II
Есть одна книга, требующая для прочтения очень больших усилий, и говорят, что если её откроет человек недостойный знать её содержимое, книга не позволит себя прочитать. Очевидно Вергилий, сам того не желая, на неё наткнулся; здесь, в маленьком домике у маленького морского порта он сейчас пытался читать книгу, замаскированную переплётом другого, хорошо знакомого ему произведения. «…той ночью король не спал…» Стоило Вергилию оторвать взгляд от страниц, так потом буквы не складывались в слова. «Так я никогда не выучу урок», — вспомнились ему школа в родном Бриндизи и старый Влахо, раздающий нерадивым ученикам подзатыльники.
* * *
Залив Партенопея. Вдалеке вздымается над туманом Козий остров.
На импровизированном из козел и широкой доски столе стоит макет двухэтажного дома. Старик с ясными, хотя и выцветшими от долгого употребления голубыми глазами, глубоко закреплёнными в плоско-блинном лице — вольноотпущенник Аурелио — встал с табурета и поклонился Вергилию. Аурелио не стал показывать пальцем, но кивком указал туда, где на холмах блистал Неаполь:
— Ну, мастер, я купил конский волос. Такой, какой вы просили. Аполлон! какие они жадные до денег; там, в городе. — Он возмущённо покачал головой. — И всё потому, что я требовал белый. «Почему обязательно белый? — спрашивают, — Тёмный прочнее». Ну, не знаю, так это или нет, но я им говорю: «В таком случае, белый должен быть дешевле». — Он усмехнулся. — Итак, мастер Вергилий, теперь мы готовы начать смешивать штукатурку? Вот известь, а вот песок.
Вергилий запустил руку в кучу конского волоса и потеребил его пальцами:
— Именно такой волос даст поверхности нужную фактуру.
Аурелио закрыл открытый было рот и кивнул. Вергилий пошурудил в песке, насыпал щепотку на ладонь, слизнул и сплюнул:
— Нормально.
Аурелио опять раскрыл рот… И на этот раз Вергилий ответил раньше, чем был спрошен:
— Я попробовал на вкус, чтобы убедиться, что песок не смешан с морским, потому что соль, во-первых, всасывает и удерживает влагу; стены будут сырые и штукатурка будет хуже держаться. И ещё… соль… хотя кое-что она сохраняет, но другое… имеет свойство разрушать.
Вергилий неопределённо взмахнул руками. Аурелио понял это как намёк на колдовство. Лицо его прояснилось, и он удовлетворённо хмыкнул:
— Нужны многия знания, чтобы правильно выстроить дом, мастер.
Вергилий кивнул и принялся развязывать мешок из тёмной мягкой парчи. Узлы были не из простых, ведь он завязал их сам. Когда последний узел поддался, Вергилий освободил инкрустированную перламутром из глубин Эритрейского моря лютню, и сказал:
— Знание принципа гомотетии, иначе ; масштабирования модели. Расчёт. Знание материалов. А ещё, — что куда важнее, — правильная настройка пяти струн этого инструмента.
И пробежал пальцами по всем пяти:
тонкой — жёлтой, означающей разлитие желчи,
толще — красной, как кровь,
ещё вдвое толще — белой, значащей семя,
и — чёрной, как чёрная желчь, струне; вчетверо толще первой.
Четыре струны были традиционны для лютни; Вергилий отважился добавить к ним пятую: цвет её был где-то между розовым и пурпурным, что подразумевало — чуждый праздному веселью. Идея попробовать добавить пятую струну родилась у Вергилия после прочтения сначала «О тональностях» одного сирийца, ; который скопировал в свой труд строки нот музыки, звучавшей при дворах Ашоки и Чандрагупты, ; а затем трудов Амфиона и Витрувия.
Вергилий подтянул колки и ещё раз пробежал пальцами по струнам. Строители-шабашники подошли поближе. День был ясный, воздух чистый, Вергилий поднял глаза, убедился в готовности слушателей внимать, кивнул головой и начал.
Песня называлась «стены Фив». Когда она отзвучала, Вергилий заиграл ритмическую мелодию и строители принялись за работу; под аккомпанемент, как гребцы на галерах. Когда они начали ронять кирпичи, темп мелодии постепенно замедлился, и движения рабочих прекратились с ней в такт. А после паузы тишины Вергилий обратился к заказчику:
— Господин Аурелио…
— Аурелио! — перебил тот. — Мне очень лестно, мастер Вергилий, но, с вашего позволения: я — просто Аурелио. Моим будущим соседям наверняка будет неприятно случайно услышать «господин» в отношении меня.
Туман над водой рассеялся. В голубой дали гордо высился Козий остров. И Неаполь сиял более, чем когда-либо.
— А твой бывший хозяин…
— Покойный и почтенный Аурелио Флавио. Давая мне вольную, он, по доброте своей, даровал и своё имя. А что с ним, мастер?
Вергилий огладил бороду.
— Что он был за человек?
— Лучшего сорта. Работал усердно, честно. И я работал с ним, там, ; он махнул рукой, ; в первом его складе на Старой пристани. Мой хозяин жил просто, скромно и целомудренно; никаких мальчиков, мастер, и только одна женщина, такая же добрая, как и он, тише воды, ниже травы. Когда она умерла, хозяин освободил меня и вскоре отправился вслед за ней. Надеюсь, они теперь вместе. Умирая, почтенный Аурелио Флавио сделал меня наследником своего дела.
«Наследником немалого состояния, — подумал Вергилий. — Или малого, которое Аурелио с усердием и бережливостью сделал большим; иначе он бы не размахнулся на такое строительство».
— И делом Флавио было?…
— Сначала всё, что подвернётся, знаете ли, любая выгода. Мы ходили вдоль пристани и просили моряков передать посылки, такие, какие им разрешалось брать на борт как свои. Немного: мешок или ящик или тюк того-сего. Однажды хозяин купил в одном из садов урожай смоковниц, на ветках. Было так хорошо! Мы весь день работали на солнце, но фрукты так сладко пахли, и были так вкусны… а ночью, ах, как мы плясали той ночью! Играет музыка, яркая луна, юбки… А на следующий год хозяину предложили скупить пшеницу на корню, и мы так преуспели, что после этого занимались в основном пшеницей. Иногда маслом. Но в основном пшеницей.
Аурелио как будто играл роль сказителя на пиру: они сидели под деревом, рабочие разламывали хлеба и макали в масло. Вергилию пришло в голову процитировать старую пословицу бежавшего из Эгипта народа:
— «Вода и пшеница равно годятся для подношения».
— Действительно, мастер, действительно.
— Значит, Флавио окраской тканей не занимался… а его вольноотпущенник Аурелио?
— Нет, мастер. С чего вы взяли?
— Но разве это не краска, Аурелио, на твоей правой руке?
Вольноотпущенник открыл рот и пристально посмотрел на ладонь. Те линии, которые изучают хироманты, оказались алого цвета. Аурелио был в замешательстве. Затем он щёлкнул остатками зубов и кивнул сам себе:
— На днях я ходил в красильню, проверить как продвигается работа над пологом для моей кровати. Красильщик сунул в чан палку и приподнял ткань; она начала соскальзывать, а я, как дурак, подхватил рукой. У вас острый глаз, мастер Вергилий.
— Пустяки… Мы строим большой дом, Аурелио. Для одного тебя и твоих слуг?
Большего ободрения не потребовалось, простодырый вольноотпущенник открыл своё сердце:
— Староват я для женитьбы. Когда ; теперь нечасто ; мне бывает нужна женщина, я знаю где её взять. Но то, что годится на ночь, не подходит для света дня. Виноградная лоза вполне может быть обвенчана с вязом, но девушка со стариком — только людей смешить. А зрелая женщина тянет за собой хвост…
Но.
Что-то ещё было у него на уме, и Вергилий дождался новых откровений:
— Видите ли, мастер, в новом порту есть одна девчушка лет одиннадцати-двенадцати, служанка-подёнщица. Хорошая девочка. Я сказал несколько слов тут и там, вложил несколько монет в несколько рук и устроил её в лучшую семью. Не золушкой; она научится вести домашнее хозяйство: прясть, ткать и шить, организовать трапезу и управлять слугами, читать, писать и вести счета, и всё такое прочее. А через некоторое время, мастер Вергилий, я усыновлю её и дам ей приданое. А потом, — без спешки — я осторожно поищу в мастерских хорошие, лучшие! работы подмастерьев; так я найду молодых людей с будущим. И тогда я выберу одного — обязательно сироту! — и наставлю в торговом деле. И выдам за него дочь. Но только если они полюбят друг у друга, ибо я не верю в «стерпица-слюбица». И с приданым жены мой зять сможет открыть свою лавку. И мы все вместе будем жить здесь, в этом большом доме. Вот так, мастер, я намерен завести и детей, и внуков… если судьба позволит, absit omen — тут он трижды сплюнул, потому что в колдунстве слюна ; суррогат семени, и трижды постучал по живому дереву, призывая защиту дриады.
— Минуй нас всякое, — поддержал Вергилий; опасно хвастаться или делиться с окружающими большими планами — это вызывает зависть у людей и гнев у богов. — Надеюсь, судьба будет к тебе благосклонна. Во всяком случае, так написано на твоей ладони. За краской ты поедешь в Аверно?
Хиромантическое пророчество на мгновение лишило Аурелио дара речи. Выдохнул он облегчённо, а на вопрос о краске ответил так:
— В эту чёрную яму? Эту вонючую дыру? Нет, господин! О, я бывал там чаще, чем мне хотелось бы, дела заставляли… А что касается их горячих ванн, якобы полезных для здоровья, то лучше болеть дома, чем ехать туда за лекарством! Прошу прощения, мастер, однако хотя они и сгребли под себя почти всю «горячую» работу, — что и поддерживает их всех в живых, и некоторых делает богатыми, — нет, я туда не поеду. «Аверно-Инферно». Я предпочитаю платить более высокую цену, зато дышать более чистым воздухом… Кстати, говорят, что там сейчас правит король Какка; наверное, это король дерьма. Прошу прощения за грубые слова, мастер Вергилий. Значит, мои ладони говорят, что мне предстоит жить здесь в мире и покое?
Вергилий потянулся к лютне.
— Насколько я вижу, да. А что касается дополнительной информации, то… не хотелось бы ехать за ней в Аверно, не так ли?
Он пробежал пальцами по струнам лютни, а потом, видя, что старик встревожен этим последним замечанием, спросил:
— А как ты нашёл эту девочку?
Лицо Аурелио снова прояснилось.
— Как? Дайте подумать. Ах. День был жаркий, я тащил к мельнику мешок ценной пшеницы. Помню: останавливаюсь, чтобы вытереть вспотевшее лицо, а она подходит и предлагает мне чашку воды. Понимаете…
— Да, понимаю. Что ж… «Вода и пшеница», а?
И принялся пощипывать струны.
И рабочие встали. И дело делалось.
Всё шло хорошо.
Или мы чего-то недоглядели?