IV
До Аверно было не то чтоб очень далеко, ворона долетит за день; но даже ворона не пожелала бы приближаться к этому городу, потому что и так уже испачкана чернотой. Но люди ходили в Аверно, и ходили часто, и возвращались; обычно.
* * *
Закончилось строительство дома вольноотпущенника Аурелио. Вергилий надеялся, что дом простоит века; и так оно и будет, если не случится землетрясения или извержения Везувия. Шагая домой между старой и новой верфями, Вергилий стал зрителем одной бытовой сценки: человек верхом на муле вёл сквозь толпу вереницу ослов, навьюченных, — несомненно, — кармином, шафраном, индиго и гиацинтом. Местный дурачок, тощий редкобородый парень, ухнул и сказал:
— Пхо! Аверно! — и сморщился, зажав нос.
Толпа захохотала.
Водитель ослов мог бы сойти за карикатуру на этот род занятий: плотный до обрюзгшести, в заляпанной пятнами одежде. Он не выказал гнева, но, упершись коленями в бока животного, слегка приподнял над седлом свой массивный зад и, сказав при этом:
— Вот из-за чего стоит зажимать нос, — громко пустил ветры.
Настроение толпы в одно мгновение изменилось и все заулюлюкали на дурачка:
— Как тебе? Далеко бьёт водитель…
Такое развлечение нравилось народу и, конечно, не причиняло никому вреда; но лишний раз напомнило Вергилию об Аверно. Перспектива отправиться туда совсем его не привлекала. Но многие непривлекательные вещи, тем не менее, необходимо делать; раз Вергилий не идёт в Аверно, Аверно сам пришёл к нему.
— Значит, нужна лошадь, — хозяин конюшни «Копыта напрокат» почесал свой обширный живот. — На какой срок, мастер?
Вергилий задумался.
— Не более двух недель.
— Мастеру нужна игривая кобылка, чтобы гарцевать под окнами своей пассии? Или мерин? чтобы проехать по грязи до родительской фермы.
— Я еду в Аверно.
Толстяк огляделся по сторонам, словно ища свидетелей этого невероятного заявления; но свидетелей не было, потому что его конюхи все вчетвером окружили красивого гнедого жеребца в углу двора. Толстяк перевёл дыхание и огляделся ещё раз, пожал плечами и посмотрел вверх, как будто ожидая помощи свыше. Но Бог-из-машины не явился.
— Ну, в чём дело? — Вергилию начинала надоедать эта пьеса.
— Хе-хм. Ехать в Аверно, мастер… О боги! Юпитер, Аполлон и Посейдон! Вот что: во-первых, для поездки туда вам лучше взять мула. И во-вторых, я не держу мулов. Мулы — дети блудливых кобыл, а в моей конюшне таких нет.
В этот момент в стойлах подняли головы сразу несколько детей промискуитета. Толстяк ругнулся.
— Это не мои.
— Просочились? — Вергилий усмехнулся.
— Мулы, они такие.
Толстяк взмахнул руками, — пальцы на обоих были сжаты в фигушки, — смутился и убрал руки за спину. И в самый момент его смятения один из мулов заревел. Толстяк затанцевал от бессилия.
— Пусть дьяволы оседлают твой жезл, глупая животина, и пусть он отвалится!
— А вдруг твоё проклятие сбудется? — спросил Вергилий.
— Извините, мастер. Действительно, мул стоил мне двадцать дукатов. Пусть лучше это случится со мной, а не с ним… ой!
— Дай мне жеребца, приятель.
— Поскольку вы собираетесь в Аверно, — тут толстяк аж «пустил петуха», — вам будет необходимо внести большой залог.
Жеребец в углу двора заржал-застонал от боли, толстяк тотчас забыл о залогах, мулах, и в одно мгновение перекатился к нему.
— Что?! — воскликнул он. — Гермес все ещё страдает? Где вошь? Джованни!
Конь кричал, дико и свирепо кося глазами на конюхов.
Вергилий подошёл тоже. Он знал это простое средство: если поместить вошь у яиц страдальца, ползание паразита должно дать эффект.
— Мы не смогли найти вошь, босс, — проворчал молодой конюх. — Поймать-то не трудно, на нищих от вшей тряпьё шевелится. Но не знаем, куда они все подевались, сегодня мы видели только одного безносого старика, но…
Хозяин не желал слышать никаких «но».
— Я обещал вам горсть медяков! Или вы хотите золото? Да надо мной будут вечно глумиться: «Ха-ха-ха, кто дал за вошь золотой?» Не дам. Ох я несчастный! Чёрт с вами! дам серебряную монету. Двести дукатов стоил мне этот конь — конь, достойный короля! О, боги! Юпитер, Аполлон, Посейдон!
Жеребец и в самом деле был годен для короля; и слишком хорош для этой конюшни… Гермес издал стон. Хозяин вцепился в шевелюру.
Вергилий тем временем положил руку на голову Гермеса, погладил его по шее, по животу; раз, другой, третий, что-то пробормотал и отступил на шаг.
Конь выссался.
Когда «золотой дождь» поутих, толстяк вспомнил о Вергилии. Естественно, он был благодарен, но бизнес есть бизнес.
— Мул, мул, — бормотал он, размахивая руками, словно отмахиваясь от любого возможного напоминания о том, что он отрицал наличие мула на своей конюшне. — Мастер получит лучшего из мулов, а что касается залога… Аверно; те кто едет в Аверно, не всегда возвращаются… Нет, мастер, без залога не обойтись, но за вашу помощь я предоставлю вам даже не мула, а кобылу.
Он подозвал старшего конюха:
— Приведи чалую, — и посмотрел на свой кошелёк, сморщенно-висящий под брюхом. — Это хорошая кобыла, мастер, не девочка, но матрона: стойкая, надёжная, сильная; на-сторону её не ведёт, — он улыбнулся, — поскок ровный.
Привели кобылу.
— Её зовут Прима, мастер. Хороша?
Вергилий сначала глазами, потом руками огладил её, ощупал. Кобыла слегка тряхнула головой. Движение показалось знакомым, эта «матрона» будто уже бывала под Вергилием.
И он кивнул:
— Годится.
— Я надеюсь на щедрость мастера, и хотел бы получить плату за две недели вперёд; как принято у вас, у господ.
Вергилий подумал, что плата авансом — это последнее, чего хотел бы любой «господин»; но лесть сделала своё дело, он достал деньги и вложил в слегка дрожащие руки. Кобылу оседлали, Вергилий воткнул ногу в стремя, заскрёбся и поскакал: тык, тык-дык… И только отскакав от конюшни на пару кварталов, он понял, что не один. Рядом бежал молодой конюх: топ, топ-топ… Вергилий натянул уздечку.
— Спасибо, ты мне не нужен.
— Ах, мастер, но вы мне нужны. Босс вышвырнул меня вон; за то, что я не принёс ему вошь. И я не найду другой работы ни в какой другой конюшне, господин, потому что гильдия, а у меня теперь плохая характеристика с последнего места работы, значит. Меня звать Джованни, хозяин.
Вергилий промолчал и тронул поводья. А парень решительно зашагал рядом с кобылой.
Паром, утро, большая бухта укутана в морось дождя, а укутанные в войлочные плащи Вергилий и его новый слуга стоят у фальшборта и смотрят в будущее. Джованни фыркает:
— Боги могли бы немного придержать влагу с небес. Говорят что там, куда мы едем, такая погода постоянно; в «очень богатом».
К имени города обычно добавлялось определение; конечно, было исключение: Рим — это Рим.
Авиньон, со-столица, — «имперский», Амальфи — «свободный и верный», а Севилья — «древняя».
И так далее, и так далее… и Аверно — «очень богатый».
Прима остановилась на нагретом солнцем гребне окружающих город холмов. Повернула башку к Неаполитанскому заливу, потом закатила глаза и посмотрела на Вергилия, и этот взгляд напомнил ему про Гунседиллу.
Матрона Гунседилла, кто она? Вдова рыцаря. А ещё — ведьма.
Всегда есть такие граждане, которые больше времени посвящают сказкам, чем жёнам; они верят, что каждая женщина с бородавкой на носу — ведьма. И жить она должна в лесной избушке; варить там свои зелья.
Гунседилле было около тридцати — поздновато для нового замужества — и у неё не было детей; зато над верхней губой были тёмные усики. Покойный муж оставил ей особняк в городе, виллу в пригороде, три латифундии, оливковые сады и маслобойню, а также паи в нескольких кораблях и нескольких кварталах многоквартирных домов.
Единственной причиной появления матроны в лесу мог быть пикник.
И ей, понятно, не нужно было ни прясть, ни ткать, ни стирать бельё у ручья. Она проводила дневное время в благочестивых молитвах дома и в храмах, носила в больницу для бедных суп и объедки со своего стола; а в вечернее время учёный грек гнусаво читал ей Гомера… А чем она занималась ночью? то было её личное дело.
И всё же время давило на неё, и, не желая впадать в праздность, она посвящала себя таким занятиям, которые стимулировали гибкость ума: сначала геометрия, затем геомантия; затем, от изучения земли — в колдовство, белое. Она помогала находить потерявшиеся предметы, но не могла помочь им заблудиться. А для общего развития имела настольной книгой руководство Мейсера об искусстве приворота, отворота, и насылания импотенции; хотя — так она говорила Вергилию — сама никогда бы не сделала такого с мужчиной.
Время от времени Вергилий навещал её, чтобы послушать чтение из Гомера. Почему только время от времени? Потому что матрона была немного — совсем чуть-чуть — назойливой; она не то чтобы напрашивалась на комплименты, а скорее подталкивала, слегка; Вергилий хорошо знал, как закатываются её большие глаза… как приоткрывается красивый и подвижный рот с пушком над верхней губой… и как соблазняет гибкое тело.
Всё это промелькнуло в его сознании слабейшей тенью, а там, куда он теперь обратил взор, он видел тень куда более глубокую.
Под холмами лежал Аверно, так близко, что различались отдельные дома, но и так далеко, — из-за извилистой дороги через скалистые холмы, — что путники наверняка доберутся до города только к закату. Джованни пробормотал:
— Добраться бы до темна, — отломил кусок хлеба и рассыпал крошки. — Сюда, гений места, возьми приношение.
(Тот, кто предупреждал нас, что искусство вечно, а жизнь коротка, также напоминал, что воздух, вода и места обладают собственной силой).
Трудно было сказать, насколько такой знак благосклонности годится для этой области.
В ноздрях путешественников ещё оставались следы того воздуха, который один поэт назвал «сладко-солёным»; едва они осознали это, как тёплый ветер шлёпнул в лица затхлостью, и тем дал понять, что их ожидает… Да, жара и зловоние были проклятием Аверно — побочный эффект этого, благословенного для обогащения, места.
Жаркое чрево Земли под очень тонким покрывалом. Здесь в горячей воде источников можно было сварить яйцо, или два; здесь, как наковальни, торчали из земли среди гейзеров железистые камни, без дров, угля и мехов раскалённые добела.
До прихода сюда Человека Умелого эти явления были лишь расточительностью природы. Но теперь по всей чаше-долине практиковалось «искусство огня и металла». Ремесленники Аверно были не лучше, чем в других местах, а может и хуже; они ковали некоторое количество мечей, лемехов, кос, топоров и других железных орудий; но в основном — заготовки на экспорт. И продавали их неизменно дешевле ввозимых из других мест и стран.
И крашеные одежды из Аверно были не так ярки и не столь изящного покроя, как из Тира, и не так хорошо пошиты, как из Неаполя. Но они были дешевле.
Грубый металл, грубая ткань, грубая кожа, грубая шерсть — всё это выделывалось в Аверно.
Если бы жители города держали попугаев, — здесь было принято держать других тварей, а каплунов, кур и петухов убивали сразу по прибытии, — если бы в Аверно были птицы, то это могла бы быть их песня: «Дёшево-дешёво, дёшево-дешёво».
Медленное уничтожение и отступление лесов по всей Империи сопровождалось ростом цен на дрова и уголь, что плохо сказывалось на благополучии других мест, но для Аверно это было благословением, а не проклятием. То есть — для авернских магнатов. Они, чуждые внутривидовой конкуренции, не забивали товаром склады. Они не возили свой товар к далёким берегам, не предлагали скидок, не продавали в кредит. Где работали, там и продавали.
Те покупатели, или другие?
Магнатам Аверно было всё равно.
Они продавали дёшево-дёшево.
И стали богатые-богатые.
Аверно не взимал пошлины с частного багажа и не брал плату за вход в город, требуя только разрешение на оружие-с-клинком-длиннее-локтя. Вергилий не имел меча; что же касается ножей, то каждый всюду носил с собой хотя бы один.
Привратник скучал. Вергилий сам записал себя и слугу, так что платная услуга не потребовалась.
— А цель прибытия?
Их накрывала глубокая тень арки больших ворот. На части Аверно всегда лежала тень, солнце из-за холмов появлялось поздно, а уходило рано. Сырость и, — фу! — как здесь воняло.
— Дом Хаддадиуса, магната, — ответил Вергилий.
Смотритель посмотрел на него, посмотрел мимо него и поднял два пальца.
— Две «птички».
Взяв у Вергилия крохотные монетки, он сунул одну в кошелёк, а другую швырнул за спину. Монета звякнула о стену, под которой скорчились несколько фигур, и упала на сырую землю. Несколько нищих подняли головы, но только один поднялся на ноги, поднял жалкую монетку, подошёл и поклонился. Привратник сказал:
— Хаддадиус.
Человек молча развернулся и зашаркал по мостовой, спотыкаясь и периодически останавливаясь, чтобы от кашля согнуться пополам. Вергилий и Джованни с кобылой в поводу двинулись следом.
Добро пожаловать.
Пока они шли, Вергилий размышлял о том, что здешние улицы так же отличаются от улиц маленького портового городка, как отличаются сумерки от светящихся закатов, и не лучше ли сначала поискать гостиницу. Но может быть Хаддадиус, пославший за Вергилием такими окольными путями, хотел бы поскорее его увидеть. И Вергилий следовал за руиной человека. Когда тот остановился и прислонился к стене, Вергилий подумал, что это он от слабости. Но подойдя ближе увидел в ограждающей двор стене калитку. И это на неё проводник положил руку. Он даже не постучал. Он её погладил. И посмотрел запавшими глазами на Вергилия. Когда же принял монету, причём большую, чем «птичка», Вергилий не понял: то ли убогий благодарно покивал, то ли это были судороги.
В калитке открылось окошко. Вергилий назвал своё имя и спросил:
— А где тут ворота? Я с лошадью. И слугой.
Привратник распахнул калитку и буркнул:
— Неча делать. Шагай один. А лошадь пусть слугу покараулит.
Если Хаддадиус и задавался вопросом, где в городе намерен остановиться Вергилий, то никак этого не показал. Вельможа был едва ли более приветлив, чем привратник; он даже не вылез из ванны, где, ведомый растягивающим слова угрюмым одноглазым рабом, застал его Вергилий. Массивный, шерстистый Хаддадиус молча выслушал вежливую приветственную фразу Вергилия; формальную, так как Вергилий не хотел сам подымать вопрос об истинной причине своего приезда. Удовлетворён или нет, Хаддадиус не подал виду. Он что-то буркнул и, сделав знак секретарю, тихо надиктовал несколько слов.
Секретарь каллиграфировал, закрыл и передал Вергилию стопку табличек. Верхняя была драгоценного дерева, с перламутровой вставкой и довольно искусным изображением несущего чашу Ганимеда.
Где это было сделано? Не в Аверно. Как сюда попало такое? Авернийцы не отличались любовью к красивым вещам. Вергилий раскрыл маленькие деревянные листы; внутри, на душистом воске, он увидел столбик имён.
— Одно из них может вам пригодиться, — сказал секретарь.
И это всё, что было сказано. Неужели Вергилий пришёл сюда только ради этого?
«Так, — подумал он, — мне намекнули, что «от Севильи до Аверно было довольно далеко и что в таких путешествиях многому учишься» и… неужели я путешествовал ради таких вот кратких аудиенций, ради зрелища варвара в ванне? Бриндизи — Неаполь — Афины, Афины — Бриндизи, Бриндизи — Неаполь, Неаполь — Севилья… И вот я здесь. В Аверно. Нет, я путешествовал ради знаний».
Таблички стоили бы немало, даже если бы воск был гладким. Но список имён должен быть более ценен, чем обложка. Вергилий хотел достать свой блокнот, — из крепкого самшита, с заговоренной от воров монограммой из переплетённых «V» и «M», — и стило, чтобы скопировать имена, но секретарь магната жестом руки и изгибом рта дал понять, что таблички следует оставить себе.
Жест был настолько резкий, а выражение лица настолько презрительное, что получателю подарка хотелось швырнуть его дарителю прямо в рожу.
Вергилий поблагодарил, ни магнат, ни секретарь не ответили; и посетителю ничего не оставалось, как последовать за тем же рабом на выход.
Привратник так быстро захлопнул калитку за гостем, что чуть не защемил край его плаща.
— Рад видеть вас в безопасности, мастер, — сказал Джованни.
И действительно, он выглядел довольным; и кобыла коротко ткнулась в Вергилия носом и порывалась развернуться кормой.
Сгущались сумерки. Тусклая краснота небес за дымкой смога показывала, что остальной Orbis De West пока освещает солнце. Запах серы и вонь гниющего индиго, дубящихся кож и пердежа стригомых овец, — всё смешалось в дыму и тумане; таков был «сладкий голосок Аверно» (по всей Империи — дежурное присловье на случай, когда общественный писсуар или клоака зовут золотаря).
Но с уходом естественного освещения ритм стука молотов и молотков не замедлился. Как и уличное движение; только появился прыгучий факельщик с вязанкой смолистых палочек под мышкой и зажигалкой в руке. Он втыкал палки в канделябры на стенах домов, разжигал, и торопился дальше.
Поскольку он вприпрыжку бежал прямо на вновь прибывших, они отступили.
— Он ведь чуть в нас не врезался. Они тут все такие, хозяин? — удивился Джованни.
— Да, они всё могут… а мы… Мы можем и должны найти гостиницу.
Но прежде чем они нашли ночлег, их самих нашли официальные лица: ликтор, в мантии местной ткани и местной окраски, и его очень молодой помощник. Они явились приветствовать гостей города. Ликтор на ходу изменял не предназначенный для приветствия мудреца или мага стандартный текст. Его помощник постоянно перекладывал из руки в руку, — из нужды чесать промежность, — маленькую жаровню, на угли которой, теоретически, кто-то должен был время от времени сыпать благовония; но роль этого «кого-то» была вакантна. Ликтор, ораторствуя, махал свободной от свитка рукой, не слишком гладко пропуская восхваления военных или торгово-дипломатических заслуг и иногда стукая юнца по лбу, возможно, чтобы отбить охоту к почёсыванию на-людях. Вдруг Вергилий заметил, как некий прохожий подсыпает на угли olibanum, и за дымовой завесой подменяет кусок папируса в руке оратора. Зазвучали слова: «Магистр философии. Магистр Магических Искусств. Звездочёт и Лучший к западу и востоку от Коринфа Астролог».
На этот раз молодой человек был одет не в отороченный горностаем плащ, а в светлую тунику и тёмного цвета штаны.
Ритмическое декламирование титулов погнало мысли Вергилия назад, в прошлое; дальше и дальше. Он вспомнил, что всю свою жизнь слышал, — то близко, то далеко, — не только неумолчный стук кузнечных молотов этого города и непрестанный шум других городов; ему показалось, что всё это время он слышал и музыку; весёлую, дерзкую, дионисийскую; то смутно, то ясно…
Он решил не развивать пока эту мысль.
Его разум остановился, — как собака, натянув цепь, — и зашатался, но довольно скоро Вергилий пришёл в себя.
Светлая туника растворилась в собравшейся вокруг толпе. Толпа зарычала:
— Дай! Дай!
Никаких «ради бога щедрости» или «…богини сострадания». Просто — наглое требование. Вергилий быстро сунул ликтору серебряную монету — в зубы, а в руку насыпал «птичек». Ликтор сделал несколько финтов, указывая, в какую сторону он намерен бросить подачку, толпа приготовилась… — бросил и, кивком поблагодарив Вергилия, нырнул туда сам.
Если дать больше, они потребуют ещё; добавь — и не знающие меры отнимут всё.
Вергилий вскочил на кобылу. Его вид верхом на лошади быстро превратил толпу жадных попрошаек в приличных с виду людей.
— Пришлось одного отшвырнуть, хозяин, — сказал Джованни, — потому что его шаловливые ручки шарили по седельным сумкам.
Вергилий кивнул. Он пытался вспомнить, что собирался сказать до появления ликтора. Или сказал? Что? Он понял это только тогда, когда автоматически произнёс:
— Надо найти гостиницу.