Изнурительная жара пустыни отступала. Бесконечный, слепящий, жаркий день сменялся мало чем отличавшимся вечером духоты и плотного воздуха. Казалось, этот воздух можно потрогать.
Прислонившись голой спиной к уже остывающей городской стене из известняка, Эрион наблюдал за коварным пейзажем пустыни, как легкий ветерок с громким шорохом поднимал желто-золотую муку песков, разрушая барханы, создавая новые; этот легкий ветерок игра с челкой мальчика, которая едва прикрывала уже затянувшийся, тонкий шрам, проходящий от правого уха до лба через бровь. Совсем скоро повеет ветер Роккоси, за придут песчаные бураны и их город будет отрезан от сети Песчаных Кочевников. Единственное, что нравилось Эриону в пустыне – это ее неповторимый запах. Здесь пахло солнцем, нагретыми на нем песком и пылью и горько-сладкий аромат чего-то, названия чему мальчишка не знал. Еще здесь пахло иллюзией свободы, совсем иначе, чем пахнет в городе Каф, где ему приходилось жить и воровать для господина Абнина, наградившего мальчика шрамом. Песчаник держал еще двух таких же мальчишек девяти лет, как и сам Эрион.
Мальчик не помнил своих родителей, не помнил, как попал к Абнину, свое имя Эрион дал себе сам. Его не сильно печалило отсутствие родной семьи, Касим и Сё были его семьей. Мальчик считал что если у его родной семьи были причины бросить своего сына в таком месте – значит, он еще легко отделался, поскольку жить в такой семье могло быть стократ хуже. Нет, конечно ему было интересно узнать откуда он и однажды взглянуть в глаза тем, кто его бросил, но эти мысли посещали его только перед сном.
Поначалу, воровать мальчику было сложно – он со своей внешностью был как белая ворона: волосы, цвета расплавленного золота, сильно выделялись на фоне черных волос горожан; зеленые глаза, с вечной искрой мальчишеского задора были противопоставлены угнетенным карим глазам. Даже загар не мог скрыть его цвет кожи. Единственная схожесть с детьми города Каф – это худощавость, несмотря на то, что город был один из узлов торговых путей Песчаных Кочевников. Эрион был другим, не отсюда. И это его выдавало. А затем он научился использовать это различие. Он быстро сообразил: если привлекать внимание своей внешностью и числиться на хорошем счету у стражников, никто и не подумает, что как только ты отступаешь в тень, все меняется. Впрочем, Эрион никогда не брал лишнего и не брал у нищих. С этим легко справлялись советники, мустараша города Каф, да и те же стражники. И ведь все шло своим чередом, до сегодняшнего утра. Отпив из глиняного кувшинчика медовую воду, мальчик сморщился и потер синяк на запястье, припоминая утро.
Хрипло горланили измученные зноем и жаждой караванщики, дескать, здесь их ожидает богатство и удача. Окутанные густым тяжелым облаком пыли, они въезжали в славный город Каф. Караваны купцов были загружены камнями и жемчугами, большими глиняными сосудами с маслами, специями, дорогими коврами, шкурами зверей с диковинного Севера. Эрион любил расспрашивать время от времени купцов о дальних землях, а ночью, лежа на своей лежанке, закинув руки за голову, он смотрел в темное, прозрачное небо, где паутиной сплелись созвездия из крошечных точек света, и мечтал о том, как будет путешествовать, как вырвется однажды из этого проклятого города. У него даже был план побега, но бросить своих братьев по воровскому делу, с которыми рос вместе, он не мог.
Словно незаметная тень сопровождал Эрион караванщиков. Под мерный звон бубенцов они направлялись к центру города, к легендарному базару города Каф, где всегда стоял шум, гам, смех, музыка, ругань, а наречия со всего Эфиора словно сплетались в один из узоров на великолепных коврах, которые ткали в соседнем городе Мерлаим. Здесь уже рассредоточились на своих местах воришки: компания Эриона была не единственной бандой воров, но среди них действовал договор о территориях – квадратах.
Когда караваны, в сопровождении Эриона, прибыли на базар – он уже был похож на огромную разноплеменную, разноязычную, разноцветную реку, которая волновалась и гудела.
– Дорогу! Дорогу! – завопили караванщики.
– О мед для души моей, чужестранец, попробуй мою ореву, слаще нее ты на базаре не найдешь! – зазывали в свои пестрые шатры торговцы.
– Скорей, метай! – кричали игравшие в кости Песчаники, весело гогоча, если выигрывали. – О горе мне, горе! – рыдали они в отчаянии, проиграв.
– Клянусь великим Аша-асва Ду, других таких ковров ты не найдешь, обойдешь весь базар, а вернешься-то ко мне! – расхваливали свои товары, набивая цену, и поносили товары соседей торговцы. Эрион даже приметил, как стража разнимала парочку дерущих друг другу бороды купцов. Шайры надрывали глотки, создавая своими трехструнными мисрами замысловатые мелодии, пытаясь влиться во всеобщий гвалт. Пестрели палатки, шатры, одежды купцов и халаты торгашей, блестели украшения на лотках – золото, камни, жемчуга; ловили солнечные блики изящные флаконы разных масел: вот слева стоят ароматические масла; справа – масла для тела; аккурат посередине стояли самые дорогие масла – розовые. Эрион однажды видел, как их покупали для дочери мустараша. Огромные ездовые кокилю, запряженные в возы или же привязанные рядом с шатрами, шумно пили, урчали, гоготали – словно смеялись диким смехом. И все это упорядоченное безумие сопровождали миллионы запахов, сливавшиеся в жуткую смесь: острые запахи пряностей, аромат жарящегося мяса на открытом огне, мягкие ароматы масел, сладкий дух курительных благовоний, мускус, кислый смрад немытых тел и вонь испражнений. Весь базар слился воедино: он двигался, качался, – и люди все прибывали и прибывали, поднимая столбы пыли, от которых мутнело в глазах; они раскладывали товары и вплетали свои голоса во всеобщий рев. Базар города Каф был его сердцем, это была особая атмосфера, особая философия. Эрион знал: если Песчаник собирался на базар, он надевал лучшие одежды, брал лучшее оружие, даже если ему всего-то нужно было купить пучок свежей зелени. Где как не здесь посмотреть на чужаков, узнать последние новости, поцокать уходящей красивой девушке и конечно же получить удовольствие от торга. Базар города Каф – это песня: не купишь – не послушаешь!
Жизнь вора учит многому. Эрион быстро научился казаться незаметным, не привлекать внимания, выдавать себя за обычного мальчишку. А сам подмечал все: где, что, кто и почем. А главное – где в толпе идиот и растяпа. Чем глубже протискивался в толпу мальчишка, тем оживленнее шла торговля, оглушительнее вопили, спорили. Мальчик краем уха ловил обрывки разговоров, особенно вырывавшиеся из галдежа торгашей. Разговоры были самые обычные – от надвигающихся буранов и цен на шелк, до обсуждений последних новостей и сплетен вроде: «…новая наложница мустараша Хамшура отдалась одному из его рабов…». Что значит «отдалась» Эрион не очень понял, да и интереса этот разговор особого не вызвал. Он давно привык к жизни рынка и его интересовало другое: тугие кошельки да лотки с драгоценностями. И чем заполнить вечно голодный желудок: на квадрате его банды разжиться можно было разве что хлебом, малайями да другими сушеными фруктами; правда, прежде стоит отвлечь торговца, но это уже мелочи. Мальчик потянул носом и чуть не застонал – из чужого квадрата доносился аромат готовящихся кушаний из риса, чечевицы и мяса, тушенного в меду. Но в рабочие часы, на чужие квадраты заходить было запрещено, если не хотелось нажить проблем.
Эрион ориентировался по «границам» территории его банды: взгляд вправо – гончар, который крутит свой круг и выделывает будущий горшок из неприглядного комка глины; взгляд влево – бакалейщик, продающий всякую всячину: специи, фигурки каких-то чудиков – Эрион не стал вглядываться; взгляд вперед: удача! Здесь, на его территории сидел старик, выдававший себя за гадателя: такие как он – самые настоящие шарлатаны, но которые всегда собирали толпы. Эрион как-то видел настоящего волшебника – они ведут себя совсем иначе. Но главное не это – вокруг старика, как и следовало ожидать, собралась толпа, которой лживый старикашка по очереди гадал, конечно за деньги. Делая глупые пассы руками, старикашка выдавал настолько бредовые предсказания, что Эрион не смог сдержать смешок: «О, заклинаю молоком, которым вскормила тебя твоя мать, чужестранец, сегодня тебя ждет удача!», или: «Клянусь Великим Аша-асва Ду, у Малима лучшие пряности из всех: купив их, ваша лысина зарастет!». И несчастный лысый дурень бежит со счастливой улыбкой к Малиму. Который мешает специи пополам с песком и обвешивает людей. Падлюга.
Толпа завороженно слушала изречения старика. А Эрион, переминаясь босыми ногами на горячей мостовой, спрятав лезвием к запястью небольшой нож, которым он резал кошельки, начинал играть свою роль. Коротко кивнув, он дал сигнал – и толкнул дородного купца. «О жестокий и грубый малец...» – начал было он, но на него тут же навалился Касим – такой же воришка из банды Эриона, успевший раньше затесаться в толпу, притворившись хромым калекой. Когда купец отвлекся на Касима, Эрион резанул кожаные ремешки, которые держали увесистый кошель на поясе – и был таков. Скользнув в другую часть толпы, посмеиваясь над дурнем, мальчик спрятал кошель в карман обрезанных до колен когда-то белых шаровар. Следующий. Выбор Эриона пал на странного, высокого, с хорошим телосложением, молодого человека. Одет он был в укороченные до середины голени серые шаровары и такого же цвета тунику без рукавов, обувью парню служили сандалии из черненной кожи. Вывод о том, что он молод, мальчик сделал по оголенным рукам и светлым, но будто посыпанным пеплом от сгоревшей бумаги, волосам; однако, то была не седина, как у старцев. К бедру привязана белая сумка, небольших размеров. Лицо незнакомца нельзя было разглядеть под черным шарфом, плотно обмотанным вокруг рта, носа и повязки на левом глазу, такого же цвета, как и шарф. «Чужестранец» – решил Эрион, – только чужестранец будет так расслабленно стоять на базаре, глазея на шарлатанов, спрятав руки в карманы!» Но тут и старикашка-гадатель заметил чужестранца:
– О, свет моих очей, плачу я ночами о твоей злой судьбе, – истошно завопил он, тыча пальцем в чужака. Тот остался невозмутим. – Едва я увидел тебя, дитя мое, от меня не укрылось, клянусь Аша-асва Ду: ты сын моего брата и я узнал тебя! И знаю я про тебя такую мудрость, что сравнить ее блеск можно разве что с блеском солнца, а глубина ее неизмерима, как глубина океана!..
Скользнув за спину к новой жертве, пока тот был отвлечен воплями старика, мальчик протянул руку к сумке, но как только его рука коснулась заветной застежки, «жертва» с молниеносной скоростью сдавил запястье Эриона своей рукой в черной перчатке без пальцев. Мальчишка скрипнул зубами от боли, но сильнее боли было изумление – парень даже не повернулся к нему, не посмотрел на него! «Волшебник…» - обреченно пронеслось в голове Эриона.
– О, добрый человек, позволь попросить тебя не утруждаться. Мудрость мудрости рознь, но есть еще и премудрость. А от моей премудрости, твоя мудрость может смутиться, а рассудок – помутиться. Нужно ли тебе это, о великий гадатель? – Помахал рукой парень старику, а затем тихо, так чтобы услышал только мальчик, спросил:
– Тебя мама не учила, что воровать нехорошо? – он посмотрел на Эриона, склонив голову. Тот поразился, что чужестранец говорит на григре – языке Песчаных Кочевников, да еще и без малейшего акцента, будто всю жизнь прожил здесь! А взгляд серого глаза обескуражил мальчика еще больше. Ленивый, спокойный, мало что выражающий. Казалось, этому человеку постоянно лень делать что-либо.
– Пусти, – прошипел мальчик, попытавшись выдернуть руку из захвата парня. На смену удивлению пришла злость.
– Говорят вы, Песчаники, руки рубите за воровство, – сухо продолжал чужестранец. Его голос, молодой, мягкий, с ленивыми нотками, слегка приглушался шарфом.
– Ты слеп на один глаз, о чужестранец, и, кажется, не заметил, что я не Песчанник – рыкнул мальчик, снова рванув руку. Безрезультатно.
– Тебе не кажется, что свой характер неуместно проявлять в данной ситуации? Как твое имя?
– Отпусти меня, а не то, клянусь Аша-асва Ду, всажу нож в живот, – Эрион приготовился к отчаянным мерам. Крутнув в руке маленький ножичек, он сделал выпад в живот парня, но тот, неуловимым глазу движением, захватил его вторую руку с ножом вместе с первой, а затем, мягким толчком в спину оттолкнул мальчишку от себя и отвернулся, продолжив смотреть на старика-шарлатана. Пораженный мальчишка стоял посреди толпы, которая так ничего и не заметили. А его неудавшаяся жертва потеряла к нему всякий интерес. Эрион посчитал благоразумным улизнуть.
Миновав шелковый ряд, оружейный и затем красильный, мальчишка, свернул во двор, огороженный колоннадой, Эрион позволил себе остановиться, отдышаться и огляделся. На тяжело дышавшего мальчика подняла голову огромная с золотистой шерстью и черными подпалинами собака, дремавшая у водоема. Лениво потянувшись, она встала и, не сводя глаз с Эриона, навострила уши. У нее были удивительные глаза, мальчик поежился, когда заглянул в них. Тряхнув головой, избавляясь от наваждения, он заметил темно-синий шарф на шее у собаки. Тут внимание Эриона отвлекло ехидное покашливание, и мальчик понял, что случайно зашел на чужой квадрат. Сейчас здесь было мало людей, но это не мешало старой нищенке, закутанной в выцветшие лохмотья, вымаливать подачки. От нее и исходило это покашливание. Сунув руку в карман и нащупав золотой дихам, он подошел к нищенке и сунул ей монету.
– Ты меня тут не видел, договорились? – шепнул Эрион. На что «нищенка» глупо хихикнула. Басом.
Мальчик вышел на нейтральную территорию и завернув за угол, уселся скрестив ноги в тени изодранного навеса, чтобы пересчитать деньги в кошельке первой жертвы. Там было двадцать пять золотых дихамов, что больше дневного плана в полтора раза и отсыпал несколько монет себе в карман. Остальное, он отнес Абнину, стянув по дороге свежую пшеничную лепешку и закрытый кувшинчик медовой воды у зазевавшегося торговца.
На сегодня он был свободен, так как план выполнен, да и мерзавец Абнин теперь в хорошем расположении духа, что бывало с ним редко. Доедал лепешку Эрион уже за пределами города, где часто любил сидеть возле высокой башни, где в это время суток она создавала тень. Его терзало беспокойство, смешанное с благодарностью к тому незнакомцу, ведь тот запросто мог его сдать страже и одна только пустыня знает, что они с ним сделали бы. Как бы он хотел сбежать отсюда.
Оглядевшись и убедившись, что здесь, как обычно, никого нет, Эрион позволил себе расслабиться и – раскрыл огромные белые крылья за своей спиной. Мальчик с наслаждением потянулся, разминая затекшие мышцы, а затем почесал под левым крылом, о что хотел сделать уже половину дня. Замечтавшись, он прикрыл глаза. Позади шум города затихал, торгаши подсчитывали прибыль, шатры-лавки сворачивались. Эрион гордился своими крыльями. И пускай по мере того, как рос мальчик, росли и крылья, он пока боялся летать, боялся быть замеченным. Может быть, его крылья были как-то связаны с его прежней семьей, может быть нет. Но он решил хранить в тайне, что родился таким. Но вдруг, что-то словно его толкнуло, мальчик открыл глаза и спрятал крылья, будто их вовсе не было. Из ворот выходил его недавний знакомец и его путь пролегал рядом с тем местом, где обычно сидел Эрион. Стража проводила неодобрительным взглядом чужестранца.
– О, снова ты? – незнакомец зажмурил свой единственный глаз, а шарф в области рта дрогнул. Мальчишка понял, что тот ему улыбнулся.
– Почему ты меня отпустил? – задал мучивший его вопрос Эрион.
– Хочешь, кликну стражу, - ответил тот. Он насмехается!
– Нет, не нужно. – буркнул мальчишка в ответ. - Я Эрион.
– А мое имя – Рогволд Реяр, рад знакомству, - парень подошел к нему и, сняв черную перчатку протянул руку мальчику, а тот недоуменно уставился на нее. – Там, откуда я родом, при знакомстве принято жать руку. Привычка, - пояснил Рогволд. Эрион неумело пожал его руку и поднял глаза на Рогволда. Тот стоял, заслонив солнце и все так же лениво смотрел на него.
– Что это за имя такое, не ордосское, не дуревское? – нахмурился Эриол. – Сколько тебе лет?
– Какая от того разница будет, если скажу, что мне восемнадцать? Или тридцать шесть? Скажи лучше, что такого как ты здесь держит? – невпопад спросил парень.
– Чего?
– Ты же сам прекрасно знаешь, о чем я. Или я одним глазом вижу лучше, чем ты двумя? – сухо осведомился Рогволд и поддел ногой лежащее на песке белоснежное перо.
– Я… - начал было Эрион, но его перебил вопль господина Абнина, который примчался сюда.
– Эрион-сын греха! Вот ты где, проклятие всего живущего на земле! – грузный Песчаник, красный от бега, пытался отдышаться. Его черные глаза пылали яростью, а роскошные усы стояли торчком. – Это еще кто?! – Абнин яростно дыша уставился на Рогволда.
– М? – парень вопросительно глянул на мужчину.
– Господин Абнин, это… – начал было оправдываться мальчик, но Абнин отвесил ему оплеуху.
– Это чужеземная собака из тех, с кем сбежали остальные паршивцы?
– Сбежали? – выдохнул Эрион, потирая горящую щеку. Внутри него что-то обвалилось. Как сбежали? Без него? Бросили? Предали. Но ведь они жили и росли вместе, делили радости, горе, были друг другу семьей, которой ни у кого из них никогда не было, а Эрион всегда защищал остальных перед Его Мерзейшество Абнином, как они называли его за глаза, помогал им, был для них вроде вожака. Ушли. Он только ради них оставался здесь, терпел унижения, голод, жару. Ушли.
– Ну ладно, от одного тебя мне проку нет, продам на базаре, - сам с собой заговорил Абнин. Эрион услышав это, окаменел. Его продадут на базаре, как вещь, в рабство, неизвестно кому и неизвестно для каких целей его будут использовать. Тысячи мыслей пронеслись в голове мальчика и одна была ужаснее другой.
– Я ухожу из этого города. Хочешь уйти со мной? Я не думаю, что тебе стоит здесь оставаться – неожиданно сказал Рогволд Эриону. Мальчик поднял на парня глаза, не веря своим ушам. Потеряв дар речи от ужаса, в страхе за то, что его ожидает, он не сразу понял, что сказал чужестранец. Но… Побег с совершенно незнакомым ему человеком? «Выбирать не приходиться. Либо огонь, либо пламя. Но, вдруг я смогу просто попробовать улететь от него?» - решил про себя Эрион и молча кивнул.
– Что?! – взвыл Абнин. – Это моя собственность, я за него…
Но резко осекся, когда Рогволд устремил свой твердый взгляд одного глаза на мерзавца.
– Он пойдет со мной, – спокойно промолвил Рогволд и протянул руку мальчику. Тот взялся за нее и встал, но Абнин очнулся и рванулся к нему.
– Он останется со мной, он моя вещь! – прошипел он, вытянув руку, пытаясь схватить Эриона за плечо, но Рогволд, закрыл одной рукой ребенка, второй перехватил руку Абнина.
– Уважаемый, вы знаете, я очень не люблю, когда людей называют собственностью, вещами, презираю рабство, - ровно вымолвил Рогволд, а мужчина застыл как вкопанный. – Но больше всего, я презираю людей, которые издеваются над детьми.
Рогволд отпустил Абнина и тот взвыв от боли, упал на спину. Воя, он начал кататься. На глазах его рука почернела и рассыпалась пеплом. Эрион застыл, глядя на корчащегося Песчаника, впервые видя подобное своими глазами. Однако, в его душе поднялось удовлетворение – этот негодяй получил по заслугам за все издевательства, которые терпели Эрион, Касим и Сё.
– Идем, - обратился Рогволд к Эриону.
– Но куда?
– Домой. – Рогволд отвернулся от мальчика и, слегка приспустив шарф, залихватски свистнул. Словно стрела, пущенная из лука, из города вылетел, попутно выбив калитку стражников, огромная пес, уже знакомый Эриону. Важно кивнув мальчишке, он подошел к Рогволду.
– Молодец, - парень потрепал его между ушами. – Идем.
***
Солнечный свет весело заглядывал в чисто вымытые окошки «Гарцующего Медведя». Спустя одиннадцать лет, сидя без рубахи за стойкой в полупустой таверне, что принадлежит Стражам из Второго отряда, повзрослевший Эрион, теребя серебряную серьгу в левом ухе, читал письмо, исписанное мелким, ровным, витиеватым почерком. Парень тер еще сонные глаза, ведь он перенял привычку своего наставника спать до обеда. Эрион знал, чье это письмо, хоть оно и не было подписано. Рогволд опять что-то задумал.
Йоль поставил перед Эрионом дымящуюся чашку с отваром из трав. На отполированную до блеска стойку из потемневшего от времени дуба.
— Что пишут? – поинтересовался он, убрав огненно-рыжую прядь вьющихся волос с глаз и навострив лисьи уши. Его зеленые, как лесное озеро, глаза весело сверкнули. Йоль Сунокох был ровесником Эриона и Лизы. Парень принадлежал к народу Йерров, а это значит, что, хоть он и выглядел как высокий, стройный, симпатичный молодой человек, но человеком он не был: вместо человеческих ушей у него были лисьи, а также огромный, пушистый рыжий хвост. Эрион взглянул на друга. Он помнил, как часто дрался с задирой Йолем. Все изменилось в момент. Его старшая сестра Линнетт взяла с собой на простенькое задание, но оно обернулось трагедией. На них напали мори, страшные твари, о которых не слышали с Черных лет. Они растерзали Линнетт, ранили Йоля. Домой его вернул Рогволд, мальчишка был в беспамятстве. Неделя понадобилась на восстановление Йоля, тогда ему помогла Мелювинн. Восемь лет минуло с той трагедии. Парень изменился, стал кроток, добр и сражаться больше не мог – у него появилась боязнь крови. Каждый раз, когда он видел кровь, Йоль цепенел и не мог вымолвить и слова.
— Командор Геррад говорит, что Рогволд собрался спуститься к Гномьим дорогам, ему нужно что-то разузнать, - откликнулся Эрион, отбросив воспоминания.
— О, уверен, он что-то узнал о бедняжке Элейн, - улыбнулся Йоль и вышел из-за стойки таверны. Что-то напевая себе под нос, – Йоль был широко известен своим музыкальным талантом среди жителей Эфиора – он подошел к доске заданий для Стражей и прикрепил листок булавкой. Доска с заданиями была такой же наполовину пустой, как и таверна, потому что добрая часть Стражей была сейчас на заданиях.
— Хотелось бы верить, - ответил Эрион, убрав письмо в карман коричневых штанов. – Я думаю, нам не стоит отпускать его одного, нужно дождаться Лизы и отправиться с ним.
— О-о-о, я думаю, это хорошая идея – одобрительно кивнул Йоль. – Я пойду проверю пирог в печи, скоро должны вернуться близнецы с задания.
— Ага, - ответил Эрион, одним глотком осушил чашку и, шлепая босыми ногами, направился к лестнице, ведущей на второй этаж.