим, летний, а то тут со скуки сдохнуть можно, кроме буфета с коньяком никаких развлечений, так, стрекоза?
- Дядь Лёнь, и буфета нет, закрыли его сразу после войны.
Опять брови сурово сомкнулись: какой-то толстый, – На вторую половину запланировано магазин и кафе здесь построить.
- А чего тянуть, знаю я вас, двадцать лет ничего не делали. В следующем году приеду, чтоб всё стояло. Лично проверю, вот с ней - он потрепал тётю по плечу. – И новоселье заодно обмоем. Он, засмеялся, и вся свита захихикала, толстый только лысину платком вытирал.
- И чтоб в доме газ, как у тебя дома. Мы воевали, они в холоде и голоде нас лечили, всё лучшее раненным отдавали, конечно, заслужили нормальной жизнью пожить.
Больше Л.И. Брежнев туда не приезжал. Но дом построили, с газом. Специальную ёмкость зарыли, и раз в месяц машина до сих пор приезжает, заправляет газом. Тётке квартиру на втором этаже дали. Но только не все в санатории порадовались. Некоторые ненавидеть стали, люто, ну так всегда бывает. А кафе тоже построили, и магазин и кинотеатр со сценой. В сезон концерты разные давали и фильмы крутили. А что ещё нужно. До Туапсе двадцать километров, климат дивный, море тёплое.
Квартира, как и дом, земля под ним принадлежит санаторию, вот чтоб приватизировать знаменитую квартиру и бьётся молодая женщина-пианистка.
Автобус, хоть и медленно, но катил на северо-восток. Пейзажи менялись, менялась архитектура построек и рельеф. Ровные степи закончились. Впрочем, за окном непривычно рано потемнело, и смотреть стало некуда. Пассажиры попили, попели, потравили байки и постепенно засопели. Потом была ещё остановка, последняя. Похлебали горячего, размяли ноги и вперёд, к столице.